Kitabı oku: «Красные Орлы», sayfa 10
После завтрака Машуля проводила родителей, помахала им в след и пошла домой, решать задачи. Точнее, одну задачу. Она дичайшим образом сердилась сейчас на Волохова, не хотела его видеть и думала над тем, уезжать ей или нет. Деревень много! Вон в Зяблики возьмут работать. А с этим моральным уродом (это она о Мишке) она не желала находиться в одном селе!
Но было и «но». Машке очень нравилось в Орлах…как ни странно. Она вспоминала разговор с Олегом Верещагиным и понимала, что согласна с его суждениями по всем пунктам. Здесь – дело. Настоящее, нужное и очень важное. А у Машки тут куча нерешенных задач и одна из них проклятущая полуавтоматическая линия. Вроде заработала она поначалу, а потом встала. Машка упрямо возилась с установкой, понимая, что есть конфликт оборудования и программного обеспечения. А в чем он, уразуметь не могла.
Не в Машкином характере бросать начатое. Она сколотила банду коммунальщиков – Мазур, Гусанов и близняхи. Уже получила на складе стройматериалы, чтобы отделать домишко, в котором должна располагаться коммунальная служба населенного пункта. И что? Бросить все? Ага, щаз. Тут и с водопроводом беда – на Речной горячая вода с перебоями. И у нового моста надо перила выставить. И свиноферма еще не оборудована. И еще масса таких вот мелких и крупных проблем, которые нужно было решить. Уже не говоря о документации, которую ей, как главному инженеру, необходимо рассортировать, описать и заархивировать.
Но заявление об увольнении написать очень хотелось. А еще больше хотелось швырнуть его в лицо уроду Волохову и залпануть по нему напоследок. Абсолютно нормальная реакция, верно? Но Машка не была истеричкой, исключая непонятные проявления при стычках с Волоховым, потому и решала для себя – где ей быть?
Решала целый день. Он был последним выходным в череде майских праздников: завтра уж на работу идти. А вот с чем идти, с заявлением или наглой рожей? Машка честно пряталась ото всех до конца дня, даже в магазинку не бегала. Легла спать рано, проснулась, соответственно, тоже рано.
Волохов не прятался. Он ходил по Орлам в надежде встретить Занозу и понять, что у той на уме. Впрочем, догадывался, что завтра утром ему на стол ляжет заявление об уходе, и только он и видел московскую фифу. Бродил Мишаня по селу и составлял планы. Как удержать? Как погасить конфликт? Как унять ее обиду? Как обнять, поцеловать? Тьфу, не о том… Как показать Занозе, что он прав?! Да, оскорбил и нагрубил! Но прав был и стоял на своем! Сдаваться не желал. Ну, Мишка же…Что? Характер такой.
Помаялись немного мультяшки, поразмыслили, день прошел и наступил следующий, рабочий.
«Утресь» Машка подскочила бодро, приняла душ, позавтракала. Накрутила себя снова насчет поганого Волохова и написала заявление об уходе. Сжала листок в кулачишке и пошла в администрацию. Хлопнула калиткой своей, распугав воробьев, и застыла «посередь» Свияжской.
Черединцевы в виде мужской составляющей, бодро переругивались на своем дворе. Дед Самбрера выводил Петручу и запрягал в тележку. Петухова жена громко будила семейство, приглашая к завтраку. Еленкина мама уже вешала белье на веревки. Машка стояла, смотрела на все это и понимала – блин, родное. Мое! Не хочу никуда! И фиг ему, Волохову, а не заявление об уходе! Скомкала листок, сунула в карман и пошла на разборки с боссом.
– Можно? – Машка нарисовалась на пороге кабинета, и Волохов сразу подобрался, даже сгруппировался. – Я минут десять займу.
– Заходи. Дверь прикрой, – Мишаня готов был к боям и крику, а этого и не произошло вовсе.
