Kitabı oku: «F65.0», sayfa 5

В холодильнике нашел годный сырок, столь редкий при текущей санкционной обстановке, но не нашел хлеба. Тьфу, ты. Ладно, все равно хотел пройтись.

Выхожу на улочку, а тут хорошо. Так хорошо, что чутье мое подсказывало: должно произойти что-то неприятное и скоро придется врубать «балаганство». Иду, оглядываюсь, остерегаюсь, город живет и кипит своей жизнью, тучи машин, груды людей, а я пьяноват и в неопределенных чувствах. А кругом – праздник жизни, все цветастое, все в лентах, везде кричат, везде улыбки, чертов Му(а)ндиаль.

М-да, мне думается, вы догадываетесь о моем отношении к данному спортивному шапито. Пара слов о спорте: он крут. Но занимайся им сам, а не смотри, как им занимаются другие. Самому заниматься гимнастикой, физкультурой и прочим «оспортиниванием» – это клево и круто. Зачем наблюдать как это делают другие? Для меня остается очень загадочным странное повальное увлечение просмотром того, как двадцать два здоровых потных мужика пинают кусок надутой кожи. Нет, правда. Мужики бегают и пинают шар. Ух, как здорово-то!

В качестве альтернативы я пытался переключиться на женский футбол.

Пытался.

Чуть не блеванул. Пардон, однако эти потные, высушенные, полунакаченные, орущие бабы, изо всех сил пытающиеся переплавить утонченную женскую природу в мужскую жестоковыйность для меня тошнотворны. Чем-то вовсе увечны. Женские единоборства так вообще лучшее средство для вызова рвоты. Хотя врать не стану, женский лесби-рестлинг с последующим страпоном во мне что-то такое-эдакое поднимает…

Нет, разумеется, одно дело, когда женщина учится приемам самообороны, чтобы дать какому-нибудь мудаку по яйцам в подворотне. Никаких вопросов. Совсем другое, когда женские плечи по ширине равняются с мужскими, когда костяшки грубеют и набухают, когда у нее твердое, как бы мускулистое тело…Имел я опыт с подобными дамами и считаю его в чем-то полугомосексуальным. Фу! Тьфу.

Возвращаюсь к му(а)ндиалю. Нет, ну а что вы хотели от наших женщин? Вы лица мужиков у нас видели? Вот и ответ. Это я не говорю о кошельках у наших мужиков.

Опять же по классику: «И ребер больше там у пыльной батареи в подъездах, чем у дам. И вообще быстрее нащупывает их рукой замерзшей странник…». Вот бабоньки со страшной силой и нащупывают…Как же хорошо у нас летом! Какая же вокруг все же красотища, друзья! Нет, сейчас произойдет нечто пакостненькое. Я прямо чую.

Мимо прошла пара прелестниц, очень недурственных. И явно не заинтересованных в славянской крови. Нет, что ни говорите, но богата наша земля на красавиц. Внешне красавиц, по крайней мере. Чего никак вот нельзя сказать про нас, мужиков…

…Ну да, так и есть. Рядом с магазином стоит пара волонтеров какого-то политика или партии. Цвета сходные с флагом. Угу, понятно. Но, слава Шуб-Ниггурат, волонтерша приятненькая, уставшая, но привлекательная, блонди, студенточка явно. Так, а ножки…Ох, ты ж, падла, в кроссовках!

– Добрый день, у вас есть пять минут?! – резво спросила она.

– Охайо, – отозвался я, – Боцубоцу-са, – вспоминаю чего еще выучил в аниме, – Ксоэ! Икозо. Иттадакимас!

– Что, простите? – переспросила она учтиво.

– Сейчас вечер, – хмуро ответил ваш покорный слуга.

– Ой, да. Вы правы! Но неважно. Скажите, вы можете уделить буквально минутку? Для коротенького опросика.

– Н-н-не. Не могу.

Ай, неуверенно с пьяну ответил. Все, сейчас прицепится!

