– А гудят все-таки препротивно, – пожаловалась Марья Моревна, закрывая уши ладонями.
– Сделай звук погромче, – посоветовал старичок Прохор, с любопытством глядя в телевизор.
Он поерзал на лавке, устраиваясь поудобнее, и позвал:
– Марья Моревна, иди сюда. Твоя передача – кулинарная,
– А то и правда, совсем забыла, захлопоталась! – воскликнула Марья Моревна, усаживаясь рядом с Прохором.
В телевизоре медленно поворачивался великолепный, украшенный кремом, взбитыми сливками, ягодами и чем-то еще по виду вкусноты неописуемой огромный торт. От экрана медленно поплыл аромат ванили, клубники, арбуза и цветов.
– Пахнет, как плантация фиников, – сказал Джон.
– Как земляничная поляна, – добавила Василиса.
– Как вересковая пустошь в цвету, – щегольнул эрудицией Иван.
– Моей шестидесятиградусной пахнет, – пробубнил старичок Прохор.
– Да помолчите вы! – сказала Марья Моревна, бесшумно шевеля губами, повторяя рецепт с экрана.
Тут черное облачко под потолком издало совсем уж гнусное жужжание, сгруппировалось в клин и … стремительно влетело в экран, облепив торт со всех сторон!
Запахло горелой пластмассой, что-то вспыхнуло, и экран погас. Мухи посыпались вниз. Из-под дальней лавки тут же выбежали давешние ВУмники с отвертками в лапках, а оба подметальщика бойко застучали лапками по полу.
– Пойду на свежий воздух, – сказал Иван, – пока эти тут приберутся.
Он прошел мимо бадьи со щукой, на ходу смочив ладонь и протерев холодной живой водой лоб, вышел на крыльцо.
– Черт! Чтоб его! – раздался через минуту с крыльца громкий крик.
– Случилось что? – спросил Джон, выходя следом за Иваном.
– Случилось, – сказал Иван, показывая на дорожку к забору. Калитка была сорвана и лежала так, как будто ее сильно толкнули наружу.
– Это тебе месть за ЭДИПов комплекс, – посочувствовал Джон, – надо написать в управление, чтобы сменили почтальона.
– Бесполезно писать, – сказал Иван.
– Почему?
– Да потому, что мы думаем, это бунт машин, а это перекос в мозгах!
Вечером, как обычно, сидели в саду на скамейке.
Джон достал трубочку и умело плевал через нее жеваной бумагой по мухам, попадая часто.
Старичок Прохор делал то же самое, но все время промазывал.
– Попробуй, разберись тут, какие из них настоящие, какие нет? – ворчала Марья Моревна. – Кто теперь этим автоматам ум-разум вправит.
Ум-разум автоматам вправляла щука. Вокруг бадьи в прихожей собралась челядь и, опустив объективы к полу, внимали ее неслышным наставлениям. ВУмники, подметальщики, огородники и прочие помощники поскрипывали и попискивали. Молчали только полные синеокие подавальщицы, пришедшие с кухни.
Впрочем, всем и так известно, что подавальщицы вообще не говорят – а только хороводы водят, да поют.
Батя сидел за столом на своем стуле с высокой резной спинкой. Стучал кулаком по столу.
– Кто!
Удар
– Написал!
Удар.
– Времена!
Удар.
– Года!
Удар.
Звенящая тишина.
Удар.
– Да кто бы не написал, с него и взятки гладки, – сказал с лавки старичок Прохор.
– И что это за новость такая нежданная, – в расстроенных чувствах добавила Марья Моревна, – этот циркуляр сыграет недобрую шутку с нами.
– Лучше я сейчас сыграю, – воскликнула Василиса и побежала к полке.
Достала рулончик, расстелила скатомузку прямо на столе, сама уселась поудобней.
– Вот, "Времена года". Со “Святок” начну!
– Хорошо, – сказал Батя, а сам насупил брови.
Старичок Прохор на лавке согнулся, положил подбородок на ладони, но пальцами уши то прикрыл. Василиса низко нагнулась над напечатанной клавиатурой и ударила по клавишам.
– Хорошо, сказал Батя, – громко!
В прихожей затопали. Вошел Джон.
– Празднуете уже? Или только репетируете? Правильно делаете, Рождество скоро.