– Как скажешь, – прикрыла дверь и выдала, будто по писанному. – Я благодарна тебе за вчерашнее внушение. Я никуда не поехала и чувствую в себе силы продолжать в том же духе. На этом я закрываю все разговоры и планы насчет личной причины. Ничего такого больше между нами не будет. Ни личных бесед, ни приятельских отношений. Все только в рамках работы. Я не виню тебя за то, что ты имеешь на мой счет подобное мнение, но и не хочу водить дружбу с человеком, который ценит меня меньше, чем плевок под ногами. Я жалею, что доверилась тебе, но, в то же время, ты мне и помог. Теперь по работе – я не могу наладить линию пока. По срокам сориентировать тоже не могу. Это большая проблема и я готова к твоим выговорам. Я буду работать с ней до тех пор, пока все не будет налажено. Затем в планах водопровод на Речной. Это по крупному. Есть мелкие задачи и их я планирую решать в рабочем порядке. Как только будет готово помещение для коммунальной службы, я перенесу свой рабочий кабинет туда. Я не хочу сидеть с тобой нос к носу. Чем меньше мы будем видеться, тем лучше.
И стоит, смотрит. Волохов чудовищно обрадовался ее решению остаться в Орлах, но все остальное было реальной «шляпой», жуткой и неприятной. Если она переедет из администрации, то он совсем видеть ее перестанет. Вот эту его мысль и подтвердила Машка, продолжив свою речь:
– По поводу договора о еде скажу сразу, выполнить не смогу. Если есть нужда, вычитай средства из моей зарплаты на свой харч. Домой ко мне не лезь, не пущу. Придешь ты, уйду я. Имей в виду, что я тебя терпеть не могу, собственно, как и ты меня. На работе это не отразится, а возможно, будет подмогой. Критика всегда помогала мне мобилизовать собственные ресурсы. Я, в свою очередь, обещаю, не поднимать на тебя голос, да и вообще, не слушать. Разумеется, кроме тех моментов, когда разговор идет о моих непосредственных обязанностях. Если есть возражения, я слушаю.
Волохов при всей своей злости не мог не оценить ее адекватности. Ведь девчонка совсем, а нашла в себе силы унять свой характер и выдать оптимальное решение. Заноза, вот откуда ты такая взялась, а?
– С чего ты взяла, что я полезу в твой дом?
– Были случаи.
– Были и сплыли. По рабочему плану вопросов нет. Занимайся линией. Нужны допресурсы, сообщи, подумаю. Переезд в другое здание запрещаю. Все. Свободна, – Мишка очень хотел вызвать в Занозе хоть какую-то реакцию, кроме той, что видел.
Машка отстранено смотрела на него. Ни злости, ни презрения, ни обиды. И это пугало его сильнее, чем, если бы Заноза вздумала пристрелить его или лупануть по голове табуреткой. Вот и говорил ей то, на что обычно гордая Машка реагировала криком и протестами.
Она не среагировала! Никак! Вообще! Мишка изменился в лице и покрылся холодным потом. Слила…Она его просто слила и никогда не простит. Даже не смотря на свою адекватность и трезвые суждения. Да, ёкарный бабай!
– Как скажешь. Я могу идти?
– Иди. – После ее ухода Мишка жадно выпил три стакана холодной воды и уселся в кресло, запустил две пятерни в волосы.
Пошли трудовые будни. День за днем пытался Волохов найти подход к обожаемой Занозе, раз пять менял тактику и в «молоко». Нет, он не лез к ней с разговорами, не извинялся, не ходил по пятам с коровьими глазами, но изворачивался, как мог. То наезжал без причины, то требовал полного отчета, придирчиво изучая составленные ее документы, то вызывал к себе, а потом делал вид, что забыл зачем. Машка не бесилась, по крайней мере, вслух. И постепенно Мишаня начал впадать в тяжелое мужицкое отчаяние. То, которое выражалось не так сильно, как женское, но точило и выпивало силу, требуя много выдержки и терпения.
Машка злилась на него ужасно! По вечерам сидела на своем крылечке и бубнила без остановки! Иной раз и матерком, тем, что научилась у Черединцева-старшего. Вот в эту пору ей бы понять, что медленно, но верно эмоции, которые испытывала она по отношению к Юре, плавно сместились в сторону Мишки. Постоянные, изматывающие мысли и воспоминания о Волохове. Думала она о Мишане куда чаще, чем о Юрке. Маруся радовалась, что боль от любви к Юре пошла по ниспадающей, а вот о том, что ей плохо при мысли о Мишке думать она не желала.
