Kitabı oku: «И грех, и смех», sayfa 3

левсет насурович дарчев

Yazı tipi:

гости, направился за ружьем. Хадижа выступила

вперед и взмолилась.

– Гаджалим, я тебя умоляю, не делать этого. Не

надо пачкать себя кровью. И… – она сделала паузу. –

О дочери подумай.

– Что! – громко прокричал Гаджалим, теряя самообладание. – Что ты говоришь. Моя дочь…

Гости, тихо сидевшие в гостиной, глядя друг

на друга и безучастно шаря глазами по интерьеру

комнаты, услышали глухой выстрел, затем окрики:

«Остановись! Не надо убивать!» – и они переполошились. Младший аж подпрыгнул на месте и тупо

уставился на старшего брата.

– Что такое? – выдавил он с открытым ртом и

скосившимися от страха глазами. – Он хочет нас

убить. Уходим!

В коридоре шум усиливался.

Братья вскочили и один из них сунул голову в

проем двери и застыл.

– Пустите меня, – кричал Гаджалим, вырывая

ружье из рук жены и подоспевшего сына. На полу

лежали осколки разбитого пулей глиняного кувшина, залитые его содержимым – молоком.

Гости молча прошмыгнули мимо разбушевавшегося не на шутку хозяина дома, опасливо глядя

по сторонам, быстро отвязали лошадей и дали деру.

– Слава богу, – сказал младший, вздыхая с облегчением, – успели унести ноги живыми. Ей-богу,

эти курахцы, я всегда говорил, ненормальные каки-

е-то. Расскажи кому – не поверит: всего-то хотели

засватать его дочь, а он в ружье. Нет, я больше в

Курах за невестой – никогда, брат. Так что, давай

ищи невесту где-нибудь в другом месте, но только

не в Курахе.

Сенокос

Гаджалим долго не мог прийти в себя от ярости,

когда какой-то сопляк бросил ему вызов и поставил условия. Коса Гаджалима скользила по траве

со свистом, и он после каждого взмаха шел на один

шаг вперед. Разбираясь со своими мыслями, куда

глубоко впутался сын Габиба, он то и дело останавливался, опираясь на косу и глядя на село.

– В чем дело, папа, ты устал? – спросил Хидир,

приблизившись к нему и сделав последний взмах.

– Не могу успокоиться, – прошипел Гаджалим,

мотнув головой. – Еще никто не позволил себе так

поступить со мной – прийти ко мне домой и сказать:

«Я украду твою дочь». – Хидир стоял с опущенной

головой, не желая нарушить разговор отца с самим

собой. – Ты хоть знаешь его, этого Джабраила?

– Да.

– И что ты можешь сказать о нем?

– Высокий парень с зелеными глазами…

– Подожди, подожди, – оборвал его отец. –

Меня не интересует цвет его глаз. Ты мне скажи,

что за семейство.

– Что он, что его отец – трудолюбивые, отзывчивые люди, – поведал Хидир, разжевывая длинный, свисшийся к подбородку стебель травы. –

Еще, Джабраил с характером – никому не даст себя

в обиду.

– Тогда, почему они такие бедные?

– Не знаю, папа, – признался Хидир. – Может,

они просто невезучие. Недавно у них сгорел сарай,

и им пришлось продать всю живность. К тому же,

папа, богатство в таких делах – не главное. Бедность может подкрасться в любой дом.

– Хватит, хватит, – Гаджалим гневно остановил

сына, подняв руку. – Уму-разуму меня учишь. Никто не сможет мне доказать, что бедность лучше,

чем богатство.

– Я не это имею в виду, папа, – Хидир продолжал отстаивать свою точку зрения. – В обществе

людей ценят не по количеству денег, а по их отношению к другим людям. Ну, например, возьмем

Рамазана Гасанова, директора школы, который

первым в селе получил высшее образование. Он, я

бы не сказал, что богатый, но смотри, каким уважением пользуется в селе…

– Он стал твоим учителем, сынок? – с возмущением произнес Гаджалим. – Ты несешь какую-то

галиматью. Речь идет о твоей сестре, о ее судьбе,

а ты мне решил лекцию по нравственности прочитать. Завтра не получится так, что твоя сестра придет к нам с опущенной головой, жалуясь на трудности, связанные с бедностью? И тогда этот Керим

из Ахты будет смеяться надо мной за непредусмотрительный шаг. Ты об этом не подумал. – По тону

голоса было видно, что Гаджалим примерял Джабраила в качестве зятя и искал ему место в своем

разбушевавшемся сердце.