– Да уж теперь не известно, когда, – пробормотал Иван.
– А может, и вообще никогда, сказал старичок Прохор и ткнул пультом в телевизор. – Вместо погоды одни амазонки.
– Плохо, – сказал Батя.
– Случилось что, Трофим Трофимыч? – спросил Джон, приваливаясь спиной к двери.
Дверь вздохнула и ощутимо напружинилась.
– А под стол загляни, – сказал Батя.
Под столом лежали смятые в комки бумажки. Джон вопросительно посмотрел на Марью Моревну. Марья Моревна щелкнула пальцами.
– Ох! Самому уж и не нагнуться с трудов-то, родимому!
На щелчок из-за сундука выбежал на восьми ногах покрытый шелковистой ангорской шерстью в пол шустрый подметальщик. Побежал под стол, но не выдержал – сделал крюк, стер капельки от растаявших снежинок с сапогов Джона, и, прибавив скорости, помчался к бумажкам. Уставил на них три из четырех глаза, а четвертый воздел вверх прямо сквозь столешницу на Марью Моревну.
– Почитать! – строго сказала Марья Моревна.
Подметальщик завертел лапками, разгладил листы.
– Ему! – Марья Моревна кивнула в сторону Джона.
Подметальщик побежал, неся белые листы над собой, как белый флаг. Подбежал к сапогам Джона и подпрыгнул на добрые полтора метра, всучил циркуляр прямо в черные руки, опустился медленно, распушив как облако белую шерсть, и, зыркая во все стороны глазами на палочках, спрятался за сундуком.
– Зачем вашему четыре глаза? – спросил Джон.
– Чтобы лучше видеть, – хихикнула Василиса.
– Четыре глаза, – хорошо, сказал Батя.
– Да только инженеришки с мозгами что-то напутали, – добавил Иван. – Он, когда в перекрест сам на себя смотрит, задумывается. Пинать приходится.
– Сам себя не узнает, горемыка, – жалостливо пояснила Марья Моревна.
Джон тем временем прочитал бумагу, почесал облупившийся нос.
– А с носом-то что? – спросила Василиса.
– Да подморозил вчера на ветру, – ответил Джон, удивленно разглядывая циркуляр, – на санях-самоходах наперегонки вдоль взлетной полосы гонялись.
– Так, значит, видел ящик с надписью, которым двух погрузчиков вчера же и придавило? – спросил Иван.
– Ящик видел, – ответил Джон. – И лапы погрузчиков, торчат снизу как щупальца осьминогов. Дергаются, выбираются помаленьку.
– Вот-вот, – прокудахтал старичок Прохор. – Скоро и в нашем озере осьминоги заведутся.
– Плохо, – сказал Батя.
Джон посмотрел на свои подчищенные подметальщиком сапоги, шагнул к столу, сел.
– А надпись на ящике прочитал? – продолжал спрашивать Иван.
– Читать некогда было, – ответил Джон, – гонка!
– Вот, молодежь, – всплеснула руками Марья Моревна, повернувшись к Бате, – ящик такой, что лес загораживает, сблизи смотреть, а они надписи не читают. Ничем не интересуются!
– Плохо, – согласился Батя и повернулся к Василисе, – а ты с музыкой-то повремени. Дело обмозговать надо.
– Да что за дело? – спросил Джон, – не томите. У меня голова не щучья, самому догадываться.
– Щука не догадывается, она точно знает, – поправила Джона Марья Моревна
Ее поддержал старичок Прохор:
– Вот и я говорю, щука – не попугай. Здесь вам не Африка!
– Не вам, а нам, – обиделся Джон, – при чем тут Африка!
Старичок Прохор уставился на Джона, как будто первый раз увидел.
– Читать надо на ящиках, не на заборе, чай, для знающих людей писано.
– А все равно не поссоритесь, – сказала Василиса.
– Ну, значит, так, – сказал Батя и задумался, подперев голову кулаками. – Дело, значит, не простое, а государственное.
Все замолчали. Джон тихонько пересел на лавку к старичку Прохору, наклонился к самому уху, спросил:
– Я что-то совсем ничего не пойму, дед Прохор. Государственные дела разве в вашей избе делаются. Я думал – там, – Джон кивнул на потолок.
– Там, там, – также шепотом ответил Прохор. – Там делаются, а тут переделываются.
