Kitabı oku: «350 лет современной моды, или Социальная история одного обыденного явления», sayfa 3

Шелк – основа технологических и социальных инноваций

Развитие шелковой индустрии в XIII—XV вв. в итальянских городах-государствах, а к XVIII в. – по всей Западной Европе, – шло рука об руку с техническими усовершенствованиями и социальным прогрессом. Не будет преувеличением сказать, что текстильную промышленность и шелкоткачество как его неотъемлемую, существенную часть, можно считать «локомотивом» развития технологий производства и в целом экономики того времени.

В XIII в. в шелкоткачестве произошли кардинальные перемены, – к примеру, в начале века стали применяться пока еще примитивные, но уже достаточно многочисленные способы автоматизации производства шелковых нитей. Многие из кустарных, незатейливых устройств тех лет описаны в словаре Иоанна де Гарландии (1221 г.) и «Справочнике торговца» («Livre des métiers», 1226 г.) Этьена Буало. Через полвека, в 1270—1280-х гг., они были усовершенствованы, в том числе при активном участии мастеров из Болоньи. По сохранившимся до наших дней свидетельствам начала XIV в. можно судить, что эти доработки и технологические нововведения были уже гораздо более замысловаты и носили комплексный, а не локальный характер.

Витражи Шартрского собора представляют исторический интерес еще и тем, что на одном из них сохранилось самое раннее из дошедших до нас изображений прялки. Как и на более поздней фреске из кёльнского «Дома прялки» (Kunkelhaus, ок. 1300 г.), на нём можно рассмотреть расположенные рядом со сновальными машинами катушки. Есть основания предполагать, что зубчатая сновальная машина, внедрение которой позволило увеличить длину и однородность тканевой основы, первоначально создавалась именно для шелкоткачества.

Мистическим образом шелк стал косвенной причиной и страшной трагедии, поразившей Запад в XIV в. Эпидемия чумы, пришедшая в Европу в 1346—1353 гг. по Шелковому пути вместе с караванами, уничтожила около 60 миллионов человек и оставила колоссальный след в истории Запада. Шелк принес с собой чуму, ставшую причиной парадоксальных перемен и последствий в экономике, психологии, культуре, даже генетическом составе населения Европы, и одновременно давшую толчок к демократизации общества, прежде всего сферы потребления, и технической интенсификации экономики.

Те, кто остался в живых после эпидемии, зачастую оказывались в положении состоятельных наследников, получавших земли и доходы родни, скончавшейся во время «Великой эпидемии». Низшие классы немедленно воспользовались ситуацией дефицита человеческих ресурсов, чтобы добиться для себя лучшей жизни.

Флорентиец Маттео Виллани писал об этом: «Простонародье ныне требует для себя самых дорогих и изысканных блюд, их женщины и дети щеголяют пышными платьями, принадлежавшими ранее тем, кто навсегда покинул этот мир»¹⁶.

В городах дороговизна ручного труда привела к росту числа попыток механизировать производство, давших свои плоды в более поздние времена. Из-за резкого сокращения населения пошатнулись традиции, ранее казавшиеся незыблемыми, феодальные отношения дали трещину, а многие цехи, бывшие закрытыми корпорациями, где ремесло передавалось от отца к сыну, стали принимать к себе новых людей. Упали цена на землю и арендная плата, снизился ростовщический процент. Одновременно с этим росли налоги, кроме того, в попытке удержать и сделать незыблемой границу между сословиями, всё больше размывавшуюся после эпидемии, принимались «законы о роскоши». Так, в зависимости от положения, ограничивались длина женских шлейфов, количество блюд, подаваемых на стол, или даже количество плакальщиков на похоронах, – но все попытки добиться, чтобы подобные законы реально соблюдались, оказывались тщетными. В ответ на попытку ограничить столь страшной ценой завоеванные права низшие классы ответили бунтами. По всей Европе прокатились выступления, с жестокостью подавленные и все же надолго ограничившие притязания высших классов и приведшие к постепенному исчезновению барщинных повинностей и массовому переходу от феодальных к арендным отношениям. Рост самосознания третьего сословия, начавшийся во времена второй пандемии, уже не останавливался и нашел полное выражение во времена буржуазных революций. Вот такие отдаленные последствия имела страсть европейцев к шелку и служащая этой страсти караванная дорога, словно отомстившая Западу Черной чумой за потерю интереса к ней, отнятого европейскими производителями.

