Kitabı oku: «Керины сказки», sayfa 4
…Через несколько дней мир узнал, что Наполеон не топил награбленное в иле Березины, а закопал клад под маленькой хиленькой ёлочкой. Ещё через пару месяцев Гаврилов получил свои законные 25 процентов.
…С тех пор жизнь Гаврилова изменилась. В семь часов вечера он выходит из головного офиса своей сети «Полиграфия, диджитал, всё для огорода» с видом на Кремлёвскую набережную. Он садится в услужливо поданный «Майбах» и несётся вон из Москвы – к своему поместью на берегу Истры. Там он выходит из машины и машет своей ёлке, которая растёт прямо у дома. А ёлка машет ему в ответ, и количество бабочек при этом с годами только увеличивается. Личный водитель Зданюк вытаскивает из багажника мешки дорогущего жирного чернозёма с каким-то безумным набором питательных минералов – сегодня у ёлки опять будет королевский ужин, а на «после шести» можно и забить. Гаврилов лично высыпает половину своей ёлке. Вторую половину он относит чуть дальше, где растёт старая маман, от корней до верхушки увешанная скворечниками и кормушками – птицы хоть как-то заменяют ей внуков и получают от старухи всю нерастраченную за столетия любовь. Тёща ворчит, но Гаврилов, научившись еловому, уже хорошо её понимает.
– Зинаида Ильинична! – Умоляет он. – Ну пожалуйста, будьте терпимей! Я не пересажу от вас яблони, и не надо на меня давить! Почему бы вам просто не жить с ними мирно?!… Ну конечно, да, я всегда у вас плохой. Приятного аппетита.
Махровая хвойная шовинистка считает лиственные недодеревьями, понароставшими в многострадальной русской земле.
Жители элитного посёлка разделились на два лагеря. Одни считают Гаврилова геем, другие – педиком. Но не построена еще колокольня такой высоты, с которой Гаврилову плевать на их мнение. После ужина он садится на плетёное кресло под своей ёлкой, и она кладёт ему на плечи свои изумрудные лапы. Вместе они листают каталог ужасно дорогих ёлочных игрушек – маме на днях стукнет 210, и надо успеть с заказом. Они тихо спорят, потому что у дерева и человека абсолютно разные вкусы. И иногда прислушиваются к треску старых ветвей – маман опять сцепилась с грушей на ровном месте…
…А наивный подлог купидона Шепелева всё же раскрыла итоговая небесная проверка. Но он отделался лёгким испугом. Официально стрелу всё-таки списали. На хорошее дело.
НАСТРОЙЩИК
Улитка доползла до середины лба. Значит, пора вставать. Клёпин открыл глаза и уставился на четверг. Четверг, в свою очередь, смотрел на Клёпина густой зябкой полночью, протекающей сквозь толстые корни вздыбленного пня. Гном потянулся, треская суставами, встал и отряхнулся от одеяльной листвы. Заправив бороду в штаны (так теплее, да и уменьшается вероятность запутаться в ней ногами и грохнуться в овраг), Клёпин взял ящик с инструментом и вышел из пня. Пора настраивать лес.
Первым делом – уменьшить ветер. Что-то он слишком наяривает. Гном достал ветряной ключ, вставил его в воздух (попал как обычно не с первого раза) и, прислушиваясь, немного покрутил влево. Вот так. Но седьмая берёза всё равно шелестит громче, чем нужно.
– Еремеева! – Грозно прикрикнул на неё Клёпин.
– Што.
– Доброй ночи. Чуууууть потише, ок?
– Так?
– Ещё… Ещё.
– Куда уж тише-то, Клёпин?!
– Вот что ты споришь постоянно, я не пойму? Подстраивайся под ветер, подстра… вооооооот! Вот! Стоп! Шикардос! Держи этот шум до трёх тридцати, потом штиль. Боже мой, а кто это так… Зубов!
– Да, мон женераль? – Здоровенный лосина выглянул из-за кустов.
– Чавкай в до-миноре, я тебя очень прошу! Так, знаешь, утробно.
– Принято. А ломлюсь через чащу нормально?
– Бог. Просто бог.
– Я подумал – может мне сымпровизировать? Добавить чуть настырности и громоподобной неповоротливости? Тогда валежник затрещит ярче, заиграет как-то по-другому и…
– Нет-нет, и так нормально. Сейчас ты хлёстко прорезаешь тишину. Я боюсь, что получится слишком… У нас же не «Кармина Бурана» в конце концов.