Батя вздохнул, сжал кулаки. Марья Моревна, сидящая по-прежнему рядом, обвела настойчивым взглядом по лицам.
– Коровам оно, может и хорошо. А где мне амбары новые строить? А молотилку вторую кто подаст? – угрожающе произнес Батя.
– Медведи шалить начнут. Надо бы патронов прикупить, – задумчиво сказал Иван.
– Погреб затопит. И так худой. А как без погреба? – Марья Моревна склонила голову на плечо Бати.
– Колено, ох! – разболится, – старичок Прохор начал интенсивно растирать больное колено.
– А в отпуск когда же, Ванечка! Ведь собирались! Африку повидать мечтали, – взяла Ивана за руку Василиса.
– А скажи ты нам, будь добр, как у вас в Африке без погребов живут? – встрепенувшись, спросила Марья Моревна Джона.
Старичок Прохор толкнул локтем Джона в бок и предрек:
– И про санки-то забудешь.
– Да нормально живут, – ответил ошеломленный таким мрачным прогнозом Джон и вскочил.
– Что у вас тут происходит. Когда я входил, Трофим Трофимыч про “Времена года” спрашивал. Кто написал. А про санки я не забуду. Очень я эту забаву люблю!
Батя выпрямился на стуле, насмешливо посмотрел из-под густых бровей на Джона. Старичок Прохор тут же понял, какой ветерок подул, и тоже насупился.
– И кто написал? – спросил Батя.
– Наши, – Петр Ильич Чайковский, – ответила за Джона Василиса.
Потом посмотрела на стену, где с незапамятных времен висела картина маслом, изображающая виноградники на склонах Везувия, и добавила:
– А их – сеньор Антонио Лусио Вивальди.
– А ЭТИ? – спросил, ткнув пальцем в сторону бумаг в руках Джона, Батя.
– Эти, – Джон растерянно зашелестел листиками, – эти… – он нашел нужное имя, – министр Занзибаров.
– Так! – сказал Батя. – А выше что написано?
Старичок Прохор выдернул листки из рук Джона, кряхтя взобрался, на лавку.
– Читаю, – сказал он и начал нараспев:
– Циркуляр номер… так-так… Начало пропускаем, вот главное: "установить в квадрате, ограниченном 50-ой и 70-ой параллелями северной широты, 25-ым и 45-ым меридианами восточной долготы среднюю зимнюю температуру, равную температуре всхожести овса плюс 5 градусов Цельсия." А называется циркуляр "О временах года". Вот!
– Новость, так новость, – согласился Джон, глянул на картину с Везувием и добавил:
– Виноград посадите?
– Не дождутся! – ответил Батя.
– Наше все – из яблок и с медом, – многозначительно вставил старичок Прохор.
– А на ящике, – внес ясность Иван, – написано: “Даешь два урожая в год!”. В ящике – термоустановка.
Старичок Прохор засуетился и поминутно кивая головой на телевизор стал выдавать неслыханное:
– Особый луч устремляется вверх, достигает озонового слоя, отражается от него и плавно опускается по заданной параболической траектории, обеспечив в зоне покрытия среднюю температуру заданного диапазона.
– Как-то так, – вздохнула Василиса, по молодости и неразумению тоже иногда слушавшая новости.
Джон, наконец, уразумел широту проблемы. Он перевел глаза на другую стену, где тоже висела картина маслом, но изображающая солнечный февральский денек и детей на горке. Он встал и патетически провозгласил, почти как мавр в известной пьесе, текст, правда, использовал свой собственный:
– Я сюда не за этим ехал!
Потом повернулся к Бате:
– Что делать будем, Трофим Трофимыч? Письмо писать?
Зазвонил телефон. Василиса поднялась, сходила в прихожую, принесла трубку, протянула Ивану:
– Тебя. С космодрома.
Иван встал и отошел к окну, повернулся ко всем спиной.
А Джон пересел с лавки к столу:
– Трофим Трофимыч! Давайте прямо сейчас писать. На обороте – для наглядности.
– Ясность в этом деле должна быть полная, – согласился Батя.
– Я карандаш принесу, – промолвила Василиса и снова пошла к полке.
– И про погреб не забудь, – напомнила о своем Марья Моревна.
– А для наглядности большими буквами, – посоветовал Прохор.