Что касается шелкового производства, то повсеместное разорение и опустошение, вызванное Черной смертью, привело к применению более простых и недорогих технологий. Многое из того, что ранее было полностью запрещено цехами, стало повсеместным, – так, в шелковой промышленности, несмотря на противодействие ремесленных цехов, распространялось использование водяных мельниц.

Однако, несмотря на все изменения в технологиях, шелковые ткани из Италии всё равно не выдержали нарастающей конкуренции. Дело в том, что новые веяния французской моды, на тот момент всё более упрочивающей свои позиции, задавали тренд на постепенное удешевление и облегчение материалов, из которых изготавливалась одежда. Тогда как цены на сырье и затраты на производственный процесс у итальянских ремесленников на протяжении долгого времени оставались стабильно высокими и не имели видимых перспектив к снижению, в результате чего итальянцы начали терять первенство на многих из ранее приоритетных для них рынков. При этом шелкоткачество во Франции из привозного сырья появилось в самом начале XIV в. именно благодаря ткачам-итальянцам. И впоследствии государственная власть Франции проявляла завидную мудрость, выгодно отличающую ее, например, от Испании, изгнавшей в конце XV—XVI вв. всех евреев и мусульман. Франция оказывала гостеприимство по отношению ко всем, кто мог быть полезен для ее экономики. Вот что на этот счет пишет Т. Н. Лехович: «Государственные ограничения и запреты не распространялись на иностранных мастеров, и итальянские ткачи приезжали во Францию обучать местных мастеров секретам своего ремесла. Наиболее известным из них был Клод Дангон из Милана, который в 1605—1607 гг. вместе со своими учениками, французскими ткачами, выпускал в Лионе высококачественные шелковые ткани. <…> Он же стал изобретателем нового станка, который позволил значительно ускорить производство тканей и выполнять более сложные и красочные узоры»¹⁷.

Следуя по стопам богатых итальянских городов, ставших крупнейшими производителями роскошных тканей, аналогичную нишу на французском рынке в XVI в. занял Лион. Развить в Лионе шелковую промышленность принял решение еще король Людовик XI в 1466 г., руководствуясь исключительно причинами государственной важности. Шелк даже спустя много веков всё еще оставался настолько привлекательным объектом, что Франция теряла от 400 до 500 тыс. золотых экю в год из-за ввоза его из Италии. Людовик XI справедливо рассудил, что торговый дисбаланс необходимо существенно сократить, но протесты самих лионцев, вполне довольных и текущим положением дел, вынудили его изменить первоначальные планы и в конечном счете перенести производство в Тур. Лишь около 1535 г. Франциск I вручил королевскую грамоту на развитие торговли шелком в Лионе пьемонтскому купцу Этьену Тюрке, а в 1540 г. предоставил городу монополию на производство шелка. Начиная с XVI в. Лион стал столицей европейской торговли шелком. Обретя уверенность, лионские производители шелка стали отказываться от оригинальных восточных стилей в пользу своего собственного, в котором акцент делался на пейзажах. Людовик XIV поручил наблюдение за производством шелковых тканей своему министру финансов Жану-Батисту Кольберу, при котором были введены регламентация вырабатываемых тканей и проверка качества полотен в особом «бюро». В 1667 г. Кольбер на законодательном уровне обязал фабрикантов ежегодно разрабатывать новые узоры, а к концу века мастерские Лиона обновляли свои узоры уже дважды в год.

Тут важно сделать важнейшее заключение, касающееся момента рождения современной моды. Если внимательно изучить костюм XVI, XVII, XVIII вв., то становится очевидным, что барочные и рокайльные фасоны костюмов менялись сравнительно медленно. В эпоху Ренессанса и даже позже ценность костюма определялась по степени его роскошности (богатству ткани, украшений, вышивки), нормой было передавать платья по наследству как движимое имущество. Устаревание костюма было понятием в основном физическим, понятия «модного» или «немодного» практически не было, – по крайней мере, в рамках одной эпохи. А с принятием закона 1667 г. очевидным маркером перемен в моде стала ткань, прежде всего шелковая, определенного рисунка или цвета. Мода была «узаконена» и начала активно смещать роскошь с позиций главного маркера социального престижа. У потребления появился ритм, не связанный с физическим устареванием предмета потребления, – модный цикл. Более того, мода связала производство и потребление в жесткую циклическую модель искусственного устаревания, что стало одним из важнейших стимулов дальнейшего роста экономики. Это был акт по-своему интеллектуальный, даже в чём-то «искусственный», уводящий Запад в другие, отличные от Востока, принципы потребления, изменяющие традиционные иерархии ценностей. Новизна стала окончательно престижнее роскоши. И всё это впервые произошло в рамках шелковой индустрии. Шелк создал социальную технологию.

