Kitabı oku: «F65.0», sayfa 3
– Стой, стой, отстань, – решил я прервать его, – Я заехал только за стафом. Все. Остаться не смогу, извини.
Артур подошел ко мне, взял мою руку и долго ее тряс, посмеиваясь.
– Но зайди хотя бы, уважь друга-то, а? Зайдешь? Зайди. Зайдешь? Все, заходи, давай, заходи, пойдем, быстренько, быстренько пойдем, заходи, проходи, – он поволок меня внутрь.
– Тура, вот бабло, дай пакетик и я сваливаю…– начал я, но каким-то необъяснимым деликатно-диктаторским образом втянул меня внутрь в царство беснующейся музыки, танцующего народа, софитов, шумов, запахов, криков, тел и танцев, охов и ахов, дымов и паров.
Довел меня до стойки мини-бара, за которой смешивал напитки какой-то мужик.
– Эй, нам две текилки, друг! – громко скомандовал хозяин гуляний.
Примостился рядом с ним. Сбоку от меня восседала симпатичная деваха с крайне знакомым лицом глянцевого типа, такого знаете, сошедшего с экрана или журнала. Она заткнула одно ухо и что-то кричала в телефон.
– …Нет, представляешь он опять хочет, чтобы я снимала как он трахает арбуз! Представляешь?! Надоели арбузы! Нет, от грейпфрута у него раздражение…
Перед нами тут же, на стойке, лежала голая девушка. Не сидела, а именно лежала. Бармен сделал напитки и поставил две стопочки с блюдцами, полными соли на ее живот.
– Я за рулем, – решил отмазаться, но меня никто не услышал. Артур тут же насыпал белый порошок на руку, вдохнул его, проглотил свою порцию и зажевал лимон. Угу, понятно. Уставился на меня с дикой улыбкой.
Видать все же долетели самолеты и доплыли корабли…
Я же изучил эту живую подставку. Девушка открыла глаза, посмотрела в потолок. Потом на меня. Она что-то сказала, но я не расслышал. Придвинулся к ней поближе.
– Люблю фиалки, – слабо произнесла она. Я осмотрел ее немного расплывшиеся груди с крохотными сосочками. Взял стопку и на сухую выпил. «Закусывать» не стал.
– Ну? Что думаешь? Думаешь что? А? А? Хорошо же?! Хорошо! Как там…Время – вещь необычайно длинная…Были времена…Были…Смотри!
Артур обвел рукой танцующую толпу людей. В принципе толпой назвать это сложно, человек десять-пятнадцать. Они живенько дрыгали телами под типичный убогий клубняк. Диджей чего-то мучился на пульте, а музыка все равно говно.
– Музон говно, Тура, – признаюсь я.
Он продолжал дико улыбаться, блестеть глазами, слова мои не сразу долетели до него, но долетели. Он захохотал, обнял меня и прокричал в ухо:
– Правильно! Правильно! Видишь? Ты сечешь в тему! Только ты сечешь! А остальные – так, мишура, дыра в пейзаже, ха! Дыра! Мишура! Всем тут говорю, что музыка эта, музыка – параша. Без музыки надо жить, понимаешь?! Без музыки. Один шум врубать, бас один и все, остальное пусть сам человек делает! В воображении! Фантазирует! —затараторил он опять, – В воображении! А тут не музыка! Но этим вот нравится. А я давно говорю, чтоб только белый шум человеку! Белый шум человеку!
– Тура, я к тебе по делу, ты помнишь?…
– Или слышал про коричневую ноту? Про ноту слышал? Это когда нота такая, короче, врубаешь ее и обсираешься, – продолжал он. Удивительно, однако его частая, тарабарошная речь сопровождалась отменнейшей дикцией. Вот что значит образование, – Прикинь? Играет музыка, а ты весь в говне стоишь, грустный стоишь, грустишь грустный…
Я взял его за плечо и придвинул к себе в упор. Меня обдало ароматным винегретом из пота, алкоголя, женских духов, мужских духов, кальяна, табака и хрен знает чего еще.
– Артура Андреич. Я. Пришел. По делу, – говорю, глядя в упор в его разноразмерные зрачки.
Он прячет улыбку, делает по-детски серьезное хлебало, моргает, кивает, насыпает себе немного на руку, нюхает, встает и зовет меня за собой.
