Kitabı oku: «Феминизмы: Всемирная история», sayfa 5

Глава 2. Идеи

Феминистские проекты могут быть утопическими, однако их авторы, фантазируя и размышляя об иных мирах, обнажают жестокость современного им, господствующего в реальности гендерного порядка, демонстрируют его нелепость и необязательность. Мечты влияют на жизнь феминисток и их деятельность, воодушевляют на появление новых идей, теоретические изыскания и анализ. В этой главе рассматриваются интеллектуальные достижения феминисток, и я продемонстрирую, что в феминизме много заимствований у таких несхожих традиций, как христианская, социалистическая, либеральная, конституционная, националистическая и республиканская. Особое внимание я уделю следующему ключевому аспекту: половые различия не являются различиями естественными и в зависимости от времени и места принимают различные формы.

Представления о гендере поддерживаются социальными и политическими структурами. В одних обществах базовой является бинарная оппозиция «мужчина – женщина». В других пол и гендер могут иметь несколько формулировок, учитывающих возраст человека, его общественный статус, трудовую деятельность, духовную роль и так далее. Так, в начале Нового времени в Японии юноши или монахи могли относиться к «третьему полу». Некоторые сообщества коренных американцев также организованы на мультигендерной основе. Одни общества могут считать основой организации половые различия. Другие – придавать гораздо большее значение возрасту, этнической или расовой принадлежности. Например, Ифи Амадиуме и другие исследователи утверждают, что возрастные категории и группы в некоторых африканских обществах были важнее гендерных и это позволяло женщинам принимать на себя такие трансгрессивные или связанные с проявлением власти роли, как «женщина-муж»⁵⁰.

Идея вариантности очень важна, ведь она оставляет возможность ситуативной изменчивости: половые различия не являются данностью. Они способны принимать различные формы и, таким образом, быть открытыми для вопросов к ним и перемен. История очень важна для феминисток потому, что она демонстрирует изменчивость во времени и не принимает подчиненность женщин как должное. Однако идея текучести и вариабельности организации половых различий развивалась параллельно другой феминистской идее: формы социально-экономической организации, которые ставят женщин в неблагоприятное положение, устойчивы и с трудом поддаются изменению. Злокачественные формы социально-экономической организации феминистки называют системой «разделенных сфер», «андроцентризмом», «наньнюй» (nannü) или «патриархатом».

Признание неравенства и угнетения не воспрепятствовало возникновению более оптимистического образа мышления. Некоторые феминистки черпали силы и вдохновение в той мысли, что женщинам присущи особые извечные качества, связываемые либо с материнством, либо с представлениями о «женской культуре», соотносящимися с более человечными, мирными, справедливыми вариантами общественного устройства. Ниже мы рассмотрим идеи, касающиеся половых различий, а также постоянства мужского доминирования, которые появились в последние два с половиной века.

Женщины, разум и добродетель

В Европе XVIII века дискуссия о гендере, как правило, сводилась к порицанию женщин, естественным образом угрожающих общественному благу из-за приписываемой им любви к роскоши и сплетням. Предполагалось, что женственность – в век, превозносивший «ценности Просвещения» – разум и образование, которые призваны преобразить человечество и способствовать разумному управлению, – угрожала прогрессу. Некоторые из первых участников спора о роли женщин в общественной жизни отвергли эту точку зрения и настойчиво подчеркивали их интеллектуальный и нравственный потенциал. «Женский вопрос» тогда касался в первую очередь внутренних качеств женщин, а не гендерных иерархий.

Хосефа Амар-и-Борбон (1749–1833), переводчица и писательница эпохи Просвещения, происходила из арагонской элиты. Ее вклад в национальную литературную культуру испанцы особо признали в те времена, когда их обвиняли в отсталости и невежестве. Амар-и-Борбон писала о «женском вопросе», уделяя особое внимание проблеме образования женщин и тому, как они могут занять достойное место в общественной жизни. В ее «Рассуждении в защиту способностей женщин и их пригодности к управлению и иным занятиям мужчин» (Discourse in Defence of the Talents of Women, and Their Aptitude for Government and Other Positions in which Men Are Employed, 1786) прозвучал призыв отложить все споры относительно талантов женщин и мужчин до тех пор, пока оба пола не получат равные возможности для получения образования и самосовершенствования. Амар-и-Борбон настаивала, что женщины, подверженные лести и жестокости, «рождаются и воспитываются в совершенном невежестве», их способности гибнут на корню. Амар-и-Борбон, разделявшая веру просветителей в разум и образование, настаивала, что «с искоренением невежества погибнет и рабство». При этом она высмеивала мужское самомнение. Амар-и-Борбон отметила, что Ева, съев в раю яблоко, да, согрешила – но, по крайней мере, проявила любопытство. Адам же ел только из рук Евы и во всем с ней молча соглашался. В христианском рассказе о грехопадении женщина изображена далеко не строптивой грешницей, и это, по мнению Амар-и-Борбон, доказывает: «в том, что касается стремления к знанию, женщина опережает мужчину»⁵¹.