– Ох! Вот незадача. Карандаш-то поломан, – воскликнула Василиса.
– Плохо, – проговорил сумрачно Батя, – кто за карандаши в доме отвечает?
Василиса поджала губки и щелкнула пальцами. Снова из-под лавки выскочил подметальщик, он же точильщик карандашей.
– Ой, как плохо! Опоздаем! Почта закроется! воскликнула Марья Моревна.
Иван закончил говорить по телефону, повернулся с сияющим лицом:
– А никуда торопиться и не надо. Отбой тревоги.
– Что случилось, Ванечка? – спросили Марья Моревна и Василиса в один голос.
– Не тяни льва за хвост, – поддержал их Джон.
– Вы-кла-дай! – по слогам произнес Батя.
Иван сел на лавку, обнял за плечи старичка Прохора:
– Дело, значит, такое. Погрузчики из-под ящика выбрались. Разозлились на него, и раздолбали в пыль. Это же универсальные складские автоматы. В случае надобности неликвиды и тару поломанную утилизировать обучены.
– Да это же не тара! – удивился Джон. – Как они могли перепутать! Роботы ведь! Они штрих-код читать умеют!
– А это ты Прохора спроси, – ответил Иван, – твои механики вчера к нему приходили. Чем они погрузчикам окуляры протирали?
– Как чем? Нашим, лучшим, из яблок с медом, – гордо произнес старичок Прохор.
– Ой, как плохо! – схватился за голову Джон.
– Да уж, куда нагляднее, – хихикнул старичок Прохор.
– А не надо экономить на протирочном материале, – съязвил Иван.
– Ой, плохо-то как! – Джон закачался из стороны в сторону.
Некоторое время все смотрели на него и молчали.
– Ну, что ни делается, а все к лучшему, – степенно произнесла Марья Моревна.
Помолчав, нежно добавила:
– А ты, дочка, поиграй нам. Снова со “Святок” начни.
– Хорошо! – сказал Батя.
– И за “Времена года” не вредно бы…– резонно добавил Прохор.
Никто и не заметил, как он успел прошмыгнуть за дверь и вернуться с бутылью, которую из осторожности держал обеими руками.
Вечером снова сидели в заснеженном саду, кутались в тулупы, воротники которых страстно обволакивали шеи. Джон так вообще пытался расстегнуться – не получалось: не мог преодолеть барьер застежек-самостежек.
Спутники не взлетали. Вместо звезд с неба густо падали снежинки.
– Вань, – спрашивала Василиса. – Мы точно в Африку поедем? Не передумаешь?
– Конечно, поедем, – нежно отвечал Иван, – щука сказала. Надо ехать.
Накануне Нового года из туч обильно просыпался мягкий сухой снежок.
Старичок Прохор вернулся c сеновала и теперь сидел на лавке под окном, поджав босые ноги и с тоской глядя на скинутые у печки валенки. Правый валенок стоял неподвижно, и вокруг него постепенно образовывалось море разливанное от таявшего снега.
Левый валенок исправно выполнял очистительную функцию, напрыгивал на правый, постукивал об него боками, притоптывал об пол подошвой.
Правый не шевелился.
– Ишь, как прочно стоит, – сказал Батя,
– Уж как прочно, – согласно забормотал старичок Прохор. – У них, у валенок моих, когда мозги забарахлят, всегда этакая монументальность пробуждается. Не сдвинуть теперь, пока не высохнет.
– Бывает, – проговорил Батя, поводя головой в сторону самовара.
– Да ведь не дело это, – сказала Марья Моревна, наливая чай в стакан в серебряном подстаканнике и пододвигая его поближе к Бате.
– Точно, не дело – заерзал на лавке Прохор, – надо бы дровишек подбросить в печку, для жара. Они – валенки мои – побыстрее и высохнут.
Он замолчал, покосившись на свои босые пятки и лужу у печки.
Марья Моревна глянула через плечо на валенки, воду на полу, хлопнула в ладоши. Тут же из-под широкой лавки выкатился подметальщик, позыркал во все стороны глазками на телескопических усиках, побежал к луже.
– Вот ведь как сосет, – завистливо покачал головой Прохор, вытянув губы трубочкой и издавая звук почти такой же, что получался у подметальщика, который высунул из брюшка малый засосик и со свистом втягивал в себя талую воду и кусочки не успевшего растаять снега.
