Василиса сидела на скамейке под яблоней и смотрела на котел перед собой. Котел стоял на трех камнях, и трава под ним пожухла. Трава пожухла оттого, что котел был горячий.
Котел был горячим, и в нем кипело. Розовая пенка стояла над котлом рыхлой шапкой, и ее куски иногда отваливались, как от айсберга, и падали на траву. А также на плоскую спинку, как у краба, ВУМника3. ВУМник поднимал над собой деревянную ложку и скидывал пенку с себя куда попало.
Попало на подол Василисе.
– Тоже мне, мешальщик нашелся! Мешаешься только! – воскликнула Василиса и отняла ложку у вумника:
– Дай сюда!
Горячий яблочный дух растекался по саду.
Яблоко было и в руке Василисы. Наведя порядок в отношениях с прислугой, она поудобнее уселась на скамейке и надкусила яблоко.
– Хрум!
– Хрум! Хрум!
– Дзинь, – звякнул колокольчик у калитки.
– Хрум!
– Дзинь, – снова звякнул колокольчик, и за рослыми кустами смородины показались черные плечи, через одно из которых была перекинута скатанная рубашка, и улыбающаяся черная голова.
Джон вышел из-за последнего куста и церемонно поклонился:
– Здравствуйте, хозяйка!
– Что это ты голый по гостям расхаживаешь? – спросила Василиса, пододвигаясь на скамейке.
– Купаться ходил. А полотенце забыл. Пока шел, сох. Теперь уже можно и надеть.
– То-то я вижу, у тебя штаны мокрые, – заметила Василиса.
– Штаны пришлось надеть. Там по дорожке у старой мельницы крапива совсем сбесилась – так и норовит стегануть. Дорожка узкая, не уберечься.
– Так ты на озеро ходил, к русалкам?
– К русалкам, – вздохнув, признался Джон.
– Не боятся они тебя, такого черного?
– Да нет, я уже не первый раз.
– А крапива, значит, не пускает?
– Не пускает, у нее инструкция не пускать.
– А отворотный камень как же? Мимо него никто не может пройти.
– Я могу, – Джон наклонился к уху Василисы и что-то прошептал ей.
– Хитрый ты! Сразу видно, что дикарь, – сказала Василиса, – да уж ладно, никому не скажу. Ваньке разве только. С какого края ты его перепрыгиваешь.
– Женатым да замужним там нельзя купаться, – с убеждением сказал Джон. – Там не только камень, и вода отворотная.
Василиса задумалась и перестала жевать яблоко.
– А что это у тебя пенка розовая? – спросил Джон, забирая из руки Василисы ложку и пробуя варево.
– Бруснику добавила, – ответила Василиса, продолжая о чем-то думать.
Потом тряхнула головой:
– Перестань по котлам лазить! И что это ты в гости с пустыми руками пришел!
– Да нет, не с пустыми, – Джон полез в карман, – смотри, какой гребешок, – русалки подарили. В старину царевна утонула, от нее остался.
– Тоже, наверное, отворотный? – усмехнулась Василиса.
– Точно, русалки так и сказали. Заболит что-нибудь, или горькие мысли найдут, поскоблишь больное место, или причешешься, все и пройдет. Только злоупотреблять нельзя. Особенно с расчесыванием.
– Так уж и быть, заслужил. Снимай пробу! – сказала Василиса, пряча гребешок в карман.
Джон полез ложкой в котел и на минуту пропал в облаке душистого пара.
– Василиса снова задумалась, потом оглянулась на дом. Дернула Джона за штаны.
Джон плюхнулся обратно на скамейку.
– Ух. Объеденье!
– Если еще хочешь, то… – Василиса нагнула его голову и в свою очередь что-то зашептала в черное ухо.
– Три литра, – сказал Джон, освобождаясь от цепкой руки Василисы.
– Литра хватит!
– Два литра варенья и яблоко! – Джон сорвал с ветки над Василисой яблоко и вскочил:
– Я мигом!
– Рубашку-то оставь, – сказала Василиса, – что туда-сюда таскать?
– Верно, – Джон положил рубашку на скамью и быстрым шагом скрылся за кустами смородины.
– Дзинь, – звякнул колокольчик у калитки.
На крыльцо вышел Иван. Василиса оглянулась на него и переложила рубашку Джона на другой конец скамейки.