Мы обходим танцующих, проходим пару заполненных телами комнат, коридоров, проходим по винтовой лестнице, оказываемся на этаж ниже. Тут, на мое счастье, потише, слышатся одни удары басные сверху и играет нечто иное. Весьма примитивное для ситуации – нечто хиппарьское. Точно, «Jefferson Airplane». Но не «Белый кролик».
Он провел меня в большое помещение, где опять были люди. Но немного, человека три. Все девушки. Не знаю, вероятно, это была ванна. Хотя непохоже. Но в центре комнаты стояла большая сауна и из нее торчали женские ножки.
– Заходи, заходи, садись, садись, ага, сейчас все замутим, намутим все, – Артур щеголяет в своих труселях белых по комнате мимо гостей, уходит куда-то, я присаживаюсь на пуфик.
На диване передо мной две девушки страстно целовались. Одна с короткой стрижкой рыженькой и в пирсинге, другая – с длинными пепельными волосами. Не то седая, не то выкрашенная. Поцеловались они, поцеловались и одна начала раздеваться.
Нет желания во всем этом участвовать, я отворачиваюсь. Отворачиваюсь без осуждения! Сейчас настроения на подобное нет, только и всего.
Однако дальнейшее заставило меня продолжить наблюдение за девицами. Пепельная раздела партнершу. Та продолжала лежать на спине, подобрала ноги под себя, подперла руками эти славные ножки, открывая свою киску. Пепельная помассировала бритую, розовую промежность, полизала, поиграла пальчиками, потом достала откуда-то длинную стеклянную колбу с небольшим ответвлением и очень осторожно вставила колбу прямиком туда, далее посыпала в ответвление бонга немного черненькой смеси. Пирсинговая лежала спокойно, посмеивалась, и видно было, что ей это доставляет удовольствие. Ваш покорный слуга преисполнился интересом. Пепельная, аккуратно придерживая бонг, поискала глазами что-то вокруг, наткнулась на бутылку воды. Бутылка находилась вне пределов досягаемости.
Я взял бутылку и подошел к ним.
– Рискну предположить, милые сударыни, что воду нужно залить внутрь, не так ли? – интересуюсь я.
– Это ты верно предположил, – ответила мне Пепельная с игривой миной.
– Только лейте помедленнее, сударь, – попросила Пирсинговая. Я окинул ее взглядом: хорошенькая фигурка, длинные светлые волосы, приятное личико и крайне аппетитные лапки, которые бултыхались в воздухе, подпираемые руками. Не удержался и поцеловал одну. Девушки переглянулись и заискрили игривые улыбочки.
По просьбе рабочих, не спеша и понемногу, тонкой струйкой лью водичку в трубку.
– Все, достаточно, – говорит Пепельная. Достает зажигалку, поджигает черную смесь и одновременно втягивает в себя белый дым. Когда при затяге раздалось оттуда бульканье – я не выдержал и заржал.
– Сударь, не желаете испробовать? – спросила Пирсинговая, после того, как ее подруга сделала длинный, смачный затяг.
Не, ну грех отказаться, друзья, согласитесь.
– Не слишком сильно втягивай, постепенно, – предупредила Пепельная. Видимо, она исполняла в их паре роль альфа-самочки. Буч, ага.
Беру трубку, Пепельная осторожно подкуривает мне зажигалкой,—удивительно как не подпалила клитор и губы. Всасываю в себя содержимое и смотрю прямо в глаза Пирсингованной. Она улыбается и словно изучает меня. Голову мою придавливает, окутывает туман и дурман, все вокруг растекается и расплывается. Выдыхаю дым, показываю большой палец, ложусь рядом с бонгессой (или как ее назвать?). Залипаю в потолок. Откуда-то льется чудесный Vacuum «I breathe».
– Ах вы, смотрите на него, вон оно что, отвернуться не успел, – раздается голос Артура, – Ой, молодца! А мне можно, дамочки? Агась…Пффффф…Ух, зарядили неслабо, неслабо зарядили, годно, годно. Гойда, ха!
Я приподнимаюсь. Рядом со мной Пепельная продолжает пыхать.
– Принес? – спрашиваю немного устало.
– Разумеется. Непременно. Вот, все в лучшем виде, – он показывает мне целлофановые пакетики, – Прямиком афг****ка транзитом через Иран. Для своих держу. И, ясен перец, немножко топлива для скорости. Тоже для своих держу. Держу для своих. Своих. Но ты свой же? Свой же? Свой? А?
