Kitabı oku: «Укрощение дьявола», sayfa 4
–О, я не устаю удивляться тебе, – произнесла Сара, думая о себе.
–Пощади меня, сестра, – не без иронии взмолился Вельзевул. – Я хочу тишины и покоя. Не лезь ко мне. Эти твои выпады, а я и без того в дурном расположении духа, действуют мне на нервы. Не до того теперь, не до того.
–Мне скучно.
Тогда снова впадая в свой ироничный тон, Вельзевул сказал:
–Иди на кухню и что-нибудь приготовь.
–Хочешь на обед макароны с фрикадельками под томатным соусом.
–Ты целый день жаришь, варишь, тушишь, печешь. Зачем столько еды? Я ем мало. Ты же знаешь.
–Да, совсем как воробышек. Это мне в тебе нравится. Позволь в этой связи сделать одно замечание…
–Иди уже на кухню, -умоляющим голосом сказал Вельзевул. – Никакого терпения не хватит с тобой. Ты меня бесишь!
Лицо его снова стало серьезным.
–Мужчина, чтобы быть безупречным, должен обладать хорошими манерами. У тебя их нет, – недовольным тоном сказала Сара.
После этой сцены Сара утешилась тем, что разбила тарелку, а Вельзевул остаток дня вздыхал и молчал уныло.
Так проходили день за днем. Сара старалась не показывать виду, что увлечена Вельзевулом, она сразу поняла, что не может открыться ему в своих чувствах. В свою очередь Вельзевул вел себя по отношению к Саре весьма непринужденно. Он, разумеется, видел пока еще слабые попытки Сары вызвать его, так, между прочим, на откровенность, и, как и она, не показывал виду, что связывает эти попытки с тем, что у нее навязчивая идея. Почти все время, которое они проводили вместе, было занято разговорами. Мне показалось, что у Вельзевула был талант собеседника. Темы, которых они касались в часы доверительных бесед были разнообразны, а сами беседы весьма содержательны, стало быть, они не говорили о ничего не значащих вещах, которые обычно низводят разговор до банальности. Однако каким бы спокойным не был характер их отношений, нельзя было не заметить нарастающую напряженность чувств каждого.
7. Они шли в толпе по Бродвею, в теплых сумерках зимнего вечера. Странно, но большое количество людей на улице совсем не раздражало Вельзевула.
–Нью-Йорк – величайший город Земли, – говорил он, с тем только ему присущим воодушевлением, которое делало его возвышенным и в высшей степени оригинальным. – Лучшие в мире газеты и журналы, представляющие собой не только общественные трибуны, но и глубоко интеллектуальную позицию, высокая мода, превосходящая европейскую, непревзойденные по мастерству исполнительного искусства музыканты, первая в мире опера, лучший в мире балет, прославленные театры, музеи, включая самый значительный из всех – музей Метрополитен, легендарные концертные залы, из которых я больше всего люблю Карнеги-холл, грандиозный железнодорожный вокзал, лучший в мире городской парк, престижный университет, одна из лучших в мире библиотек, шедевры архитектуры, словом, все, что связано с красотой, успехом и богатством сосредоточено здесь. Этот монументальный город стал местом слияния истинного искусства и величия. За исключением Лос-Анжелеса ни один другой город в мире не оказал такого определяющего влияния на судьбы талантливых людей. Здесь торжествует талант, а бездарность умаляется в его тени. Нью-Йорк – средоточие многих значительных существований. В мире нет ничего более грандиозного, чем панорама ночного города, когда весь в огнях он отражается на воде. Я готов разрушить полмира, дабы сохранить в неприкосновенности этот поразительный вид. Помнишь рекламу Мальборо? Трое ковбоев сидят полукругом у костра в летней ночи, где-то в прериях. Один сидит, облокотившись на седло, другой, ворошит поленья и искры взлетая вверх, мерцают как звезды, третий, в задумчивости. Позади них видны силуэты лошадей. Вроде ничего особенного, но сколько магии во всем этом! Каким волшебством это достигнуто! Я люблю историю Америки времен Дикого Запада. Тогда людям все время приходилось что-то для себе открывать. Магия – это все. Мне жаль Оскара Уайльда и Пруста, у них не было того, что есть у меня.