– Я не знаю, – коротко ответил Хидир. – Этого

никто не может знать. Джабраил может добьется

большего, чем его отец. А решать, как поступить –

тебе, папа, как главе семьи.

– Ты я вижу не против, – Гаджалим наконец поставил вопрос ребром.

– Нет, – ответил его взрослый сын, полностью

отдавая себе отчет за судьбу сестры, зная хорошо

своего друга по имени Джабраил.

День свадьбы

Пержиан в день свадьбы в нарядном платье,

сшитом по линии талии с лифом, плотно облегающим фигуру и с нагрудником из дорогого бархата,

увешанным серебром, выглядела необычно красиво.

Отец стоял среди гостей в традиционной распашной черкеске белого цвета, изготовленной из

верблюжьей шерсти. Черкеска была надета поверх

бешмета с нагрудным разрезом. Отец в папахе выделялся среди всех высокой и строгой осанкой.

Он больше молчал и был в гнетущем настроении.

Пержиан хорошо запомнила эту папину парадную

форму, потому что она за ней следила, перешивала

пуговицы, меняла разрезы и манжеты, пришивала

накладные карманы, а когда он несколько лет назад собрался на встречу в Ахтах с Нажмутдином

Самурским, то попросил карманы убрать – мода

быстро менялась.

Во всей свадебной церемонии только один раз

ее глаза поймали грустные, полные печали глаза

отца, и ее сердце застучало еще сильнее: ее обуревало чувство, что нить, которая соединяет ее с

ним, натянулась и вот-вот порвется. Это прощание:

прощание с детством, с отчим домом, где она была

окружена любовью и вниманием. Голоса свадебной песни глушили ее мысли, но остановить поток

ее слез не мог никто. Она понимала, что вступает

во взрослую жизнь и чужую семью, полные неизвестности и сомнений.

Время шло, а Гаджалим не мог себе простить,

что пошел на поводу у жены и сына Хидира, а также поддался на уговоры Джабраила и его высокомерию: «В качестве калыма я отдам мешок денег,

хотя Пержиан стоит дороже». Его дочь продолжала

жить в нужде, хотя она никогда не показывала этого, не жаловалась и все время продолжала жить в

ожидании чуда. Это «чудо» пришло через два года:

она родила сына и дала ему имя отца по его наставлению – коротко – Гаджи.

Сумка

У Гаджалима с утра было плохое настроение –

год выдался неурожайным: яблоневый сад навевал

тоску – под осадой гусениц яблоки скукожились, а

сливы не уродились вовсе. Вернувшись домой в полуденное время, он на крыльце заметил незнакомую

набитую тканевую сумку. Он из любопытства раскрыл ее и нащупал рукой банку меда, кусок овечьего сыра и масло. Его лицо изменилось – губы поджались, глаза прищурились, и он гневно крикнул:

– Хадижа!

Хадижа сбежала по лестницам вниз и застыла,

увидев мужа над раскрытой сумкой. Она вспомнила его распоряжение – никому ничего не давать и

перестать быть больной на сердце. Она имела привычку делиться со всеми, кто нуждался. А тут –

родная дочь.

– Что случилось, Гаджалим?

Гаджалим перевел глаза на сумку.

– Это что?

Хадижа растерялась.

– Это для нашего внука.

Гаджи в это время находился дома и до его

ушей стали доносится слова деда со двора – он стал

прислушиваться.

– Я не дурак и догадываюсь, что это для Джабраила, – продолжал Гаджалим громко.

– Тихо говори, – прервала его жена, – Гаджи

дома и может услышать.

– Пускай слышит, – проорал Гаджалим. – Он такой же лентяй, как и его отец: не учится и никаких

целей в жизни нет. Я не намерен кормить семей-

ство Габиба. – У них что, нет рук. Пусть работают

и зарабатывают.