– Это не займет много времени, я вам обещаю. Обычные вопросики по поводу модернизации окружающей среды нашего чудесного города! Ничего сложного и обременительного, поверьте,-защебетала она.

– Да вы знаете, я приезжий.

– Еще лучше!

Твою ж мать, думаю. А она напирает:

– Приезжие вносят свежий взгляд! Откуда вы?

Ты докопалась со своими вопросиками.

– Из…Я из..Э-а-м…– по географии я когда-то выступал на олимпиадах, но сейчас вся мировая топонимика вмиг испарилась из моей головушки, – Из..Р-р…Рук…С-с…

Сука, думаю.

– С-с-у… Сы… С-сызрани.

Глаза девчюлечки расширились от удивления и восторга. К моему ужасу, вроде бы неподдельного.

– Сызрань! – восклицает она, – Это замечательно!

– Как вам сказать…

– Замечательно! У вас там чудесные люди.

Ну точно она из всем известной партии. Наверняка им такой скрипт и выдали: если ничего про город не знаешь и ничего в городе нет, кроме воров и пьяниц, то скажи какие там замечательные и чудесные люди, ага.

– Знаете, у нас там еще чудесное животноводство, – ляпнул я.

Девчюлька запнулась, хмуранулась, но совладала с собой, вернула улыбку, радость, и затараторила:

– Это замечательно! Но смотрите, сейчас, в такие дни как наши, когда каждый из нас должен отдать все свои силы на развитие конкретных исследований, на развитие и углубление наших связей со смежными областями общественных движений…

Честно вам скажу, на этом месте мозг мой поплыл и я тупо слушал, не понимая ни слова, стоял и ждал когда она кончит. То есть кончит читать. То есть окончит речь свою.

– …В такие дни особенно важно для нас укреплять и повышать национальное единство для всех и каждого…

– Ага. Так.

– …Морально-нравственный уровень каждого и всех, духовную чистоту, личную честность, честно относиться к чистоте города, повышать уровень его инфраструктуры…

– И животноводство, – произнес я с упрямством.

Девушка опять запнулась, прожевала конец тараторилки своей. Но шустро вернула себя в русло:

– Безусловно…Это бесспорно…Животноводство…В первую очередь…Но что касается все же опроса, то скажите, поставите же галочку? Вы согласны, что нужно нам это вот все? Поставите? А?

– А?

– Что?

– Что- что? В смысле?

Не стебался, я правда не догонял.

– Ну вы согласны, что нужно? Работа ведь ведется.

– Куда?

– Что куда? – спросила девушка и я начал видеть, что ее улыбка с благожелательностью таяли, как снег летом. Во какое сравнение. Изысканное.

– Куда ведется? – переспросил я.

– Что ведется? – окончательно потерялась девчюлька.

– Работа. Куда ведется?

– Работа… Ну ведется. Смотрите…Ведется она. Ну куда ведется… В никуда! —воскликнула она, теряя терпение.

Наступила пауза. Я стоял, ждал, что она скажет. А она замолкла и смотрела на меня с подозрением. К ней подошел вымученный парень тоже с анкетой. Видимо, коллега. Оба уставились на меня. Как телепузики на пылесос, честное слово.

– А вы, простите, кто по политической ориентации? – нервно спросил паренек.

– Я-то? Я – либерально-правый рыночник-центрист с уклоном в легкий троцкизм. Крайне радикальный, – меня начинает штормить и подташнивать. Надо сваливать.

– Это как? – переспросила девица.

– Пока не знаю. Пойду узнавать. Удачи, ребята, – сказал я, рыгнул, и вошел таки в этот чертов магазин.

Что за страна, хлеба купить нельзя, чтобы не чувствовать себя отщепенцем или предателем!