–О чем ты?
–Я о том, что романтизм и его выразительность в современном искусстве движутся в сторону все большей пошлости, обобщений и упрощения. Во всех частях, составляющих цикл романов под общим названием «В поисках утраченного времени», каждая из которых по сути является самостоятельным произведением, говорится о поисках абсолюта. Пруст искал истину, чтобы возвыситься до служения совершенству. Но нашел ли он ее? Вот вопрос. Зачем искать доказательство того, что красота необходимость людей одиноких, которые хотят, но не могут отмыться от всякой скверны! Красота губит того, кто служит ей, но боится ответственности, кто не имея преимущества, боится быть запятнанным позором. Красота обладает могуществом, которое может быть повержено другой красотой. Но да будет известно тебе, что в мире торжествует посредственность! Есть три вида ничтожных людей; безобидное ничтожество, природу которого определяет слабость, полу-дурак, то есть, еще кое-что понимающий, но не способный понять очевидное и, наконец, упрямое ничтожество – безнадежный тип, ничего не желающий ни понимать, ни принимать. Вообще большинство людей имеют предрасположение к тому, чтобы быть неудачниками. Человек посредственный высмеивает того, кто лучше его, свои слабости он считает простительными, все его обидчики – негодяи, он хочет, чтобы ему верили, а все, что ему не по нраву, он требует считать неправильным, он благосклонен лишь к тем, кто потакает его собственным слабостям и заблуждениям, он настроен против всех, кто с ним не согласен, он всегда возражает и жалуется, чудесно приспособлен ко лжи и притворству, он всегда невиновен. Этот народ изгоняет из своей среды талант. Талантливые люди обычно созерцатели и мечтатели, голодные и нищие, они истинные ценители прекрасного. Чем ярче и уникальнее талант, тем требовательнее становится посредственность. Она ликует, взяв верх над талантом, она не ленится анатомировать его, она расточает свои силы в спекуляциях и расчетах, чтобы его унизить, доводит его до слез, злая из зависти, она исполнена честолюбия, она пьет и ест, не думая о том, что и она идет по скользкому пути, ведущему в бездну. И только дьявол может воздать должное желанию посредственности восторжествовать над благородством и великим талантом, который только ему и кажется совершенным. В красоте и молодости есть что-то от мота, который торопиться промотать свои сокровища. Какая радость любить такого мота!
Вельзевул умолк и только тогда Сара взглянула на него. Она поразилась тому, что в его сверхчеловеческой красоте было оправдание жестокости, превосходящую все, что в чувственности, воспламенившей его душу, которая при последних словах была в упоении, имелось столько изысканности и почти детской душевной чистоты, не требующей одобрения. Она поняла, что любит его, но не может быть счастлива самой любовью.
–Что с тобой? – спросил Вельзевул.
–Ничего, – отвечала она, лаская его взглядом.
–Я не думаю, что ты потрясена.
–А что же ты думаешь? – спросила она насмешливым тоном. Она смотрела на существо, которое ей покровительствовало и могло блистать в артистическом мире и была готова ради него душу отдать.
–Думаю, что нам надо пообедать.
–У меня нет ни одного слова для защиты посредственности, я и не собираюсь ее оправдывать. Слушая тебя, начинаешь понимать, что ты ненавидишь людей?
–Святой Бернард говорил, что человек всего лишь ничтожные испарения, мешок испражнений, пища червей и что его значение и жизнь без Христа – подобна облакам – развеивается. Вряд ли я могу ненавидеть людей, только за то, что они, игнорируя недоступную пониманию связь событий, живут мелкими заботами и бессмысленной суетой.
–А откуда твое богатство?
–Одних я разоряю, других заставляю платить, прибегнув к шантажу. Раньше я внушал старым женщинам указывать меня в завещании. Мне это приносило много денег. Недавно, Каддафи перевел на мой счет внушительную сумму.
