Kitabı oku: «350 лет современной моды, или Социальная история одного обыденного явления», sayfa 2

Глава 1
Из чего сделана мода

Главная ткань моды

Ткань – экстраординарная вещь,

в ней есть жизнь, ее нужно уважать.

Юбер де Живанши

С материальной точки зрения основе моды лежит производство ткани. В XXI в. уже не столь важно, из чего именно шьют одежду, ведь материалов, в том числе искусственных, огромное количество. Моду создают из всего: из алюминия и пластмассы, печатают на 3D-принтерах, используют переработанные отходы промышленности – в буквальном смысле от пластиковых бутылок до автомобильных шин. Так, например, самый влиятельный дизайнер современности, основатель бренда Vetements и креативный директор Balenciaga Демна Гвасалия (р. 1981) сшил юбку из автомобильного коврика и сумку в виде зеркала.

Но когда-то умение изготавливать обычный текстиль было уникальным навыком. Материалы, из которых он создавался, были редки и до́роги. Это само по себе было преградой для возникновения моды, ее территориального и широкого социального распространения, но одновременно – и стимулом для технических инноваций и социальных трансформаций. Поэтому я предлагаю совершить небольшой экскурс в текстильную историю Запада, которая является неотъемлемой частью не только истории костюма, но и современной моды. Нам предстоит выяснить, как и когда материальная и технологическая возможность в сочетании с возникновением определенных социальных условий и идей дали толчок для появления современного социального института моды.

Согласно немецкому социологу, философу и политическому экономисту Максу Веберу (1864—1920), темпы развития текстильной промышленности определили всё материальное прошлое Запада: сначала это была эпоха льна⁷; затем эпоха шерсти; и позже – эпоха хлопка, в которую появились первые фабрики. Но что касается роскоши, вожделения и моды, то вся их история в первую очередь связана с шелком. Узорные шелковые ткани использовались не только в одежде, они, по словам исследователя Лехович, «прочно связаны с другими отраслями прикладного искусства и архитектурой – их использовали для украшения интерьеров, отделки мебели и экипажей, изготовления костюма. Столь широкое распространение этого материала способствовало росту спроса, качества, и как следствие, – цены. Драгоценные узорные шелка ручной работы, выполненные в небольших количествах по рисункам знаменитых художников, ценились наравне с ювелирными изделиями»⁸, а потому были доступны только самым состоятельным заказчикам. И если смотреть на роскошь как на основной стимул развития торговли вплоть до Нового времени и даже позже, то скорее именно история шелка определила не только материальное, но и культурное прошлое Запада.

Западная наука постоянно пытается рационализировать, найти адекватное объяснение тем или иным явлениям социальной жизни. Однако в том, что касается истории торговли шелком и пряностями, которые составляли основное содержание торговли роскошью, начиная с древних времен и вплоть до XVIII—XIX вв., никакие рациональные объяснения интенсивности, популярности, значимости и влияния этой торговли не кажутся убедительными. Ничто, кроме странной человеческой способности делать из ничего с рациональной точки зрения не значащих вещей объект вожделения, не может служить достаточным обоснованием тому, на что готовы были пойти люди ради обладания этими вещами. Никакие доводы о том, что пряности способствовали более длительному сроку хранения продуктов, не объяснят, почему спрос на них был столь велик, что обладавшая монополией на торговлю корицей Голландская Ост-Индская компания получала прибыль в размере 2—2,5 тыс. %. Или почему ароматная гвоздика целые века была причиной жестокой эксплуатации и истребления малайцев, бешеной конкуренции, войн на суше и на море и одновременно в какой-то мере содействовала великим географическим открытиям. Но спрос создают люди, а люди явно не руководствовались рациональными доводами, считая потребление именно ароматной гвоздики символом роскоши и высокого статуса настолько важным, что оно стоило этих человеческих и материальных жертв. Трудно согласиться, что исключительно красота шелка и его способность спасать от паразитов были существенной причиной для того, чтобы люди пускались в опасные для жизни путешествия или толкали на разорение собственную семью или экономику всей своей страны ради вышитого куска материи. Дело в символическом статусе, в престиже того или иного предмета, наделяемого этими свойствами. Западные люди – настолько странные существа, что готовы убивать ради того, что символизирует избранность, престиж и статус. На Востоке люди просто соглашаются с тем, что кому-то может принадлежать право престижного потребления, а кому-то – не в этой жизни. Западный человек не таков, он гораздо более свободен и даже «диковат» в своей жажде обладания. И странным образом именно эта черта создала самую влиятельную цивилизацию мира. Одни и те же вещи могли быть частью механизма консервации общественных порядков на Востоке и, напротив, служить развитию и движению Запада.