– Соглашусь.
Увеличив немного яркость Луны крестообразной отвёрткой, Клёпин двинулся дальше. Подтянул пятую струну паутины между осоками Лиховцовой и Гребенчук. Сделал плавней звук уходящего поезда, добавил ему в финале уютный гудок. Лизнув палец, налепил на бархат ночного неба еще несколько звёзд.
– Анатолич!
– Я.
– Чо ты ухаешь так часто?! Не уходи в драм-н-бэйс! Раз в пару минут достаточно.
– Извиняюсь. Просто настроение хорошее. – Филин таинственно улыбнулся.
– Это с чего?
– Любофф! – Анатолич слащаво улыбнулся и покрутил лапкой брежневскую бровь.
– Я тя поздравляю, но ты давай это… работу с шуры-мурами не смешивай.
– Понял, босс. Иик!!!… Виноват, мышь не пошла.
– Воды из ручья попей. Только в клюве грей – не то опять зоб опухнет. Арревуар.
– Буэнос ночас, Мэтр.
Затем настал черёд Витька. Витёк был соловьём перспективным, но неимоверно ленивым и тупым.
– Витя. Пожалуйста. Христом Богом. «Фьюиииииить».
– Фьюить.
– Да не «фьюить», ё-моё, «фьюииииить»! Уходи вверх! От сердца свисти! «Фьюииииииить», понимаешь? «Фьюиииииииить», Ви-тя! Ещё раз!
– Фьюии… ить.
– Нет, ты издеваешься. Это сопение гриппозного кабана, а не соловьиная партия. ДАЙ МНЕ ДОЛБАНОГО СОЛОВЬЯ!!!!
– Фьюииииииииииить!
– Ну на-ко-нец-то! – Захлопал Клёпин. – Почему я должен постоянно на тебя орать? Как можно такой потрясающий потенциал засовывать в свою ленивую пернатую задницу?!
Клёпин легко запрыгнул на валун и прокашлялся.
– Так! – Громко скомандовал он. – А теперь все хором! Ииииии…
…И лес запел. Стройную, тысячелетнюю колыбельную, убаюкивающую мир. По-матерински подбивая ему подушку и прикрывая одеялом высунувшиеся было ноги. Облитый Луной гном закрыл глаза и дирижировал, пряча довольную улыбку за рыжим водопадом бороды. Это лучшая работа на Земле, думал он, водя по воздуху ореховым прутом. Просто потрясная. Тшшшшш, хрусь, угу, фьюиииить Витя!… фьюиииииииить воооооот… Что это?!
Клёпин открыл глаза, ореховый прут в его руке повис в воздухе и задрожал.
Кто-то определённо фальшивил. Ужасающе, гнусно, непрофессионально. Гном прислушался. Сверчковые в траве – хорошо. Жабьи в болотце – отлично. Анатолич – опыт не пропьёшь. Лось не импровизирует. Да что ж такое?!
– Тихо все! – завопил Клёпин.
Лес замер и стал непонимающе переглядываться. Гном медленно, словно радаром, покрутил головой влево-вправо, ловя преступную фальшь волосатыми ушами-антеннами.
Вот оно! Вот!
Какая же богомерзкая гнусь!
Фальшивила чья-то мысль. Неестественно, убого, до рези в ушах. Клёпина чуть не вывернуло. Гном спрыгнул с валуна и устремился на звук мысли. Он становился всё громче и противней, пока не превратилась в отчаянный хрип. Гном взбежал на пригорок и увидел, как на старом дубе Николайчуке болтается всхрапывающий человек в петле. Гном поморщился.
Нет, вид смерти его не пугал. В его лесу смерть имела свою партию. Но она не фальшивила. По задумке Клёпина она пела в финале очередного акта, и после небольшого антракта уступала место возрождению. Всегда. Это было естественно и даже красиво – гном репетировал это с лесом тысячу раз. Но человеческая мысль просто уничтожала гномий слух – будто бешеный птеродактиль залетел на склад готовой продукции фабрики хрусталя.
– Андрей Сергеич, дорогой. – Обратился Клёпин к дубу. – Стряхните это, пожалуйста.
Дуб резко кивнул кроной, и висельник кисельной медузой шлёпнулся в листву. Гном подошёл к лежащему телу и легонько хлестнул прутом по блестящей в лунном свете протертости брюк.
– Эй! Человек?