–Почему?
–Я что-то сделал за него.
–Почему ты не выходишь на улицу днем?
–Мои глаза не выносят яркого света.
–Почему?
–Есть вещи, которые не могут служить темой для разговора. Тем более с тобой.
–Как ты, зная меня, можешь так говорить?
–Мои разочарования показали мне, как глупо доверять женщине. Ты не разочарована во мне?
–Что ты! Ты проявил великодушие, а это уже что-то! Я в большом долгу перед тобой с тех пор, как мы встретились. Помнишь, как это было? Ты пригласил меня к себе. Я хочу знать была ли тут причиной жалость?
–Скорее всего симпатия.
–Трудно поверить, что тебе симпатична женщина моего возраста.
–Иногда я приближаю к себе таких как ты, чтобы избавится от обвинения в том, что я растлеваю молодых.
–Но кто вообще может тебя обвинить в этом?
–Подумай хорошо.
–Ты Бога видел?
–Я с ним лично знаком. Если бы ты вдруг предстала перед ним, чтобы ты сказала в свое оправдание?
–Ну, я бы сказала, что я женщина с грустным прошлым, которая снискала себе в этой жизни расположение дьявола. В молодости я хотела всем нравится, быть кому-то нужной. Сейчас мне сорок пять, и я думаю только о себе.
–А чтобы ты сказала Богу про меня?
–Ну, что знаю в тебе хорошее и плохое, что ты прячешь за своим цинизмом доброе сердце.
–По-твоему я циник?
–Когда человек слишком много говорит о себе и мало о Боге, он начинает подвергать сомнению традиционные ценности и нравственные принципы. Это превращает его в циника.
–Но я не человек!
–Ты незабываемый, вот ты кто! Я не понимаю, как может Бог существовать вечно!
–Единственный путь понимания это – молитва.
– Ты способствовал распространению коммунизма?
–Должен признать, в том немалая моя заслуга.
–Ты симпатизировал коммунистам?
–Не больше, чем Рональд Рейган. А! Люди возвеличили Добро, но добро имеет разрушительные последствия. Зло – это все. Советы повсюду нагнетали напряжение, в отсталых странах они насаждали коммунистический режим, они спровоцировали много региональных войн. Люди против войн. Они не понимают, что война несет обновление миру.
–Но как же массовые смерти?
– А что об этом сказать? Я не буду тратить время на пустые разговоры.
–У тебя нет определенной политической позиции.
–Я далек от того, чтобы занять сторону одних с целью выступить против других. Политические партии, профсоюзы рабочих, братства, лиги, союзы создаются для защиты и власти. Это своего рода закрытые клубы, где решения принимаются узким кругом посвященных. В действительности они безразличны к жизни общества и озабочены только тем, чтобы сохранить свои привилегии. Простые люди презирают тех, кого считают избранными, но мало кто из их числа откажется стать членом закрытого клуба. Какова бы ни была суть и форма власти, могущество ее непостоянно, ценности относительны, а средства к ее упрочению всегда неизменны.
–У меня много вопросов. Теперь ты мне все разъяснишь.
–Я немного устал. Давай где-нибудь поедим и отдохнем.
Тут как раз они свернули за угол и пошли по менее оживленной улице. Шли молча, глядя вперед и по сторонам. Иногда их тела касались друг друга. С внутренним трепетом Сара смотрела на Вельзевула и видела, что только для него это не имело никакого значения. Он казался задумчивым, рассеянным.
–О чем ты думаешь? – спросил он.
–О том, что по этой улице идут два разных человека. Мужчина, еще молодой, очень привлекательный. И я, влюбленная в дьявола. Ах, Вельзевул! Сказать не можешь, но хоть бы раз показал, что нуждаешься во мне. Не можешь поцеловать, обнять, приласкать, скажи хоть доброе слово! – воскликнула Сара, едва владея собой.
Но как ему было не удивиться!
–Почему женщины легко соглашаются быть обманутыми.