Достаю рулон купюр, протягиваю ему. Он странно на них смотрит, берет кончиками пухлых пальцев и беспечно швыряет в стоящую недалеко ванну с ножками. Расфасовываю столь высококачественный продукт по своим кармашкам.
– Все, Тура, пойду. Пора мне, – произношу вяло. Ох, зацепило, надо сказать, шикарно.
– Да ну постой, куда ты пойдешь, отлежись, чего ты торопишься, не торопись. Торопятся – низшие классы! Низшие! – начинает скороговорочкой Артурчик, – Это же… Да? Пред сонмом отцов нам обещал возврат скорый! И что, вернулся? Не вернулся… – он замолк на секунду, часто поморгал и внезапно спросил, – Хочешь зрелище увидеть? Зрелище хочешь?
– Почему-то…Чувствую…Что…Нужно…Ответить «нет», – произношу с трудом, но искренне.
– Это ты брось, брось, не надо такое. Такое не надо. Ага, эй, ну-ка, зайки, давайте покажем гостю, как мы умеем!
«Зайки» закончили воскуривание, вытащили колбу из вагины. Пепельная достала откуда-то кожаную плетку, встала сзади моего дружка, Пирсинговая, в чем мать родила, слезает с кровати и пристраивается где-то у ног приятеля моего, снимает с него труселя и начинает обслуживать ртом, языком и руками. Я пересаживаюсь на пуфик.
– Как жизнь? Работаешь? – спрашиваю у него и гляжу на рыженький затылок, ритмично поднимающийся и опускающийся.
– А то. А как же. Тружусь, работаю на благо…всех подряд, – говорит Артур, – Член совета директоров банка…какого-то там. Все как надо. Живу, как человек…Нерона помнишь? …Охх…Так, зайка, давай, ты знаешь что делать, – обращается он к Пепельной, – Когда скажу «стоп»…
– Не останавливаться, я помню, – договорила за него Пепельная и обвила вокруг его шеи плетку. Обвила туго и по-настоящему.
– Асфиксия? Ты до сих пор прешься? – немного раздосадованно спрашиваю я.
– Это непередаваемо, непередаваемо, нереально, нереально!
– Забыл, как мы чуть не утопили ту в Бангкоке?
Артур смотрит на меня сначала в непонятках, потом, видимо, вспоминает и ржет.
– Ха, ну это когда было…Когда было-то? Давно. Давно было. Былью поросло! И это мы же ненамеренно. Случайно. С кем не бывает…Я же меры принимаю предордо…препор…пердо…при…предосторожности. Осторожно все, осторожно, – выговаривает он, потом дает знак и Пепельная начинает его душить, – Тем более мои зайки – сноровисты в делах подобных! Рукасты, жопасты, сисясты! Ох-х-х…
Рыжая голова Пирсинговой учащает свои движения, Артур краснеет, глаза его закатываются, он дрожит, Пепельная наклоняется и начинает лизать щеку моего друга, у меня привстает.
– Где нашел? – интересуюсь у него, пока его лицо пухнет и краснеет от удушения.
– К-ккххх…Вопрос излишний, ну ты что, что ты ну! Инстаграмм – рассадник заек!
Зайки заулыбались, продолжая свои воодушевленные обязанности.
– Я, когда им пользуюсь, всегда потом прыскаю пальцы мирамистином, ха, – юморю, но меня, понятное дело, никто не слушает.
А тем временем, действо продолжалось. Пирсинговая, словно нефтяной такой станок-качалка, наяривала Артуров стержень вверх-вниз, вверх-вниз; Пепельная дважды обкрутила плетку вокруг его шеи, с невероятным азартом душила, страстно облизывала.
Я потрогал пах. Черт возьми…Присоединиться что ли?
– Ох…Стоп…Стоп…Стоп! – захрипел мой друг.
Но зайки не останавливаются, каждая продолжает свое дело, пока Артур, с налитыми глазами и взбухшими венами, не выблевывает желтую пену, издает странный храп и обессиленно валится на кровать. Пирсинговая сначала недоуменно отстраняется, а потом панически отпрыгивает. Пепельная дрожащими руками роняет плетку и отпускает бездыханное тело. Его причиндал не смягчился, но вместо «окончания» излился светло-желтой мочой.