Так, шелк был известен в Китае с IV тысячелетия до н.э., и вплоть до середины I тысячелетия до н.э. страна являлась монопольным его производителем. Причем использование шелка регулировалось при помощи очень точных правил. Примерно в течение тысячелетия право носить шелк принадлежало только императору и высшим сановникам. В эпоху династий Тан и Сун чиновников обязывали использовать определенные цвета шелка в соответствии со своими социальными функциями. Крестьяне не имели права носить шелк вплоть до династии Цин.⁹

И ведь никому в Китае не приходило в голову делать из этого проблему, менять социальный порядок. Совсем не так обстояло дело, когда шелк попал на Запад. Стоило только Западу заполучить этот материал, и его «беспорядочное» потребление стало причиной обрушения экономики Рима. Стоило европейцам раскрыть тайну производства шелка, – и уже в Высокое Средневековье шелковое дело становится одной из главных отраслей промышленности, дающей толчок тем техническим инновациям, которые вырвут человеческую цивилизацию из традиционализма в современный капиталистический, информационный мир.

Принято считать рационализм важнейшей из характеристик западной цивилизации, однако, на мой взгляд, западный человек, как и любой другой, совершенно иррационален и идеалистичен в своих мотивах, – начиная с его готовности к жертвам ради своей Веры и заканчивая вожделением бессмысленных вещей. Тем не менее эта нерациональность создала самую мощную и развитую цивилизацию в мире, изменившую или уничтожившую остальные.

Со временем механизация производства и, как следствие, массовая доступность привела если не к полной потере интереса к шелку, то по крайней мере к исчезновению его ауры избранности. В XXI в. за шелк уже никого не убивают, как и за пряности. Хотя подростки из неблагополучных районов могут убить за новую модель кроссовок Nike, а более «цивилизованные» люди готовы платить огромные деньги за ограненный кусок углерода, добываемый на территории ведения военных действий, средства от продажи которого идут на финансирование террористических движений, оккупационных армий или деятельности полевых командиров. Люди мало меняются, меняется лишь объект их вожделения, ради которого они готовы убить или просто заплатить сумму, которая явно не соответствует его рациональной стоимости. И всё же это вожделение, эта жажда следования престижу, новизне и моде, – ведь более ничто по-настоящему не определит страсть к куску материи, – является отражением более высоких западных ценностей – права человека получить от жизни всё самое лучшее, права на выбор, индивидуальность, от которых мода неотделима. Уже поэтому мода, как и ее материальный предвестник и основа – шелк, – заслуживают изучения как достойные интереса явления. Именно шелк определил если не «всё материальное прошлое Запада», по выражению М. Вебера, то сам дух и материальную базу моды, а поначалу стал символом роскоши и статуса, социального отличения классов, визуальным маркером богатства и влияния. То есть потребление и производство шелка отчасти само было прообразом и основой социального института моды, – и как системы социального порядка, и как стимула развития технологий и производства на Западе.

Легенда шелка

Всё, что связано с престижным потреблением, непременно окутывается тайнами и легендами, называется самым редким, чтобы иметь достаточно причин, чтобы быть дорогим. Шелк – не исключение. Древняя китайская легенда рассказывает, что искусством изготовления шелка Китай обязан жене Желтого императора, мифического основателя китайского государства. Много столетий никому за пределами Китая не удавалось овладеть технологией производства шелка, так как за разглашение тайны полагалась смерть.