Человек открыл глаза и закашлялся. Клёпин тактично ждал.
– Вы только приехали… Я звонил на горячую линию бесплатной помощи! Но все операторы были заняты! И я не понимаю, как поющий в трубке Стинг мог меня остановить! Я такой пост о вас накатаю, с такими язвительными хэштэгами, что никто и никогда…
– Зачем вы болтались на дубе, гражданин? – Перебил обличающую тираду Клёпин.
– Я хочу умереть!
Клёпин прислушался.
– Нет, не хотите. Ваша мысль не попала ни в одну ноту.
– Как это я не… Эта мерзавка Любомирова! Подлая неблагодарная тварь!
– Опять мимо.
– Что значит «мимо»?! Я любил её!
– Нет. И сейчас любите.
– Щас! За что? За то, что она предпочла этого лысого из отдела маркетинга! Он же мерзкий тип…
– Нет, не мерзкий. – Клёпина просто выворачивало от фальшивого пения.
– Ладно, не мерзкий. Он… смешные анекдоты и вообще… Но я-то! Я лучше! Я делал для неё всё!
– И тут штанга.
– Хорошо. Пусть! Где-то согласен! Но от этого не легче! Жизнь вообще – какое-то беспросветное дерьмище!
– У вас нет слуха от слова совсем. Бедный мой лес.
– При чём тут… Окей, не беспросветное. У меня неплохая зэпэ, работа с домом на одной ветке, скидка в «Спортмастере»… Но это же материальное! Сладкий тлен! Зачем всё это, если меня никто не любит?! Отпустите на сук! Любомирова – единственная женщина в целом мире…
– Если вы не перестанете петь мимо, я отхлещу вас прутом по щекам.
– Хотя! – Неудавчливый висельник привстал и воздел указательный палец. – Есть Штанюкова из департамента по связям…
– Брависсимо!
– Да-да-да… Она… она ничего. Улыбается мне у кулера… Она вообще-то всем улыбается, ну, вы понимаете – профессиональная привычка… Думаете, с ней стоит… А почему бы и нет, собственно?! Скажите, что мне делать?
– Понятия не имею. – Пожал плечами гном. – Но мне уже не хочется вас убить. Это хороший знак. Идите спать в свои эти большие каменные штуки.
– Да! Правильно! Поспать! Обновиться! И завтра начать с нуля! Спасибо! Спасибо вам! – Человек схватил гномью ладонь и затряс ею словно пустынный бедуин, дорвавшийся до водоколонки. – Сколько я вам должен? Правда, я шёл вешаться и денег с собой не брал… А можно я перед сном выпью немного водки? Грамм сто, не больше?
– Мне снова хочется вас убить. Вы же знаете, что всё закончится следующим вечером в караоке – я всё слышу.
– Да. Да. Гений. Вы просто гений. Так виртуозно настроить мозги! Это надо уметь. Дайте пожать вам руку.
– Вы её уже трясли.
– Всё. Понял. Понял. Как же хочется жить! – Висельник устремился прочь, ломясь сквозь чащу так естественно, что позавидовал бы и профессиональный хоровой лось.
Клёпин долго смотрел ему вслед. Гном прислушался – удаляющаяся мелодия человеческой мысли была стройной и весьма пристойной. Он глянул на свой ящик с инструментом, который даже не подумал применять. «Странные эти люди. – Подумал он. – Совершенно не пригодные к хоровому пению. Какие-то сплошные солисты. И они страшно расстраиваются. Но и настраиваются так легко… Если просто прислушаться. Что-то определённо в них есть». Дослушав человеческую мелодию, гном вернулся на валун.
– Так! С того места, где остановились! Иииии… – Взмах прутом. – Ви-тя!!!
ИЗГНАНИЕ
В Храме Греховного Зачатия В Туалете Поезда «Москва-Адлер», что чернеет перевёрнутыми куполами над Площадью Котлов в самом центре Ада, творилось что-то невероятное. Причитающая родня притащила связанного беса Аскадила и бросила к копытам настоятеля.
– Что стряслось, выродки мои? – Участливо спросил антипастырь.
– Беда! – Противно заголосили родственники. – Что-то творится с ублюдочком нашим родненьким! Мы утром в комнату зашли – а он… он… ходит!!! И спина ровная!
– Так может сколиоз у него. Отвезите в пытошную, пусть его там осмотрят. Чего испугались-то?