Иван подошел, сел рядом.
– Раскраснелся-то как, – сказала Василиса, доставая расшитый платок и вытирая лицо Ивана.
– И глаза-то совсем осоловелые. Тяжко?
– Тяжко, – вздохнул Иван, – осоловеешь тут. На Бате лица нет. Даже Прохор молчит. А Марья Моревна ничего, держится.
– Мы, бабы, такие – стойкие, – сказала Василиса, – хочешь попробовать?
Иван с минуту молчал, потом встал:
– После попробую. Пойду, разомнусь.
Иван пошевелил плечами и ушел в сторону сарая.
Василиса сунула ложку в котел, попробовала варенье, и пару раз стукнула ложкой по краю, убавляя температуру. На каждый удар котел отвечал: "Понял, не дурак".
Со стороны сарая раздались удары и треск раскалываемых поленьев. Оттуда, как большие мыши, прыснули по дорожкам огородники и ВУмники. Один из них бежал вприпрыжку, почесывая на ходу то место корпуса, которое было обращено в этот момент назад.
Василиса вздохнула и с тоской в серых глазах снова оглянулась на окна дома.
Так прошел час.
Но когда от сарая перестал доноситься треск, и вместо него размеренные "вжик", "вжик" дали понять, что Иван обретает постепенно душевное равновесие, колокольчик у калитки снова звонко сообщил о том, что миг, про который сказал Джон, уходя, наконец-то закончился.
В этот раз в курчавых волосах Джона застряли куски водорослей, а с уха свисала желтая кубышка.
Джон запыхался. К тому же на его локте красовалась свежая ссадина.
– Где ободрался-то? – спросила Василиса.
– По дороге на дуб лазил, котенка снимал. Забрался, глупый, от собак, а слезть боится. А тут цепь еще без присмотра – качается, вызванивает, то ли "Свадебный марш", то ли "Марсельезу". Он сидит, мяучит, совсем разжалобил.
– Про цепь надо в ПрофСказ сообщить. Недогляд у них. Что за "Марсельеза"! Где это видано, чтобы русские цепи на иностранный манер звенели? Недогляд! – сказала Василиса.
– Сообщи, сообщи, только давай сначала уговор исполни. Только у меня банок нет, на твои рассчитываю.
– С холостой жизнью пора заканчивать, – ответила Василиса, – банок у него нет. Известное дело, откуда у русалок банки. Цветочки все, забавы.
– Да ладно, уж. Марья Моревна прохода не дает, так и ты еще туда же!
– Ну, ладно, так ладно. Принес?
– Принес, – ответил Джон и вытащил из кармана небольшой плоский пузырек.
Василиса вытащила пробку, понюхала:
– Тиной воняет!
– А как же, с самой глубины взяли. Там, где царевна утопшая.
– Не пугай, – ответила Василиса, – и без того тошно.
Она спрятала пузырек в карман, где уже лежал гребень, и участливо посмотрела на локоть Джона.
– Сходи к щуке, омой из бадьи живой водицей.
– Сейчас схожу. Спасибо. А Иван где? Хочу его на рыбалку позвать. Сомы русалкам житья не дают. И водяного задирают.
– С ума сошел! И не вздумай Ивана на отворотное озеро водить! Попробуй только заикнуться, узнаешь у меня, что такое гость незваный! – Василиса замахнулась на Джона ложкой.
– Не буду, не буду, – успокоил ее Джон, потом добавил, прислушиваясь, – вроде как Иван косу правит? Что это он, сам взялся? ВУмники испортились?
– Отдыхает он, умаялся.
– Чем умаялся-то? У него же выходной сегодня.
– Гости у нас, – грустно произнесла Василиса, и снова со вздохом посмотрела на дом.
– Тогда потом к нему зайду. Сначала локоть залечу. Щуку не побеспокою, не рассердится она?
– Ей не до тебя. Иди, только на пол не плещи.
Джон поднялся и направился к крыльцу. На полдороге обернулся:
– А ты не знаешь, почему цепь на дубе без присмотра? Куда кот подевался?
– Да там он сидит, – Василиса кивнула на окна горницы, – в гости к щуке пришел – с другом, с утра сказки сказывает. И ни одной новой!
– Джон почесал затылок:
– Ладно, я тихонько проскочу. И сразу назад.