Руки четырнадцатилетнего Гаджи, который демонстрировал маленькому племяннику собственное изобретение – детскую игрушку, где акробат

кружился вокруг нитки, натянутой между двумя

палками при их натяжении, – остановились. Он

услышал, как дед плохо стал отзываться о нем и

об его отце. Кровь прихлынула к лицу, и оно побагровело. В этот момент он хотел превратиться

в птичку и выпорхнуть вон через окно, чтобы не

попасться на глаза строгому деду. Он спустился со

второго этажа и поплелся мимо деда под пристальным вниманием бабушки на выход.

– Гаджи, – позвала бабушка, – забери сумку,

сынок.

Гаджи не отозвался – он ушел с окаменевшим

сердцем. От обиды его сердце разрывалось на мелкие кусочки, а глаза застилали слезы. Он вышел

наружу и глубоко вздохнул. В один момент он

весь собрался и воспрянул духом и вдалеке четко

увидел заснеженные вершины Шалбуз Дага, которому совершенно нет дела до его чувств. Надо

найти выход, и он нашел путь, по которому надо

идти, чтобы прокормить себя и свою семью. Он

вдребезги разбил игрушку и побежал, не останавливаясь, пока не добежал до дома бригадира колхоза, чтобы устроиться работать к нему на время

школьных каникул.

– Хм, да ты еще маленький, Гаджи, – урезонивающе произнес бригадир Ильяс-халу, интеллигентный, с кепкой на голове и в резиновых сапогах. –

В какой класс ходишь?

– В шестой, – произнес Гаджи.

Бригадир продолжал думать, осматривая его с

ног до головы.

– А папа где?

– В Баку уехал на заработки.

– Ладно. Приходи завтра. Может быть, в будущем выучишься на агронома, – сказал он. – Лопата

есть?

– Да.

– Вот и хорошо.

Подведение итогов

Яркий солнечный день сентября. На торжества

по подведению итогов сезонных работ Пержиан

пришла без особого настроения и расположилась

среди женщин в последних рядах. Ей ждать было

нечего – никто из ее семьи в колхозе не работал.

Первым выступил председатель Рамазан, немолодой агроном в брюках галифе, в председательской

кепке. Он обрадовал народ успехами по урожаю,

надоям молока и сдаче государству шерсти и мяса.

Слово для подведения итогов соцсоревнования

предоставили бригадиру Ильясу.

– Товарищи, – начал он громко, обращаясь к

народу. – От всего сердца хочу поблагодарить

всех колхозников за тяжелый труд и успешное

выполнение поставленных районом задач. Если

бы не ваши мозолистые руки и сила воли, мы бы

ничего не добились. Чтобы отметить персонально,

позвольте вручить Похвальные грамоты наиболее

отличившимся работникам колхоза. – Ему с президиума передали блестящие бумаги. Он, рассматривая их, чуть замешкался, затем зачитал и под

аплодисменты вручил их трем работникам. Затем,

повысив голос, он продолжил:

– Это не все, товарищи. Я с большой радостью

хочу вам сообщить, что в нашем селе вырастает

достойное поколение молодежи, на которое, я уверен, можно будет положиться в будущем. С нами

на равных работал паренек, который учится в шестом классе. Вы не поверите: он по норме выра-

ботки опередил всех известных передовиков производства. – По толпе прошел шумок, раздались

похвальные возгласы. Ильяс тянул паузу, чтобы

создать эффект, потому что у всех зажегся интерес,

кто это может быть. Пержиан, до сих пор сидевшая

в полном равнодушии, подняла голову – в чьей семье растет такой джигит, и кто сейчас возгордиться своим потомком. Он обвела взглядом сидевших

вокруг нее людей. Ильяс продолжил, подняв руку: –

Его зовут… Гаджи, внук Гаджиалима.

Прокатилась волна аплодисментов.

У Пержиан екнуло сердце.

– К сожалению, его здесь нет, – продолжил

Ильяс. – Он в школе. Но здесь присутствует его

мать, Пержиан. Я вручу эту грамоту ей – пусть гордится своим сыном и передаст ее из своих рук.

Пержиан почувствовала на себе взгляд сотен

глаз, она заволновалась и казалось, от избытка

чувств тело перестало ее слушаться. Несколько секунд она так и сидела, не в силах встать. Сейчас ей

казалось, что весь мир принадлежит ей.