Шелк создал одну из величайших институций в истории человеческой цивилизации – Великий шелковый путь – дорогу, по которой двигались не только люди, по ней перемещались товары, технологии, знания и даже религиозные учения. Этот первый путь с Востока на Запад был проложен китайцами во II в. н. э. Главная дорога от Сианя шла к северу и югу от одной из самых засушливых в мире пустынь Такла-Макан, пересекая затем горы Памира. Второй, южный путь, шел через территорию современных Мьянмы, Индии и Йемена. Караваны, огромные даже по нынешним меркам – от 100 до 500 человек, сопровождавших верблюдов и яков, навьюченных до 140 кг шелка, – шли до Антиохии и берегов Средиземного моря больше года.¹⁰

Вскоре после того, как Египет был завоеван Римом (30-е гг. до н.э.), началась регулярная торговля между Азией и римлянами, которые проявили большой интерес к шелковой ткани. Римляне настолько восхищались свойствами диковинного материала, что называли Китай «Страной Шелка». Римская знать так влюбилась в шелк, что ему стали придавать мистическое значение, дабы оправдать эту любовь, однако тайна шелкоткачества так и осталась для римлян неразгаданной. Вергилий в I в. до н.э., например, полагал, что шелк изготовлен из начеса листьев, а его современник, греческий историк Дионисий, считал, что шелк изготовлен из цветов. Римский историк Аммиан Марцеллин в IV в. н.э. представил такое фантастическое объяснение: «Шелковые ткани сделаны из почвы. Китайская почва мягкая, как шерсть. После полива и особой обработки она может быть использована для формирования шелковых нитей».

В определенный момент шелк стал настолько популярен, что его импорт превратился в угрозу для экономики Рима, т.к. привел к такому огромному оттоку золота, что шелковая одежда стала восприниматься как символ декаданса и безнравственности. К тому же ношение шелка рядовыми гражданами вызывало раздражение видимым нарушением неписаной конвенции о нём, как о знаке принадлежности к высшей знати. В 380 г. уже упомянутый Аммиан Марцеллин писал, что «использование шелка, которое когда-то было ограничено только знатными, сейчас распространилось на все классы без различия, даже на самые низшие». С одной стороны, такое беспорядочное присвоение символа высокого социального статуса стало маркером политического кризиса позднего Рима, но с другой – мы видим проявление огромной разницы между Востоком и Западом. Римлянин мог возмущаться тем, что его сограждане столь невоздержаны в потреблении престижного продукта, но отнять это право у них было невозможно никакими запретительными мерами. Римский сенат по экономическим и моральным причинам пытался запретить ношение шелка, но тщетно. И это отнюдь не говорило о повышении «уровня жизни среднего римлянина», позволявшего ему свободно покупать эту ткань, ведь цена одного шелкового отреза в Римской империи могла достигать 300 динариев, что равнялось зарплате легионера за год. Эта тенденция к демократичности потребления глубинно соотносится с демократичностью общественного устройства и внутренней сущностью человека Запада, еще более усилившейся в эпоху Высокого Средневековья.

И как вам понравится версия, что, возможно, вовсе и не христианство, как полагают, и не нашествие варваров, а шелк был истинной причиной падения Рима? Хотя это предположение очевидно наивно и схематично, оно ничем не хуже, чем объяснение традиционализма Востока его зависимостью от рисовых культур, которые, как известно, для эффективного возделывания требуют очень жесткой внутриобщинной организации.