В XVIII в. уже абсолютно все, за исключением беднейших слоев населения, внимательно следили за модой и стремились ей следовать, и всем было известно, какие ткани нынче в моде. Дама, показавшаяся в платье, сшитом из шелка позапрошлого сезона, рисковала заслужить нелестную славу «démodé» (старомодной). Собственно, закон 1667 г. и был прообразом ставшего обязательным в XX в. для членов Федерации парижских кутюрье графика Недель моды. Закон 1667 г. и Лионские шелковые мануфактуры можно считать точкой отсчета современной системы моды, у которой в 2017 г. был юбилей — 350 лет. Однако этой дате предшествовало длительное развитие общества Запада, о котором пойдет речь в следующих главах, и, по сути, она является лишь формальной вехой в процессе рождения современной моды.

Жозеф Мари Жаккар и кибернетика шелка

Что может быть более далеким от роскошной шелковой ткани, чем компьютер? И тем не менее у них много общего. В первую очередь они оба – продукт человеческой изобретательности и одновременно служат вполне утилитарным целям, создавшим вокруг себя огромный потребительский рынок и социальные инновации. Но самое интересное, что шелковая промышленность сыграла немаловажную роль в появлении того, что сегодня мы называем «компьютер», и, соответственно, информационного общества.

И здесь мы должны познакомиться с одним из удивительных героев нашей истории моды – гражданином Лиона, гениальным инженером-самоучкой, научившимся читать лишь в 13 лет, ткачом и солдатом, «кибернетиком ткацкого станка» Жозефом Мари Жаккаром (1752—1834).

Процесс взрывной механизации ткацких станков связан в первую очередь с английской промышленностью XVIII в. и английскими суконщиками, промышленниками и инженерами – Джоном Клеем, Ричардом Аркрайтом и Эдмундом Картрайтом. Их изобретения в ткацком ремесле сильно упростили труд ткачей, увеличили возможную ширину тканей и скорость производства, снизили их стоимость. Это решало задачи массового производства, но вопросы, касающиеся престижных тканей, остались нерешенными. Изготовление тканей со сложными узорами, на которых зиждилась французская текстильная промышленность и индустрия моды, было настоящей проблемой.

Производство узорчатых тканей было сложнейшим и лишь отчасти механизированным процессом, в котором участвовал высококвалифицированный мастер и подмастерье. В общих чертах опишу изначальный технологический процесс и суть усовершенствований Жаккара, более подробный рассказ о чём можно найти в статье М. Русских¹⁸. К этому источнику я буду периодически обращаться и в дальнейшем.

Итак, по команде мастера подмастерье, находившийся внутри станка, вручную поднимал и опускал нити основы, количество которых могло исчисляться сотнями. Этот процесс был творческим, трудоемким, медленным и требовал колоссальной скрупулезности. Перенастройка станка с производства одного узора на другой могла занимать несколько дней. Всё это делало ткани очень дорогими. Одновременно эти сложные технологии кормили целый город мастеров – Лион.

Однако если одни французы находятся в привилегированном положении, другим французам это не будет давать покоя, и они непременно захотят произвести революцию. Перед изобретателями более совершенного механизма стояло две задачи: он должен обладать неким запоминающим устройством, чтобы хранить последовательность команд для изготовления определенных узоров, т.е. выполнять творческую и интеллектуальную функцию ткача, и воспроизводить движения его подмастерья по заранее заданному сценарию. По сути, это была первая задача настоящего «программирования», ключевыми целями которого являются создание и использование алгоритмов и структур данных. Творческую идею мастера необходимо было формализовать и перенести на технический носитель, а затем применить это в промышленных масштабах. Справиться с этой задачей пытались многие: Базиль Бушон, Жан-Батист Фалькон, Жак де Вокансон. Их механизмы отчасти удовлетворяли сформулированным выше требованиям, но по различным причинам работа не была доведена до конца, и их идеи не получили распространения в ткацкой промышленности. Первым программируемым устройством стал жаккардовый ткацкий станок, названный в честь создателя – Жозефа Мари Жаккара, построившего в 1804 г. механизм, который произвел революцию в ткацкой промышленности, предоставив возможность программировать узоры на тканях при помощи перфокарт. После этого шелковая промышленность перестала быть элитарной, зависимой от узкого количества привилегированных мастеров, начался переход к массовому выпуску тканей, демократизации потребления, а через 150 лет – и к демократизации моды.