Подметальщик попытался сдвинуть правый валенок с места, чтобы убраться под ним, потерпел неудачу, попал, не успев увернуться, под пятку скачущего левого, обиженно замигал покрасневшими лампочками и скрылся под лавкой.
– А ты зачем на двор ходил? – спросила Марья Моревна.
– Мышей на сеновале гонял. И кровлю инспектировал – не прогнулась ли. Снега-то сколько навалило, – сдвинув для серьезности редкие брови, ответил Прохор.
При этом он зачем-то сунул руку в правый карман кафтана и что-то там пощупал.
– Ну и как, много мышей?
– Много! Ох, как много. В сене и притаились.
В трубе завыло, а в окна застучала снежная крупа.
– Зима! – веско сказал Батя.
– Ты ворота на сеновал прикрыл? – строго спросила Марья Моревна Прохора. – А то снегу нанесет, сено-то и замокнет.
– А то! Как же! Первым делом, – ответил старичок Прохор.
Теперь он уже оттопырил карман и внимательно глядел в него.
– Нету, – горько вздохнул Прохор. – Вот ведь незадача, пропала.
– Потерял что? – спросила Марья Моревна.
– Да нет, не потерял, положил где-то, – ответил Прохор и весь как-то съежился под пристальным взглядом Марьи Моревны.
– Значит, там и лежит, где положил. Не на лавочке у крыльца? А то занесет.
– Зима! – повторил Батя и пододвинул пустой стакан к Марье Моревне.
Дверь распахнулась, и в горницу влетели Василиса с Иваном: щеки красные с мороза, глаза веселые.
– Эх, ну и мороз, – воскликнула Василиса, сбрасывая шубку на руки подавальщицы.
Та повернулась и тихо покатилась за дверь, но промахнулась и ударилась в стену, так как Иван накинул на нее сверху и свой тулуп, закрыв объективы.
– Валенки, валенки у печки снимите! – закричала Марья Моревна. – Воды по всему дому наносите!
– А мы твою трубку нашли, – сказала Василиса, подсаживаясь к старичку Прохору.
– Где? – спросил Прохор.
– Да у сеновала, почти у порога. Я дымок приметил, – ответил Иван. – Смотри, и сейчас еще теплится.
– Тс-с, – прошипел Прохор, прикладывая палец к губам и косясь на Марью Моревну.
– Понял, – заговорщицки подмигнул Иван, наклонился к уху Прохора и прошептал:
– А то, неровен час, запалили бы сено.
– Что-то вы припозднились. Весело на горке-то? – спросила Марья Моревна.
– Да уж как весело, все там! Гуляют! – ответила Василиса.
– Только вот мы петуха нашего не слышали, не простыл бы. Морозец крепкий, – сказал Иван.
– Морозу как не быть. Зима! – произнес Батя, хлебнул из стакана.
Марья Моревна тут же захлопотала вокруг него – пододвинула блюдо с пряниками и ватрушками.
Дверь снова распахнулась, и вошел Джон. Он огляделся по сторонам, и спросил:
– Не опоздал? А то я все жду, жду, когда петух ваш к ужину прокричит, а он молчит и молчит. Не простыл бы. Пришлось на свои смотреть.
Он посмотрел на запястье, на котором сиял золотом браслет новомодного хронометра.
– Чудная машинка, тикает, – сказал старичок Прохор, прислушиваясь. – Прямо как сверчок.
– Всю премию ухлопал, из самой столицы заказал, – начал рассказывать Джон. – А все равно петушок привычнее. И душевнее как-то.
– Я тоже не слышала, – забеспокоилась Марья Моревна. – Вань, сходи на двор, проверь петуха.
Иван ловко вскочил в пританцовывающие у печки валенки и исчез за дверью.
Джон подошел к старичку Прохору и сел возле него.
– Я заметил, ты на сеновал с трубкой ходил. Не опасаешься? От искры, говорят, пламя возгорается.
– Я же говорила – рядом с сеном не курить! – воскликнула Марья Моревна. – Спалишь сено, чем кормить скотину будем?
– Тс-с, – запоздало прошипел старичок Прохор, еще ниже опуская плечи.
– Да ладно, ничего ведь не случилось, – сказал Джон.