***

Пьяные сны. Как много бреда в этих словах. Мне полночи мерещились какие-то маятники, которые раскачивались от дам, одетых в викторианские строгие наряды с детьми на руках, до полуобнаженных сочных милф-хиппи, которые орали «Засужу!». Посреди ночи, полупьяный, с сушняком, по всем фронтам хреново чувствующий себя, очнулся с этим громогласным «Засужу» в ушах, рядом с ванной, почему-то на полу (на языке Тонго, подобное именуется «Рхвэ». The more you know!). Но сразу уснул и остаток ночи я поедал женщину. Нет, не настоящую, вроде бы. Это был торт, огромный в полный женский рост, какой-то мой подсознательный кулинар превзошел сам себя,– кондитерская фемина выглядела как настоящая. Я начал с ножек, они были сделаны из зефира и шоколада, аккуратно их отрезал, положил на тарелочку и с удовольствием умял. Помню, как облизывал ложку, ложку блестящую и длинную, облизывал ее, потом взял и сунул прямиком в лоно женщины, меня обуяла злоба, я черпал из нее горстями кондитерскую сукровицу, начал плакать, но она была вкусной, я ел, давился, что-то вываливалось изо рта…

– Эй! Ало? Слышишь меня?

– Умгум.

– Спишь что ли?

– Почти. Проснулся

– Весь в делах, как обычно. Половина первого, а ты «почти проснулся».

– Чего хотел?

– Слушай, такое дело. Мне надо через день, послезавтра уехать из города.

– Едь.

– А на работе не дают отгул. Никак.

– Тогда не едь.

– У меня бабушка умерла. Похоронить бы надо.

Я раскрыл глаза, поприветствовал женщину на потолке, порадовался, что таки дополз до кровати, присел. Всю ночь лежал я как-то неудобно, аж спину ломило. Пока садился, нарвался на что-то длинное и упругое. Ага, так и есть – дилдак. И пакетики от разогревающих гелей. Хоть закрывай богатства эти на время пьянствований, честное слово.

– Соболезновать не буду, – говорю и рассматриваю резиновый член с венами,– От меня чего хотел?

– Не надо, теперь согласен с тобой. От этих соболезнований только больнее. В общем, это, меня бы типа на работе подменить. На пару дней. Там я договорился, главное, чтобы человек был. Адекватный. А ты по-моему адекватный.

– Стас, ты точно мне хотел позвонить?

– Да тебе, тебе, не остри. Не забыл где я работаю?

Пытаюсь вспомнить. Он по идее мой лучший друг, но мы и не виделись давно, да и понятие «друг» для меня весьма расплывчато. Нет, я не думаю, что в дружбе один раб другого, но все равно расплывчато. Черт возьми, я его фамилию точно без ошибки не напишу, боюсь. Какое там место работы.

– Забыл.

– Магазин «Товары для всей семьи». На пересечении улицы Воскресения и Красных партизан. Вспомнил? Несколько месяцев назад вроде ты приходил к нам. Но не моя смена была.

Секс-шоп. Точно. Вспомнил. Называется «Товары для всей семьи». Неймбрендинг, да. В наши скрепные времена по-другому если назвать, то могут разные активисты и мочой залить.

– У меня мало опыта работы на кассе, – признаюсь.

– Там несложно, научу. Так что, согласен? Половину ассортимента знаешь и без ознакомления. Причем с детства, – сказал Стас и заржал.

Смешно ему. Дебил.

– Послезавтра уезжаешь?-решил я уточнить.

– Ага. Но завтра нужна замена.

– Давай вечером сегодня тебе сообщу, ты позвони, не забудь. Я ж с теткой вожусь.

– О, – глухо откликнулся он, – Забыл, блин. Извини. Как она?

– Чуть лучше твоей бабушки, – сказал я и заржал. Он, кстати, тоже. Но это был такой ржач, знаете, как бы натужный и несчастный, ржач как попытка убежать от страха и реальности. Ржач, идущий рядом с отчаянием, сардонический, ага. Поэтому он у нас быстро сошел на нет, – Короче, вечером маякни. В принципе, почему бы и нет.

– Блин, типа выручишь сильно. Без дураков. Не забуду. Вечером мигну, – проговорил Стас и положил трубку.