Обращаясь к прогрессистам, стремившимся модернизировать и реформировать испанское общество, Амар-и-Борбон потребовала допустить женщин в салоны. В этих «экономических обществах», очень популярных у мужчин, спорили о реформах. Амар-и-Борбон, подобно многим современникам, оглядывалась на достижения женщин Древней Греции, Франции, России и Испании и, кроме того, решительно оспаривала взгляды мыслителей своей эпохи. Жан-Жак Руссо в книге «Эмиль, или О воспитании» (Émile, or, On Education, 1762) убедительно доказывал, что нужды и общественные обязанности женщин и мужчин в корне различны. Сентименталистский взгляд Руссо на женщин как на прелестных подруг и помощниц мужчин (и это в лучшем случае) оказал в XVIII–XIX веках огромное влияние на представления о домовитости и покорности как главных женских добродетелях. Амар-и-Борбон не возражала против ориентации женщин на вопросы, связанные с ведением домашнего хозяйства, но настаивала, что для достойной заботы о семье им необходимо образование: знание бухгалтерского учета, латинского и греческого языков, истории и арифметики. Амар-и-Борбон не искала для женщин политических и гражданских прав, однако, публикуясь под собственным именем и решительно требуя признания женщин в моральном и умственном отношении равными мужчинам, она сделала принципиальный вклад в дискуссию о «женском вопросе» в Испании. Ее деятельность в период Наполеоновских войн (Амар-и-Борбон храбро участвовала в эвакуации раненых на поле боя) также неожиданно подтвердила способность женщин служить своей стране.

Сочинения Амар-и-Борбон о «женском вопросе» – колкие, остроумные и с гневом повествующие о том, как судят женщин и как обращаются с ними, – читают и в наши дни. Однако из-за хаоса в Испании – во время и после утраты ею колоний и в ходе конфликтов с другими европейскими странами в начале XIX века – достижения Амар-и-Борбон оказались отодвинутыми на обочину общественного интереса. Политическая реакция в Европе после наполеоновских вторжений пошла во вред авторам, подобным Амар-и-Борбон. Репутации «прав женщин» вредило то, что они ассоциировались с французским революционным дискурсом. Но и в период реакции Испания оставалась тесно связанной с остальной Европой в ходе дискуссии о «женском вопросе».

Так, в отстаивании равенства женщин и мужчин важную роль сыграл социалист-утопист (пусть и французский) Шарль Фурье. Его идеи оказали влияние на женщин, например на ирландскую писательницу Анну Уилер и Луизу Отто из Тюрингии. Заповеди Фурье приняли на вооружение экспериментальные общины в Европе, Северной и Южной Америке, хотя порой они оказывались для участниц-женщин небезопасными и некомфортными – в силу провокативности его воззрений на вопросы пола. И все же в желании целых групп по всему миру жить согласно новым ценностям ощущалось то стремление к гармоничному укладу, которое проповедовал Фурье. Глобальный характер распространение идей «полового радикализма» получило за счет того, что карьеры революционеров XIX века часто подразумевали необходимость отправиться в эмиграцию. Например, в мятежном андалусском городе Кадисе идеи Фурье распространял Хоакин Абреу-Орта (1782–1851) – революционер, который несколько лет провел в изгнании во Франции. Кадис в 1812 году стал одним из первых в мире мест, где попытались написать конституцию. Ее авторы требовали конституционной монархии, свободы печати и избирательного права для мужчин. Хотя конституция так и не вступила в силу, указанные события оставили след в виде радикального конституционализма, который получил развитие в феминистской и социалистической среде. Последовательницы Фурье из Кадиса, например Маргарита Лопес де Морла-и-Вируэс (1788–1850), издавали в 1850–60-х годах ряд журналов, где публиковали Фурье и других рассуждавших о «женском вопросе» европейских социалистов, например польского радикала Яна Казимежа Чинского (1801–1876). Жительницы Кадиса отозвались на призыв Фурье достичь гармонии в обществе посредством кооперации и сексуального освобождения⁵². Для этих ранних феминистских выступлений в Испании Фурье оказался важным союзником: его идеи было легко соотнести с местными нуждами. В Кадисе это означало внимание к земельной реформе и республиканской традиции, подчеркивающей важность свободы и самоуправления на основе широкого участия.