Придя домой, она не находила себе места. Душа

вырывалась, и ей хотелось показать Грамоту отцу и

гордиться за сына. Она подождала Гаджи со школы.

Как только Гаджи зашел домой, мама встретила

его с улыбкой на лице.

– Спасибо, Гаджи, – сказала она от всего сердца. – Я впервые узнала, что такое гордость.

– Ты о чем, мама?

Она из-за спины быстро достала красивую

глянцевую бумагу с гербом страны.

– Читай.

Гаджи был в восторге.

– У меня идея, сынок.

Гаджи прислонил школьную сумку к стенке.

– Какая?

– Вечером пойдем до деда и покажем ему

Грамоту – пусть гордится тобой.

Гаджи скорчил рожицу.

– Нет, я не хочу к нему идти, – заявил Гаджи.

Мама сразу изменилась в лице.

– Почему? Ты обиделся на него.

– Нет, – уклончиво ответил Гаджи. – Я…

– Обида – это очень плохое качество, сынок, –

вторила мама, – она свойственна людям с недостатками и этим в большинстве своем страдают женщины. Но ты же не девочка.

– А почему тогда дед обижен на папу, на меня? –

спросил Гаджи.

Пержиан помотала головой.

– Нет, он не обиженный. Он хочет, чтобы у папы

получилось с работой и он заработал денег, чтобы

вернуть долг, который взял, когда строили дом.

Вечером того дня Пержиан вместе с сыном навестили деда Гаджалима. Он во дворе под навесом

изготавливал веревку из конопли, накручивая на

специальную изогнутую палку. Он отложил свои

дела и тепло поприветствовал их. От грамоты он не

был в восторге. Он сказал:

– Да таких бумаг я вам достану столько, сколько хотите. Запомни мои слова, сынок, – сказал он,

прислонив приспособление к правому колену, выставив обе руки ладонями вверх. Руки, видавшие

виды, грубые, натертые, со сдавленной кожей. – Вот

этими руками много не заработаешь. Надо, чтобы

здесь, – он постучал по голове указательным пальцем, – были мозги. А для этого надо хорошо учить

физику, математику. И тогда тебя заметят не только в Курахе, но и в городе, да и в Дагестане тоже.

Мама с Гаджи вернулись домой с сожалением,

не угодив деду. Гаджи сказал маме:

– Вот видишь, мама, – пожаловался сын, – дед

не рад. Он просто недолюбливает меня.

– Да ты что, сынок, – мягко сказала Пержиан,

приложив руку к его спине. – Он прав и хочет большего от тебя. Прояви себя в школе. Кроме того, что

ты там делаешь, помогаешь школе, ты должен показать свои умственные способности и по глубине

знаний тягаться с учителями.

Глаза у Гаджи загорелись.

– А как?

– Ну, например, – мама начала думать, – вот

возьмем, например, воду и чернила. Капнешь одну

капельку чернил в стакан воды – и тут же цвет меняется. Если вот целыми днями изучишь только

этот процесс и выучишь, как это происходит, то, я

уверена, ты узнаешь больше учителя.

Гаджи продолжал слушать с изумлением.

– Мама, а ты знаешь?

– Нет, конечно, – ответила мама и хмыкнула. –

Я просто раньше не думала об этом, эта идея пришла мне в голову сейчас. Если бы я вернулась в

школу, то я думаю, что поступила бы именно так.

Я неплохо окончила школу, и я сейчас ничего не

помню. Это потому, что я училась поверхностно.

Значит, все учителя тоже учились поверхностно, и

они, в свою очередь, тоже учат поверхностно. Вывод какой – надо вдаваться в мелочи, в молекулы,

и тогда ты можешь копнуть глубже учителя и спорить с ним. Понял?

– Да, понял, что копать надо не лопатой, а мозгами, – пробормотал Гаджи и улыбнулся, обнажив

ряд белых зубов.

Учеба и выбор профессии

Гаджи менялся на глазах: у него была цель –

учиться и учиться.

Учитель математики Агам зашел в канцелярию

с довольным выражением лица. На это его коллеги

обратили внимание.

– Что случилось, Агам? – спросил его учитель

физики. – Анекдот новый?

– Да этот Гаджи творит чудеса.

– Какие?