Я же сидел на своей огромной кровати под сенью моей репродукции на потолке и осматривал стол. Помимо хлебушка, ваш покорный слуга, взял бутыль виски. И благополучно выжрал. Неслабо. Странно, что сны запомнились, обычно в таком состоянии…

Тут на мое плечо легла чья-то рука.

– Мать твою, сука в душу перемать, святые отцы!

Я рванулся с кровати, как ошпаренный, неловко поскользнулся и повалился изящнейшей дугой на свой стол, раздался треск, звук разбиваемого стекла, падающих бутылок, осколков, льющейся жидкости.

– Ты чего, совсем ку-ку, что ли? – воскликнула Кристина. Она сидела на моей кровати в одеяле и глазела на мои пируэты.

– Ты…Как тут…Как ты?! – пытаюсь собрать мысли. Когда я ей позвонил-то?! Или чего она тут делает.

Я почувствовал что-то теплое позади спины. Приподнялся. Достал пару осколков из верхушки попы.

– Фу, стой. Есть бинт и перекись? Не трогай! – сказала Кристина, вывалилась голая из простыней, шлепая ножками по полу, направилась в ванную.

– Ты как тут оказалась?! – кричу ей туда.

– Задавать такой вопрос неприлично, чтоб ты знал, – послышалось оттуда.

– Знаю. Но как ты тут оказалась?!

– Ты сам позвонил, – сказала она, когда вошла обратно в спальню с какими-то медицинскими прибамбасами и полотенцем, – Пьяный. Звал куда-то, потом к себе пригласил, потом пытался мне спеть «Too much love will kill you», потом пытался Бродского зачитать. «Письма династии Минь».

Она быстро утерла с пола остатки сока и виски, зашла мне за спину, начала водить ватой и мазью по царапинам.

– Обалдеть. Ничего не помню. «Письма» это где «Дорога в тысячу ли…»?

– Еще б ты помнил. Оно, да. Я когда приехала, ты был уже не пьяный, а в говно, извиняюсь. Потерпи.

– Ай! И как оно прошло? Ай-яй-яй!

Она вытащила еще пару кусочков моего бывшего столика, зажала раны жгучим раствором.

– Ты едва меня не облевал, как увидел, потом обнял за попу и заплакал. Причем успевал кусать мой живот. Потом говорил, что ненавидишь. Потом клялся в любви. А потом отрубился.

Кристина доворожила над моими ранениями, поставила бутылек с йодом и ватки на пол, села рядом.

– В любом случае, бывало у меня и хуже, – подытожила она, прислонившись ко мне головой. Пахло от нее перегаром.

– Ты тоже накатила что ли? – спросил я.

– Дотащила когда тебя до кровати, убедилась, что пистолетик твой стрелять не в состоянии, допила вискарь, да. Нет, ну а что?

– Ты трогала меня пока я валялся пьяный? Я могу теперь на тебя подать в суд. Скажу, домогалась. Буду знаменитым. Затвичу с хэжтегом «ми ту».

– В жопу иди.

– А зачем голая?

– А что мне лежать рядом одетой? Да и как бы… Я твои запасики порыла, в общем, устроила сама себе неплохую ночь. Я б даже сказала, одну из лучших в жизни, – произнесла подруга и усмехнулась, – Мы с Жаном хорошо поладили.

–С кем блин?!

Кристина взяла с кровати мощный светло-розовый дилдак и потрясла им перед моим носом.

– Знакомься, это Жан.

– Фу, гадость. Разве ж могут эти резиновые поделки заменить настоящего мужчину? Из плоти и крови? – деланно чинно спросил я, – А как же чувства? Как же любовь?

– В жопу иди, – повторила моя подруга.

Мечта детства: вот так сидеть рядом с девушкой, почти твоей, голенькой, красивенькой. Но вот в жизни оно как-то получается только с жуткого перепою и с осколками стекла в жопе.

– Я тебя там…Ничего, не обидел ничем? – интересуюсь искренне и с волнением.

– Да все нормально, не бери в голову. Говорю же, бывало и хуже. В том числе с тобой, – ответила Кристина. Ответила не без грустной нотки.

