Kitabı oku: «Южные помидоры. Рассказы о доме с синей дверью и черешневом компоте», sayfa 2

Я, моя мама и бабушка

Три женщины родились мартом, июлем и сентябрем. Жили под одной крышей, любили друг друга, ссорились, но неизменно находили прощение еще до обеда. Ни в чем между собой не похожие, забывшие про отличия и объединенные одной историей, три поколения моей семьи – я, моя мама и бабушка.

Летом мы несли повинность у мясорубки, прикрученной к круглому деревянному столу, проворачивали через ее нутро помидоры. Осенью срезали виноград и жгли костры, зиму не ждали и не надеялись на ее приход. Немного боялись весны, с ее южными ветрами и несомненными переменами.

По особым случаям пекли вафли. Сворачивали в трубочки тонкие хрустящие листы, а вечерами разогревали кофе и под глухое ворчание телевизора вели неспешные разговоры.

Можно я еще немного вам о нас расскажу?

Мама

Мама громко смеется. У нее звонкий, чеканящий поздравления стихами, голос пионервожатой. Если бы ей дали отряд, она могла бы им руководить. Отправляла бы людей с утренней зарядки на завтрак и дальше сразу на обед, лучше без перерывов, потому что регулярное питание – это залог приемлемого размера щек в частности и всего достоинства целиком.

У мамы аккуратная подвижная голова, как у редкой птички, и взгляд, который всегда чем-то заинтересован. Лучше не попадаться ей на глаза, если вы не успели запомнить, что сегодня ели, потому что, очевидно, снова доводите себя диетами до изнеможения, что и «память уже не работает».

Мама смешно растопыривает пальцы и вытягивает вперед руки, чтобы посмотреть, каким получился новый маникюр. Щурится, но не носит очки, иногда примеряет бабушкины, «просто из интереса».

У мамы крошечный 36-й размер ноги. И она переживает за мое будущее с тринадцати лет, когда «нога пошла в отца» и выросла до 40-го. Однажды, чтобы не очень расстраивать маму, мы с ногами на всякий случай перестали расти, так и оставшись на полпути между родителями.

Мама никогда не мельчит: салаты режет крупно, с соседями разговаривает наотмашь, меня любит невыносимо (но только если я убираю волосы с лица и «вот так вот хорошо закалываю, чтобы лоб было видно»).

Мама всегда хвалит мои ключицы, даже в те периоды, когда я питаюсь усерднее положенного и тонкие косточки у плечей перестают быть видны. При встрече, особенно после долгой разлуки, она меня долго ощупывает на предмет изменений, проверяет родинки на лице, придирчиво осматривает волосы и почти всегда остается недовольна увиденным – не подводит один только нос, он хранит маме верность и всегда остается тем же, каким она его запомнила в прошлый раз.

Мама, и это у меня от нее, всей еде в мире предпочитает шоколадные конфеты, можно, конечно, и торт, но вы сами понимаете, что особенно хорошо, если все вместе.

Мама густо красит брови, любит помаду цвета молодой моркови и тени, которые подчеркивают ее светлые глаза. Она хорошо печет бисквиты, любит семейные праздники и красивые платья, но так редко наряжается без повода.

У мамы неприлично тонкая талия, уже взрослой я примеряю ее юбки и сарафаны, те, что сохранились со времен, когда меня еще не было, – ничего из них на мне не застегивается, но я стремлюсь.

Мама любит историю и литературу, громко плачет, закрывая полотенце лицом, когда читает мои рассказы. Часто спорит с бабушкой – как правило, все их споры о доме и обо мне.

Бабушка

– У меня за тебя душа болит. Ты поела?

Бабушка сильнее мамы переживает о моем рационе. Сама, оставаясь прохладна к сладкому, уважает только хрупкую стеклянную карамель. Иногда покупает засахаренный мармелад, в прозрачных кульках, и хранит его на дверце холодильника, рядом с сиропами и другими лекарствами. Мармелад, как и «барбарыски», сладостями не считаются, потому что они «кыслинки».

Самым главным из всех компотов считает черешневый. Бабушка закатывает банки сначала ранней белой, а затем, когда приходит время, под крышки попадает тяжелая красная черешня. Такой компот нельзя открывать до зимы. Детям в нашей семье редко в чем-то отказывают, но эти домашние заготовки так и остаются непобежденными. Холодные банки с конца лета и до начала зимы растят на своих крышках невесомые пыльные шапки в самой глубине прохладного погреба и одним своим присутствием обещают хорошую зиму.