8. Только исполненное страсти влечение могло экзальтировать Сару. Волшебной была встреча с Вельзевулом. Она черпала силу из романтических источников, главным образом из старых фильмов, поэтому ярко выраженный субъективизм имел именно эту направленность. Сама того не замечая, она стала кокетничать с дьяволом, которого считала непревзойденным интеллектуалом в теле красивого молодого мужчины. Каждая вещь в его доме свидетельствовала, что он довел свой изысканный вкус до самой высокой степени. Глубокие и яркие впечатления, полученные Сарой от встречи с ним, вдохновляли ее на служение культу дьявола и это при том, что она имела религиозное чувство. Она так этим увлеклась, что смотрела на себя, как на первую избранную смертную женщину, а такое проявление личного самоутверждения питалось мнимой симпатией Вельзевула. Она возомнила, что сделалась богиней темных сил и эта позиция, которую она себе сама определила, не казалась ей безумной в своей чрезмерности. Еще недавно она была несчастной и несвободной и тяготилась теми последствиями, которые возникали у нее в семье брата, особенно из-за его жены и которые привели к тому, что она стала испытывать раздражение и неприязнь к ним обоим и к отношениям внутри дома. Теперь же она жила с дьяволом. От него она взяла склонность к вечернему чаепитию и вкус к красивой жизни, а в доме Вельзевула красота репродуцировалась в материальных формах. Само собой Вельзевул ощущал физическое и духовное превосходство перед Сарой и этим частично объясняется та снисходительность, которую он проявлял по отношению к ней. К этому времени все попытки Сары вызвать его на откровенность были безуспешными: кое-что о нем она уже знала, причем с его же слов. Как и у всех у нее было самое общее представление о дьяволе, и как все, она считала его воплощением темных сил. Попутно замечу, что я сам никогда так не воспринимал его. Собственно говоря, давая оценку его оригинальности, следует сказать, что его не так уж просто понять – я все еще открываю в нем нечто новое и мне многое в нем нравится, даже при том, что наблюдая за его делами, у меня не сложилось впечатление, что их исполнитель – добрая душа. Удивляясь всему, Сара понимала, что не она первая обнаружила что он привержен к романтизму, а поскольку великая культура Америки пронизана романтикой, Вельзевул боготворил Голливуд, в фильмах которого люди часто изображались красивыми и благородными. И потом, красота в американских фильмах была в избытке, а это и на него производило сильное впечатление.
Разговор, который я привожу ниже имел место в конце января и требовал от обоих душевных излияний. Он как бы показывает, что Сара цеплялась за любую возможность, чтобы продлить свое пребывание в доме Вельзевула. Очень уж она не хотела возвращаться туда, откуда пришла.
–Ах, Вельзевул, будь добр ко мне, – с мягким упреком сказала Сара.
–Ты живешь, как сама того желаешь. Сколько раз тебе говорить! Чего тебе не хватает? – спокойным голосом сказал он, и с последней фразой стал смотреть в окно.
–Мне кажется, в отношении некоторых вещей мы понимаем друг друга очень хорошо.
–Я дам тебе время, и ты увидишь, что я почти во всем с тобой не согласен.
–Помнишь, ты обещал, что будешь снисходителен ко мне.
–Помню.
–Но ты как раз этого и не делаешь.
–О чем ты?
–Не заставляй меня думать, что месяц, который мы провели вместе, был для меня потерянным временем.
–Очередная сцена! Это так по-женски добиваться своего с помощью упреков и слез.
–Но ты не воспринимаешь меня как женщину. Хорошо. Я хочу уподобиться пчелке, которая собирает свой мед.
–Для пчелки ты слишком ленива.
–Ты находишь столько удовольствия в насмешках!
–Да потому, что ты больше походишь на корову, чем на пчелку.
–Удивляюсь, что ты не поставил меня на место старой коровы.
–Это один из тех редких случаев, когда я сознательно проявил учтивость.
–Я устала от нелепой серьезности твоего показного равнодушия! Твоя игра меня утомила. Не любовница, не подруга, не сообщница… Кто я тебе? А хочешь я буду твоей сестрой по духу? У меня много общего с тобой.