Годы жизни и работы этого выдающегося человека пришлись на время двух революций – Великой французской и Промышленной, – и он стал участником обеих. При этом в первой он сражался против Национального Конвента, обороняя родной Лион от восставших, а во второй – сам стал одним из «восставших». Станок Жаккара перевернул жизнь его коллег, оставив их без работы и средств к существованию, что и привело к восстанию лионских ткачей. Уж таковы люди – иногда их страсть входит в полное противоречие с их убеждениями.

Жизнь этого потомственного лионского ткача и технического гения была полна приключений, трагедий, неудач и триумфов.¹⁹ Жозеф Мари Шарль Жаккар родился в 1752 г. в столице шелковой индустрии – Лионе – и был пятым из девяти детей ткача, мастера по изготовлению парчи. С детства он был подмастерьем у своего отца и не посещал школу, читать научился лишь в 13 лет. После смерти родителей, когда ему было всего 20, Жаккар унаследовал мастерскую отца, оснащенную двумя ткацкими станками. В 1778 г. он получил статус мастера ткацкого дела и торговца шелком. В том же году он женился на богатой вдове Клаудии Боишон, и в 1779 г. у них родился единственный сын Жан Мари.

Характер у Жаккара, как у большинства изобретателей, был авантюристичным, поэтому неудивительно, что совершив несколько сомнительных сделок, он влез в долги и потерял не только свое наследство, но и часть собственности жены. В итоге, оставив жену с сыном в Лионе, Жозеф отправился скитаться по Франции в поисках работы. Он поработал и обжигальщиком извести, и чернорабочим на карьерах, и переплетчиком, и отливальщиком шрифтов, а в конце 1780-х гг. вернулся домой.

В начале Великой французской революции Жозеф вместе с сыном принял участие в обороне Лиона против сил Национального Конвента. Когда город пал, им удалось бежать и присоединиться к Революционной армии. В одном из сражений против австрийцев единственный сын Жаккара погиб. Жозеф тяжело пережил эту трагедию. В 1798 г. он возвратился в разрушенный революционерами Лион и после лечения в госпитале брался за любую доступную работу: ремонт ткацких станков, шитье тканей, отбеливание соломенных шляп, управление повозками… Так продолжалось до 1799 г., пока он наконец не занялся тем, что в итоге и принесло ему и деньги, и славу – автоматизацией ткацких станков. Стоит предположить, что задача механизации стояла остро перед лионской шелковой промышленностью из-за нехватки рабочих рук, возникшей после массового уничтожения якобинцами в 1793 г. граждан Лиона, в том числе квалифицированных мастеров-ткачей.

Жаккар, досконально знавший работу ткача, наладчика и подмастерья, понимал, что производство ткани хоть и является сложным и скрупулезным занятием, одновременно представляет собой рутинный процесс с большим количеством повторяющихся действий. Соответственно, вышивание сложных узоров может быть автоматизировано и сведено к минимальному набору простых движений. Жаккар реализовал гениальную в своей простоте «1—0» систему, где «1» и «0» – это наличие или отсутствие отверстий на специальных твердых пластинах, от последовательности которых зависела работа всей системы станка. Сегодня мы назвали бы их перфокартами.

В истории моды, как мы не раз еще убедимся, огромную роль сыграли различные институции. Без их поддержки не обошелся и успех жаккардового станка, изменившего индустрию шелка и моды. Благоприятные условия для изобретательской деятельности во Франции были созданы декретами Национального собрания 1791 г. и введением Конвентом патентного права в 1795 г. Были образованы общества поощрения национальной индустрии, организовывались промышленные конкурсы, выставки, на которых присуждались премии за технические усовершенствования. Таким образом, творческая инициатива изобретателей активно поощрялась.