А думалось… Вечером ходила на прогулки со своей бандой – Еленка, близняхи, Мазур – и вспоминала. Вот банька, откуда Мишка нёс ее на спине. А вот школа, о которой Мишка ее расспрашивал. А здесь он сшиб ее на пробежке. Когда одним утром увидела в магазине сырки, те, что ели вместе на порожке администрации, сникла как-то. Вечером плакала, понимая, что скучает о боссе. Ругалась на себя, недоумевала, но думала о Мишке.
Начала уже догадываться, что без Волохова ей в Орлах не так хорошо, как казалось. Тосковала натуральным образом: по посиделкам с ним, по беседам и по тому, как Волохов понимал ее с полуслова. Даже по его улыбке, будь она неладна! Ходит теперь, как бирюк, злой и брови насуплены. Может, случилось с ним что, а? Машка терялась в догадках и, не смотря на свою злость, переживала о нём. Прав был дед Самбрера! Ой, прав!! Отходчивая!
Миновал май, июнь пришел, теплый и ласковый. Без караульной жары и с приятными летними грозами. Зеленью окутало Красные Орлы и не только ею. Вечерами слышны были смех и вздохи влюбленных парочек. Машка то и дело натыкалась по углам и за баньками-сараюшками на целующихся парней и девчаток. Реагировала странно. Некому было целовать Машу, а хотелось. Может потому и смотрела она недобро на счастливую молодежь? Зависть? Ну, а почему нет? Мазур пытался ухаживать, а Машка твердо отказала ему.
Позже удивлялась собственной странности. Проще всего закрутить новый роман, чтобы забыть старый. Альберт – вполне достойная кандидатура, но…не Волохов. Когда Маша поняла, о чем и о ком она думает, рассердилась! В связи с чем пострадали две фаянсовых тарелки и одна маленькая, но горячо любимая чашечка.
У Мишаньки тяжелее шло. Ему, знаете ли тоже, от долгого воздержания туго приходилось. А Заноза хорошела день ото дня: и бесила этой красотой, и манила. Мишка дошел до того, что перестал закрывать дверь в свой кабинет. Машка-то свою никогда не запирала. Вот если сдвинуться немного в кресле, то в открытую дверь кабинета можно видеть Машкину макушку, которая виднелась над монитором компьютера. Вот и буравил он взглядом ту макушку, пока Заноза не видела.
Однажды взглядами столкнулись. Мишка взора не отвел, смотрел прямо, а Марусю слегка подкинуло, но она тоже как-то не смогла спрятать глазки. Даже зависла на некоторое время, глядя на босса, что казался очень красивым тем днем. Потом на Машку накатила злость, и она снова нырнула за монитор, правда, не поняла, с чего бы это щеки у нее загорелись? Не иначе Волохов мысленно проклинает. Глупая! Когда проклинают, горят ухи, а не щеки.
Дня два спустя после «гляделок» село начало догадываться о положении дел. Приметили, что давно уж не было «концертов» от Волохова и Кан. С той Захаровской вечеринки как-то подзабыли селяне о коллективном решении «свести» Мишку и Машку. Сгруппировались на ментальном уровне, и понеслось.
– Михал Андреич, доброго вечера. Погодка-то какая, а? Прямо в радость. Одна Маша Кан ходит печальная. Не из-за вас ли? Раньше вроде вместе везде ходили, – отважная жена Протасова-среднего решилась первой сказать свое слово.
– Печальная? Не заметил, – проворчал Мишка и пошел подальше от женщины, чтобы не прожигать свой мозг еще больше.
– Манька, а чегой-то Волохов такой сердитый? Ты его выгнала что ль? Смотри, дойдет мужик до ручки! Лови его потом в Краснухе! – Смеялись работницы птицефермы, проходя ввечеру мимо Машкиного дома.
– Откуда мне знать, с чего он такой? Я ему не мамка, – отругивалась Маруся.
– Как с чего? Мужик глаз на тебя положил, а ты нос воротишь. Смотри, Мань, желающих на него много найдется! – И идут, смеются-заливаются.
У Машки даже глазик дернулся. Вот ведь, глупые! Чего городят?! Но слова запали в душу, удивительным образом обрадовали, а оттого Маруся стала подглядывать за паскудным боссом несколько чаще, чем положено было приличиями. Разумеется, самым что ни на есть скрытным образом.