– Ты подожди, Героиновый Отчим-насильник наш! Это не всё ещё! Он потом на пол упал! Мы у него спросили, мол, что ты делаешь? А он – «Тапок куда-то проебался!»
– Что-о-о-о-о?!
– Так и сказал, вот те пентаграмма! И таким голосом… Ты в глаза, в глаза ему глянь, Отчим!
Настоятель перевернул лежащего на спине Аскадила. Вместо нормальных черных миндалин на него смотрели отвратительные серо-голубые круги.
– Ступайте все вон. – Хмуро приказал он дрожащей родне. Та опрометью бросилась на улицу, ломая крылья. Настоятель осторожно вынул кляп из пасти беса.
– Кто ты? – Вопросил он Аскадила.
– Давыдов… – Ответил тот ужасным прокуренным скрежетом. Настоятель поёжился.
– Зачем тебе нужен тапок? – Вкрадчиво продолжил настоятель допрос, судорожно сжимая перевернутый крест. Страшная догадка подтверждалась с каждым словом, вылетевшим из клыкастой пасти некогда истового прихожанина.
– Чтоб это… на балкон… курнуть и… с кофейком…
Этого не может быть, подумал Настоятель. Это в принципе невозможно. В беса вселился человек. Но как?!
– Я вообще-то на работу опаздываю. – Продолжал разглагольствовать Давыдов. – Сегодня понедельник, всем к восьми, там совещание большое…
– Заткнись, Божье отродье! Изыди! Изыди! – Завопил настоятель.
– Не надо так орать, братан… – Поморщился человек в теле беса (мерзко так поморщился, не по-бесьи, буэээээ).
Вообще-то так очень-очень редко, но бывает. Всем известно, что тело и сознание человека – это портал, через который и попадают в наш мир бесы-искусители (престижная профессия – хорошая зарплата, выплаты за допчасы налёта, бесплатный проезд и билеты на казни). Аскадил был опытным искусителем, дважды Героем Ада с допуском в Девятый Круг. На его счету была масса удачных проникновений, сотни искушений бухгалтеров, поэтесс и товароведов, росгвардейцев, студенток и менеджеров по продажам пылесосов. Но Давыдов оказался не по зубам. Обычно портал – это некое подобие узкой горной тропы, петляющей между скал хороших человеческих качеств. Скользкой и опасной, с глубокими обрывами интеллекта и хлипкими бродами через бушующие реки неравнодушия. Но портал Давыдова не был тропой. Скорее, он был похож на высокоскоростной немецкий автобан с заправками и мотелями на каждом втором километре. Казалось бы, дело для искусителя плёвое. Гоняй не хочу. Но есть один нюанс. Автобан долбоёба Давыдова оказался двусторонним. Бедолага Аскадил попал под редчайшее явление – эффект реверса. Человек Давыдов проник в беса по встречной полосе.
Настоятель слышал о реверсе, но никогда с ним не сталкивался. Поэтому он отчаянно тыкал в Аскадила иконой Грешника Адольфа, читал «Отче наш» наоборот и, зарядив кадило табаком контрафактного «Салема» с ментолом образца 1993-го года, задымил всё помещение до рези в глазах. Но тщетно.
– Убирайся в свой мир!
– Бля, где джинсы…
– Кыш! Кыш отсюда!
– А какое тут метро ближайшее?
– Приказываю тебе… Не смей ссать в алтарь!!!
– Сука, это сто пудняк Алтуфьево… Был же косарь…
Ничего не помогало. Настоятель засунул кляп обратно и громко произнёс в пол:
– Звёздочка-шесть-шесть-шесть-решётка!!!
– Да. – Громко произнёс Сам за спиной настоятеля.
Храмовник обернулся, почтительно поджав хвост.
– Вашество… Я адски извиняюсь… Что в такую рань… Но тут…
– Вижу. Реверс. – Сам расстегнул огненный китель, присел перед Давыдовым на корточки, взял за подбородок, повертел туда-сюда, поглядел задумчиво козлиными глазками. Достал кляп.
– А-а-а-а, я по-о-о-онял… – Зашипел человековатый. – Пиндосы! Жидомасоны! Сука, ща пацаны приедут, спортсмены! Если не долганёте мне десять баксов на «Убер» до Китай-Города, они вас всех…
Кляп вернулся в ротовую полость.
– Мда. Феерический долбень. – Проурчал Сам. – Я иногда папу не понимаю. Зачем он их таких делает? Это ж как Бетховену «Одиночество-сволочь» написать. Ну, то есть какое-то помутнение должно наступить. Или маразм. Короче, тут, настоятель, нужна Книга.