Несколько секунд я смотрел на все это, пока не допер до произошедшего. Резко подскакиваю, подлетаю к Артуру, начинаю его тормошить и бить по щекам. Смотрю зрачки – расширены. Пульс…Не нащупываю.
– Чего встали?! Звоните в скорую, дуры! – кричу на заек.
Они начинают дрожать, чего-то кричать, визжать, бестолково ползают и бегают, никто не может найти телефон, я пытаюсь делать массаж сердца и привести друга в чувство.
– Где телефон? Не могу найти телефон, как же так, ему всегда это нравилось, – причитает за моей спиной Пирсинговая.
– Заткнись! Звони резче, а то засадят нас! Скорее!
– Ну где же он…
Быстро ищу в своих карманах аппарат, кидаю им, сам продолжаю откачивать.
– Вот! Быстрее!
– А какой номер у скорой? – испуганно и невинно спрашивает Пепельная.
Я даже на секунду застопорился. В голове крутится ноль три, но этот же номер вроде отменили…Ядрена вошь, а какой номер у скорой?!
Как сейчас можно вызвать скорую?!
Мы все уставились друг на друга и тупим. Первым выхожу из оцепенения.
– ОТКРЫВАЙ ГУГЛ, СУКА, ИЩИ СКОРЕЕ! – ору на этих шмар, продолжаю массажировать грудную клетку Артура, затыкаю ему нос, собираюсь с духом, отгоняю привередливость и сквозь его вонь делаю искусственное дыхание. Не имею ни малейшего понятия – помогают ли подобные процедуры в таких случаях, но делаю что могу!
Зайки же в слезах и дрожащими руками судорожно пытаются чего-то тыкать в телефоне, я продолжаю мучать тело, по ходу бездыханное, моего бывшего сокурсника, вокруг заиграл сраный «White Rabbit», ну куда ж без него.
Все, ноль реакции. Девушки видят, что мои манипуляции не помогают, начинают попросту сходить с ума, орут, кричат, но и почти сразу Пирсинговая собирает свои шмотки и шустренько одевается.
– Стой, ты куда это?! – сразу накидывается Пепельная.
– Все, я домой.
– Нет уж!
– А я причем?! Ты его душила!
– Ах ты…Ах ты тва-а-арь…
Понеслась женская потасовка, хватания за волосы, шипения и повизгивания. Я обреченно доделал массаж и смотрю в это пухлое, лунообразное лицо. В бессилии или в сердцах (скорее второе) со всей дури даю пощечину по этой блиноподобной мясистой харе.
Раздается глубокий звук, словно вытащили пробку в ванной, потом обрывистый вздох, Артур, как пружина, оловянным солдатиком поднимается и как ни в чем ни бывало начинает лопотать.
– Гляди, стояк до сих пор не прошел, видишь, стояк? Стояк держится! Держится! Стояк! Ой, привкус интересный, словно дыньку покушал, скушал дыньку. А дыньки ни у кого нет, ребятки, дыньки хочется? Почему щека болит? У меня щека болит! Болит щека!…Так…Кто обоссался? Я обоссался?! Ой, стыд-то какой, негоже, негоже, стыд-то какой…
Идиот блять!
***
Вышел я оттуда в растрепанных чувствах, утомленный, вымотанный, жующий три жвачки, но, знаете, в приподнятом настроении. Эта Артурова безуминка, особливо обострившаяся после выкидыша и последующего самоубийства его невестки, мне импонировала, заряжала она какой-то энергией, тоже безумной, но и жизнеутверждающей.
Пока спускался обратно на бренную землю, в лифт зашло несколько жителей этого небоскреба. Все красивые, здоровые, сытые, респектабельные, лоснящиеся от собственного самодовольства, от собственного благополучия, сами их лица высечены из дорогого материала, блестящего и обихоженного. Лифт заполняется мириадом вкуснейших запахов. Я же ехал и слушал свой хай-ендовый плеер.
При виде этих господ и дам власть имеющих захотелось побалаганить.
– Дорогая, наш сын, Никодим, продает кок..н…Одноклассникам своим, – начинаю напевать, – И не только им, одним…И уже немало лет, даже мэр его клиент. О!…
Дамы и господа скривили на меня удивленно-высокомерные мины, поежились, переглянулись. В их выражениях появилось нечто кислое.
Ха.