– Никаких назад, – прикрикнула Василиса. – Спроси у него, не хочет ли свежего молочка? И мне блюдце принеси. Я ему налью парного.
При этих словах Василиса бережно погладила карман.
Джон покивал, мол, понял и принял к исполнению, и продолжил путь к крыльцу. Но на крыльце он столкнулся с Марьей Моревной.
– Милости просим, милости просим, – заулыбалась она Джону, отходя к перилам, чтобы тому было проще войти.
А потом вонзила руки в бока и закричала Василисе:
– Хватит на дворе прохлаждаться! Иди к гостям! Негоже одних родителей оставлять. Отец еле отдувается.
Василиса скорчила губки жалостливо, еще пару раз стукнула по котлу, отдала ложку ВУмнику и нога за ногу поплелась в дом. Марья Моревна строго смотрела на дочь, но с каждым шагом Василисы взгляд ее все смягчался и смягчался:
– Выручай, доченька, мы языкам не обучены.
Когда Марья Моревна сказала про Батю, что он один отдувается, она нисколько не покривила душой. Батя сидел в горнице, как обычно на своем стуле с высокой резной спинкой, и, отдуваясь, пил чай из стакана в резном серебряном подстаканнике.
Рядом с ним только что присел Джон с мокрым локтем, но уже без ссадины. Джон с любопытством оглядывал общество, про которое древние писатели сказали бы, что оно было разношерстным.
Древние писатели даже представить себе не могли, насколько точен был их язык. И насколько разношерстным может быть общество.
Итак, Джон, покачивая головой, узрел следующее:
Посередине горницы на табурете стояла большая стеклянная гусятница, в которой неторопливо пошевеливала плавниками, щука. На лавке на подушке лежал черный с рыжими пятнами кот с золотой цепочкой на шее. Кот жмурился, иногда открывал пасть, но звука при этом никакого не издавал. Под лавкой сидел другой кот – серый в темную полоску. Этот был в одном сапоге. Второй сапог он тряс перед собой и время от времени из сапога выпадали монетки и старинные ассигнации. Серый кот иногда отрывался от своего дела и вопросительно поглядывал то на щуку, то на черного кота. Перед каждым котом стояли плошки с молоком и сметаной.
Старичок Прохор сидел на пуфике возле гусятницы со щукой. Он что-то напряженно высматривал в воде, шевелил губами и загибал пальцы.
Вошла Марья Моревна и налила Джону чаю. Джон взял большую баранку с блюда и, спрятав лицо за баранкой, наклонился к Бате:
– Трофим Трофимыч, давно сидят?
Батя промолчал и только прикрыл веками глаза. Зато Марья Моревна горестно воздела очи к потолку.
– Антологию пересказал? – шепотом спросил Джон.
Батя, как сидел с закрытыми глазами, так и остался сидеть, только кивнул.
– А мифы Древней Греции?
Батя кивнул.
– И "Записки Иона Тихого"?
Батя и тут кивнул
– А "Понедельник начинается в субботу"?
Батя кивнул дважды.
– Себя-то он любит, – вполголоса проговорила Марья Моревна, – свои подвиги в литературе по два раза рассказывает.
Джон откусил от баранки и хлебнул чая. На его лице явственно было написано слово, которое он из вежливости оставил при себе.
– Бедолаги, – хотел сказать Джон, но удержался.
Дверь раскрылась и в горницу вошла улыбающаяся Василиса с кувшином, прикрытым белым полотенцем, в руках.
– Парного принесла! Только что ж вы, гости дорогие, все молчите.
– Они уже час как молчат, – сообщил старичок Прохор, и продолжил:
– Они телепатически между собой общаются, неизведанными возможностями разума пользуются. Я вот пузыри считаю. Думаю, что с азбукой Морзе что-то общее есть.
– Есть такая азбука? – спросил Джон.
– Древняя! – ответил старичок Прохор, – тебе не обязательно знать.
Василиса проплыла к гостям и в каждое блюдце добавила свежего молока. По пути она каждого ласково пригладила подаренным Джоном гребнем.
Кот с цепью на шее ничего не сказал, только высокомерно глянул со своей подушки на Василису, а Кот в одном сапоге поклонился и с акцентом произнес:
– Премного благодарю!