–Если бы ты родилась с хвостом и копытами, тогда бы ты состояла в свойстве со мной.
–Почему ты такой непримиримый?
–Именно! Я раб злой силы, для которой полагаю создан.
–Но твой тонкий вкус, врожденное понимание красоты, универсальный ум, меланхолический пессимизм. В тебе масса обаяния, ты умен, занятен, оригинален. Знаешь, кажется мне, что своей мнимой фригидностью ты дразнишь меня.
–Я женоненавистник. Я бесчувственный, бездушный, упрямый.
–Да, конечно, но также великодушный, изысканный, взыскательный. Тут есть противоречие. Я тебе еще не все сказала. Ты боишься любви, потому что она поглотит всю ту злобу, на которую ты способен, а без нее ты ничто. Сделай над собой усилие и признайся, что ты томишься по женской ласке, что тебе не достает ее участия и руководства.
–Ого. Даже в минуту полнейшего умопомешательства я не мог бы представить себе ничего ужаснее женской власти. Говоря, между нами, Сара, живя с тобой в одном доме мне приходится многое терпеть.
–У меня опускаются руки, когда ты такой! Я обиделась.
–Вот как! Что же мне остается раз я не могу избавиться от тебя, и выносить тебя я тоже не могу.
–Говори, что хочешь, унижай, смейся надо мной, только этим ты ничего не добьешься. Ты принял мальчишеское решение сделать вид, будто не увлечен мною.
–Это никак не проявляется.
–Ах, Вельзевул, я схожу с ума!
–Сейчас и я близок к этому, – промолвил Вельзевул и умолк.
–Вот что… пойду-ка я принесу тебе и себе кофе.
Вот уже и месяц прошел, как Вельзевул и Сара стали жить вместе. Но что, собственно, представляет собой союз двух людей, когда в их отношениях нет ничего определенного? Что тут сказать. А то еще можно сказать, что все это время они держались особняком и до сих пор об этом они не обмолвились и словом. Следует отметить, что во взглядах Вельзевула особенного благочестия не было; независимый, своенравный он полагал, что их отношения носят самый невинных характер и ни к чему не обязывают. Со стороны Сары были робкие уловки сблизиться (несмотря на все препятствия, она тратила силы и время в тщетных попытках добиться его благосклонности), но Вельзевул, всегда занятый своими делами, не замечал, а может и не придавал большого значения стремлению Сары должным образом осуществить своеобразную женскую опеку над ним. Если подумать немного, в этом нет ничего удивительного. Вообще он мало и неохотно говорил о себе, тем не менее мы уже получили исчерпывающее представление о нем, чего, однако не скажешь о Саре, которая, как вы знаете, была влюблена в красивого и умного мужчину. В нем она видела больше благородства, чем в любом человеке, которого она знала лично. Она восхищалась Вельзевулом и старалась думать, что встречи с дьяволом, как бы вообще не было. Хотя для нее было много лестного в том, что ей покровительствует сам дьявол.
9. Как-то вечером они вышли на террасу подышать свежим воздухом. Обычно они выходили ночью, однако на этот раз вышли до того, как стемнело. У Вельзевула было еще много что рассказать про себя, а у Сары к нему было немало вопросов. Больше других ее занимал один, противный ее здравому смыслу он раздирал душу.
–Тебя возраст не угнетает? – спросила она, кутаясь в меховую накидку.
–Почему ты спрашиваешь? – осведомился он с таким видом, будто любопытство Сары не возымело на него ни малейшего действия.
–Только не подумай, что я посягаю на твою тайну.
Вся эта показная сторона, впрочем, мало ей помогла. Последовал вопросительный взгляд в сторону Сары. Тот, кто хочет обмануть дьявола будет сам обманут – замечание это в пояснениях не нуждается. И пусть это послужит введением к дальнейшему.
–Как-то так получилось, что я не могу спокойно спать, зная о физической невозможности моей причастности к бессмертию, – не без упрека сказала Сара. Понимая, что эти слова не объемлют всех ее чувств, к тому, что было сказано, она добавила:
–А все из-за того, что ты так бессовестно молод!