В 1801 г. Английское Королевское общество поддержки искусств объявило конкурс на изготовление механизма для плетения рыболовных сетей, и первый образец ткацкого станка Жаккар представил именно туда, – впрочем, без особого успеха. Зато на конкурсе Общества поощрения ремесел и искусств Франции его изобретение наконец обратило на себя внимание. В 1804 г. Жаккар был приглашен в мастерские Консерватории искусств и ремесел в Париже, где он должен был завершить постройку своей машины. Там то Жаккар и обнаружил коллекцию механизмов из кабинета Вокансона, среди которых находился образец узорчатого станка. Ознакомившись с принципом его действия, Жозеф Мари внес в свою разработку качественные улучшения²⁰.

И здесь в историю шелка вмешивается еще один великий император, но уже не Китая, а Франции. И если Желтый император, если он вообще существовал, в XXVI в. до н.э. создал из шелка элитный продукт, то император Франции через 45 веков своим вмешательством способствовал демократизации его потребления.

В 1805 г. император Наполеон Бонапарт, великий полководец и кумир просвещенной Европы, во время визита в Лион, где он, осознавая всю важность текстильного производства для экономики страны, разместил крупный заказ, удостоил своим визитом и мастерскую Жаккара. Наполеону и его супруге Жозефине продемонстрировали чудо-станок, чтобы они оценили всю эффективность и простоту его обслуживания. Император был весьма впечатлен и пожаловал Жаккару пенсию в 3000 франков и право получать отчисление в 50 франков с каждого станка, построенного на французской мануфактуре.

Патент на изобретение, по требованию Наполеона, был передан в общественное пользование. И это изменило шелковую индустрию: вышивание стало высокомеханизированным процессом благодаря эффективности жаккардового ткацкого станка, чей механизм создал возможность массового производства тканей со сложным дизайном. Сам же изобретатель приобрел солидный доход и государственную поддержку. Станки распространялись с такой скоростью, что отчисления сделали его одним из богатейших людей Лиона. В 1812 г. во Франции работало свыше 11 тысяч таких ткацких машин, аналогичные станки стали появляться в других странах.

Новый станок принес Жаккару славу и богатство, лишив, однако, при этом тысячи лионцев хлеба насущного. Еще до обретения поддержки верховной власти Жаккар столкнулся с суровым нравом лионских ткачей, которые, поняв, какую опасность для них несет его изобретение, ворвались и разгромили его мастерскую вместе со всеми находившимися там механизмами. Да и сам Жаккар был неоднократно бит, но, невзирая ни на что, тайно продолжал работать над своим детищем, принесшем в результате крах тысячелетнему престижному статусу шелковой ткани.

Первое Лионское восстание (1831 г.) стало предвестием череды мятежей и стачек рабочих эпохи промышленной революции. Сначала собираясь провести мирную демонстрацию против повышения налогов, рабочие шелкоткацкой мануфактуры Лиона были активно поддержаны работниками других отраслей. Несмотря на безоружный характер выступления, толпа была обстреляна солдатами национальной гвардии. Не будь этой провокации властей, возможно, протестующие не заняли бы спустя три дня второй по величине город Франции. Восстание было подавлено армией под руководством маршала Сульта, и власть даже пошла на уступки, однако этот бунт имел еще несколько продолжений, второе из которых произошло уже в 1834 г., в год смерти Жаккара.

Спустя шесть лет жители Лиона воздвигли в честь Жаккара, столь сильно и неоднозначно изменившего их жизнь, памятник на том самом месте, где находилась его мастерская, когда-то разгромленная ими. И в этом вся парадоксальная суть французов – они способны уважать талант независимо от личных интересов.

После смерти Жаккара его изобретения зажили своей жизнью и стали основой для дальнейшего развития техники. Принцип «программирования» механизмов посредством перфокарт, положенный в основу ткацкого станка Жаккара, для своего времени стал революционным. Широкое распространение подобных машин наталкивало и других изобретателей и мастеров на мысль об использовании данного принципа в своих разработках.

Дальнейшие события описаны по упомянутой ранее статье М. Русских. В 1834 г. английский математик Чарльз Бэббидж (1791—1871) начал работу над изобретением автоматического устройства для решения широкого спектра математических задач – «аналитической машины». Для этого он совершил поездку в Париж для изучения принципа «программирования» станков Жаккара посредством перфокарт. Достроить свою машину Бэббиджу не удалось ввиду сложности и недостатка финансовых средств, однако принципы, заложенные в ее основу, способствовали дальнейшему прогрессу вычислительной техники.