Потом он сгреб монетки и ассигнации в кучу и обратился к Марье Моревне:
– Мадам, позвольте оставить у вас на сохранение. Русский сундук – надежнее швейцарских банков, как начали говорить у нас во Франции после 14 июля4
– Оставляй, чего там, не впервой, – ответила Марья Моревна.
– Премного благодарю, – ответил кот и поднял двумя лапами блюдце с молоком, – за ваше почтенное семейство!
Кот с цепью тоже сунул нос к блюдцу, поморщился, но отпил добрую половину. Облизнулся, икнул, и недовольно посмотрел на полосатого.
Тот виновато поднял лапки, мол, молчу, молчу.
– Матушка, а для кого же ты звала по-иностранному говорить, – спросила Василиса Марью Моревну.
– А на окошко взгляни, – ответила Марья Моревна.
Василиса взглянула на окно, на румяных щечках появились ямочки. Она поставили кувшин на стол, вытерла руки о подол и ласково произнесла:
– Welcome! Welcome!
На окне, на открытой форточке сидел громадный черный ворон. Он наклонил голову в бок и посмотрел сверкающим мрачным глазом на Василису.
– Would You like a few milk? – продолжила проявлять гостеприимство Василиса.
Ворон наклонил голову в другую сторону, и вдруг гаркнул, раскрыв розовый клюв:
– Nevermore!
Василиса растерянно оглянулась на Марью Моревну, прошептала:
– Что ему предложить?
– Сахарку, сахарку подай, – сказал старичок Прохор, не отрываясь от наблюдения за пузырями. – У Данилы Мастера попугай живет, только сахарком и балуется.
Василиса с помощью Марьи Моревны быстро-быстро – только голые локти мелькали над столом, собрала на отдельную тарелочку кусочки сахара и еще прихватила с блюда баранку. Подошла к форточке и протянула ворону в одной руке блюдце с сахаром, а в другой баранку.
Ворон поморгал на баранку, снова открыл клюв:
– Nevermore!
А сахарок схватил клювом и проглотил. Потом схватил второй.
Василиса, поминутно оглядываясь на ворона, вернулась к столу и села рядом с Батей. Заговорщицки улыбнулась Джону и вполголоса спросила:
– Как думаешь, когда подействует?
Джон пожал плечами.
Василиса посмотрела на форточку, на которой ворон грыз, придерживая лапой, сахар.
– Может, ему сахарок в молоке намочить?
– Nevermore! – каркнул ворон, замотав головой из стороны в сторону
– Nevermore!
– Понимает! – потрясенно произнесла Василиса.
– Полиглот, – сказал старичок Прохор.
– Мудреная птица, – сказала Марья Моревна, и добавила.
– Ты лучше отцу молока в чай добавь.
– Хорошо, – сказал Батя, приоткрыл правый глаз, оглядел общество и снова закрыл.
– Я другого принесу, – сказала Василиса, забрала кувшин и ушла с ним на кухню.
Кот с цепью снова поморщился, но допил из своего блюдца. Зевнул и поднялся, выгнув спину.
– Ну, и нам пора, – сказал он, – да и молоко у вас, не обессудьте, тиной попахивает.
Полосатый натянул второй сапог и обутыми лапами сгреб богатство поближе к сундуку.
– Иду, иду, – и поспешил за черно-рыжим.
Коты степенно, задрав хвосты, прошли к окошку, остановившись на секунду у гусятницы, кивнули щуке и, мягко прыгнув, исчезли в форточке, потеснив недовольного ворона.
– Доброго пути, заходите, когда сможете, – пробурчал Джон, продолжая жевать. Марья Моревна сердито взглянула на него.
– Так всегда говорят, – виновато произнес Джон:
– В Африке! – резко ответила Марья Моревна, и хлопнула в ладоши
Появились подавальщицы, взялись за гусятницу и понесли щуку обратно в бадью.
Батя открыл глаза. Увидел, что в горнице никого не осталось, встал, потянулся с хрустом крупным телом. Вышел из-за стола, подошел к ворону, протянул ему на толстом пальце кусочек сахара:
– Ну, птица-говорун, сядешь к столу?
Ворон схватил сахар и, шумно взмахнув крыльями, перелетел за стол, сел на высокую спинку батиного стула.
Старичок Прохор, кряхтя, подошел к окошку, закрыл форточку:
– Вечереет. Холодком потянуло.