Феминистские публикации в периодике Кадиса объединили в 1857 году в книгу «Женщина и общество» (La Mujer y la Sociedad), изданную под именем Роза Марина (вероятно, псевдоним). В этой книге, кроме всего прочего, был напечатан один из первых испанских манифестов с требованиями свобод для женщин. Оглядываясь на Амар-и-Борбон и других предшественниц, Роза Марина основывала свои призывы к женскому равноправию на вере христиан в духовное равенство полов. Манифест был написан языком, который нашел отклик в испанской католической среде. Такого же рода примирение с христианством демонстрируют тексты испанских феминисток конца XIX – начала XX века⁵³. Опираясь на этот комплекс идей, Роза Марина требовала, чтобы женщины, даже замужние, получили доступ ко всем формам трудоустройства, а также правовую автономию. Особое внимание социалистов-утопистов к труду сохранилось, а сексуальная свобода феминизма, по Фурье, отошла на второй план. Объяснений, какой мужчинам прок от общественного устройства, основанного на маргинализации женщин, не было. Как и во многих текстах конца XVIII – середины XIX века, акцент здесь делался на тех выгодах, которые оба пола получат в том случае, если женщины обретут равенство с мужчинами.

Это сочетание идей христианства, Просвещения и социализма оказало влияние на тот вклад, которые внесли в дискуссию о «женском вопросе» испанцы XIX века. Несмотря на внутренние противоречия, эта комбинация породила особый дискурс, повлиявший на дискуссию, развернувшуюся и в странах Латинской Америки. Как и испанцы, латиноамериканцы в конце XVIII – начале XIX века пережили войны, радикальные общественные перемены, государственные потрясения. В этом регионе развивалась пресса и росла занятость в промышленности женщин из рабочей среды. Перемены, наряду со спорами о конституционной реформе, стимулировали широкую дискуссию о «женском вопросе».

В Бразилии в начале XIX века действовали заимствованные в метрополии, у португальцев, законы, сильно стеснявшие женщин и не признававшие их правоспособность. Свободные женщины в Бразилии чаще всего рано выходили замуж и не получали широкого образования. Семьи женщин из рабочей среды принимали более разнообразные формы, иногда женщины возглавляли домохозяйства. Разумеется, некоторые женщины были не просто ущемлены в правах, но и лишены их в принципе, поскольку сами были чьей-то собственностью: Бразилия до 1888 года была рабовладельческим государством. Рабыни жили в глубокой нищете, однако некоторые занимали в афробразильских церквях руководящие посты.

В XIX веке в политической жизни Бразилии доминировали кофейные плантаторы и португальские чиновники. Обрести голос в обществе было по силам лишь исключительно целеустремленным женщинам, принадлежавшим главным образом к элите. Одной из них была Нисия Флореста Бразилейра Аугуста (1810–1885), которая в 1832 году перевела, как она полагала, «В защиту прав женщин» Мэри Уолстонкрафт. В действительности в основе работы «Права женщин и несправедливость мужчин» (Direitos das Mulheres e InjustiÇa dos Homens) лежит не сочинение Уолстонкрафт, а текст неизвестного автора XVIII века «Женщина не хуже мужчины» (Woman Not Inferior to Man)⁵⁴. В среде, где авторство нередко было условным или неопределимым, переводчики могли играть существенную роль в формировании текста.

Все сорок лет издательской карьеры Нисия Флореста (свой патриотизм она подчеркивала называясь Brasileira) оставалась необыкновенно активной поборницей прав женщин. В тринадцать лет она недолго была замужем, после этого родила двоих детей другому мужчине, а когда тот умер, оставив ее с двумя младенцами на руках, ей пришлось зарабатывать на жизнь преподаванием и сочинительством в Порту-Аллегри и Рио-де-Жанейро, а также путешествуя по Европе. Нисию Флоресту очень занимала проблема женского образования и, кроме того, расширение ответственности женщин, на которых солидная республиканская традиция возлагает обязанности рожать и воспитывать добрых граждан. Эти идеи обязаны своим происхождением ее дружбе с французским позитивистом Огюстом Контом (1798–1857), считавшим женщин существами, превосходящими мужчин в моральном отношении и наделенными животворящей силой. Нисия Флореста, как и многие ее коллеги, резко критиковала распространенные в XVIII веке представления о женщинах как об обожающих роскошь куклах. Она порицала Руссо и других философов, превозносила силу женского ума, способность к самоотречению и материнство – женские качества, которые, по ее убеждению, исключительно важны для государственного строительства и общественного прогресса.