Вельзевул вдохнул глубоко и выдохнул холодный воздух, при этом взгляд его терялся где-то в ночи. Он был серьезен и неподвижен, опять вздохнул, перед тем как ответить, потом перевел взгляд на Сару и спокойно сказал:
–Пять тысяч лет назад я рожден был в шторм на дне моря.
Как нетрудно себе представить, сей поэтический пассаж впечатлил Сару, я бы сказал даже – поверг ее в изумление. Слова были волшебными. Их стоит цитировать. Бывает, что от полноты чувств мы теряемся и не знаем, что ответить. Именно это и случилось с Сарой. Она помолчала немного, потом махнула рукой и бросила:
–Все равно я тебе не верю.
Тут наш пиитический дьявол, удивлявший Сару не только отменным чувством юмора, но и, ей-богу, своей человечностью, которая время от времени доводила ее до раздражения, предался размышлениям самозабвенно, как если бы величайшей заботой его было распространение безошибочных суждений.
–Существует общепринятая точка зрения, что понятие стремительности жизни более соотносится с возрастом человека, нежели с его темпераментом, а единственным чувством, которое воодушевляет его душу является увлеченность. Мое чувство жизни связано с возрастающим числом впечатлений, я воспоминания черпаю как будто из бездны. Оттуда и возникает то, что Гейне назвал «усталостью духа». Вот так. Ну, а теперь разойдемся по своим комнатам. Хочу немного почитать.
–Что читаешь?
–«Два года простым матросом», – ответил он.
–О море?
–Да. Это великая книга, лучшая среди книг, написанных о море. Ее написал американский юрист Ричард Дана в 1840 году. Он описал свое плавание из Бостона в Калифорнию и обратно.
Вельзевул ушел к себе, а Сара какое-то время еще оставалась на террасе. Она смотрела на звезды и думала о нем. Есть ряд соображений, с убеждающей силой раскрывающих его индивидуальность, дьявольская природа которой почти не наблюдалась, и, хотя Сара была пристрастна, она правильно думала о Вельзевуле, как о человеке мечтательного склада, не любящего стеснять себя условностями. Более того, здесь он был не один, – Сара тоже с условностями не считалась. С момента их встречи, а вместе они были уже скоро месяц, личность Вельзевула не утратила для нее ни капли своего очарования – поражало, как много в нем необычного. Даже в теле человека он выделялся среди смертных, чрезвычайное большинство которых даже не считает нужным скрывать свое ничтожество или как-то оправдывать бездарность, которая оставалась в силе до их последнего дня. Слушая его, она понимала какие он обнаруживает незаурядные способности в кознях и лукавстве, и как много дел ждут его в грядущие годы – времени на жизнь у нее оставалось мало, тогда как у него впереди – целая вечность. Там, где у людей что-то кончалось, у него как раз обычно все и начиналось. Ко всему прочему внимательно наблюдая за Вельзевулом она все больше хотела узнать, где находится неиссякаемый источник обновления, из которого черпает он силу. Надежда, что источник вечной молодости находится где-то рядом приятно будоражила сознание Сары. Подумать только! Вот какие мысли бродили в голове у нее. Опять же искушение вернуть себе молодость стало уже больше, чем просто желание, это уже навязчивая идея, а побудительной силой было увлечь собой дьявола. Вельзевул искал общения с ней, был изыскан в обхождении и это доставляло ей радость. При всем том одно только беспокоило Сару – за все время он так и не дал повода с ним сблизиться. Из всего этого явствует, что она стара для него. Дело не в том, что он бесчувственный, а в том, что у нее нет тонкой талии и чистой кожи. За их отсутствием, все что она может, это бросать на Вельзевула томные взгляды, в чем она и успела. Нельзя сказать, что она носит грузное и бесформенное тело, однако, ей все-таки сорок пять, а в таком возрасте тело уже не свежее потеряло свои округлости и совсем мало надежды, что кто-то пленится им. Да, старость смеется ей прямо в лицо. И впрямь, если она помолодеет хотя бы на двадцать лет, тогда возраст уже не будет для нее препятствием, а пока она стара и непривлекательна, соблазнить дьявола не было никакой возможности. Неужели она может перевоплотиться в себя молодую? Такие вещи еще не случались, во всяком случае, до нее. И потом, не она ли Сара Гуд, истинная американка, ведь уже одного этого достаточно, чтобы она обрекла себя на то, чтобы всегда и везде гордо защищать честь своего флага. Так! Тут она обратила взор небу и проговорила: «Господи, вмешайся ты в это дело».