Марья Моревна всплеснула руками:
– А ведь и ужинать пора, – она хлопнула в ладоши, пошла распоряжаться.
– А после – чай с новым вареньем, – сказала Василиса и последовала за Марьей Моревной.
Старичок Прохор подсел к столу, пододвинул к себе блюдо с баранками:
– Совсем мозги наперекосячились с телепатией ихней. Сиди тут, как цапля, пузыри считай! Проголодался, живот сводит.
– Плохо, – сказал Батя.
– А ты на баранки налегай, – посоветовал Джон.
Старичок Прохор деловито посмотрел на Джона с Батей, кивнул в сторону буфета.
– Перед ужином не вредно бы. За гостей.
Батя открыл было рот, но не успел ничего сказать.
– Nevermore! – каркнул ворон, – nevermore!
Все замолчали, и было слышно, как на кухне Марья Моревна шумит тарелками.
После ужина, как обычно, сидели на скамейке в саду, считали спутники.
Джон вертел в руках увядшую кувшинку, вполголоса расспрашивал Марью Моревну, какие есть заклинания, чтобы русалку превратить обратно в девушку.
– Не ты первый интересуешься, – отвечала Марья Моревна, – ну да уж ладно, за подвиги твои сегодняшние так уж и быть, побеспокою завтра щуку.
Василиса прижималась к Ивану и время от времени подбрасывала на дорожку кусочки сахара.
По дорожке скакал черный ворон, поглядывал на нее лукавым маслянистым глазом и приговаривал:
– More! More!
Заветный пузырек и гребень Василиса отдала Марье Моревне, а та положила их в холщовый мешочек и убрала на дальнюю полку – за жгучий перец и ядрёный хрен со своего огорода.
– Однако, как тяжко без прессы, – пробормотал старичок Прохор, поднимая глаза от вчерашней газеты, кроссворд в которой был уже разгадан и перечиркан карандашом.
– Хорошо, – сказал Батя, не отводя пристального взгляда, направленного поверх стакана с кофе на согнутую спину Ивана.
Сам Иван в это время сидел на стуле перед телевизором, повернутым к нему задней стенкой. Два ВУмника держали телевизор снизу на пяти лапках. Тремя другими они подавали Ивану инструменты, а на остальных стояли, переминаясь.
– Что хорошо? – спросила Марья Моревна, сидящая рядом с Батей.
– А то хорошо, что почтальона сегодня нет. Калитку никто не сломает.
– Давняя история, а конца не видно, – сказал Иван. – Мы им пишем, чтобы дополнительно запрограммировали почтальона на открывание калитки внутрь, а они нам отвечают, что бы мы сами свою калитку перевесили. Волокитчики. Не хотят систему координат у почтальонов модернизировать.
– Калитку перевешивать не будем, – веско сказал Батя, – как деды повесили, так пусть и висит.
Иван вытянул из внутренностей телевизора три разноцветных проводка и в задумчивости стал их рассматривать.
– Контакт оборвался, – сказал он.
– Плохо, – сказал Батя.
– Что плохо? – спросила Марья Моревна.
– Прогноз погоды на месяц не узнаем, – ответил Батя.
– А вот если бы почтальон пришел, в газете бы прочитали, – сказал старичок Прохор.
Дверь в горницу медленно раскрылась. В темном проеме, освещенном только сиреневым сиянием из кадки с живой водой, показалась согнутая фигура. Фигура пятилась задом, а руками тащила кого-то явно упирающегося.
Василиса, которая спускалась в эту минуту по лестнице и увидела под вздернутой рубашкой черную кожу вошедшего, и, может быть, даже и курчавую голову, скрытую пока от всех в горнице зелеными штанами, воскликнула:
– Джон! Кого притащил?
– Что, и вправду Джон? Что это ты в такой неудобной позе? – спросила Марья Моревна.
Джон продолжал пятиться к центру, не отпуская кого-то из рук, пыхтя и отдуваясь.
Старичок Прохор поднялся с лавки и проковылял к Джону, посмотрел через его широкую спину в прихожую.
– Он за порог цепляется, тут пнуть его надо. Только я не смогу по причине колена, – сказал он и вернулся к лавке, вертя головой за черным пятнышком в воздухе.
– Ах ты, здоровая какая! – Прохор, едва усевшись, хлопнул свернутой в трубку газетой по лавке.