Разговоры такого рода продолжались до тех пор, пока Волохов не озверел и не гаркнул. Народ притих, но сплетенное жужжание усилилось в кулуарах! Неужто, правда, любовь случилась, но не состоялась? И селяне начали наблюдать внимательно, иной раз, забывая о своих делах.
– Илья, как там? – Мишка решил позвонить на фабрику после полудня и узнать о Кан.
Она не появлялась в кабинете своем уже дня два и Мишка скучал. Реально! Сидел здоровый взрослый мужчина, наделенный властью и полномочиями, умом и силой, а вздыхал, как пацанёнок. Милота, скажете вы? Ну, кому милота, а кому казнь египетская.
– Гоним шкафы под Дворец культуры и стулья. Все вывозится в срок, – Бекасов-младший не понял, что Волохова интересовало совсем другое.
– Хорошо. А как с новой линией?
– Как, как, ху..к! Марья возится, как ненормальная. Сидьмя сидит с ней. Сегодня разложила чертежи какие-то и говорит у нее смена концепции. Уж не знаю, что это за концепция, но злится Машка капитально. Я, было, сунулся к ней, а она меня отбрехала и послала…э…ну, куда надо туда и послала.
– Понял тебя.
Глубоким вечером потащился на фабрику. Что? Не увидел Машку у дома, а стало быть, с работы еще не возвращалась. Ну и соскучился. Хоть на стенку лезь.
Машка сидела на полу под линией: мордашка чумазая, волосы раскудрявились, сама ругается, но тихо, сквозь зубы. Мишка даже головой помотал, до того красивой она виделась ему. Вот иди, сгребай в охапку и целуй до смерти. Хоть до своей, хоть до ее. Неважно.
– Маш, помощь нужна?
Маша не ожидала прихода Волохова, дернулась, но в руки себя взяла скоро:
– Нет.
– Что так?
– Напомогался уже. – Вот, если бы ругнулась, все бы лучше пошло, проще, а она тихо говорила, намекая на его советы по «личной причине».
– Сейчас речь идет о фабрике. Линию надо запускать.
– Я знаю и все для этого делаю. Ты мне не помощник.
– Я тебе вообще никто, – выплюнул в сердцах Волохов.
– Вот, вот. Поэтому, Никто, иди отдыхать. Справлюсь, – говорила, а самой жалко было.
Так хотелось поболтать, послушать Мишку. Он всегда давал ей дельные советы, поддерживал. С ужасом поняла, что хотелось бы обнять его – крепкого, теплого. Но гордость пересилила, она голову опустила и стала ковырять рельсу, хоть большой надобности в том и не было.
– Дуришь?! Ну и сиди здесь одна! Чтоб на следующей неделе линия заработала! – психанул Волохов, стукнул ногой по двери и выскочил на улицу.
Хорошо, что по дороге он не встретил никого из селян, иначе быть беде. Либо в морду сунул не спросив, либо взглядом испепелил!
А Машка тоже психанула! Ей Юра позвонил сразу после ухода Волохова. Начал опять свою песню старую, манил и приглашал на свидание в ближайшие выходные по поводу празднования двенадцатого июня, Дня рождения Российской Федерации. Машке было не до него. Чудеса! Она и залпанула по Юрочке так, что парень попрощался и трубку кинул. Уже спустя минут пять, Машка одумалась и совсем загрустила. Поплакала под линией проклятой и начала работать.
Домой шла совсем поздно. На улице бегали задержавшиеся пацанятки и игрались поздним майским жуком. Как? А просто очень. Привязали насекомое за лапу ниткой и отпускали полетать. Толстый жук рвался с привязи, гудел толстыми крыльями, а оторваться не мог. Машка застыла, наблюдая такую казнь, и сравнила себя с насекомым. Держит ее Юрка так же, как ребята жука. Захочет – притянет, захочет – отпустит полетать. А нитка-то в его руках! А сама она в полной зависимости. Вот тут случился с Машкой натуральный злобный припадок. Шла, чуть ли ядом не плевалась, а тут еще как назло, под своим забором увидела Танюшку Захарову и Митьку Протасова. Стоят и целуются! Машка чудом сдержалась, чтобы не погнать их, словно бабка старая. Дома уже немножко остыла и задумалась о своей жизни. Волохова вспомнила раз пятнадцать! Его слова о «паскудной» жизни жгли Маню со всей упрямостью факта. Чёрт! Ведь он всю правду ей сказал, все ей под нос сунул, а она сердится.