– Педикюрчик новый?

Она хмыкнула и поиграла своими пальчиками. Красивыми, ухоженными, очень милыми. Но греческими. Причем вот и указательный длиннющий, и безымянный с большим на одном уровне. Так еще и плоскостопная, узкая и без расширения к носку. Я что только в себе не продумывал, как только себя не гипнотизировал, чтобы пробудить любовь к ее лапонькам! Но нет, все мое естество отвергало их и ничем я не мог себе помочь. А жизнь продолжала хохотать над вашим покорным слугой: Карина…пардон, Кристина была той редкой жемчужинкой, которой нравились мои закидоны, которая была лишена напускных всех этих отвращений, ханжеских движений носиком, этих кривляний, набивания себе цены так свойственных женщинам. У нее имелся легкий характер, добрый, отзывчивый, как вы поняли, наверное. Редкая девушка в наши культивирующие женщин времена полетит на другой конец города к своему прибабашенному, пьяному дружку. А она вон сидит, с родинками на спине, с длинными, шатеновыми, мягкими волосами, вздернутым носиком, губками пухленькими. Грудь у нее маленькая, с большими коричневыми пятнами сосков. Имелся крохотный животик. Но не подумайте, будто я считал ее некрасивой или непривлекательной! Черт побери, у меня вызывали отторжение только ножки ее. Имей она ну хотя бы римский тип,– ну хотя бы римский, чтоб меня так!– я б может и женился бы. И каждый день боготворил.

Ладно, вру, не женился бы. Пара слов о браке: он не крут. Институт брака – это высушенный колодец, в который мужчины зачем-то по своей воле залезают и обрезают веревку, по которой залезли. А далее ждут, когда женщина время от времени будет кидать им еду и питье. Женатые люди какие-то конченые, уж пардон за прямоту, друзья. Не зря классик говорил, что женятся люди, когда уже деваться некуда. Конечно, тут девушки тоже не согласятся. Но их-то я понять могу, брак – это золотое подспорье для женщины, ее билет в благополучие, в возможность не работать или выгребать выгоду для себя из всего и вся. Да-да, не надо мне тут сейчас про «убираюсь, готовлю, работа после работы» и все такое, мне не семнадцать на такую байду покупаться. Потому что какой бы ни была ужасной для мужчины жизнь в браке, развод будет стократ хуже. Поверьте. К тетке порой захаживали судьи и с красочными деталями рассказывали как размазали очередного мужичка в бракоразводном процессе. Судьи, коль скоро заговорили об этом, всегда были женщинами. Что меня раньше удивляло, а сейчас я понимаю: любой коррумпированный или авторитарный режим должен опираться на женский чиновничий аппарат, не в высших слоях, а в своей сердцевине и на нижних слоях этот аппарат должен быть женским. В особенности в области юриспруденции. Женщины самые ярые этатистки. С другой стороны, женщины тоже страдают в замужествах своих, порой хлеще мужчин…Но кто ж заставляет их с детства мечтать-то об этом?

По количеству же разводов мы одни из первых в мире, плюс большинство из них инициированы женщинами, дети остаются с женщинами, в наихудших и страшнейших случаях – мальчики остаются с мамами и бабушками, которые растят искалеченных созданий. Пол страны у нас воспитана однополыми парами…

– Там лужа во дворе, как площадь двух Америк…Там одиночка мать вывозит дочку в скверик… – протянул я задумчиво.

– Ты к чему это? – поинтересовалась Кристина.

– Да так. А про Терек я боюсь в наше время читать, а то извиняться придется.

– Это не «Письма». Это «Пятая годовщина», – заметила моя подруга, – Обожаю ее.

А я вот в этот момент так заобожал Кристинку, вы не поверите. Ажно прослезился чутка. Но вот ее лапки, господи, ну вот ну почему греческие-то?! Сидит, умница, красавица, врач, между прочим, поэзию любит, ухаживает за ножками, вот моникюрчик хороший, педикюрчик, и греческие…Тьфу, не жизнь, а проклятие!