…Да, выгляжу с плеером потешно и нелепо, ибо сейчас лето, а летом я с первого июня до тридцатого августа хожу в шортах. В одних шортах! Какой бы дождь ни шел, что бы ни было на улице – я не изменяю этому правилу. Шорты у меня разные, все качественных брендов, все ниже колен. Потому что если вы мужчина и носите шорты выше колен, то либо вы профессиональный спортсмен, либо вы профессиональный пидор. Извините. Итак, в шортах в одном кармане лежат ключи от машины, хаты, мелкая всячина, телефон. Разумеется, отвисает. И в другом кармане – мой плеер, Сони энвэ чего-то там дальше, не помню. Карман тоже отвисает неслабо. Почему хай-энд плеер, почему бы не слушать на телефоне? Потому что я считаю, что любая музыка достойна уважения и соответствующего отношения к себе. Наушнички у меня мелкие, т.к. на улице с амбушюрами гонять неудобно, но и мои мелкие тоже ничего, старые добрые Санхайзеры. И в итоге уши получают качественный звук, в перепонки льется чистое, разностороннее звучание. В данный момент – Miki Asakura «Billie jeans» (перепевка так себе, но терпименько).
Сел в машину, запрятал все нужное в бордачок, завел и расслабился. До сих пор испытываю странное, приятное чувство, когда сажусь в авто и завожу его, будто укрываюсь от всего мира в своем, чисто своем, индивидуальном замке, в своей вселенной. Колонки («Харман», разумеется) автоматически продолжают Tatsuro Yamashita «Someday». Вы не подумайте чего, я сам без понятия кто это такие, тупо слушаю всякую всячину, буквально все подряд. Только так и находишь в океане информации что-то интересное.
Когда вернулся домой, за окном стемнело. Я настолько вымотался, что едва коснувшись подушки, смог моментом отрубиться и без стимулирующих средств.
Часть 2. Протекание
…Смычку волшебному послушна,
Толпою нимф окружена,
Стоит Истомина; она,
Одной ногой касаясь пола,
Другою медленно кружит,
И вдруг прыжок, и вдруг летит,
Летит, как пух от уст Эола;
То стан совьет, то разовьет
И быстрой ножкой ножку бьет.
А. С. Пушкин, «Евгений Онегин»
Вроде бы нужно дать сейчас описание действия, которым я занимаюсь, навроде некоего занятия в обществе, тренировки в зале, в принципе отстраненного акта от недавнего сна, и чтобы попутно рассказывал о своей ситуации, но извините, я ничем не занимаюсь.
Проснулся я в той же постели, где заснул вчера, в той же квартире, и в том же, приблизительно, состоянии ума. Похмелья, к счастью, не было, я валялся и лениво разглядывал полутораметровую картину на потолке (да, я повесил на потолок, почему бы и нет?). Ее по специальному заказу доставили ко мне домой прямо из каких-то областей Рима, особо не вникал. На ней на первый взгляд не изображалось ничего особенного: некая дама в обычных одеяниях из этих римско-эллинских тряпок запечатлена в момент шага. Но красота картины,– если точнее это была точная копия маслом одного барельефа,– заключалась в том, что женщина приподняла свои одежды и оголила ступни. Левая полностью покоилась на земле, одна по инерции приподнялась над ней, касаясь только носком. Я физиологически не мог не отдать должное безымянному мастеру древности, который уделил столько заботы, столько любви своей работе, особенно нижней его части, там где ступни. Правая ножка так и вовсе получилась, как живая. Величалась моя шагающая красавица «Градива» или как-то так.
…Мой фаворит – египетская. Это вы знаете. И приношу извинения, я забыл при своей классификации упомянуть один момент или еще один тип ножки, если можно это назвать ножкой. Перенесемся в Китай, друзья. О да, опять восток. В таких делах с востоком некогда мог сравниться мой любимый Рим периода поздней империи и расцвета гедонизма, да философски умудренная Греция, которая, как всякая мудрость, была терпима к широте взглядов. Но люди восточные, азиатские, пожалуй, когда-то на голову лучше знали толк в деле удовольствий такого плана.