«Мишка, что же мне делать?» – вопрошала Маруся кастрюлю с макаронами. А Мишки и нет рядом. А нужен. А нету.
На следующий день линия заработала! Машка ночью спала хорошо, и во сне, как тому знаменитому ученому пришло к ней озарение. Она ранним утром сбежала на фабрику и проверила свою догадку. И вот она, полуавтоматика во всей своей красе! На радостях мужики фабричные таскали Машку на плечах, она хохотала и радовалась. Жаль, что Волохов выбрал именно этот момент, чтобы влезть в ворота фабрики.
Сборище во дворе фабричном Мишка разогнал одномоментно. Машку наградил взглядом, от которого у той случился странный приступ повсеместного жарообмена организма. После исключительного по своей силе выступления, Мишка ушел. Забыл зачем шел? Чего приходил? Никто так и не понял. Но по причине пятницы, народ был в хорошем настроении, и день прошел спокойно.
А вот на утро случилось то, что случилось.
Машуля, нарядившись в сарафан, тот самый, беленький, в котором метало ее по перрону в злосчастный день, бодро шагала в магазинку. По пути «потрындела» с Зазулиным и Кутей. Раза три крикнула: «Здрасти» соседям по улице и продолжала свой путь. Посреди дороги игрались детки. Петуховские или Рябининские, сложно сказать. Среди них маленькая Ульянка. Маше она нравилась своей исключительной пухлостью и кудрявостью. Пока любовалась малышкой двухлетней, не заметила, как на начало Свияжской, прямо из-за угла церкви выскочил и понесся по улице конь Петруччо!
Сложно сказать, что стало причиной бешенства флегматичного мерина, да и неважно это. Ребят постарше словно ветром сдуло, и на дороге осталась пухлая Уленька. Петруччо нёсся быстро, и Машка, себя не помня, побежала к девочке. Видела уже, что не успевает подхватить ребенка и унести. Вокруг начался дикий бабий визг, мужики поддержали громкими выкриками, слилось все в один сплошной гул. Машка подлетела к Ульке и просто упала на нее сверху, прикрывая маленькую собой. Это все, что успела она, все, что смогла.
Мишка все это видел: стоял у калитки Петуховых, что была поблизости. Он ломанулся! Знал, что не успеет, знал и бежал! Машка прикрыла Ульку и ждала, когда Петруччо настигнет их обоих, раздавит копытами. Секунды для Мишки превратились в часы, мало того, в дни! Как в замедленной съемке видел он мерина, тот уже настиг обеих несчастных и…
Глава 15
Перемахнул старый конь через людей, не обидел. Промчался еще метров с триста, пока не был остановлен мощной рукой Пронина-среднего: мужик дородный, больше всех на селе.
Волохов первым добежал до Машки и Ульки. Схватил обеих в охапку и держал на руках, прижимал к себе, оглядывал, нет ли ссадин или еще чего похуже. Их окружили гомонящие мужики и голосящие бабы. Рябининская сноха выдернула из рук Мишани дочку и орала-блажила, слезами умывалась. Мишаня не отпустил Машку, она так и болталась, оторванная от земли крепкой рукой босса. Минут пять полыхало собрание, возмущалось, кипело, потом общий смех. Радовались, что все окончилось благополучно.
В эти пять минут, Мишаня понял две вещи. Первая – он поседел, наверняка! Вторая – сейчас он убьет Машку. Испугался за нее так, что руки тряслись. Машу и саму потряхивало, и это чувствовал Мишаня, держа ее в объятиях. По мере того, как убывали эмоции селян, ощущения Мишки нарастали. Маша прижималась к нему, будто искала защиты, и он никак не мог не реагировать на это. Исконное мужское взвилось. Все сейчас было так, как должно быть. Он утешал, оберегал, а она податливо прижималась и принимала эту мужскую защиту, опиралась на крепкое плечо. Тоненькая такая, хрупкая и очень красивая в своем испуге.