Бабушка разговаривает негромко и очень тепло смеется, зато шумно удивляется, вскидывая брови! В этом ее удивлении участвует все лицо – глаза округляются, губы складываются в трубочку, а из-под платка обязательно выбивается прядь волос, очевидно, чтобы узнать, что же случилось?!

Бабушка смотрит фильмы и сериалы про любовь, но не верит в придуманные истории. А когда я говорю, что это вымышленный сценарий и такого никогда не случалось, спокойно объясняет, что мир большой и мы всего знать не можем.

Часто, теплыми вечерами, она выходит посидеть на скамейке со своими подругами, но быстро возвращается, каждый раз сообщая, что они все старые и с ними не о чем говорить. Бабушке скоро будет 80 лет.

Когда я покупаю новые вещи, то по дороге из магазина в мой шкаф они проходят бабушкину таможню. Во многих она сомневается и, рассматривая, приговаривает: «Вот жинсы у дырках, ну, их точно кто-то носил! А какие ботинки красивые, большие, жаб пойдешь у огороде давить!» Бабушка любит, чтобы я носила платья, и я часто для нее наряжаюсь.

Я

Я ребенок, который должен хорошо есть. А ведь долг превыше всего, и я ем, не упуская ни единой возможности. Дома завтракаю котлетами и бутербродами с колбасой, пью чай, вылавливая беспокойную заварку из большой кружки, обедаю жареной картошкой и снова котлетами, оставшимися с завтрака, летом получаю абрикосовые пироги, а зимой тот самый компот. Ба считает, что как внучка я состоялась, по аппетиту нареканий нет.

У меня большая голова, тоже в папу. Мы с ним оба лохматые и с носами, вот только мой нос немного с акцентом – смотришь на него, и хочется пританцовывать, а папин ничего такой, без всяких танцев. Мама иногда дразнится, что я папина дочка, но мы и правда есть друг у друга, и это важно.

Раньше я умела хорошо рисовать, но не умела готовить, теперь все наоборот. Аппетит же сохранился без особенных изменений.

Я люблю, когда идет дождь.

Не люблю, когда идет дождь.

Иногда я забываю, сколько мне лет, и тогда звоню своей подруге, у нее очень хорошая память. На праздники на меня надевают банты и вручают букеты для учителей, и тогда мне кажется, что меня украшают, как призовую лошадку – лентами и цветами.

Мне нравится примерять мамины украшения, надевать много-много колец на пальцы и рассматривать их, повторяя за ней, вспоминая, как она вытягивает руки подальше от лица.

Я не хочу идти на дни рождения других детей, если мне очень нравится подарок, который мама купила для именинника, а его нужно отдать. Слово «подарить» здесь неуместно.

В детстве я всегда дружу с мальчишками: с ними можно подраться, поиграть в «казаки-разбойники», и они учат меня плавить свинец и заливать его в разные формочки, чтобы оставались фигурки на память.

Я не умею ездить на велосипеде, кататься на роликах и коньках. Потом, когда уже взрослыми мы отправимся с Н. на каток, я буду постоянно падать и кричать, что зато я плаваю хорошо!

* * *

Я пишу это, и кажется, что сегодня почти ничего не изменилось, разве что помидоры теперь вертятся по механической воле блендера и живем мы с мамой и бабушкой в несовпадающих городах. Ежедневно ведем длинные телефонные разговоры, словно за ночь что-то могло измениться, варим супы и каши каждая на своей кухне и иногда предаемся воспоминаниям.

А хорошо бы быть рядом, проснуться и спросить о том, как спалось, кто снился и кто тревожил сон. Затем собраться вместе за одним столом, словно не существует между нами бессмысленных километров, вспомнить старые проверенные рецепты и отыскать новые. В выходные обязательно поставить тесто, утром любого дня снова испечь вафли, а вечером приготовить несложный ужин, чтобы просто посидеть рядом, узнать, как прошел день.

Платье

В 45-м году моя бабушка выжила. У нее остались мама и папа, взрослая сестра, старший и младший братья. Не стало только самого большого – Паши: он ушел на фронт, чтобы маленькая Лидочка, моя Ба, могла отметить свой восьмой день рождения.

Подарков не было. Праздника тоже. Никто не готовился и не наряжался, не заворачивал в бумагу сокровища, не говорил долгих речей. Было нечем, не во что и нечего. Семья собиралась за столом, ела простой ужин или обед из того, что удавалось вырастить, и на этом все – торжества никто особо не ждал.