– Какая книга?
– Книга Изгнаний. – В когтистой лапе Самого появилась толстый фолиант. – Хорошая вещь. Дам тебе потом на время, отксеришь. Только не забудь не вернуть, не то похвалю. Ладно, начнём…
Сам встал перед одержимым на колено, послюнявил коготь, зашуршал страницами.
– Где-то тут… А, вот оно.
– Что «оно», Гнилейший?
– Молитва Постановления. Должно получиться.
Сам прокашлялся, облизнул губы раздвоенными языками. И громким, заунывным женским голосом с эхом, размноженным сводами храма, принялся изгонять человека:
– «…Руководствуясь статьёй 81 Семейного кодекса Российской Федерации, статьями 121—128 ГПК РФ, мировой суд постановил: взыскать алименты в размере одной четвертой части всех видов заработка, начиная с сегодняшнего дня и до наступления совершеннолетия…»
Одержимый изогнулся дугой и взвыл.
«…а также госпошлину в доход государства в размере…»
Кляп вылетел из пасти человековатого беса. Аскадил непонимающе уставился черными миндалинами на Самого.
– Ваша Инфернальность…?!
– Это чудо! – Вскинув клешни в пол, возопил настоятель.
– А то. – Ответил Сам, поднимаясь.
– И он больше не вернётся в Ад?
– Не то что в Ад. Он скорее всего не вернётся даже в Россию. Такие никогда не возвращаются.
ПРИКЛЮЧЕНИЯ СПИЦЫНА
– Ыыыыээээээээ… а! – Громко зевнул Спицын, при этом по-кошачьи высунув язык – так зевается намного вкуснее – и открыл глаза. Ничегошеньки за время спицынской сиесты в тени дуба не изменилось. Перед ним расстилался всё тот же пейзаж: бескрайнее золотое море поспевшей ржи, прорезанное пыльной косой двухколейного тракта. Спицыну казалось, что он видит всё это сто лет. Отодрав от губы прикипевшую соломинку, Спицын встал и огляделся в поисках дуба, под которым он ещё не спал. Ну так, чтоб внести хоть какое-то разнообразие. Поиск результата не дал – Спицын дрых под всеми и по нескольку раз.
– Ыыыыээ… О! – Спицын замер с открытым ртом, таращась на солнце.
Вместо светила на него смотрела незнакомая женщина. Она… Сказать, что красивая – ничего не сказать. Угли чёрных глаз, чуть надменно смотрящих свысока, прожигали до костей. Она была из какого-то другого, высшего мира. Где довольно прохладно, судя по выступившему румянцу на её белых округлых щеках.
Спицын зажмурился, и снова разлепил глаза. Сверху на него безлико смотрело палящее солнце. Связав видение с тепловым ударом вкупе с отсутствием в своей жизни реальной женщины, Спицын успокоился и пошёл домой.
Ночью Спицын спал плохо. Незнакомка не выходила у него из головы. Она смотрела на него, даже когда он закрывал глаза, и наотрез отказывалась уступить место какому-нибудь сну типа полётов над ржаным полем или катящегося по тому же полю огромному чёрному шару, от которого ватноногий Спицын обычно убегал. К утру Спицын сдался и признал, что влюбился в незнакомку без памяти. Влюблённость и ночная духота разжижили спицынский мозг закоренелого материалиста, и он поверил в Знак. В ужасе от самого себя Спицын надел новую рубаху, присобачил к сапогам новые каблуки, засунул в суму краюху хлеба и дезодорант и двинулся в путь.
– Куда это ты чапаешь? – Спросили его друзья, сидящие под дубами.
– Понятия не имею. Это вообще не я иду. Это какой-то другой, полоумный Спицын. – Ответила им маленькая часть нормального Спицына и ступила на уходящий за горизонт тракт…
…К вечеру рожь наконец закончилась. Дорога ныряла в сосновый бор, и Спицын, заночевав в стоге, вошёл в лесную прохладу на следующее утро. Сойдя с тропы по-маленькому, Спицын заблудился и нарвался на медвежье семейство, изучающее поваленное дерево на предмет вкусных личинок. Из умных книг Спицын знал, что неплохо бы тихонько попятиться назад и медленно уйти на цыпочках. Поэтому он с воплями понёсся сквозь чащу, хрустя опавшими сучьями на весь лес. Так он снова очутился на дороге и, гонимый любовью и вероятностью медвежьего преследования, продолжил свой путь.