Конкретную практическую полезность в вычислительной технике перфокарты приобрели благодаря американскому инженеру и изобретателю Герману Холлериту (1860—1929). В 1890 г. для Бюро переписи населения США он разработал табулятор – механизм для обработки статистических данных, где перфокарты были применены в качестве носителей информации. В 1911 г. компания Tabulating Machine Company, основанная Холлеритом, была переименована в International Business Machines – знаменитую IBM. Перфокарты же с успехом использовались в вычислительной технике до 70—80-х гг. XX в., пока на смену им не пришли более совершенные информационные носители. Так перфокарты жаккардового ткацкого станка стали прямыми предшественниками современного компьютера.

Что касается шелка, то создание жаккардового станка сделало его более доступным и, соответственно, менее престижным. Постепенно он потерял свою связь с модой, став лишь одним из многих других материалов. А в 1861 г. центр влияния моды окончательно переместился из лионских мастерских в парижские Дома мод. Для буржуазии XIX в. шелк уже не имел того символического смысла, что для аристократии прежних эпох. Всё это вызвало упадок шелковой промышленности в Европе, а с открытием Суэцкого канала в 1869 г. были снижены цены на шелк, импортировавшийся из Китая и Японии.

Во времена Долгой депрессии (1873—1896) шелковое производство в Лионе стало полностью индустриализованным, ручные ткацкие станки ушли в прошлое. В 1884 г. граф Илэр де Шардонне изобрел искусственный шелк – вискозное волокно, а в 1891 г. открыл фабрику для его производства. Новый материал стоил дешевле и отчасти заменил натуральный шелк. Что до жаккардовых машин, они применяются и сейчас, правда, уже при участии компьютера и сканера, – с их помощью по-прежнему изготавливаются высококачественные изделия.

Так, за 500 лет западный человек из иррациональной страсти к шелку создал промышленность, капитализм, компьютерные технологии и информационное общество, а сам шелк заменил искусственным изобретением, практически полностью потеряв к нему интерес. В то время как Восток, обладая шелком на протяжении нескольких тысяч лет, не изменил ничего в своих социальных структурах. Шелк на Востоке служил лишь большей консервации социальных порядков как маркер иерархий. Наличие ресурсов и технологические новации на протяжении тысячелетий не приводили на Востоке к социальному изобретательству и каким-либо переменам в жизни масс. У Китая был компас и порох, чтобы открыть и завоевать Америку, печатные деньги, чтобы создать Уолл-Стрит, печатный станок, чтобы сделать образование массовым, а грамотность всеобщей, и шелк, чтобы изобрести моду, но ничего этого не случилось. На Западе же потребление и технологические новации шли рука об руку с погоней за новизной и социальным прогрессом. Под элитами Запада словно постоянно «качался трон», что гнало их за всё новыми основаниями для своей позиции в обществе, – право сильного, феодальный обычай, одобрение церкви, престиж, уважение граждан или мастерство… Как писал Редьярд Джозеф Киплинг: «О, Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с мест они не сойдут, Пока не предстанет Небо с Землей на Страшный Господень суд»²¹. Для нас эта мысль чрезвычайно важна, т.к. одной из таких социальных новаций, на которую оказалась способна лишь западная цивилизация, была мода. Об этом наш дальнейший рассказ.

 
                                                    * * *
 

В эпоху становления западной цивилизации, в Средние века, именно текстильная индустрия способствовала росту торговых городов, а в Новое время стимулировала технические усовершенствования в связанных с ней областях. Текстильная отрасль мировой экономики оставалась ведущей вплоть до начала активного строительства железных дорог в XIX в. Она стала основой индустриальной революции, которую удалось самостоятельно осуществить исключительно европейской цивилизации, распространившей ее затем на весь мир.

Однако вплоть до Нового времени материальная жизнь Запада – это низкопроизводительный ручной труд, медленный транспорт, отсутствие нормальных дорог, т.к. римские пришли в полный упадок, опасности, поджидавшие купцов на каждом перекрестке, постоянные эпидемии чумы, из-за которых континент периодически обезлюдевал, низкая продолжительность жизни и скорость обмена информации. Но это лишь технические стороны вопроса. Были и религиозные, социальные и культурные стороны. И все их нам предстоит рассмотреть, чтобы понять, когда и как в западной цивилизации появился социальный институт моды. Мы увидим, как жил человек в те времена, когда не было практически никаких благ цивилизации, жизнь постоянно висела на волоске, а мысли были лишь о Спасении.