9. Днем позже беседуя за чаем, Сара вдруг сказала:
–Дай мне почувствовать себя снова молодой.
–Что?
–Я уже говорила, что, задумываясь о будущей жизни, я не вижу себя в ней старой женщиной. Меня тошнит от ограниченности и бессмысленности своего возраста. Скажи, как произойдет мое преображение?
–Совсем недолго ты будешь пребывать в каком-то трансе. Но это не погружение в прошлое, что-то вроде сна, с той лишь разницей, что отдых будет замещен биологической метаморфозой.
–Что ты знаешь о жизни?
–Жизнь – это неиссякаемый поток чувственных проявлений.
–«Бога ради, говори по-человечески».
–А, Фальстафа цитируешь.
–Я вспоминаю какой счастливой была и мне очень, очень грустно оттого, что я такой уже не буду. Жизнь имеет цену лишь тогда, когда ты молод, здоров и полон собой. Мне сорок пять, и я не могу освободиться от мысли, что жизнь моя с каждым днем убывает. Вот бы вернуть молодость! Я хочу знать, можно или нет сделать это.
–Ты находишься в доме дьявола, где стоит только пожелать – и все исполнится.
–Я отчаянно хочу быть молодой.
–Что же ты мне раньше этого не сказала?
–Не решалась начать этот разговор. И вот теперь, устав вертеться вокруг да около, я наконец обрела смелость и говорю. Эй, скажи, а молодой, я тебе понравлюсь больше?
–Сара, ты скромная и умная женщина. Именно эти два достоинства побудили меня взять тебя к себе. Ты не перестанешь мне нравиться пока будешь оставаться такой.
–Но если я буду молодой и привлекательной, какой раньше была с густыми вьющимися локонами и пламенным сердцем, то, быть может, ты проявишь свое хорошее отношение ко мне и в другом направлении.
–Надо тебе сказать, что я немного противлюсь этому твоему желанию.
–А почему? – Сара была в полном недоумении.
–Да потому что это убьет тебя.
–Какого черта! Ничего не понимаю. Решил меня отговорить? Не ты ли обещал исполнить любое желание? Есть кто-нибудь, кому я могла бы пожаловаться на тебя? – не отступала Сара.
–О, ты можешь жаловаться мне на меня самого.
–А-а. Это тоже самое, что лить воду в море.
Вельзевул оценил ее остроумие коротким смехом – разговор принял теперь комический оборот. Устремив на Сару пристальный взгляд и заметно повеселев, он не мог удержаться от мысли, что она обладает изрядным умом, способностью рассуждать и большой самостоятельностью. Сам он был в этот вечер сдержанным и замечательно спокойным, хотя в другое время проявлял бурную жизнедеятельность. Иной раз он был таким стремительным и в высшей степени непоследовательным, что Саре, уже готовой к такому впечатлению, приходилось думать, что у него гуляет ветер в голове.
–Есть о чем беспокоиться? – спросил Вельзевул, видя, что впечатлительная Сара не только обескуражена, но и подавлена. Тем не менее она упиралась локтями в стол и была готова начать нападение.
–Нет, так дело не пойдет. Ты забыл все, что мы обещали друг другу? У меня есть еще два желания, второе ты уже знаешь.
–Пойми меня, я ведь не только о тебе беспокоюсь.
–Совести, что ли, у тебя нет над старой женщиной измываться? – отпарировала Сара.