Итак, друзья, Китай. Примерно с начала десятого по начало прошлого (sic!) века. Значит, брали бинт и девочку. Далее бинтом привязывали все пальчики несчастной к ступне, кроме большого. И заставляли так ходить, причем в обуви заведомо крохотного размера. Ходить так заставляли на протяжении многих лет, десятилетий. Оценили? По итогам многолетней деформации получался такой конусообразный кошмарчик, что описывать это я не возьмусь, потому что сердце мое не выдерживает столь изысканного издевательства над женщинами. Сие именовалось не иначе, как «золотой лотос». От такого лотоса женщины в зрелости утрачивали способность передвигаться без посторонней помощи, посему подобным досугом развлекались в основном аристократки. Ибо, с позволения сказать, пролетарки через неделю умерли бы от голода лежа на постели без возможности достать себе пищу. Не буду врать, мне сложно постичь кому такое могло нравиться, но все же я стараюсь, тем не менее, придерживаться своего главного правила: не судить, не осуждать. Рискну предположить, что многим женщинам это нравилось, а мужчины испытывали глубокое эстетическое наслаждение. Если все было добровольно, по согласию, то и хорошо. Но китайский тип ступни – не моя чашка чая. Природа за тысячелетия эволюции (ну или сила на небе, кому что больше нравится) и без того создала визуально идеальный объект – женское тело. Не надо его ломать, не нужно калечить подобными способами, черт возьми! Так говорил Заратустра. Шучу. Так говорит ваш покорный слуга. И точка.
Это не значит, что я за движение бодипозитива. Нет, ничего подобного. Нужно чувствовать тонкую грань между уходом за своим телом и его деформацией. Не люблю волосы в подмышках, но и бездумно вкачанные губы тоже не по мне. Красота – это ребенок, только что севший на двухколесный велосипед. Необходимо подтолкнуть его, дать направление, подстраховать, подбодрить и научить держать руль. Но не стоит присобачивать мотор, если он упал, не стоит ребенка насильно заставлять ехать, если не получается. Или же нет, он должен…Короче, я трудно отхожу от алкоголя, поэтому запутался в аналогии. Надеюсь, вы поняли.
Египетская. Далее – высокий подъем. Иначе говоря, стопа чтобы напоминала латинскую букву «S» и обладала неким сходством с морскими волнами. Такую форму ножке придает частое ношение туфелек с высоким каблуком. Шишечки по бокам больших пальцев и в основании мизинцев я не люблю, но порой могу пересилить себя, если таковые имеются (но максимум пару миллиметров, простите, милые дамы околопреклонных лет). И да, женщин в босоножках или бескаблучных сапогах я худо-бедно стерплю, но девушки-женщины в кроссовках или кедах…Спасибо, увольте, это ужас. Фэшн-индустрия за последний век дала тьму вариантов туфелек всех видов и мастей. Конечно, я не призываю никого калечиться против желания, ни в коем случае не заставляю женщину или девушку носить высоченные каблуки, если она того не хочет, так как это занятие непростое и не каждой подойдет. Но каблучок, маленький, крохотный – необходим! Ладно, говоря прямо, когда вижу прелестницу в кроссовках – моя рука тянется к пистолету. Фигурально.
…Египетская, с высоким подъемом. Размер от тридцать восьмого. В принципе короткие ногти и слишком короткие ножки не по мне, фу. Мне нравятся крупные пальчики, крупные, длинные (в меру) ноготки, а у крохотулек зачастую все прекрасные черты не видны или почти не прослеживаются. В лапке сорокового до четвертого третьего размера стопы, контур носков, рельеф, пяточки,– оно все будто расцветает и предстает перед взором, как вино из рук сомелье при дегустации, как цветы поздней весной. Маленькие же ножки смахивают на незрелые бутоны. И судьба надо мной один раз посмеялась от души.
Была как-то раз у меня девушка, еще в университетские времена. По имени Мила. Мы сошлись не сразу, но постепенно пригляделись и поняли, что нравимся друг другу. Она имела игривый, легкий нрав, была веселой, а самое главное – раскрепощенной (в ее случае это эвфемизм под «слаба на передок», никого не хочу обидеть). Брюнетка, германо-польских кровей, миниатюрная, что-то около метр шестьдесят, а то и ниже, с обалденнейшей грудью, румяными щечками, изящными ручками, обладала отменной фигуркой и,– не поверите никогда, ни при каких обстоятельствах,– обладала каким-никаким чувством юмора.