Но в распоряжении у детей была осень – с яблоками из соседского двора, с тыквами и сладкой «кабашной» кашей, с поспевающими орехами и последним солнцем, которое готовилось к зиме.

Зимы не боялись – встречали ее на печи с горячим чаем, поглубже завернувшись в лохматые шерстяные платки. Бабушка рассказывала, что их маленький дом заметало почти полностью, и ее отец, раскапывая снег, рыл длинные тоннели от входной двери до калитки и протоптанной дороги. Зимней одежды у детей не было – ее негде было достать, не на что было купить. Но у бабушки, у ее сестры и братьев было детство, и они, не вспоминая о холоде, каждый день выбегали на улицу потрогать снег, чтобы потом снова спрятаться на печи и отогревать ледяные ладони и лица.

Весной оттаивал небольшой ручей, дети отправлялись к нему ловить лягушек и бояться змей. Вниз по берегу была река, там водились и попадались на крючок жирные караси, а ближе к лету можно было купаться и делать свистки из листьев и стебельков камыша.

А потом снова наступала осень и школа. Из всех детей училась только старшая Надя, она была умницей и красавицей, надеждой семьи. Ее не баловали, но все же водили к портной, и та, измеряя тонкой полоской сантиметровой ленты всю бабушкину сестру целиком, делала важные заметки в потрепанной тетради. Наде шили новые платья. Не много и не часто – так, чтобы было в чем пойти на занятия, но эти платья выкраивали из больших рулонов ткани, к ним пришивали гладкие блестящие пуговички, а к некоторым еще полагался и пояс.

Когда платья становились Наде малы, их отдавали маленькой хрупкой Лидочке, немного перекраивали, ушивали – новых платьев у нее не было никогда. Бабушка очень любила свою сестру и во всем хотела быть на нее похожей, ничему не завидовала, а оставаясь одна, осторожно мечтала, что и ей когда-нибудь купят тонкий легкий сарафан или даже самое настоящее платье. Простое, ситцевое, в мелкий частый цветочек, можно еще и с белым воротничком.

Лидочка подрастала, а вместе с ней росла и ее мечта. Став самостоятельной и взрослой, но сохранив всю свою хрупкость, она собрала вещи и отправилась искать работу, далеко от дома, ближе к городу. Она всегда знала, на что потратит первые заработанные деньги: часть обязательно отправит родителям, немного оставит себе на повседневные хлопоты и нужды, а еще непременно сходит к портной, чтобы та закрутила ее швейной лентой, записала все окружности и полуобхваты и заставила выбирать пуговички к воротнику.

И действительно, все случилось, все удалось. Это был самый первый раз, когда мечта ребенка, желающего только новое платье, чтобы пойти учиться, сбылась. И пусть школа осталась далеко позади, но платья вот они – висят на плечиках, зацепившись за дверной косяк, и даже не одно, а целых два. И все как она загадывала.

Эти платья бабушка берегла, тем же вечером убрала в шкаф и только иногда доставала, чтобы на них посмотреть. Моя Лидочка, она даже не смела их носить.

В один из дней, переложив платья бумагой и перевязав свои покупки тугим шпагатом, она отправилась домой навестить родителей, луг и небольшой ручей, который уже оправился от зимы.

Ситцевые сокровища решено было сохранить дома, спрятать на глубокой полке и оставить дожидаться подходящего дня. Когда пришло время возвращаться к работе, к городской суете и прочим трудностям, она получила от своей мамы домашней еды в дорогу и ворох наставлений, которых хватило бы до следующего ее приезда. С легким сердцем и тяжелыми сумками, моя Лидочка отправилась обратно, зная, что мечта сбылась и важный день для платьев тоже скоро наступит.

Моя бабушка всегда много работала, до самой старости, до самого последнего дня, работала и точно знала, ради чего. И тогда, когда ее темные волосы заплетались в длинные косы, руки были полны сил, а характер – решимости, она трудилась усерднее всего, ни на минуту не забывая о ситцевых платьях. Они стали подарком на все прошедшие и забытые дни рождения, стали символом чего-то большего, настоящего – они обещали другую жизнь, давали надежду, что все может сбыться. Что даже маленькая девочка, которая не ходит в школу, потому что у нее нет пальто и ботинок, обязательно вырастет и все сможет.

В следующий раз, когда представилась возможность вернуться домой – к парному молоку, к любимой с детства кукурузной каше и карасям с переливчатой чешуей из всем уже знакомого ручья, Лидочка была счастлива уже только тем, что скоро придет автобус и ее будет ждать дорога.