Большая черная муха резво отскочила в сторону и с гулом взвилась под потолок.
Иван отпустил три разноцветных проводка, встал и обошел Джона со стороны головы.
– Пнуть, говоришь, хорошенько? – спросил он.
– Именно, пнуть, – подтвердил старичок Прохор, не отрываясь от наблюдений за мухой.
Иван пнул, что-то щелкнуло, и Джон с размаху приземлился на пятую точку аккурат посредине горницы. На живот ему упал попискивающий подметальщик.
Джон собрал лапки подметальщика в подобие букета, потом ловко перевернул его брюшком вверх и обратился к Ивану:
– Вань, дай отвертку.
– А тебе зачем? – спросил Иван, протягивая руку за спину в сторону ВУмника, чтобы передать отвертку Джону.
– Да надо немного в мозгах у этого подметальщика поковыряться. Не слушается.
Иван так и застыл с протянутой назад рукой. И все тоже подались к Джону и захлопали глазами. Даже Батя пошевелил головой, услыхав такую новость, что подметальщик да вдруг не слушается человека. Батя даже набрал воздуху, чтобы что-то сказать веское, но промолчал и только еще раз покачал головой.
– Да как же это так! – воскликнула Марья Моревна.
– Да вот так, – ответил Джон. – Мух что-то в дом поналетело. Я ему, – Джон потряс подметальщиком, – говорю, мол, прыгай и бей их. А он только глазками таращится и лапки под брюхо прячет.
– А раньше бил? – спросил Иван.
– А то как же! Прыгал до потолка и одновременно до трех сбивал. Я, правда, на окно сетку поставил. Мух не стало. Так он потом у меня на осах практиковался. Целое гнездо на чердаке извел. А однажды и до воробья добрался, но тут силенок не хватило. Из воробья, конечно, пух-перья полетели, но воробей жив остался.
– А как же теперь, откуда мухи, если сетка на окнах? – поинтересовался старичок Прохор.
– Да кто их знает? – пожал плечами Джон. – Может, через дверь. А то я еще видел, что они – мухи некоторые – сетку прогрызают. Какая-то новая популяция, здоровые такие, черные.
Джон передохнул:
– Так дашь отвертку?
Иван повернулся к ВУмнику, у которого в лапке была отвертка.
Но ВУмник и не думал вкладывать инструмент в протянутую руку Ивана. Он мелко дрожал, а лапку с отверткой прятал за спинку.
– Ты что же это? – удивился Иван и потянулся к ВУмнику.
Но тот вдруг перестал держать телевизор и бросился от Ивана под дальнюю лавку.
– Ах, ты! – воскликнул Иван, едва успев подхватить падающий телевизор.
– И с вашими тоже что-то не в порядке, – сказал Джон, поднимаясь и пересаживаясь на стул.
Своего подметальщика он по-прежнему держал за все лапки.
– Ш-ш-ш, – прошептал старичок Прохор, – поднося палец к губам. – Сейчас проведем эксперимент.
Сморщенным пальчиком он указал на полку с чайным сервизом, украшенным рисунком цветастых бабочек. Под полкой сидела большая черная муха.
– Поняла, – заворожено произнесла Василиса, – научный эксперимент.
Она сложила ладони лодочкой возле алых губок и шепотом позвала:
– Пушистик!
Из дальнего угла, от сундука Марьи Моревны раздался топоток, и в горнице показался Василисин персональный подметальщик с серебряной длинной шерсткой до самого пола, подаренный ей на свадьбу как раз Джоном. По пути он деловито собирал невидимые обычным глазом крошки и даже хотел прибрать в свой мусороприемник горстку гаечек возле стула Ивана.
– Но-но! – грозно сказал Иван, прикрывая гаечки ногой.
Серебристый подметальщик, он же "пушистик" подбежал к туфелькам Василисы и поднял на нее свои четыре глаза.
– Убей муху, – негромко скомандовала Василиса, движением головы указывая на стену с полкой.
Подметальщик повернул глаза, потом поджал под себя лапки и не тронулся с места.
– Живо! – повторила Василиса.
Подметальщик зашевелился, медленно подполз к стене под полкой, пошевелил объективами на гибких тонких штангах как бы прицеливаясь.
– Ну! – воскликнула Василиса, – смерть насекомым!