– Представляешь. На прошлой неделе я классу

объяснил, как в уме можно возводить в квадрат цифры с окончанием на «пять». А сегодня он мне выдал

такое, что я обалдел. Он придумал такое же правило,

как умножать цифры, оканчивающиеся на «шесть».

– Не может быть! – воскликнул физик, – где-то,

наверное, вычитал.

– Да, нет. Такого правила нет, – уверенно ответил Курбан. – Я с удовольствием констатирую, что

это его правило. Правило моего ученика.

Прошло несколько лет с того времени и Гаджи

стоял перед мамой с аттестатом об окончании десяти классов в руках. Он был счастлив как никогда – все пятерки за исключением русского языка. С

будущей специальностью он уже определился – в

Одесский технологический институт на инженера.

– Агам поступает в медицинский институт в

Махачкале, – заявила мама, прощупывая намерения сына и зная, что он собирается в далекие неизвестные края.

– Я знаю, мама, – коротко прокомментировал

Гаджи.

Мама запнулась.

– А Назим поступает в сельхозинститут.

– Я это тоже знаю, мама, – ответил Гаджи, глядя

на маму со смешинкой на губах.

– А ты почему не хочешь? – ее черты лица изменились.

– Мама, ты не понимаешь: в мединституте готовят медиков. А я не хочу иметь дело с больными

людьми всю свою жизнь. А в сельхозинституте готовят агрономов, таких как Ильяс-халу. Ты не заметила, что он всю жизнь ходит в сапогах и в одних

и тех же брюках. Знаешь, почему? Там много не

заработаешь.

– А ты что хочешь?

– Я хочу стать инженером, – Гаджи гордо вскинул голову. – Там физика, движение, изобретения,

машины…

– Космические корабли, – с сарказмом перебила

мама.

– Ну, да, – согласно кивнул Гаджи, – даже

корабли.

– И какова конечная цель?

Гаджи мечтательно посмотрел по сторонам.

– Конечная цель – это инженер, это война с

керосиновой лампой. Мама, ты же знаешь про

мои детские обязанности и сколько литров керосина я залил в нашу историческую лампу. Короче, я хочу провести в горы свет и заработать кучу

денег.

– И сколько же?

– Много.

Мама коротко иронично засмеялась.

– Я уже это слышала от одного человека. С тех

пор прошло, – она задумалась, – сколько тебе лет?

Да, восемнадцать. С тех пор прошло двадцать лет,

а он все еще их зарабатывает.

– Папа не смог, а я смогу. Вот увидишь. Я стану

первым парнем на селе.

Одесса

На набережной города дул легкий бриз, лаская

зеленые сосульки старой, видавшей виды ивы.

Толпы людей прогуливались по мощенной плиткой мостовой, вдыхая чистый воздух и ароматы

цветочных плантаций. Здесь чувствовалось ощущение вечного праздника и продолжения юмора,

выкатывающегося за стены драматического театра,

где всегда царствовали смех и радость.

Старый художник с карандашом за ухом обратил внимание на молодого человека, который

час назад сел на скамейку под ивой и продолжал

неподвижно сидеть, бесцельно глядя на морскую

гладь. Художнику показалось, что он его где-то

видел, но никак не мог сосредоточиться, чтобы

вспомнить этот образ молодого юноши в легком

пиджаке с зеленоватыми глазами и густой шевелюрой черных волос.

– Света, – обратился он к соседке, – смотри: вот

тот молодой человек уже час сидит там неподвижно.

– Пускай сидит! – машинально проговорила

Света, затем бросила взгляд на незнакомца. – Ну

и что?

– Мне кажется, что я его где-то видел или рисовал: прямой нос, ровные брови, подбородок…

– Да это же тот парнишка с Кавказа, который

на прошлой неделе здесь выиграл свадебный приз –

торт, станцевав лезгинку. Он же и нас угостил.

– Ну, да, конечно, – вспомнил он, ткнув пальцем

себе в лоб. – Какой он был веселый тогда, жизнерадостный. Всех заряжал своей энергией. А сегодня у

него что-то случилось. Точно. Пойду-ка спрошу. – И

он стал приближаться к скамейке.

– Здравствуйте, молодой человек.

Гаджи, сраженный неожиданностью, выпрямился и подвинулся на скамейке, уступая место

пожилому человеку.

– Здравствуйте.