–Не делай этого, прошу тебя, поверь мне, не к добру это, – сказал Вельзевул, сбитый с толку ее настойчивостью. – Посмотри на себя в зеркало. Ты очень обаятельная женщина для своего возраста.
–Ты сам на себя лучше погляди, юноша, – возмутилась Сара. – Твоя молодость – мне упрек. Тебе так лучше?
–А ты себе представь, Сара, что случится, если ты это сделаешь. Как, по-твоему, будет ли рад этой непостижимой перемене твой брат, а стоит жене его увидеть тебя такой молодой, как она сразу согласится с ним, что ты у них в родне не числишься. Тяжело тебе будет.
– К черту их! Сделай меня моложе на двадцать лет и сам увидишь, какое ты доставил мне счастье. Я иду на это, говорю тебе, ради того только, чтобы с ними разделаться. Не долго им спокойно спать осталось. Когда вернусь, то выброшу их чемоданы в окно.
–А я так думаю, что они выгонят тебя из дома. И скоро.
–Это меня-то выгонят? – взвизгнула Сара. – Будь уверен, они за все получат. Сделай меня молодой, чего в этом плохого?
–Хорошо. Только я не собираюсь жить и стареть вместе с тобой. А другие желания есть? Я из любопытства спрашиваю.
– Конечно. Еще я хочу увидеть Космос.
–У вас есть НАСА и «Нэшнл Джиографик». Смотри сколько хочешь.
–Ты знаешь все тайны мироздания?
–Никто не знает. Но мне известно кое-что сверх того, что знают люди.
–Я хотела бы увидеть Вселенную своими глазами.
–И увидишь только бесконечную пустоту. Вселенную нельзя увидеть, но можно услышать.
–Как это?
–Барбра Стрейзанд, Л. Прайс, Д. Дурбин, М. Джексон, Эдит Пиаф, М. Ланца, Андреа Бочелли – это голоса Вселенной. Слушая их, ты как-бы открываешь портал гиперпространства.
–Знаешь, что я думаю. Ты любишь красивые вещи, герань, фиалки, музыку не потому только, что обладаешь тонкостью чувств, кроме этого, мне так кажется, ты ощущаешь свою сверхъестественную природу. Ты цветок Небытия.
–Давай сделаем это сейчас.
–Прямо сейчас? Я очень волнуюсь.
Вельзевул налил немного мятной водки в стакан, добавил лед и передал его Саре.
–Выпей. Это сразу тебя успокоит.
Сара выпила водку до последней капли, минуту-другую сидела, приложив указательный палец к губам, затем посмотрела на Вельзевула и спросила:
–Ты не устал жить?
–Для меня в жизни есть много хорошего. И потом, это, наверное, самое главное, я не ощущаю бремя плоти, поэтому мне незнакомо чувство безысходности. Жизнь есть медленное умирание. Лекарства от смерти нет. Дряхлеющий человек упрямо цепляется за жизнь, он хочет, чтобы она продолжалась, хотя обессиленное тело старых людей не способно к новым наслаждениям. Почему? Отвратительная прелесть их упрямства заключается в сладострастном упоении земными благами и, конечно же, их привязанности к земным воспоминаниям.
–Что ты говоришь тому, кого собираешься увести за собой в чистилище?
–Обычно я говорю: смирись, насмешник несчастный. Пришел черед расплачиваться за все.
–Ну, мне ты этого не скажешь.
–Это еще почему?
–Да потому, что в этой жизни я за все заплатила. Не веришь?
–Кто бы поверил! – усмехнулся Вельзевул.
–Хочу быть молодой! Чтоб ни одной морщинки на лице не было! Так будь другом, исполни мое втрое желание. Но у меня есть один вопрос: я буду спать, пока мое тело будет меняться?
–Да. Но в состоянии твоем наступит такое ухудшение, что мне придется дежурить у тебя ночью. Нужно следить за твоим дыханием, щупать пульс, остальное уже тебя не касается.
–Только ты не сиди возле меня больше трех минут.
–Так и будет. А ты крещеная?
–Я американская еврейка.