Селяне начали потихоньку расходиться, но внимательно наблюдали за мультяшками. И увидели следующее: Мишка отпустил Машку, сделал самое зверское из всех своих лиц и прошипел нечеловеческим голосом:
– За мной, – повернулся и пошел по Свияжской, а Маша, что удивило местных, без всяких протестов поплелась за ним.
Так и шли. Мишка впереди, злой до одури, а за ним Кан, маленькая и печальная, в белом сарафанчике. На ум невольно приходило сравнение с чёртом и его жертвой. Таким «макаром» дошли до Марусиного домика. Волохов шагнул в калитку, и уже не скрывая своего злобного состояния, схватил Машу за руку и потащил за собой в ее дом. Громко хлопнул дверью и закрыл «обзор» селянам. Осталось только слушать, что там у них происходит в надежде, что очередной концерт, все же, покажут уже на улице, как часто бывало.
Мишка втащил Машу в дом, в два огромных шага преодолел коридор и затолкал ни в чем не повинную Кан в «горницу». Там он толкнул ее к стене, сжал руку в кулак и что есть мочи треснул по той же стенке, прямо над ухом маленькой испуганной девушки!
– Еще раз ты сотворишь подобное, я тебя в порошок, – снова мощный удар о стену здоровым кулаком. – Ты понимаешь, что тебя сейчас могло и не быть?! Куда тебя понесло, ненормальная?!
И еще один кошмарный удар по стене, от которого Машке захотелось выпрыгнуть в окошко. Но вы же знаете Машу Кан, верно?
– Не ори на меня! И не стучи! Стену сломаешь, мне жить негде будет! – орать орала, но глаза испуганные и еще какие-то…
Мишка не понял сначала. А потом накатило на него нечто такое, что у мужчин называется «чувством близкой победы». Волохов отчаянно реагировал на близость любимой девушки, но даже в этом сбивающем с толку состоянии, не мог не заметить, что Машка дышала очень бурно, грудь ее трепетала, губы стали полнее и глаза… На дне бездонных черных очей, заметил Мишка легкий проблеск того сияния, о котором так мечтал!
Машке стыдно было признаться, но когда прикрыла собой Уленьку, когда ждала боли от копыт мерина, думала о Мишке. Внутренний, голосок, тот трусливо-девичий, пищал в ней, звал на помощь именно его и никого другого. А уж когда все обошлось, она была так рада Мишке и его крепким руками. Прижималась к нему тесно и в какой-то момент захотела попросту, по девичьи, склонить голову на его плечо. Наверно потому и пошла за ним послушной овечкой…
Сейчас она слушала его грозный рык, дергалась от его мощных ударов о стену, а отойти от него, сбежать или оттолкнуть сил не нашла. Попыталась крикнуть так же грозно, как и он, а не вышло. Так, легкий залп и все. Уставилась на него, и слова вылетели все. Мишка и сам смотрел такими глазами, что оторваться не было возможности. Машка ощутила что-то своей женской натурой и застыла. Дышала она глубоко, ожидая чего-то. Чего?
Мишкин здоровый кулак опустился, разжался. Стоял он в каком-то сантиметре от Занозы своей и ждал. Маша затрепыхалась сильнее от горячего Волоховского взгляда и пошептала:
– Миш, ты чего? – Iепот ее, нежный, тихий, бомбанул крепко по его нервам и сердцу.
Уже не думая ни о чем, Мишка крепко обхватил Занозу, дернул на себя и принялся целовать. Маша не то, что испугаться, подумать не успела. Почувствовала его горячие губы на своих губах, а руки на своем теле. И обнял он так, как хотелось…мечталось. Руки крепкие, ладони горячие. Машка и не сдержалась. Подалась к нему, губы разомкнула и ответила на поцелуй, да еще как! А уж когда почувствовала его желание, совсем разум потерялся.
Все в этом диком поцелуе слилось сейчас! И нежность, и радость от того, что они рядом после долгого бойкота, и давнее, неудовлетворенное желание. А самое горячее то, что целовал именно ОН, что отвечала именно ОНА. Вот и сливались губы отчаянно, свивались языки, и пламя текло, бежало по жилам. Крепкие руки сновали по хрупкому телу, даря удовольствие, большое и яркое.