Художник склонился перед лицом Гаджи.

– Я с трудом узнал вас, весельчак. У вас неприятности?

Гаджи улыбнулся, приходя в чувство.

– Да, – произнес он с горечью. – Случилось: я не

смог поступить в институт, физика – пять, математика – пять, а русский – два. Вот такие дела.

– Ну, уж это не трагедия, молодой человек. Знаешь, сколько абитуриентов проваливаются на экзаменах по всей стране? Много. Но зато через год

поступают, так что не унывай.

– Я понимаю. Но не у всех дед такой, как у

меня. Он не пустит меня не только домой, но и в

село. Моя мама заняла денег у него с условием, что

вернет мешок денег, если не поступлю. Это, конечно, шутка. Но… – Гаджи запнулся.

– Да, дед у тебя строгий, – поддержал художник с иронией. – У него, может быть, свой метод

воспитания.

– Наверное, – согласно кивнул Гаджи. – Есть

лезгинская поговорка: «Мужчина должен в своей

жизни сделать три вещи: посадить дерево, жениться и построить дом». Мой дед все время твердит,

что я не построю дом. Теперь я боюсь, что он окажется прав.

Художник рассмеялся. Засмеялся и Гаджи.

– А ты откуда, сынок?

«Сынок» прозвучало очень по-родному. Гаджи

заметил, что в этом городе добродушие ощущается

в самом воздухе, как традиция – где бы ты ни находился: на вокзале, в парке, по старинным улицам.

Подчеркнутая любезность, откровенная дружелюбность и чувство юмора – это то, что присуще

городу, который он полюбил.

– Я из Дагестана.

Художник мгновенно преобразился.

– У меня там есть сослуживец, – с воодушевлением сказал он. – Его зовут Магомед. Он живет в

Хунзахе. Вам бы увидеть, как он танцевал лезгинку в день Победы в поверженном Берлине. Стрелок был исключительный. Кстати, я его нарисовал

в папахе и черкеске, как он того хотел. Заберешь?

– Я из Кураха, – сказал Гаджи.

– А Хунзах далеко от Кураха?

– Да.

– Все равно, если увидишь его, передай привет

от дяди Толика. Если нет, то подаришь деду.

– Мой дед тоже воевал, – гордо сообщил Гаджи. –

Сделаю как скажете, дядя Толик.

– Да, ничего не поделаешь, – грустно вставил

художник, – все мое поколение – это дети войны. В

следующем году, когда приедешь, зайди ко мне – я

тебя срепетирую по русскому языку, если буду жив:

мне сейчас шестьдесят шесть лет, – сказал дядя Толик, художник из Одессы. – Я знаю: ты поступишь

и станешь хорошим инженером. – Художник протянул руку и маленькую картину Гаджи, который

встал смирно, чтобы обменяться рукопожатиями.

Вторая попытка

Через год Гаджи вновь приехал в Одессу с большой надеждой. Для художника в качестве подарка

от деда он привез несколько бутылок домашнего

вина, но его не оказалось на том месте на набережной. Гаджи с сожалением подумал о его словах «…

если буду жив».

Гаджи, как и в прошлом году, отличился по

физике и математике, получив пятерки, а предстоящий русский внушал сомнения и страх. Через

пять дней он со стесненным сердцем стоял в коридоре института перед вывеской результатов письменных работ по русскому языку. Он нашел свою

фамилию и обомлел: напротив его фамилии как в

прошлом году стояла двойка. Он стиснул зубы и

сжал кулаки. Прощай мечта, не быть мне инженером никогда. «Дед мой прозорливый – из меня ничего не получится», – заключил Гаджи.

За день до отъезда из Одессы он пришел в парк на

набережной и издали увидел силуэт, напоминающий

дядю Толика. Он остановился, раздумывая, стоит ли

опять жаловаться на свою судьбу герою войны. Но

его заметили, и дядя Толик тепло поздоровался.

– Ох, мой юный друг. С приездом тебя!

– Спасибо, – Гаджи старался скрыть душевные

переживания и улыбался. – Дед просил передать

вам «большое спасибо» за картину и передал вам

вино, но вас здесь не было. Ребята выпили.