Захвативший в 409 г. Рим гот Аларик потребовал от покоренного города среди прочего 4000 шелковых туник. Трудно сейчас точно понять, было ли это признанием варварами красоты этих предметов роскоши, желанием присвоить статус посредством престижного внешнего атрибута и «быть как римлянин», или готы ценили свойства шелка отгонять назойливых мух и прочих насекомых, так донимавших их в военных походах. А может, им просто нравилось всё блестящее. Вот знаменитое описание предков современных европейцев – варваров, разграбивших Рим, – у Аммиана Марцеллина: «Их дикость превосходит всё мыслимое… Тело они прикрывают полотном или сшитыми шкурками полевых мышей: они не ведают различия между домашней и выходной одеждой и, однажды облачившись в свое тусклое одеяние, не снимают его, пока оно не разваливается от ветхости»¹¹.

После крушения Западной Римской империи производство шелка еще не скоро стало возможным на ее бывшей территории. Впрочем, у людей раннего Средневековья было слишком много забот и не так много впечатлений в жизни, если не считать природные явления и войны. Возможно, поэтому столь большую ценность имели те крохи материальной культуры, которые оставались доступны. Красивые ткани были своего рода чудом. А на чудо был особый спрос… Поэтому торговля привозным шелком в рамках общей торговли роскошью велась все Средние века.

Передвижение европейских центров производства шелка

Первыми европейцами, которым удалось заполучить секрет производства шелка, стали отнюдь не западные римляне, а восточные – византийцы. По очередной из многочисленных легенд, сопровождающих эту ткань, в 552 г. византийский император Юстиниан I уговорил то ли персидских купцов, то ли двух несторианских монахов привезти из Китая драгоценные яйца шелкопряда. Монахи спрятали их в пустотелой бамбуковой палке и таким образом вывезли в Византию. Правда ли это, или византийцы получили знания о шелке от Сасанидов, но, так или иначе, в VI в. в Восточной Римской империи было освоено шелководство. Надо сказать, что, как и много другое в этом построенном на догматах государстве, шелкоткачество сразу монополизировали церковь и государство, основав свои шелковые мануфактуры. Поэтому шелк стал в Византии индустрией роскоши, но эта роскошь так и не вышла за рамки сословного потребления и не стала материальной базой широкого и свободного института моды. Так что «рисовые культуры» мало что объясняют: Византия была восточной по духу и социальному строю, оказавшись парадоксальным образом ближе к Китаю, чем к христианскому Западу, несмотря на отсутствие зависимости ее населения от выращивания риса, требующего совместного ручного труда и сложной системы внутриобщинного взаимодействия. Гинекеи (ткацкие мастерские, в которых работали только женщины и мужчины-рабы) Константинополя были знамениты шелковыми тканями и парчой до X в. и имели узаконенную монополию на ткани. Однако великолепие византийских техник было следствием не столько технологического процесса, сколько результатом скрупулезного внимания, уделявшегося оформлению и украшению. Ткацкие методы византийцев были древними, унаследованными от Египта.¹²

После захвата Иберийского полуострова арабами шелкоткачество стало развиваться в VIII—IX вв. на территории Северной Африки, Андалусии и Сицилии. И только четыре столетия спустя – на Апеннинах.

Передвижение по территории Запада центров производства и выделки шелка, часто вместе с движением центров капитала и торговли, может служить своеобразным маркером подъема культуры и экономики региона, маркером появления ростков моды.

В Западной Европе технологии производства шелка стали распространяться с началом крестовых походов. Так, в 1147 г., во время Второго крестового похода, когда силы византийцев были отвлечены на рыцарскую угрозу, норманнский король Сицилии Рожер II (1095—1154) напал на Коринф и Фивы, два центра производства византийского шелка. Сицилийцы не только захватили и вывезли станки и инструменты шелкоткачества, но и депортировали византийских работников-ткачей в Палермо, что со временем смогло привести к процветанию местную шелковую промышленность.

