Деревянные дома. Топка углем. Сено, солома. Молоко из-под коровки. Навоз на полях. Нечистоты на улицах средневековых городов… До самых недавних, в сущности, времен в мире абсолютно преобладала органическая химия. Сейчас – несложно заметить – настало время химии неорганической. В то же время смысловые наполнения слов «химия», «грязь», «чистота», «мусор» находятся в состоянии странной и многозначительной мутации.
Я была знакома с гринписовцем, шведом – он носил все натуральное. Усы, бороду, шерсть, кожу, хлопок. Никакой синтетики – таков был его принцип. Коллеги по «Гринпису» над ним издевались.
– А ну-ка, – говорили, – снимай очки! У них дужки пластмассовые.
– Да ты понимаешь хоть, – говорили, – что в процессе производства твоих ботинок с подошвой из свиньи, черт его знает, сколько рек отравили вонючими отходами. А синтетика – дело чистое.
Мне однажды пришлось жить рядом с фабрикой, где делали хлопковые ткани, – там чудовищно воняло каким-то уксусом. А прошлым летом я проезжала мимо пивного завода Efes рядом с Бутовом – и с тех пор больше не пью пиво. Хотя хлопок, честно говоря, все равно ношу. Но без фанатизма – микрофибра, на самом деле, лучше дышит.
Но только синтетика все равно выглядит синтетикой. Как говорила моя бабушка про эластичные колготки: «химия на тугой резиночке!»
А в утренней передаче одна актриса (амплуа «умница») рассуждала про литературу и сказала, что Уолш, Уэльбек и Пелевин – химия. Я сразу подумала: «На тугой резиночке, что ли? Или не на тугой?»
– В нашей компании принято носить одежду из натуральных волокон! – заявила моя бывшая одноклассница, ныне менеджер по персоналу московского представительства британской консалтинговой фирмы. Увидела на мне что-то лайкровое и уличила.
– Одежда из натуральных волокон выглядит гигиенично, экологично и корректно! Но это не относится к меху. Меховой одежды лучше избегать. Она выглядит неэкологично, некорректно и варварски. Да и – чуть не забыла! – негигиенично! В общем: не по- западному!
Мех – это слишком органично, да. Чем «западнее» цивилизация, тем дальше она продвинулась по пути от органики к неорганике. Крайняя точка тут, видимо, мифологема Силиконовой долины. Виртуальность – вот практически абсолютная, идеальная чистота…
Знаете что? Я ненавижу чистоту. Грязь я тоже недолюбливаю, но чистоту ненавижу. Чистоту символизируют: дезодоранты, фашизм и нейтронная бомба. Ладно, не чистоту (давайте все-таки будем считать, что чистота – это неплохо) – стерильность. Они символизируют стерильность. Фашизм: уничтожим всех уродов. Нейтронная бомба: уничтожим всю органику. А дезодоранты… Вообще отвратительная вещь. Дезодоранты не имеют никакого отношения к чистоте, они из сферы стерильности, потому что уничтожают не грязь, а запах, то есть ферамоны. То есть, в общем, – жизнь.
Мир Востока все еще органичен, он воняет и одновременно благоухает: специями, ароматическими эссенциями, кальяном. Западный мир стремится к стерильности и если благоухает, то химией. В бутике Le Form продают духи с ферамонами – с молекулами секретных выделений. Западные женщины разучились привлекательно потеть. И западные мужчины тоже. Духи с ферамонами страшно дорого стоят, одна моя знакомая на них разорилась, потому что наметила себе цель – в ближайшие два года выйти замуж, а для этого должен быть большой выбор мужчин. Мужчина, говорят, идет на ферамон как щука на блесну. Она приходит на работу, и через полчаса вокруг нее вьются все офисные девушки. «Ир, а ты сегодня ферамонами надушилась, да? – Ну, да. – Ир, а… скажи… они у тебя с собой? – Нет, дома оставила. – Ир, а можно я об тебя потрусь?..»
Запад пытается взять у Востока все лучшее из его органики: соус карри, ароматические палочки. Простая ваниль пахнет несравнимо лучше, чем духи из флаконов с логотипами, но она преступно дешево стоит, и приходится изводить тонны глянцевой бумаги, чтобы убедить покупать логотипы. Но главное – парадокс мусора. В бедных странах, какими по инерции считаются Юг и Восток, может быть полно грязи, всяких рыбьих голов, но мусора мало, потому что все идет в дело: дощечка, щепочка, тряпочка. Из половинок кокосовой скорлупы и морских ракушек можно сделать лифчики для туристок, из коробок – построить бунгало. Каждую крошку – в ладошку. У нас так было – при социализме. Из молочных треугольных пакетов мастерили кормушки для птиц. А уж «импортные» баночки и коробочки просто хранили дома, как ценные сувениры.