– Ты знаешь, что ты суперская? – спрашиваю у нее. Она опять хмыкает, дергает плечом и поджимает свои пальчики на ножках. Знает, да. Давно знакомы. По идее, если не думать про ее ножки… – На работу, кстати, не пора?

– У меня выходной.

Я прижал ее посильнее, провел носом по волосам, изнюхал их, поцеловал в ушко, в заднюю часть шеи, где находится верхний позвонок. Ее тело моментально покрылось мурашками, она застонала.

– Сударыня, а могу ли я составить Жану компанию? – спрашиваю я.

– Что вы, сударь, а вдруг Жан ревнив?

И улыбается, стреляет глазами в меня, потом сливаемся в поцелуе. Прелесть бытности как бы взрослым в том, что тебе плевать на перегар, нечищенные зубы по утрам и прочие такие дискомфортности, когда вам обоим хочется друг друга. Для меня сейчас она, растрепанная, перегарная, без макияжа, вся такая моя, со сна, податливая и гладкая, с запашком простыней и ночи, милее миллионов красавиц с обложек.

Я притягиваю ее к себе, чувствую тепло, влагу внутри нее, оба сопим, лапаем друг друга, она стягивает мои труселя, толкает на пол.

И зря, потому что спина моя многострадальная, сразу отдается жгучей болью.

– Ой, прости…Больно да? – сразу реагирует Кристина.

Я аж зажмурился, так больно.

– Ай…Сейчас погоди, секунду. Сейчас, – говорю, – Ой.

– Забыла, извини, – произнесла она и ласково провела рукой по моему прессу.

Перехватываю руку, хватаю, встаю и опрокидываю на кровать горячую тушку. Она аж рычит.

Накидываюсь, опять сплетаемся в поцелуе, она вырывается из моих губ и начинает облизывать меня. То есть в буквальном смысле облизывать. Щеки, подбородок, шею, лижет и лижет. Это уже ее фетиш: с ума сходит, когда облизывает мужиков. И второй ее фетиш: когда мужчина бреет ей лобок. Ага, не ослышались. Когда мужчина или парень, после пилинга и прочих заморочек, берет мужскую пену (непременно мужскую!), мажет все аккуратненько, берет бритву, мужскую, что важно, и начинает аккуратно водить. Я открыл дополнительные фишки: в этот момент играть роль отца. Называю ее «доченька», веду себя как мужчина с девочкой. И иногда нужно дуть на ее клиторочек. Один раз она кончила за минуты полторы, да с брызгами. Я и побрить особо не успел, хотя честно хотел.

Но сегодня она побрита, сучка такая. Наверняка не сама!

– Ну и кто счастливчик? – спрашиваю и шлепаю ее склизкую промежность, пока она облизывает мои щеки.

– Сама, – ответила Кристина. Остановила свое лизание и с презрительной ухмылкой поглядела на меня.

А я вот заревновал чуточку, что ли.

– Ревруем-с? – спрашивает. Коза.

– Нифига вообще.

Схватил ее за шею, придушил и опять впился поцелуем. Мой агрегат был готов, ее врата источали смазку и тоже по ходу приготовились.

Звонок телефона.

Нехотя отлипаю от нее, беру аппарат. Номер Вэ-Вэ. У меня за секунду все упало.

– Что случилось? – спросила Кристина. Она тоже стала серьезной, видя мою реакцию.

– Пока не знаю…Ало?

– Добрый день. Вас беспокоит доктор…

– Да я понял. Как тетя? – спрашиваю я, не без резкости, но уж извините.

– Ничего-ничего. Все в норме. Но она попросила позвонить вам, спросить когда придете навестить.

– А она сама чего? Не хочет? Позвонить?

– Видите ли… – замялся Вэ-Вэ, – Тут у нас…Вернее, у Ангелины Афанасьевны произошли…Неожиданные события…Деликатные. Скажем так. По их результатам ее телефон сломался.