Василиса его поддержала:
– Прохор внимательно курит. И он больше не будет.
Потом хлопнула в ладоши:
– А ужинать скоро будем? Проголодалась на горке.
– Что это вы все на сеновал зачастили? – Марья Моревна подозрительно посмотрела на Василису, потом перевела взгляд на Джона. – Подозрительно это!
В горницу вернулся Иван, держа за лапы петуха. Петух безжизненно висел в его руках, болтая головой с красным гребнем и желтым раскрытым клювом.
– Замерз, бедолага, – сказал Иван, садясь на лавку. – А в сенях душно. Я дверь на улицу приоткрыл, проветрим немного. А то щука жаловаться будет, всю ночь не уснем.
Потом подмигнул старичку Прохору и Джону:
– На сеновале все в порядке.
Старичок Прохор и Джон потеснились. Иван положил петуха к себе на колени, осмотрел его внимательно. Потом достал из заднего кармана штанов перочинный ножик, открыл какое-то лезвие и ткнул в петуха. Петух даже не дернулся.
– С ним не так надо. Дай я попробую, – Джон протянул руку, и петух перекочевал на колени к нему.
– У меня в прошлом году был такой. «Танец маленьких лебедей» выдавал вместо кукареканья. А потом наглотался на дворе червей, так танец превратился в похоронный марш.
С минуту Джон пытался что-то нащупать на шее у петуха, потом чем-то щелкнул, и голова вместе с изрядной частью шеи отскочила в сторону так быстро, что Иван еле успел поймать ее на лету. Несколько белых перышек выпали и плавно опустились на пол. К ним тут же ринулся подметальщик.
Старичок Прохор встал и засеменил к столу, поближе к Марье Моревне и Василисе.
– Не люблю я петухов этих. От них одни неожиданности. Вон как голова сиганула. Могла ведь в глаз клювом ткнуть.
Джон заглянул внутрь обезглавленного тела.
– Тут шило нужно. И маслице.
– Понятно тебе, – Иван пнул подметальщика.
Подметальщик застрекотал и побежал, снова еле увернувшись от левого валенка старичка Прохора, в кладовку. Через минуту он вернулся, радостно сияя синей лампочкой и гордо неся в одной лапке шило, а в другой масленку.
– А зачем ты его на двор выпускал? – поинтересовался Иван, передавая Джону шило и масло.
– Так он не спрашивал, сам выбегал. Жутко эти петухи бегать любят. Отпоет, и скок с подоконника на землю – и давай шнырять между кур. Огородники его не любили, пытались прогнать, да он своим клювом одного в пыль раскрошил, все микросхемы вывалились.
Джон капнул немного масла куда-то внутрь безголового тела, потом засунул в него шило, поковырял там.
Внутри петушиного тела что-то звякнуло, щелкнуло, и из шеи вырвался сноп искр. Безголовый петух задергался в конвульсиях, вывалился из рук растерявшегося Джона на пол, поднялся и заковылял кругами по комнате.
– Эх! – воскликнул Джон, – коротнуло!
Он бросился на безголового петуха, но промахнулся. Сбитый им петух вскочил на обе лапки, забил крыльями и побежал кругами по горнице уже так быстро, что старичок Прохор и Василиса даже зажмурились. Иван схватил со скамейки голову и швырнул ее в петуха. И тоже промахнулся.
Подметальщики прекратили убирать талую воду у печки, и рассредоточились, поворачивая вслед за передвижениями безголового петуха свои объективы, явно намереваясь взять его в кольцо.
– Ай, – воскликнула Василиса, поджав ноги, когда петух, продолжая сыпать искрами, пробежал под ее стулом.
– Мощный у него аккумулятор, – проговорил Джон, пытаясь накрыть петуха покрывалом. – И быстрый какой! Быстрее моего.
– Подушкой попробуй, – посоветовал старичок Прохор. – У подушки аэродинамика лучше, чем у покрывала. Или же ковер-самолет достать. Он его быстро накроет. Василиса, где у вас ковер-самолет?
– В сенях, в сундуке, рядом с кадкой, – прокричала Василиса, уже с ногами забравшаяся на стол.
Марья Моревна стояла коленями на стуле и пыталась достать петуха полотенцем, когда он стремительно пробегал мимо.