– Спасибо и на этом, – произнес Толик, – я каждый год ложусь в больницу. Я здесь, – он указал на

левую ногу, – несу живую память о войне – пулю. В

госпитале меня лечили от более серьезного ранения,

а хирург на это махнул рукой, сказав «потом». А потом я привык и не хочу трогать. – Он улыбался. – Ты

лучше расскажи, как дела. Пустили тебя в село?

– Хорошо, – проговорил Гаджи. – Дед пустил,

но сказал, что я пустое место и из меня ничего не

получится.

– Опять провалился?

– Да, – посерьезнев, выдал Гаджи и отвел взгляд

в сторону моря.

Толик застыл, как будто это была его личная

неудача.

– Да, плохи дела, сынок, – он опустил голову. –

А куда ты поступал?

– В технологический институт.

Толик моргнул глазами и расправил плечи:

– А почему ты раньше не сказал об этом?

Гаджи пришел в замешательство.

– А что, это меняет дело?

– Конечно, это меняет дело, мой юный друг, –

уже с улыбкой и уверенностью произнес Толик, – там

ректором работает мой однополчанин, Николай Заруба. Ха-ха-ха. Наверное, что-то можно сделать.

Заручусь за тебя что ли. Вообще, поехали.

У Гаджи появился луч надежды. Через час он

сидел в кабинете ректора, с трепетом наблюдая,

как совершенно чужие люди решали его судьбу.

Ректор такого же возраста, что и Толик, еле

вмещался в кресло из-за больших размеров, кончик

галстука лежал на столе. Он вначале обрадовался

визиту однополчанина, но когда узнал о причине

визита, лицо изменилось.

– Толик, ты меня толкаешь на преступление, –

возмущался ректор. – Человек получил двойку на

экзамене, и ты просишь, чтобы я его принял.

Толик помотал головой.

– Но он же твои профильные экзамены сдал на

«пять», – не унимался Толик. – Выучить русский

язык у него будет возможность. Еще, ты почему не

учитываешь, что для него русский язык все равно,

что иностранный. Хочу спросить тебя: а ты знаешь

хотя бы одно слово по-лезгински? Нет. А хочешь,

чтобы этот молодой человек знал русский язык наравне с русскими. Это ненормально. Я пожалуюсь

на тебя, если ты его не примешь.

Гаджи молча сидел, пялясь то на одного, то на

другого и слушая перепалку двух друзей из-за него.

– Это не я придумал, Толик, – как мог отстаивал свою точку зрения ректор. – Есть правила и

законы.

– Кроме твоих правил, есть еще человеческие

правила, Николай Петрович, – продолжал убеждать Толик. – Человек приехал за тысячи километров, чтобы учиться и стать достойным гражданином своей страны, республики, а ты мне в зубы про

какие-то правила. Я не сомневаюсь, что он станет

твоим лучшим студентом.

– Не могу, – ответил ректор. – Не мо-гу.

Толик с минуту молчал, постепенно меняя выражение лица на суровое. Он повысил голос:

– А я мог защитить тебя от вражеских пуль

грудью, товарищ командир, – он постучал ребром

кулака по столу. В нем просыпалась сила воина,

которой он пока не пользовался. – До сих пор несу

память о тебе в ноге, – он поднял ногу и сдвинул

края брюк. На мышце ноги был виден изрезанный

шрамами комок с синим оттенком. – Эта пуля –

одна из тех, что попали в меня, когда грудью защищал тебя, товарищ командир, а ты. – Он встал. –

Пошли, Гаджи, – срывающим голосом проговорил

он. – Извини, братец, я не смог помочь тебе, хотя

обещал.

Случайно появившаяся надежда Гаджи не успела укрепиться в сознании и умерла. Они не успели

дойти до дверей, как сзади услышали голос ректора:

– Подождите!

Гости остановились и одновременно повернули

головы назад. Ректор нажимал на кнопку в столе,

чтобы вызвать секретаршу.

– Кто он тебе? – спросил ректор, все еще колеблясь с решением.

Толик сократил расстояние, приближаясь к столу. Прежде чем ответить, он сделал такой вздох и

движение руками, что ректор понял – могут прозвучать слова более глубокого гражданского смысла и воинского пафоса, и он поторопился:

– Как ваша фамилия, юноша?

– Джабраилов, – быстро ответил Гаджи, вновь

обретая оптимизм.