Я прокрутил в голове список причин по которым ее телефон мог сломаться. Ну в общем да, мог.

– Скажите ей, что сегодня приду. Вот к обеду прямо и приду, – сказал я.

– Хорошо, будем ждать. Да, вопрос один: скажите, пожалуйста, вам этот Максим Генрикович – он кто?

– Мне? Никто. Он моей тете кто-то. А почему спрашиваете?

– Он посещает ее не реже вас. Вот я и задумался…

– Задумались? Не стоит. Булавкой себя в такие моменты в руку бейте, – советую я.

– Что, простите?

– Ничего. Скажите Ангелине, что сегодня буду, – говорю и кладу трубку.

Сижу на полу, Кристинка на кровати надо мной. Листаю контакты в телефоне, ищу номер тети. Пытаюсь звонить. И правда «не але». Кристинка играет ножками у меня на паху. Ну лучше бы, конечно, без этого.

– Жану сегодня, боюсь, можно не волноваться, – произнес я с толикой тоски, – В больничку ехать надо. К Ангелинке моей. Тебя подвезти?

– Нет. Я на своей, – ответила она и сама стала собираться и одеваться.

– Ладушки. Это…ты типа вечером что делаешь?

Она накинула на себя платье или как там оно называется, указала мне на молнию сзади. Я подошел и зубами застегнул ее.

– Ты спрашиваешь из вежливости или действительно хочешь увидеться?

Голос ее с этим вопросом полнился чем-то недобрым. Мне так показалось. Чем-то выстраданным, что ли. Я начал искаться с ответом. Делов-то было раскрыть пасть и вякнуть: «Действительно хочу увидеться, что за разговор, ну!». Но нет. Стоял сзади, теребил молнию, расправлял ее волосы и молчал. Она стояла ко мне спиной ждала ответа, ждала и ждала, а я молчал и молчал. Она хмыкнула, не обернулась на меня, надела туфли и ушла, бесшумно закрыв за собой дверь.

А я остался стоять один над осколками стола под картиной своей. И так жалко мне ее стало, и так мерзко от себя. Ну почему когда обращаешься с женщинами, как со скотом, как с животными, как с говном почти что, они на все для тебя готовы, когда унижаешь их, ни в хер не ставишь, хамишь и грубишь, в душу им плюешь, сердце разрываешь,– дамы готовы тебе ноги целовать, помогать всегда, терпеть выходки твои мудацкие, пьянь твою слушать, грязь вытирать. А попробуй как-то по-доброму, попробуй возвысь их, то целовать ноги уже будешь ты. Собственно, чем современная культура и занимается. И ой добром культивация женщин не кончится, друзья, попомните мое слово. Наступит день или настанет год, мужчинам черный год, когда уваженье наше упадет, и когда мужчины в ошейниках под дулами автоматов будут стоять в километровых очередях, чтобы целовать ноги королев и правительниц.

Но хотя я-то и не против.

***

– Колись, чего с телефоном сделала?

Ангелина лежала и посасывала что-то через трубочку из своего завтрака. Как мне сказали – сельдереево-тыквенный фреш. По ее запросу. Меня чуть не вывернуло.

– Виброрежим у современных моделей – божественный, – ответила тетя. И дальше сосет раствор свой.

– Я ж тебе нанес там всякого. Плюс ребяток ты вызвать хотела.

– С ребятками неплохо развлеклись. Твоими дарами…Волхва, ха! Я тоже попользовалась. Но как-то…Новизны что ли захотелось, – проговорила Ангелина, – Я уже заказала себе новый. Не переживай, номер тот же.

Я сидел рядом с ее койкой, похожей на последнее пристанище Александра Македонского из фильма Стоуна. Сидел я, сидел и меня обидка накрыла.

– Кого попросила? – бурчу я.

– Максима. Он сейчас на себя взял все юридические дела. Ему не трудно будет.