Чем богаче страна, тем больше в ней мусора – этих самых упаковок. Почему Москва сейчас задыхается от мусора и развороченных помоек? Потому что она, с одной стороны, превратилась в богатый западный город с супермаркетами, а с другой – еще как бы не поняла того факта, что чистота входит в понятие западного уровня комфорта. Как плевали на асфальт, так и плюют – в Китае-то уже нет. Новые серийные дома по-прежнему строят с мусоропроводом – этим поистине адским изобретением социализма. Но все- таки кое-кто уже покупает мешки для мусора – могло ли раньше это прийти в голову. Во вторник была в IKEA, купила шесть предметов, и все в отделе «Аккуратный дом». Коробки. Вещи, чтобы хранить в них другие вещи. Которые не решаюсь выкинуть.
Как все это уныло.
Если в городские квартиры (а также коттеджи и загородные дома) покупаются вещи, то дачи наполнены истинными артефактами. Крайне редко что-то приезжает сюда из магазина, обычно вещи для дачи не приобретают – их сюда ссылают. Сначала выдерживают на балконе (это уже наполовину как бы не-помещение), потом этапируют за город. Последнее прибежище – дачный сарай, где десятилетиями хранятся вовсе ни с чем уже не сообразные ржавые раковины и кастрюли; но в успешном случае предмет оседает собственно в доме, и это – надолго. Подсвечник в виде рогов. Пять монгольских гипсовых масок с черепами. Пластмассовый веер с оплавленным капроновым кружевцем, драгоценная семейная фотография в рамке из фальшивой бронзы, осыпающаяся оленья шкурка, календарь за 1978 год с подмигивающей японкой, громоздкая деревянная хрень непонятного назначения – сувенир из Болгарии. Переплетенные в картон романы Ирины Грековой и Даниила Гранина из журнала «Октябрь», собрание сочинений писателя по имени Алоизий Ирасек, образцы кристаллов – кварцы и сланцы. Вымпел «Победитель Универсиады». Электрический камин с искусственными угольями: вилка на шнуре давно разболталась, но можно ведь починить…
Такие вот фарфоровые клоуны продаются в любом переходе, но именно этот клоун – он еще бабушкин. И деревянный орел «Привет с Кавказа» стоял у бабушки на комоде, тем и дорог. А вот клеенку с лебедями – ее купили прошлым летом у тетки, к которой ходили за яйцами. Десятку отдали. Клеенка у нее в курятнике валялась, пришлось от помета отмывать. А вещь-то отличная, настоящий раннесоветский рыночный китч – мы понимаем (см. ИСКУССТВО В ДОМЕ).
Если интерьеры загородных домов и коттеджей – это нечто из журналов и каталогов, то шестисоточный стихийный стиль воспроизводит сам себя. Полугородской, полудеревенский, полупролетарский, полуинтеллигентский. Менее всего крестьянский, очень советский и довольно убогий… но все-таки чем- то приятный – искренний. Поселковый.
Пожив на даче хоть месяцок, кандидаты естественных наук и завкафедрами теряют свою идентичность, превращаясь в дачников – людей с поселковой психологией. Суть ее выражается народной формулой «чтобы не было стыдно». Перед кем – перед своими. Перед соседями.
Если в богатых, как их иногда до сих пор еще называют, «новорусских» поселках это «перед соседями» выражается явно и зримо, иногда даже по-нуворишески грубо, то на «шестисотках» – невероятно трогательно. Аккуратный штакетник вокруг участка. Дорожки, обложенные ровными кусками рубероида.
Рис. 14 Линию горизонта можно увидеть далеко не везде
Рис. 15 Дачный забор-штакетник. Рядом, как правило, растут: шиповник, жасмин, желтая акация
Рядом с картофельными грядками изысканные купы лилий, и по сетке-рабице, прикрывающей компостную яму, вьются шпалерные розы – редкого сорта, редкой красоты Любовно обихоженный уголок для машины – в воскресенье утром машину моют и немножко чинят, так уж заведено.
Очень приняты соседские подношения: стакан смородины, банка малосольных огурцов, кабачок.