Во время Четвертого крестового похода в 1204 г. Константинополь был захвачен и разорен рыцарями, так что многие квалифицированные ремесленники вынуждены были оставить город и эмигрировать. В Италии же шелковая индустрия резко пошла вверх после того, как около двух тысяч квалифицированных ткачей прибыли из разоренной столицы Византии. Многим из них было предложено поселиться в Авиньоне и снабжать шелком папский двор.¹³

В XI—XII вв. начался бум шелковой промышленности в городах Италии, связанный с сицилийскими, еврейскими и греческими переселениями и миграцией мастеров из соседних городов юга Италии. В эту эпоху ослабевают торговые связи итальянцев на Востоке, что приводит к сокращению импорта китайского шелка. Воспользовавшись моментом, города Лукка, Генуя, Венеция и Флоренция расширили производство роскошных тканей, чтобы удовлетворить растущий спрос богатевшей буржуазии. В эпоху Ренессанса шелковое дело становится одной из важнейших отраслей промышленности в Венеции (XIII в.), в Генуе и Флоренции (XIV в.), в Милане (XV в.). Так, во Флоренции в 1472 г. было по крайней мере 84 цеха и как минимум 7000 ремесленников¹⁴.

Специалист по этому периоду Т. Н. Лехович так описывает происходящие в шелкоткачестве в ту пору принципиальные изменения:

«В 14 веке на узоры итальянских тканей оказывают значительное влияние китайские шелка, затканные золотыми нитями, с изображениями фантастических птиц и лотосов. Вместе с готическим стилем в тканевых узорах появились фигуры животных и людей, а во второй половине 14 века на тканях выполняли религиозные сюжеты. <…> Идеи эпохи Возрождения нашли свое воплощение и в декоре шелковых тканей. Величайшие итальянские художники создавали узоры для ткачей и вышивальщиков. <…> В эпоху средневековья и Ренессанса несомненное лидерство в шелкоткацком производстве Европы занимала Италия, именно ей стремились подражать все остальные ткацкие мастерские. Но со второй половины 17 века ситуация изменилась – на передовые позиции в области художественного ткачества выходит Франция – и именно за французскими ткачами остается с тех пор пальма первенства в этой области.

Расцвет наблюдался во всех областях французского художественного текстиля: мануфактуры Гобеленов, Бове и Обюссона выпускали прекрасные стенные ковры, в Алансоне и Аржантане производили самые тонкие кружева, в Лионе, Монпелье, Ниме и Туре ткали шелка, украшенные изысканными узорами»¹⁵. Но именно в Лионе шелковое производство достигает своих вершин и становится материальной основой французской модной индустрии. Теперь уже Францию стали называть «Атласной страной», как когда-то Китай – «Страной шелка».

Нельзя сказать, чтобы никто не пытался оспаривать лидерство Франции в шелкоткачестве. Еще одна европейская империя и давний соперник французов – Англия – во времена правления Генриха IV также спешно наращивала объемы производства шелка. Одним из «удачных совпадений» в этой связи принято считать отмену Людовиком XIV в 1685 г. Нантского эдикта, который ранее даровал французским протестантам-гугенотам одинаковые права с католиками. Сотни тысяч гугенотов, бежавших от новой волны притеснений, осели в том числе в благосклонно принявшей их Англии. Многие из переселенцев оказались профессиональными шелководами и ткачами. Результат не замедлил сказаться – после этого в Лондоне одна за другой начали открываться шелковые мастерские. Их продукция отличалась высочайшим качеством, а также использованием цветочных мотивов, что стало свежим веянием в достаточно строгом стиле континентального шелка. Однако британский климат и невысокий авторитет в дамской моде помешал английскому шелку доминировать за пределами страны, и Англия направила все усилия на традиционное сукно и колониальный хлопок.

Еще раз заострю внимание читателя на важнейшем обстоятельстве: само по себе производство шелка не стало основой института моды ни на его родине в Китае, ни в Византии, ни даже в Испании. Только в сочетании с другими культурными, социальными, политическими и даже административными факторами, которые будут выявлены в дальнейшем, производство шелка дало толчок к возникновению моды. И это обстоятельство является одним из наглядных доказательств того, что мода – продукт прежде всего социальный, хотя и укорененный в материальной культуре.