Бывший начальник охраны ее и всяческий помощник. Выходец из соответствующих органов, ну вы поняли. Выше о нем говорил. В свое время он в некотором роде выполнял ряд отцовских функций для меня. Недолго. Не сошлись мы как-то. Вроде и ладим, вроде и есть нужда в общении, и можем сказать друг другу многое, есть между нами искра, но будто на генетическом уровне есть какая-то преграда между мной и Максимом Генриковичем этим (именно через «к», да, вы не ошиблись).

– Телефон мог бы и я тебе купить. Знаешь ли, – произнес ваш покорный слуга.

– Но попросила я его. И точка. Вел бы ты себя по-другому раньше, обратилась бы к тебе, – сказала тетя. Сказала так, что я аж чуть в слезы не ударился. Хлестко, жестко, будто взяла тряпку мокрую и по морде мне, по морде.

– Ну телефон я б тебе все равно купить смог. Без всяких проблем, – упрямо проговорил я.

– Закрыли тему.

Она взяла пульт и сделала телевизор погромче. Я хмуро посмотрел отрывок из выпуска новостей про нашего геополитического соседа с фашистами повсюду. Взял у нее пульт и выключил плазму.

– А ну включил обратно! Кто тебе разрешил! – бледное и болезненное, ее лицо и в таком состоянии излучало власть, – Дал пульт сюда!

– Погоди. Погоди, послушай. Сейчас дам. Послушай, – начал я. Взял ее за руку, – Слушай…

И так много мыслей роилось в башке моей, что не знал с чего бы начать. Я присел, сжал ее руку и прижал к своей щеке. Ай, слезы побежали, ну вот не вовремя, сволочи!

– Слушай…Я…Ангелин. Ты…Я же…Я очень люблю тебя.

Звучу, как дите, честное слово. Недалекое, нерадивое. Прижался к ее руке, как в детстве, зажмурился.

–…Но вот такой уродился, не вышло из меня ничего. Нет у меня твоих талантов. Да и каких-то других тоже. Но я люблю тебя, слышишь? И не хочу…Чтобы ты…Я…Мелкие поручения всякие ты точно можешь мне давать. Все сделаю. Клянусь!

Я вдруг почувствовал как ее рука сжала мою, а вторую она положила мне на голову и почесала волосы. Лицо строгое, насмешливое. Ни слезинки. Ледяная королева, как она есть.

– Ныть прекращай. И сопли вытри. Еще одна такая сцена и я запрещу тебе здесь появляться. Понял? – спросила она и сощурилась от недовольства.

Я молча кивнул, глотаю сопли.

– Не для того я тебя растила, чтобы ты так думал о себе. Все ты можешь. Только жизнь тебя к ногтю пока не прижала, чтобы ты крутиться начал. Вот и не делаешь ничего. И хорошо, если не прижмет. Ныть перестань, я сказала!

Утираюсь в скором темпе, высмаркиваюсь в край ее простыни. Лишь через мгновение одумываюсь…

– Знаешь, тебе бы в клоуны. Вот уж божеский дар, – саркастически сказала Ангелина, пока смотрела как я оттираю ее простынку.

– Извини, сейчас я…

– Оставь. Сиделки все сделают.

Я снова сел в кресло. Зажал голову руками. Стыдно как-то.

– Эй, оболтус. Совратитель сочных милф. К тебе обращаюсь.

Я посмотрел на нее.

– Ты умеешь любить. И это уже немало. Уверена, если найдешь себе бабцу хорошую, которая тебе подойдет по твоим этим… параметрам… если ты полюбишь ее, то моментом преобразишься. Как гусеница в бабочку. И дело найдешь себе, и все остальное. А пока ну что поделать, вот такой ты чудик-маньячок вырос, – сказала Ангелина. И сделала поцелуй. Бесхитростный как бы такой поцелуй в воздух, но в мою сторону. А мне полегчало от него, и сама палата солнышком наполнилась. Нечто поэтическое прямо. Она подмигнула мне, я утер морду и сделал погромче плазму. Кругло-мерзкое хлебало с экрана слащаво-гейской интонацией сразу продолжило вещать про Америку и фашистов…