Сосны становились всё выше и толще. Это были будущие гроты, фоки и бизани, которых оденут в паруса и попутным ветром погонят навстречу новому и безумно интересному. Ну или вечному и холодному, оплакиваемому чайками. Это кому как повезёт. Размышляя об этом, Спицын понял, что стал романтиком. А ещё понял, что дальше идти некуда.
Впереди была только стена. Высокая деревянная стена, уходящая влево и вправо в бесконечность. Странно, подумал Спицын. Кто её построил? И что там за ней?
Закинув котомку за спину, Спицын ярко представил догоняющих его медведей и лихо взобрался на самую высокую сосну. Прошёл по толстенному суку и спрыгнул на верх стены.
И охренел.
Солнце было не совсем солнцем. Скорее каким-то большим стеклянным шаром, подвешенным на огромном крюке. Из шара исходил свет, который совсем не грел. Зато хорошо освещал всё вокруг.
Обратная сторона стены была золотой. А дальше была каменная пропасть. На другой её стороне висели другие миры. Разные – большие и маленькие, яркие и тусклые, весёлые и грустные. Там были разные люди – женщины и мужчины, богатые и нищие, плачущие, задумчивые, хмельные… Но незнакомки в них не было. Спицын заметил, что на золотой стене его мира что-то написано. Он пригляделся и прочёл надпись. «Шишкин». «Вот как называется мой мир. Шишкин. Я шишкинский. Так се звучит».
А потом появились великаны. Они брели по дну пропасти и пялилсь на миры. Спицын упал на поверхность стены и затаился. Великаны продефилировали мимо, одобрительно закивав миру «Шишкин» и скрылись за огромными воротами с надписью «ЗАЛ №4». До самой ночи Спицын размышлял, что делать дальше. Можно, конечно, вернуться домой. Оказалось, там еще много деревьев, в тени которых можно покемарить. Спицын почти согласился на этот вариант, пока ему опять не вспомнилась незнакомка. Спокойно-сосновый вариант тут же отпал. Но тогда что делать дальше? Спицыну нужно было попасть в её мир. Но как?
Солнце-шар погасло. Взошла бледная Луна. Луна почему-то приближалась к Спицыну, то исчезая, то ослепляя его иссиня-белым светом. Она оказалась в руках здоровенного черного великана с надписью «ЧОП» на груди и «РИСК-1» на шевроне. Великан медленно двигался по пропасти, направляясь к Спицыну. И к Спицыну, как любому по уши влюблённому существу, пришла безумная идея без малейшего понятия, что будет, если она-таки осуществится. Когда великан поравнялся с миром Спицына, тот прыгнул и очутился на его покатом плече. Удерживаясь за нестриженные волосы здоровяка, Спицын прокрался по воротнику и оказался на другой его стороне. Совсем рядом была отвесная стена с черными прямоугольниками других миров. В один из них, самый большой, Спицын со сдавленным воплем и сиганул. Перелетая через стену, в свете Луны он заметил название мира. «Брюллов»…
…И больно шмякнулся на что-то твёрдое. Поматерившись для обезболивания, Спицын достал спички и осветил то, на что упал. Это был белый отшлифованный камень. И еще один. И еще. Когда глаза привыкли к темноте, Спицын пригляделся и понял, что он валяется посреди пустынной улицы с какими-то красивыми белыми зданиями, которых он никогда раньше не видел. Что-то зацокало когтями по белой плитке, тяжело дыша духотой. Это была большая лохматая собака. Собака пронеслась мимо, не обращая на Спицына внимания. Будто убегала от кого-то. Или от чего-то более звериного, чем она сама. За собакой последовала еще одна, потом еще несколько. Почти неслышно прошуршала кошка. За поворотом забрезжил играющий на стенах свет, и на улице появился человек в красном плаще. Человек удивленно зыркнул на Спицына из-под шлема и что-то ему крикнул на непонятном языке. Спицын прикинулся элементом уличного декора, но человек ему не поверил и пошлёпал сандалиями к нему, положив ладонь на рукоять короткого меча.
– Здрасьте… – Замямлил Спицын. – А я это… Из Шишкина мы! С горячим, такскать, приветом… Вы ферштэйн, гражданин?
Но «гражданин» не ферштэйн Спицына, продолжая что-то тараторить.