Подметальщик пискнул, подпрыгнул и всеми восемью лапками ударил по чашкам на полке. Потом приземлился и тут же начал резво собирать посыпавшиеся осколки в кучку.
Муха слетела со стены, сделала круг по горнице, присела на спинку подметальщика, который на это никак не среагировал, и снова перелетела на стену.
– Свихнулся! – воскликнула Марья Моревна.
– Они что, сегодня все не в себе? – возмутился Джон.
– А может, вспышка на солнце? – сказал старичок Прохор, доставая из кармана черные очки и поворачиваясь к окну.
– Ерунда какая-то, – подытожил Иван, аккуратно ставя телевизор на пол, – разбираться надо.
Он взял из дрогнувшей лапки второго ВУмника отвертку и направился к пушистому подметальщику. Тот пронзительно запищал и скрылся за сундуком.
– Боится, – сказал Иван, знает кошка, чье мясо съела! Прячется, значит, соображает.
– Плохо! – сказал Батя, отгоняя от стакана другую, но тоже большую черную муху.
Обе мухи взлетели, встретились под потолком и стали кружиться. Гудение от их серебряных крылышек напоминало гудение ветра в проводах.
Кто-то стукнул в дверь. Дверь скрипнула и нехотя отворилась. На пороге стоял ЭДИП – электрический доставщик информации почтовой.
– Вот те раз, просто техническая революция! – радостно воскликнул старичок Прохор, глядя в окно, из которого была видна калитка.
– Что это тебя так развеселило? – спросила Марья Моревна.
– Да калитку этот чертов почтальон в этот раз не поломал, правильно, во внутрь открыл.
– Как деды повесили, так и будет висеть, – пробасил от стола Батя, грозно посмотрев на ЭДИПа.
Василиса подошла к почтальону, взяла у него из лотка конверт и газету. Приложила дважды – по числу корреспонденций указательный палец к серебряному значку на груди автомата: лично подтвердила получение. Газету отдала старичку Прохору, а письмо отнесла Бате.
– Ну, иди уж, – сказала Марья Моревна почтальону.
ЭДИП повернулся и занес ногу над порогом.
– ЭДИП, как у тебя с комплексами? – как всегда, когда видел почтальона, спросил Иван.
Пластиковая спина с эмблемой Мирового Информационного Фонда в виде стилизованного золотого паука на секунду замерла. Верхняя часть корпуса повернулась в сторону Ивана и из динамика раздался ответ:
– Должен отнести вопрос к разряду не поддающихся осмыслению и потому уничижительному. Обязан доложить о попытке уничижения и унижения.
– Иди, докладывай! – в сердцах сказал Иван, – да поторопись, а то у нас сегодня день бесплатных пинков.
– Обязан доложить об угрозе физического воздействия, уничижения, унижения и уничтожения – повторил ЭДИП и вышел.
– Зачем ты с ним так, он же ящик безмозглый, к делу тяжелому не по своей воле приставленный, – сказала Марья Моревна.
– А затем, что я уже раз сто калитку чинил с тех пор, как его научили входить, а того, что калитки в разные стороны открываются, не запрограммировали. Раньше газеты в ящик за забором клали, а как приняли декрет об обязательном подтверждении в получении путем пальцеприлагания, так он и ломает.
– В этот раз, когда входил, не сломал, – повторил старичок Прохор.
– Теперь совсем ломать не будет, – сказал Батя, передавая письмо Василисе, – на, прочти.
Письмо было из центрального офиса почтовой компании. В нем сообщалось, что для исполнения пожеланий многочисленных домовладельцев в программу ЭДИПов добавлена опция открывания калиток во внутрь.
– Выбор направления открывания определяется самим автоматом путем моментального анализа сопротивления. Никаких дополнительных знаков, указывающих направление открывания калиток, на входе не требуется, – прочитала Василиса.
– Вот какие умельцы, – покачал головой старичок Прохор, – и в какую сторону открывать сами понимают!
– Только обидчивые какие-то, – сказал Иван, возвращаясь к телевизору.
– Тут и об этом написано, – Василиса перевернула страницу, – вот: для пополнения информации о частных предпочтениях получателей корреспонденции в целях улучшения их обслуживания в программу внесены более чувствительные настройки на интонации, тембр голоса и многие другие параметры домовладельцев.