Маша обняла его за шею и запустила пальцы в волосы, притягивала ближе, удерживала, будто боялась, что уйдет, сгинет. Мишка разум свой обронил, утратил! Оторвался с трудом от горячих, сладких губ и тут же принялся целовать ее шею, грудь. Дернул с гладких смуглых плеч тоненькие лямочки сарафана и жадно целовал горячее тело. Машка отвечала ему тихим стоном и выгибалась в руках послушно. Отдавалась.
А он взял! Забрал себе, присвоил то, о чем мечтал давно. Дернул подол ее юбки, прошелся большой ладонью по бедру и не остановился. Прижал к себе ее всю, дал почувствовать свое желание, и этим будто предупредил – ты знаешь, что сейчас будет. Она знала… И еще крепче прижалась к его горячему телу, вздохнула так, что Мишка почувствовал ее ответное желание и захлебнулся радостью.
В один момент содрал легкое кружево трусиков, опрокинул легкую девушку на пол, накрыл собой и поцелуи стали еще жарче. Еще глубже. Руки смелее и наглее, а пальцы нежнее. Вот уже стройные, гладкие ножки обняли его спину, приглашая (и с радостью!!), треснула о пол пряжка ремня его джинсов…
Страсть дело нешуточное. Однако, чаще всего, скорое. Сколько времени прошло, неведомо. Одно оба знали наверняка, ничего подобного еще не происходило с ними. В те минуты, когда были единым целым, многое пронеслось по телам и мыслям. Сладко было до такой степени, что Машка, приняв от него в подарок нереальное удовольствие, вскрикнула громко и слез легких не сдержала. С Мишкой все еще хуже. Взорвался так, будто на бомбу наступил! Разнесло по округе малыми частями! Ткнулся грозный босс носом в шею противной (любимой!) Занозы и пытался унять грохотавшее сердце! При этом осознал, что хочет целовать ее снова. И опять. Лучше всегда. Держал в руках Машку и чувствовал ее трепет и восторг. Хотел умереть от счастья, но не стал.
Так и лежали, обнявшись на полу до тех пор, пока Мишка не сообразил, что запросто может задавить маленькую свою возлюбленную. Приподнялся на локтях и посмотрел на нее. Глаза Занозы сияли нереально, на щеках румянец, губы манкие стали полнее, ярче. Волосы разметались черным кружевом кудряшек по полу. Только вот, когда поймала Машка его взгляд, зажмурилась. «Эй, не нужно, зачем, вернись!» – Захотел крикнуть Мишка, но орать не стал. Дрогнув голосом, тихо сказал:
– Машка… – Она трепыхнулась под ним. – Посмотри на меня.
Просил… Умолял. Она не вынесла и открыла глаза. А там сияло, плескалось много чего разного. Удивление, радость, если не счастье, а больше всего смущения. Ядерная смесь для Мишани. Он любил ее, крепко, «без удержу». Хотел ей сказать об этом, вот прямо сейчас, а слова застряли. Машка смотрела в лицо обычно грозного и ехидного своего шефа, будто впервые видела. Что это? Нежность? Счастье? Что с ним? А со мной? Пальчики ее потянулись к его лицу, коснулись легко его губ в несмелой ласке…
– Манька, дома ты?! – Громкий голос бабки Палны донесся до них обоих, и враз смёл все, что было в мыслях любовного.
Машка вздрогнула, Мишка взвился с нее, поднимая и саму Занозу с пола. Все это сопровождалось громким, тревожным шепотом:
– Чёрт! Дверь не заперта! Миш, сгинь! Если увидит, хана!
– Куда сгинь, Маш?! В шкаф я не помещусь! – При этом он заполошно застегивал молнию джинсов, а Машка пыталась стянуть края сарафана, порванного на две части в пылу страстного соития.
– Куда, куда… В окно! Миш, быстрее давай! Она уже на крыльце! – шептала Машка, подталкивая босса к окошку спаленки. – Сигай, и за угол дома!
Пришлось сигать! Волохова вынесло из окна Занозы, но он оглянулся на нее. Стояла Машка у окошка, держала обеими руками располосованный сарафан, и Мишка проклял сей момент и Палну, и Орловский уклад насчет «впереться к соседу без спросу». Машка, поймала его горячий взгляд, полыхнула в ответ румянцем и унеслась.