– Не убивайте меня. Я только влюбился, почувствовал вкус к жизни, отведите меня в консульство «Шишкина», ну зачем меч?!
Клинок коснулся спицынского горла.
И тут вдарило.
Первый толчок отбросил вояку на несколько метров в сторону. А второй прибил сверху оторвавшейся колонной. Спицын вскочил на ноги. И тут начался ад.
Нависающий над городом вулкан выбросил столп огня и дыма, окрасив ночь в красное. Из домов выбежали ещё сонные, не понимающие ни черта люди – голые, наскоро замотавшиеся в какие-то простыни… В один миг Спицын тихий спящий город превратился в Хаос, сотканного из кричащих тел, грохота и падающих с неба камней. Спицын оцепенел. Он вдруг оказался будто в стороне от всего этого ужаса и одновременно в самом его центре. Толпа инстинктивно потекла прочь от вулкана, давя упавших, теряя убитых кусками мрамора и гранита. Рядом со Спицыным упала женщина в золотистой тоге. Спицын протянул к ней руку, но людской поток прижал его к стене и чуть не переломал рёбра. Когда он схлынул, женщина лежала не двигаясь, с выпавшей из туники грудью. У неё не было шансов в эту ночь. Спицын уже хотел броситься наутёк, когда под туникой что-то зашевелилось, и в алом свете неба показался голый кудрявый ребёнок. Ребёнок посмотрел на мёртвую мать и закричал. Очень громко. Громче вулкана. Спицын бросился к нему, еле увернувшись от проскакавшей галопом лошади. До мальчика оставалась пара метров, когда очередной толчок сбросил с крыши здания статую ни фига не помогающего бога. Бог устремился вниз. Спицын устремился к ребёнку.
Бог проиграл.
Спицын выиграл.
– Так. Так-так-так. Давай-ка, мил человек, отсюда сваливать. – Пророкотал мальчику несущийся Спицын, оставляя за спиной осколки божества. Как все влюблённые, он вдруг представил, что за ним откуда-то пристально наблюдает его незнакомка. Если она почует в нём жалкого труса, то вряд ли оценит. Поэтому Спицын неожиданно для себя стал очень храбрым, хотя страшно боялся умереть.
Всполох молнии на миг осветил силуэт высокой стены мира Брюллова. Прижав ребенка к груди, в кровь расцарапываясь острыми иглами, Спицын взобрался на старую акацию и спрыгнул на стену. Что делать дальше, он не очень себе представлял.
Но вулкан всё решил за него.
…Толчок был такой силы, что Спицына сдуло со стены как воробьиную пушинку. Он перелетел через пропасть зала номер 4 и вместе с мальчиком исчез за стеной очередного, не изведанного им мира…
…Бууууултых!
Темно, холодно и весьма солоновато. Вода. Много воды. Я в море что ли, подумал Спицын. А где ребё…
Буль.
…А, вот он. Спицын пошарил в воде руками и поймал маленькую ногу. Притянул к себе, разглядел в тёмной воде маленькую кудрявую голову. Ага, точно он. Ну, теперь бы подышать. Мимо них опускалось на дно что-то большое и тёмное. Но Спицын этого не заметил – загребая руками, он смотрел вверх, на продирающийся сквозь морскую толщ свет.
Солнце было не таким, как в его мире. Не теплое и ленивое. Оно было… тревожным. Пряча голову за пролетающие мимо хлопья туч, оно пугливо наблюдало за тем, что происходило внизу.
Вынырнувший Спицын жадно откусил кусок воздуха, мальчик в его руках закашлялся и шумно вдохнул. Но океан решил, что этого хватит, и снова накрыл их сине-зелёной водой. Что ж мне в Шишикине-то не сиделось, подумал Спицын. Но тут же отогнал эту мысль. А то вдруг Неизвестная её когда-нибудь прочтёт.
Снова воздух. Подышать и осмотреться. Проверить малька – ага, жив. Дрожит, мокр, но жив. Спицын отчаянно погрёб свободной рукой, совершенно без понятия, куда. Рука больно ударилась о что-то твёрдое. И до боли знакомое.
Это была сосна. Сосна-мачта.
– А тебе что дома не рослось? – Вслух спросил Спицын. Но сосна не ответила. Спицын обхватил её рукой и прислонил к ней мальчика. Трусливое солнце выглянуло из-за тучи, и Спицын увидел, что он не единственный, кто ухватился за спасительную мачту. Невдалеке в неё вцепился старый моряк. Ещё четверо сидели верхом на рее.