– Сейчас, сейчас принесу, – сказал старичок Прохор и короткими перебежками, как был босиком, побежал за ковром-самолетом.
– Дверь не открывай, – крикнул ему Джон, но было поздно.
Петух как был без головы, продолжая сыпать искрами, каким-то чудом проскользнул между ног Прохора в открытую им дверь. Было слышно, как он ударился с разбегу в кадку, потом послышался испуганный скрип подавальщицы, звон упавших на пол тарелок. Затем все смолкло.
– На двор побежал, – сказал старичок Прохор, опасливо выглянув в сени.
– А на сеновал ворота заперты? – спросил Батя, ставя на стол пустой стакан.
Иван, Василиса и Джон переглянулись между собой, потом не сговариваясь, кто в чем был, ринулись из горницы. Даже Прохор не удержался и запрыгал за ними следом, подхватив с пола свой левый валенок и натягивая его на ходу.
Но петух, хоть и был без головы, а может, именно потому, что был без головы, уже добежал до сарая с сеном и, судя по красным отблескам из-за двери и запаху дыма, сделал свое черное дело.
– Звонить надо пожарным, – жалобно произнесла Василиса.
– Уже летят, – ответил Джон.
И в самом деле, уже был слышен мерный гул, прерываемый курлыканьем, пожарной команды. Огородники под ногами тащили шланг от колодца, а полнотелые подавальщицы передавали друг другу ведра.
– Вы что, с ума посходили! – махнула на них полотенцем Марья Моревна. – Додумались живой водой заливать. Что щука скажет? А ну, давайте обратно несите.
Послушные подавальщицы повернулись и понесли воду обратно в сени, в кадку со щукой.
Огонь потушили быстро. Вернулись в горницу.
– Да, дела! – сказал Батя.
– Бывает, – пожал плечами Иван. – От судьбы не уйдешь.
– Бывает, – согласился Джон. – Непредсказуемая техническая неисправность.
– Чем скотину кормить теперь? – Марья Моревна горестно подперла голову ладонями.
Василиса всхлипнула.
– Да, дела! – задумчиво повторил Батя, нахмурив брови.
Вечером, завернувшись поплотнее кто в шубу, кто в тулуп, поджав ноги в валенках, сидели на скамейке перед домом. Старичок Прохор, так и не дождавшийся, когда придет в сознание его правый валенок, обмотал ногу прожженным в нескольких местах покрывалом.
– Двадцать литров! Двадцать литров чистейшего смородинового…, – бормотал он себе под нос, горестно поглядывая в сторону черной обгоревшей двери амбара.
Потом вздыхал и немного менял репертуар:
– А сколько чистейшего яблочного…
Щука простила всех за пролитую из бадьи живую воду. О чем-то пошепталась с Марьей Моревной, и та, улыбнувшись, тоже шепотом передала что-то на ухо Бате.
– Ну, сказал Батя, – не беда. Раз уж цена на комбикорм упадет, а Зорька отелится, справимся. Не дрожите, погорельцы!
Иван наклонился к старичку Прохору:
– Прохор, а ведь в хлеву за застрехой все цело. Еще не начатая!
– Ш-ш-ш, – прошептал Прохор, прикладывая палец к губам и опасливо поглядывая на Марью Моревну.
Он вытянул вперед ногу в покрывале и снова затянул:
– Двадцать литров! Двадцать литров чистейшего смородинового…,
По его морщинистой щеке скатилась слеза, и упала на снег, блеснув как звездочка, отраженным светом фонаря над крыльцом.
– А теленочек будет черненький с рыженьким пятнышком на лбу, – мечтательно произнесла Василиса. – Назовем Звездочкой. Или Огоньком.
– Тьфу на тебя, – встрепенулась Марья Моревна, – накликаешь снова чего!
Старик Прохор завозился, подтянул покрывало на ноге.
– Надо бы ворота в хлев проверить, заперты ли, а то не ровен час – простудится Зорька, – он вдруг поднялся, покряхтывая. – Да ты сиди, Иван. Я сам доковыляю.
– Да что ты, помогу, – ответил Иван, подставляя плечо под руку Прохора, – как ты без валенка. А ворота – тяжеленные.
И они удалились в темноту, в поскрипывающие под ногами сугробы, откуда сладко несло навозом, и позванивала колокольчиком пегая Зорька.