Едва успела заскочить в ванну, как голос бабки Палны послышался уже в коридоре:
– Манька!
– Любовь Павловна, в ванной я! Вы проходите, я мигом, – выпалила Машка бодро и тихонько сползла по стенке ванной на пол.
– Не торопись, Мань. Я пока водички налью себе. Жарко нынче.
Машка даже если бы и хотела, быстро не смогла бы. Не то, чтобы она вся металась или руки заламывала, нет. Характер не тот и мозг иначе заточен. Но даже при всем при этом, понимала, что эдакий зигзаг судьбы пройти бесследно не может. Посмотрела на себя в зеркало, обомлела слегка от своих горящих глаз, но в душ полезла. Пришлось и волосы прополоскать, ради достоверности. Вышла, закутавшись в халатик, благо висел в ванной комнате, а сарафан свой скрутила и спрятала в ящик с грязным бельем. Вроде избавилась от следов, а …
Любовь Павловна не была свидетелем выступления Петруччо. Ей донесли о событии чуть позже, как и всем, кто проживал на лице Речной. Бабка испугалась за Машку, за Уленьку, и хоть знала, что все обошлось, решила проверить сама. На Свияжской заглянула к Рябининым, через калитку поговорила с трясущейся еще от нервов мамашкой Ульки, потом двинулась к Машиному дому. Там заметила она небольшое собрание из баб, да тех, каких не любила, а если до конца быть честной, то терпеть не могла.
– Чего толкётесь? Дел нет? Рты поразявили. – Как всегда сработало и женщин, будто ветром сдуло!
Особо «прытко» неслась к своей «избе» сноха Черединцевых, она же, самая любопытная из всех баб на Свияжской. Пронаблюдав за делом языка своего с удовольствием, Пална толкнула калитку Машиного дома и вошла, по Орловскому укладу, громко оповестив хозяйку вопросом, дома ли она. Это на селе было сродни дверному звонку, мол, вот я, пришла и уже у порога.
Если бы бабка Пална знала, чему она стала помехой, она, вероятно, усмеялась бы, а может и обрадовалась. Давно уж хотела поговорить с Машкой о Мишанином чувстве, которое приметила еще в мае на вечеринке Захаровых.
– Быстро ты, – Пална сидела за столом, оглядывая Марусю свою разлюбезную на предмет ран и царапин.
– Здравствуйте, баба Люба. Вы в гости или по делу? – Машка очень старалась не дрожать голосом и коленками, выходило не очень.
– Машка, ну ты отважная! Это же надо, собой чужую девку прикрыла. Вот моего ты характера! Молодец! Не поранилась? – Бабка и так видела, что все в порядке и даже больше. – Манька, ты прям сияешь. Чем мылась-то? Живой водой? Вона щеки румянцем пышут! Красивая.
Машка вытирала косы, сушила полотенцем, расчесывалась, всячески избегая смотреть на Палну. Потом села напротив бабки.
– Баба Люба, никакого геройства. Сама не поняла, как случилось. И испугалась дальше некуда.
Бабка кивнула, приняв нормальное объяснение.
– Говорят Волохов злющий был, как чёрт. Орал на тебя? – бабка закинула тему о Мишке с последующим продолжением.
– Поорал и ушел, – Машка «отворотила» горящее румянцем лицо от Палны, вроде как в окошко уставилась.
– Ну, его понять можно, испугался за тебя. Только вот тебя, Марья, я никак не пойму. Не видишь, что мужик на тебя глаз положил? Уж не знаю, что там промеж вас случилось, но он сам не свой уже с месяц. Ты бы с огнем не играла, девка. Волохов мужик серьезный. – После этих слов Машка уставилась на Палну как на Годзиллу, ну или на Чужого. – Что вылупилась? Не знала, что ли? Ну, ты и слепая, Мань.
– Баба Люба, с чего вы взяли это? Волохов просто дорожит мной, как специалистом. Никаких таких особых чувств я в нем не заметила, – Машка и сама не знала, врет она сейчас или правду говорит, учитывая недавние, волнующие события.
Она, Машка, была достаточно взрослой девочкой, чтобы видеть разницу между любовью и сексом. Ну да, случилось вот тут на полу кое-что, но что уж прямо сразу любовь? Или любовь?