– Где я? – спросил Спицын у соседа по сосне.
– Добро пожаловать в Айвазовского, сынок! – Ответил моряк, подмигнул и улыбнулся побитым цингою ртом. Ему, блин, было весело. «Отсыпал бы ты немного своего безумства, мужик» – подумал Спицын.
– Всё, робяты! Амба. Девятый идёт!! – Проорал моряк на рее.
Водяная гора заслонила солнце. Ощерилась пенистой пастью, облизнулась гребневым языком. Спицын набрал полные лёгкие воздуха, мальчик, увидев это, последовал его примеру. Волна бросилась на людей.
Что было дальше, Спицын помнил не очень хорошо. Перед его глазами пролетели солнце, миллионы пузырей, тьма воды, снова солнце, искажённое хохотом лицо старого моряка, мачта, чайка, вода, солнце… Последнее, что он увидел – это огромную стену мира Айвазовского, приближающуюся к Спицыну с огромной скоростью. Потом волна ударила о стену, и Спицына подбросило куда-то вверх, к тёмному шару «Солнца», спящего на огромном крюке…
– Вы откуда здесь, мужчина?
Грудной женский голос пытался прорваться сквозь тьму, возвращая Спицына в сознание. Он открыл глаза – мальчик лежал на его груди, вцепившись маленькими ручками в то, что когда-то было спицынской рубахой. Живуч. Живуч, как детство, подумал Спицын. Он попробовал приподняться, схватившись за обод колеса, о которое, вероятно, он и ударился головой. Огляделся. Он лежал посредине большого проспекта, по которому сновали конки и дилижансы. Зябкая дымка придавала величественным зданиям какой-то холодной, но притягательной сказочности.
– Мужчина, я к вам обращаюсь!
Спицын глянул вверх. Из открытого экипажа на него смотрела она. Женщина-солнце. Та, к которой он шёл. Та, которую он любил.
– Я Спицын. Из Шишкина.
– Шишкин… Шишкин… Аааа, понятно. Сосёнки-медвежатки-пшеничка?
– Рожь. Там рожь растёт. Много-много ржи. Куда ни плюнь.
– И что вы делаете в мире Крамского? – Уточнила Неизвестная.
– Я к вам шёл. Вы появились на солнце. Я подумал, что это знак.
– Аххха- ха-ха-ха! Это не знак. Моё лицо, наверное, отразилось на большом стеклянном шаре, висящем на крюке. Когда меня несли из реставрации. Почему вы мокрый?
– Я из океана только что. Некоторым образом.
– А борода почему обуглена?
– Это от вулкана.
Надменность во взгляде Неизвестной уступила место любопытству, отчего густые смоляные брови подпрыгнули вверх.
– О-о-о, вы счастливчик. Видеть буйство стихий… Это так романтично…
– Ни черта там романтичного нет. Ужас и Сталинград. И ещё ощущение полной беспомощности. Мерзкое, потому что так оно и есть. Вот и всё.
Надменность тут же вернулась на место.
– Фи. Низкий Шишкинский грубиян. Брысь в свою рожь.
– Я думал, мы куда-нибудь сходим. В парк там или на речку.
– Ха! Скоро придут великаны – мне нужно работать. Всё, кыш отсюда. Кыш-кыш!
– Ой-ой, не очень-то и хотелось. – Пробурчал Спицын, тяжело вставая. – Пойдём, пацан. Я не грубиян. Я хороший человек. Щас украду нам еды, каких-нибудь шмоток…
Дальнейший план Спицына Неизвестная не слышала – он медленно удалялся, приобняв мальчика за плечо. Неизвестная посмотрела на часы бурой башни Городской Думы. Без двух десять. Скоро появятся первые великаны. Неизвестная поправила перо на черной бархатной шляпке, засунула озябшие ладони в муфту и приосанилась. Через две минуты она вновь будет ослеплять великанов своей красотой, а они её – вспышками холодного света. Ею опять будут восхищаться. И проходить дальше… Уходить прочь, к другим, оставив её одну. Совершенно одну. Никто так и не преодолеет тысячу страшных, непонятных миров, чтобы стать частью её мира. Никто кроме…
– Эй! Ты!…Вы…! С сыном..! Шишкинскиииииий!
– Это не мой сын. – Ответил Спицын, не оборачиваясь. – Его мамашу вулкан убил. Вот я его и того… Забрал.