На «шестисотках» живут необыкновенно деятельные и трудолюбивые люди. Валяться весь день в гамаке среди некошеной травы тут не получается. Даже выпивают – и то втихую, в сарайчике, в перерывах между пересаживанием кустов смородины. «Жить на земле и не возделывать ее – преступление».
Легких путей не ищут: упорно выращивают, например, помидоры, хотя их из год в год поражает черная гниль. Упорно давят сок из облепихи и даже пытаются самостоятельно делать облепиховое масло: «целебнейшая вещь, средство от всех болезней». Воду для питья носят из родника или колодца, фильтруют, замораживают в морозилке, потом размораживают, чтобы на вкус была как талая. Жарят на завтрак сотни оладий – в крошечной кухоньке, на электроплитке. Консервируют по рецептам, выращивают по книжкам, грибы определяют по таблицам. Свинушка: произрастает на опушке лиственного леса; пластинчатый; условно съедобный. Перебирают, чистят, вымачивают, вываривают, сливают семь вод. Ловят в пруду плотвиц и пускают их в банку «поплавать». Переживают, что кроты портят грядки: «Но если поставим ловушку, у ребенка будет травма».
Рис. 16 Цветок жасмина
Рис. 17 Число лепестков шиповника/дикой розы кратно пяти
Те, кто постарше, бессознательно имитируют деревенский уклад своего детства: где-нибудь под Серпуховом, до войны. Например, кормят своих пуделей и боксеров, как задавали корм поросенку, – варят килограммами кашу, сливают воду из-под макарон. Как на убой.
Весь дачный быт вертится вокруг, во-первых, еды, а во-вторых, погоды. Под погодой имеется в виду сложная совокупность обстоятельств от (отсутствия) нужды в поливе грядок до отключения электричества на линии…
И среди всей этой созидательной, муравьиной суеты едва слышно звенят до предела натянутые струны. Потому что подростки живут на этих «шестисотках» теми же страстями, что и молодые герои Достоевского в своем Павловске, и заброшенная котельная на краю поселка – центр настоящей светской жизни. А в солнечных зайчиках, среди кабачков, тимофеевки, лопухов и бузины, детишки запасают счастья на всю последующую жизнь.
Рис. 18 Цветки желтой акации съедобны. Из стручка можно сделать свистульку
«Разъяренная толпа разгромила магазин “Деликатесы” на Ленинском проспекте, неподалеку от площади Гагарина», – сообщение двенадцатилетней давности, из ужасной осени 1993.
– Знаешь, разъяренную толпу можно понять, – меланхолически заметил тогда мой друг, эстет и умница, рожденный с трагической неспособностью ездить в метро или купить кусок хлеба в магазине. – Одно название чего стоит – «Деликатесы». Сами спровоцировали.
Слово «деликатесы» относится к таким, что на вывесках встречается чаще, чем в устной речи. Никто не скажет «давай поедим деликатесов» или «хочется какого-то деликатеса» (как никто никогда не говорит «бакалея», или «конфекция», или «абонент»). Есть слово «вкусное». А «деликатесы» не слово, а именно что понятие. Хотя – богатое. Вспомнить хоть одноименный французский фильм (где деликатесом являлась, само собой, свежая человечинка). Или мое любимое, в мультфильме «Король Лев», когда суслик Тимон и кабан Пумба учат львенка Симбу есть слизняков: «На вкус как курятина. Сколькие, но сытные! Настоящий деликатес». Скользкие, но сытные – это можно сказать о доброй половине признанных деликатесов. А можно так: скользкие, но дорогие. Вонючие, но легендарные. Странные на вкус, но исключительно полезные.
Осенью 2004 года в Москве на Тверской-Ямской открыли магазин Fauchon, из знаменитой сети гастрономических бутиков. Я пропустила открытие и только вчера наконец туда зашла. Я даже готовилась к этому событию – надела красивые резиновые сапоги, подкопила деньжат, просмотрела прессу. Почему-то все пишут, что прямо на пороге посетителя встречает аромат свежевыпеченного хлеба, круассанов. На самом деле было так: два ливрейных человека с необыкновенным для нашего города радушием распахнули перед нами с подругой стеклянную дверь (подруга по случаю похода в такое торжественное место тоже принарядилась), третий ливрейный человек поднялся из-за стойки, чтобы открыть еще одну дверь, и тут пахнуло очень подозрительным запахом.