– Ну, теперь понятно, – ответил Джон, – у кого эдиповы комплексы, а у кого ЭДИПовы программы.
Он потряс своего подметальщика за лапки, посмотрел на груду фарфоровых осколков, до сих по не убранных, и спросил:
– Что с этими бездельниками делать будем?
– И с мухами, – добавил старичок Прохор, глядя на потолок, у которого носилась уже целая туча черных больших мух.
Джон поставил своего подметальщика на пол, показал ему пальцем на мух под потолком, и скомандовал:
– Убрать!
Подметальщик прижался к полу, сложил лапки на спинке, но остался неподвижен.
– Не слушается, – удивленно произнес Джон.
– Это какой-то бунт машин, – сказал старичок Прохор, шурша газетой со своей лавки.
– Ладно с мухами, давай телевизор починим, – позвал Джона Иван, – я неисправность нашел, осталось контакты восстановить.
Джон и Иван занялись телевизором. Оставшийся возле них ВУмник старательно подавал инструменты и держал фонарик, освещая через снятые планки черное чрево аппарата.
– Зачем ему так много мозгов, если мы от него только прогноз погоды и ждем? – спросил Иван, имея в виду телевизор.
На его риторический вопрос никто отвечать не стал.
– Я понял, почему он чашки раздолбал, – сказал Джон, глядя на осколки у стены – Василиса ему во второй раз сказала убить не муху, а насекомых. Вот он на нарисованные бабочки и нацелился. Учить их надо.
– Да, у этого мозги лишние, а у тех – не хватает, – сказал Иван, засовывая отвертку в телевизор.
Бах! раздалось от стола.
– Попал! – воскликнула Марья Моревна
– Убил! – захлопала в ладоши Василиса.
Батя поднял широкую ладонь, под которой оказалась раздавленная черная муха, и наклонился к столу:
– Ну-ка, дочка, принеси лупоглаз!
Василиса резво сбегала к сундуку и вернулась. Батя прищурил один глаз, а вторым принялся рассматривать раздавленную муху.
– Готово, должен заработать, – сказал Иван, с помощью Джона возвращая телевизор на стенку, – где пульт?
Старичок Прохор, не отрываясь от газеты, вытащил пульт из кармана и протянул, не глядя, Ивану.
– Да, не будет она больше работать, – произнес Батя.
– Да не она, а он, телевизор, – поправил Батю Иван, – почему не будет? Сейчас включим.
Иван нажал на кнопку, телевизор зашипел, настраиваясь на каналы, в объемном экране замерцали звездочки и искорки.
– А я не про ящик, я про нее, – сказал Батя.
– Про муху? – спросил Иван.
– Не муха это, – произнес Батя, откладывая лупоглаз, – а хрень автоматическая назначения неизвестного.
– Да ну! – удивились Иван с Джоном, с двух сторон подходя к Бате.
Василиса тоже приподнялась со своего стула и легла грудью на стол, чтобы поближе рассмотреть черную пыль перед Батей.
Джон посмотрел в лупоглаз, потом передал его Ивану.
– Да, – согласился Иван, – ничего живого. Микросхемки на микробатарейках.
– А какие манипуляторы, как волоски, – добавил Джон.
– Изящная работа, – сказал Батя.
– Но зачем? – спросила Василиса.
– А затем, что почтальонов оскорблять не надо, и газеты вовремя получать, – прокашлял с лавки старичок Прохор. – Вот тут черным по белому написано, что и не мухи это вовсе. А в порядке эксперимента выпущены в автономный полет модернизированные уборщики хлама атмосферного мелкого. Вот как теперь пыль именовать следует – хлам атмосферный мелкий.
– Тогда все понятно, – сказал Джон, разгибаясь.
Он подошел к своему подметальщику, присел возле него и погладил по спинке:
– Ты-то сразу понял, что это не мухи, а микроавтоматы. На своих рука не поднимается.
– Так и есть, – сказал Иван, – нас еще в школе учили, что домовые автоматы имеют блокировку против команд или случайных сигналов, направленных на уничтожение других автоматов. Это из-за того, что им приходится в тесном контакте друг с другом работать без присмотра, а научить всех понимать, что другие делают – сложно для таких небольших габаритов. Так вот, чтобы не учить, решили просто запретить физический контакт. Толерантность, одним словом.