Через минуту молодая женщина подала ректору экзаменационную работу Гаджи. В кабинете

стояла гробовая тишина. Толик уже не сомневался в том, что у них получится и подмигнул Гаджи.

Ректор взял карандаш со стола и сделал несколько

росчерков, затем поднял взгляд на председателя

экзаменационной комиссии.

– Вы проверяли, Нина Васильевна?

– Да, – тихим голосом подтвердила преподаватель.

– Смотрите сюда, – ректор наставил карандаш

на текст. – эти знаки препинания повторяются, и

если сгруппировать их, то ошибки уменьшатся

вдвое. Правильно?

Нина Васильевна стояла в нерешительности,

уставив глаза на текст.

– Да, можно, конечно, – наконец согласно кивнула она, затем перевела взгляд на Гаджи, изучая

его кавказскую внешность, чтобы дать согласие на

поблажку, не задевая свою репутацию. – Можно,

Николай Васильевич.

Толик издал вздох облегчения. Гаджи не верил

собственным глазам и ушам, тому, что происходило в кабинете ректора.

– Тогда я Вас попрошу исправить оценку и принять его в институт.

Нина Васильевна застыла.

– Вы имеете в виду, если он пройдет по конкурсу? – в сомнениях спросила она.

– Нет. Принимайте его вне конкурса, – решительно заявил ректор, затем посмотрел сначала на

Толика, потом на Гаджи. – Надеюсь, вы не подведете меня, молодой человек.

– Нет, – ответил Гаджи, полный чувств благодарности к людям, которых он не знал ранее. – У

него появилось ощущение единой семьи и глубокая ответственность перед ними на годы вперед.

Работа инженером

На стол начальника «Дагэнерго» легла бумага

с рацпредложением об «Управлении режимами

электропотребления предприятиями». Он лист за

листом прочитал всю документацию, снял очки и

спросил своего заместителя:

– Кто это?

– Старший инженер электротехнической лаборатории.

– Как зовут?

– Гаджи Джабраилов, молодой инженер из

Одессы.

Начальник заерзал на стуле.

– Вы дали ему это задание?

– Нет. Он сам, – после того, как увидел на лице

начальника стали сгущаться черты, добавил: – В

нерабочее время.

– Это радует, – одобрительно отозвался начальник, – это значит, что у нас теперь есть грамотный,

инициативный специалист. Подготовьте приказ, и

я его завтра же посылаю в Дербент начальником

управления «Сельэнерго», который объединяет четырнадцать районов Южного Дагестана. Ох, там

столько проблем!

– А Самойлова куда? – с недоумением спросил

главный инженер.

– Его отзывают в Москву.

Секретарша Самойлова, пышная женщина славянской внешности средних лет, встретила Гаджи в

приемной с пренебрежением. Увидев молодого парня двадцати пяти лет, одетого по-весеннему, в сорочке и выглаженных брюках со строгой стрелкой и намазанных до блеска черных туфлях, она прошипела:

– Начальник занят, сидите и ждите. – Она резко дернула за ручку каретки пишущей машинки и

продолжила строчить как пулемет из фильма «Чапаев», даже намного быстрее.

Гаджи присел на стул и опустил сумку на деревянный, покрашенный в красный цвет пол, рядом

с собой. На стене над головой секретарши тикали

часы, а из кабинета начальника доносились голоса

на высоких тонах. «Почему часы висят за спиной, – подумал Гаджи, – это же неудобно ей». Через несколько минут из кабинета вывалилась шумная толпа в рабочей одежде. В кабинете наступила

тишина, а его никто не приглашал. Он начал нервничать, встал и стал прохаживаться взад-вперед.

– Что вы замаячили? – запротестовала секретарша вновь. – Сядьте и ждите или выходите, – грубо

выговорила она. – Тут и так воздуха не хватает.

Гаджи промолчал, подумав, что ей, наверное,

сегодня досталось от шефа.

Зло зазвенел звонок, и она, оттолкнув машинку, быстро заскочила в кабинет начальника, потом,

вернувшись, стала набирать номер телефона.

– Алло, Махачкала? Алло, «Дагэнерго»? –

молчание, – да, да, вы не скажете, когда выехал

Джабраилов.

Гаджи зашевелился и хмыкнул.

– Это я!