– Нет, нет, все нормально! – зашептала моя опытная подруга, она ресторанный критик и постоянно ездит то в Италию, то во Францию, то еще в какие-нибудь богатые на кулинарные впечатления места. – Это пахнет деликатесами! Пармская ветчина, прошутто, хамон. Так должно быть. Это в обычных супермаркетах хлеб пекут прямо в зале, чтобы вызвать у покупателя чувство голода и потребительский ажиотаж. А тут видишь, – она показала на стойки с окороками.
Запах сразу перестал казаться отвратительным, наоборот. Подруга даже объяснила мне, что запаха маловато.
– Смотри, я его чувствую вот отсюда! – она встала на полшага от витрины с мягкими плесневелыми сырами. – А во Франции я бы его почувствовала вот оттуда! – и она отодвинулась шага на четыре.
Понятно.
За прилавком с окороками стоял юный гигант в профессорских очках без оправы. У него был такой холеный и интеллигентный вид, что я сразу заробела. Но потом увидела, что на втором продавце, обычной внешности, надеты абсолютно такие же очки, смекнула, что это у них вроде униформы, и осмелела. «А вот это что, – говорю, – у вас такое?»
Оказалось – куски зажаренной баранины. Сразу с огня они были, я думаю, прекрасны, но в витрине выглядели слегка застывшими.
– Откуда мясо? – бескомпромиссно спросила я.
– Из Новой Зеландии, – еще более бескомпромиссно ответил продавец и попытался продолжить обзорную экскурсию по своим владениям: вот террин из косули, а вот салат из омаров, исключительно деликатесно.
– Как это, из Новой Зеландии? А разве концепцией Fauchon не являются строгие требования к географическому происхождению продуктов?
Возможно, я слегка запуталась в терминах, но мне действительно объясняли, что в парижском Fauchon с этим очень строго: все заказывают на определенных фермах, привозят самое свежее. И за тем, как выращивались продукты, очень следят.
– Концепцией Fauchon являются самые высокие требования к качеству товаров независимо от страны происхождения! – приструнил продавец.
Ну, тут, конечно, не возразишь. В погоне за местными деликатесами надо ехать, наверное, на рынок в деревню Жуковка, Рублевское шоссе. Тем более что пирожки с капустой там идут по доллар/штука – вполне сравнимо с Fauchon. Впрочем, только что мне сказали, что я отстала от жизни и пирожков по доллару на Рублевке давным-давно не найдешь. Но ведь и в Fauchon эти их знаменитые эклеры с апельсиновым кремом, облитые апельсиновой же глазурью, стоят 5 единиц условности, как выражаются самые стильные журналисты. А единица условности там вчера равнялась 37 рублям, что существенно больше не только доллара, но и евро. Видимо, этим можно объяснить то, что мы с подругой – ресторанным критиком бродили среди банок с паштетами и спаржами в полном одиночестве.
– Ну, ты же везде была, все знаешь. Дай мне свои компетентные комментарии! – попросила я.
– Японский бог. Какие цены! – отреагировала моя изысканная подруга, застыв перед бутылкой минеральной воды за 14 единиц.
Пока детям нет еще года, день рожденья у них отмечают каждый месяц, и это прекрасные дни рожденья. Младенец сидит себе на полу, играет какой-нибудь занимательной картонкой из-под яиц и пускает пузыри, а его маме дарят цветы, чулки и пудреницы: день рожденья младенца считается праздником той, которая его родила. А потом уж – нет. Потом ребенок сам по себе. Только самые верные подруги звонят и поздравляют «с рождением мальчика».
Самые правильные дни рожденья бывают лет до девяти. Апофеоз: между шкафами натягивают веревку, к ней подвешивают игрушки, дети подходят по очереди и их срезают. Да, чуть не забыла – глаза у них при этом завязаны. Кому-то достанется машинка, кому-то пластмассовая заколка или елочная сосулька… Ну, еще жмурки, конечно, прятки. Рассказывание анекдотов по кругу, трогательным почерком подписанные открытки: «Желаю тебе хорошо учиться, никогда не болеть, слушаться маму и Надежду Петрововну». Девочкам такие праздники нравятся больше, чем мальчикам.