Пара слов о женском юморе: он не крут. Не знаю чего добавить. Он не то, что не крут, а его в природе нет, как мне порой представляется. Посмотрите на самых выдающихся комиков, стендаперов, скетч-группы, сатириков. Покажите мне женский эквивалент Монти Пайтон и тогда я за долю секунды с радостью сменю позицию. Нет, «Камеди-женщин» и прочие похожие коллективы не предлагать. Почему? Поглядите там на список авторов-сценаристов. Спойлер: практически все – мужики.
Или вы слышали хоть раз во время гуляний или застолья, когда оно идет на убыль, чтобы хоть кто-то сказал «Вот бы моя подруга здесь была. Она жутко смешная!». Или слыхали, чтобы какая-то девушка рассказала умопомрачительно смешную историю, рассказала с харизмой и шутками, чтобы все животы порвали? Когда вы в последний раз от души смеялись над шуткой девушки или женщины? Я вот с разбега и вспомнить не могу…Нет, смеялся, конечно, наверно. Наверно…Да, история знает разного рода Тэффи, Раневских, Дедженерис, Маккиннон, Сильверман и наберется еще парочка. Но это либо исключения, либо лесбиянки. Нет, правда, я сам знавал пару лесбияночек, обладавших умением извергать шутейки. А, да, еще пустить шутку могут и пышечки. Тоже характерненько. Но они могут также пустить и шептуна. С тем же постоянством. Поэтому тут сложно. С юмором же у обычных женщин как-то не ладится. Фиг его знает, возможно, юмор в человеке формирует именно любовь к женщинам. Любовь к мужчинам, как показывает практика, зачастую занятие настолько неблагодарное, тяжелое и безблагостное, что на юмор сил не сохраняется. Хотя геи-комики встречаются…Ой, сложная тема.
Я наслаждался Милой, как и она мной, надеюсь. Но, по всей вероятности, вы поняли, что все обернулось не совсем гладко: ее ножки (египетские, с высоким подъемом, ухоженные, нежные, вкусные, с фиолетовым-черным-каким-я-скажу маникюром) имели ну слишком малый размер! Такое ощущение то были не ножки, а фотографии фотошопа, которые уменьшили в размере. Она порой обувь покупала в детских магазинах! В детских магазинах, блин! А во мне от подобного словно что-то перещелкивает,– никогда не любил девочек. Да и не только я. Недавно заметил любопытное: вбейте во всем известный поисковик «почему женщины/мужчины/девушки/парни/мальчики». Везде автоматически будут всплывать наиболее частые запросы. На запрос же «почему девочки…» ничего поисковик не даст. Цензура что ли какая? Тогда почему «мальчики» есть? Непонятно.
Возвращаясь к теме: ни в детстве, ни тем более, сейчас не любил я девочек. Веет от них чем-то мальчишеским, неоформившимся, гадким. Женщина начинается от четырнадцати (внешне, а по закону – от шестнадцати и я здесь с законом согласен). Да, самой молодой моей пассии было пятнадцать, мне же тогда стукнуло четырнадцать. Но не об этом речь!
Мила старалась, как могла, но моя искра вожделения к ней гасла и гасла, и от ее стараний меня мучила совесть сильнее и сильнее с каждым новым педикюром, украшением, с каждой новой парой туфель, которые она брала на размер на два больше, чем натирала себе пятки и стопки. Делала она так, говоря откровенно, и я это понимал, скорее не из желания угодить моему пристрастию, а из-за многочисленных даров и подношений с моей стороны во время наших отношений. И, ясен пень, из-за тех возможностей, которые, как ей казалось, открывает брак со мной. Я оценил старания, но не смог привить себе любовь к крохотным стопам. Расставание произошло скандальненько и болезненно. День назад ласковая, на все согласная, ни разу меня не осуждавшая (как она сама говорила), все принимавшая, Мила после моего заявления об уходе, за секунду утратила такую широту взглядов, явила свою истинную сущность и зашоренность, обзывалась банальностями (извращенец, ноголиз, как меня земля носит и т.д., и т.п.). Что ж, мне не привыкать.
Я замечал и не раз, что женщины умеют подстраиваться под мужчину и делать вид, что разделяют его наклонности или увлечения. Они могут делать вид, что обладают многочисленными тараканами в голове, заскоками, вожделениями, но на самом деле, особенно видно в моменты конфликтов или откровений, ничего подобного милые прелестницы по-настоящему и не испытывают, ничего такого не думают. И всякая женщина, будь она вроде как бы панк-рокерша, би с наколками, с транс-опытом, любительница нюхнуть порошка, обожательница экспериментов, смелая, типа без комплексов, готовая на все, на все абсолютно готовая, и так далее способна в определенный момент явить такую «нормальность» и «адекватность», что в пот бросает. Вот она вся в коже стегает тебя, клятвенно божится, что ей это нравится,– ей это и впрямь может доставлять удовольствие,– а через секунду корит тебя же за извращенство. Эх, потемки их души, ничего не поделаешь.