Самые странные дни рожденья – у подростков, старшеклассников. Родителям очень сложно понять, как им поступить. Одним полушарием мозга они отчетливо понимают, что лучше бы просто дать человеку некоторое количество денег, а самим уехать куда-нибудь на дачу. Или уйти в кино на все сеансы. Но другое полушарие подает тревожные сигналы: «Как бы чего не вышло…» Опять-таки ребенок заявляет, что он не будет никого приглашать, а просто встретится кое с кем, днем «немного погуляем и разъедемся по домам». Потом он звонит на мобильный и сообщает, что «я тут дома и со мной еще пара человек». Этот звонок застает родителей уже на лестнице: они встретились с друзьями, заехали в магазин и теперь возвращаются домой – с вином, тортом, сыром и гигантской охлажденной форелью, увернутой в целлофан. А в квартире, как выясняется, полкласса – человек пятнадцать. Ситуация, в общем, дурацкая.
Пытаясь оправдать свое присутствие, взрослые начинают суетиться: жарить сосиски, восхищаться детскими пирсингами, косичками и татуировками, попутно заклинают никогда ничего не прокалывать грязными английскими булавками:
– Отец поэта Маяковского угололся ржавой булавкой и умер от заражения крови.
– Да что вы, теть Кать, какие булавки. Там специальные иглы, одноразовые. Я полшколе все проколола. Языки, пупки, брови. Совсем не больно. У меня рука твердая. Хотите, вам проколю.
Девочки досматривают мультфильм «Ледниковый период» и уходят – сегодня еще другой день рожденья, у кого-то из 11-го класса. Мальчики продолжают играть в компьютерную игру. Включают какую-то дикую, депрессивную музыку.
– Это, теть Кать, русская альтернатива. Нравится? Почти совсем нету нехороших слов.
Альтернативную песню без нехороших слов невозможно слушать. У хозяйки дома обнаруживаются: несколько вариантов медитативного девичьего шансона типа Джейн Биркин и Сьюзан Веги и диск группы «Ноль», дико затертый. Заедает «Кто сказал, что я тормоКто сказал, что я тормоКто сказал, что я тормоОоо сказал, что я тормозззз!» – как будто нарочно; всех это жутко смешит. Дети тоже немного смеются, и это можно считать прекрасным моментом единения поколений. Именинник задувает свечки. Быстро съедают торт. Все достают свои CD, которые слушают в машине. Джо Дассен, еще несколько вариантов девичьего шансона, саундтрек к кинофильму «Гостья из будущего», все остальное – «Ленинград». На фоне «Мамба! Ямба! Хуямба!..» последние гости именинника вежливо прощаются. Родительские друзья заметно приободряются. Вино практически все выпито, самые смелые переходят на джин с теплыми «Ессентуками». Периодически у кого-нибудь звонит телефон.
– Кто там определился? Зови их, и пусть купят тоника! И еще этот – лед!
– Давай приходи! Тут день рожденья! Ну, неважно. Приноси, короче, коньяк. «Белый аист»!
Под теплый джин съедают сосиски и все прочее. Доктор-микробиолог макает стебли сельдерея в шоколадную пасту «Нутелла». Модный фотограф все время открывает холодильник – посмотреть на форель.
– У меня плохие предчувствия. Ее надо приготовить. Срочно. Она не доживет до утра. Она погибнет. Стухнет, если вы меня понимаете. Мне не нравятся ее глаза! Я готов заняться этой рыбой…
– Давай! – хозяйка дома уже так скисла от смеха и вина, что просто лежит на полу и явно не готова заниматься форелью.
Все играют в «Эрудит», ей удалось составить слово репа и это отняло все силы.
– Давай отрежь ей голову! Только у нас ножи тупые!
Остальные тоже переместились на пол – поближе к железной дороге и коробкам с играми. «Куча-мала» прекрасно развивает мелкую моторику пальцев, что, в свою очередь, исключительно полезно для развития речи. «Эрудит» – лучшая в мире игра в слова.
На доске слова: приднхц, тз, пбоюд. Кто-то составил: якозёл.
– Смотри, тут наверху свободная л, можешь поставить просто козёл.
– Нет, – говорит. – Я хочу так. Потому что это правда.
Кто-то подставляет: иякозёл. Такие прекрасные, уютные люди.
– Алё, иди к нам! – кричат имениннику. – Посиди с рабочими!
Он вздыхает. Приходит. На лице выражение, типа: «Глупы не по годам». Или так: «Страмотааа!»
– Мама, – говорит, – я тебя прошу. Делай что хочешь, только не изображай плащеносную ящерицу. И не пой про «Я – Земля, я своих провожаю питомцев!». Очень тебя прошу. Только не это. В честь моего дня рожденья!