Но, в то же время, подобное не отменяет того факта, что есть истинные обладательницы таких тараканов и любительницы своих девиаций. Ой, ненавижу это слово. Назовем лучше «гиперпатий», вот. От греческого, «над» и «страсть». В общем, есть, есть на свете не наигранные парафилийные, перверсивные дамы, девушки, женщины, сударыни. Уж я-то знаю! Но искать их надо днем с огнем, целенаправленно и настойчиво, без устали, без жалости. А если нашли – не отпускайте, обнимайте их почаще, ласкайте, держите, холите их и утоляйте!
***
Пью чай. Один. Подумал, подумал, и достал бутылку виски. Чего уж там, надо либо продолжать, либо не стоило начинать. Вспоминаю, что сегодня четверг.
За окном будний день, а вы пьете утром алкоголь, то с вашей жизнью или что-то невероятно здорово, или что-то кардинальным образом не так. Мой случай лежал где-то посередке. Я уже предельно долгое время являлся безработным. Тут интересная ситуация, учитывая, что и без тети, мне удалось организовать свой быт для пассивного дохода. Квартирный вопрос попортил нас, как известно. Но, опять же, если этот вопрос решен, то наш человек становится на порядок лучше. И на два порядка ленивее. Я обладал весьма солидным недвижимым имуществом, которое пустил в дело и получал крайне солидные барыши. Понимаю, что за одну эту фразу меня возненавидели многие, кто тратит все свои силы в офисах, на дымящих-гремящих заводах, в школах, в больницах, и в другом виде пота лица. Понимаю эту злобу, не осуждаю, поэтому последние пару лет стараюсь вести весьма скромный и прижимистый образ жизни. Особенно после Ангелинкиного диагноза. Не стану лукавить: возможности для иного типа проживания у меня имелись. Но пока душа того не требовала. Я пресытился многим лет до двадцати и тяги к лукулловским обедам с гелиогабаловыми нарядами я в себе не находил. Т.н. «куалункуизмо» настигло меня не в одном лишь общественно-политическом плане, но и в материальном. Да, знаю – в наше время популярны сюжетцы противоположные: от бедности в обильные врата богатства. Но нет, не мой случай.
Так-то я работал. И не раз. Тетка прилагала все усилия, чтобы из меня сделать, что называется, человека, использовала свои эти связи. Но как показала практика, особых навыков у меня в наличии не было, однако присутствовал талант превращать в балаган любое свое занятие, ставя окружающих в неловкие положения или попросту выводя всех из себя. Чаще я намеренно портил всем вокруг кровь и нервы, если видел, что они того заслуживают. А иногда без причин портил всем кровь.
…Я пуст и ни капельки не идеален, чего вы хотите. Все что меня наполняет – это вожделение к женским ступням и любовь к женским телам. Вытащи эту тягу – и я рассыплюсь. Любое искусство я воспринимаю через призму данных категорий, любой день для меня – это вероятность найти женщину или девушку с роскошными ножками. Мое жизненное устремление это никакая не воля к власти, не дорога к храму, не поиск истины и не борьба за справедливость. Мне глубоко плевать на имя текущего президента, – благо, много запоминать здесь и не приходится, – мне плевать на псевдоним патриарха, меня не касаются бомбежки чужих территорий или количество медалей на всякого рода побегушках и плесканиях в водичке; до моей души не долетают звуки телевизора и буквы из интернета, если они касаются чего-либо, кроме утоления моих интимных стремлений. Не волнует какой там курс валют или сколько наворовал очередной ратующий за духовность и скрепы, я не переживаю, когда слышу о несчастиях ближнего или вижу обездоленного (милостыню я, с некоторых пор, тоже не подаю, особенно когда узнал как там все устроено; плюс, как говаривал классик, я недостаточно беден для милостыни). Я отдаю часть своего дохода в пару благотворительных организаций, чтобы смотреть на себя в отражении без слишком уж чрезмерного омерзения.