Бразильские защитники прав женщин, как и их современники из Кадиса, опирались на важные положения конституционализма. В XIX веке страны Латинской Америки вступили на путь обретения независимости после десятилетий, даже столетий колониального правления абсолютистских Испании и Португалии. Учредительные собрания создавали тексты, определявшие государственное устройство, и это давало сторонникам предоставления женщинам гражданских прав возможность их потребовать. И все же эти требования по-прежнему облекались в лозунги защиты семейственности и христианской морали – progresso feminino, а не более явного и радикального феминизма⁵⁵.

Нисия Флореста не отводила женщинам роли, выходящей за рамки семьи. В отличие от коллег-социалистов из Кадиса, ее не заботила участь бедняков, коренных народов и женщин из рабочей среды. Весь XIX век рост занятости женщин (ручной труд в промышленности; для представительниц буржуазии – профессии наподобие преподавания в школе) служил важным фактором, расширявшим доступ бразильянок к грамотности, дававшим им больше сил и средств, чтобы осознать свою ценность для общества. Появление во второй половине XIX века в Бразилии и по всей Латинской Америке женских газет оказалось особенно важным фактором для формулирования требований и участия в политических дискуссиях. Созданная в этих спорах модель гражданственности (пусть ее центром и оставалась семейная жизнь) не подразумевала домашнего затворничества. В 1889 году Бразилия стала республикой, держащей курс на активное участие граждан в судьбе своей страны. Призыв дать женщинам избирательное право в дальнейшем конкретизировался: бразильянки потребовали права не только избирать, но и быть избранными – чтобы играть более активную роль в политической жизни.

Патриархат

Христианская и либеральная формы республиканизма позволили радикалам требовать участия женщин в работе существовавших на тот момент социальных структур. Однако ж они оказались не столь полезны для тех, кто пытался указать на всеобъемлющий, системный характер подчиненного положения женщин. Произвол мужчин и эксплуатация ими женщин, хотя и очевидные для многих, редко рассматривались как явления системные. К метафоре «порабощения» женщин охотно прибегали радикалы обоих полов, вдохновляемые все более активным и слаженным сопротивлением трансатлантической работорговле (женщины энергично участвовали в этой борьбе). Но угнетателями считались, как правило, отдельные мужчины, и авторы ранних сочинений о «женском вопросе» предпочитали восторгаться разумностью женщин, их гражданскими добродетелями и материнством.

В середине XIX века там и сям стало возникать более заметное и организованное женское движение, и его теоретики начали экспериментировать с тем, как можно описать глубину и масштаб угнетения женщин. Самой удачной из подобных концепций оказалась концепция патриархата. Ее разработали этнографы, популяризовали социалисты, а затем подхватили, переосмыслили и подвергли сомнению феминистки из различных течений.

Идею патриархата как всеобъемлющей формы организации общества, неизменно подчиняющей женщин мужчинам, выдвинул Льюис Генри Морган (1818–1881) в работе «Древнее общество» (Ancient Society, 1877). Этот трактат посвящен прогрессу человеческого общества, который, по Моргану, прошел путь от состояния «варварства» к состоянию «цивилизации». Обширный труд Моргана о сложности сексуальной и социальной организации человеческих сообществ стал для современной антропологии основополагающим. Морган, изучавший жизнь американских индейцев и других коренных народов, проследил эволюцию от промискуитета к моногамии и от матриархата к патриархату и разработал (под интеллектуальным влиянием Чарльза Дарвина) схему линейно-прогрессивного развития цивилизации. «Низшие», групповые формы брака, по Моргану, «примитивны», но «эта картина дикой жизни не должна возмущать наше чувство»³, поскольку они постепенно и неизбежно уступают место более «цивилизованным» формам «исключительного сожительства», опирающимся на установленное отцовство и частную собственность⁵⁶. Морган также активно выступал за расширение женского высшего образования и в своем завещании упомянул женский колледж, которому сделал пожертвование.

Европейские социалисты Карл Маркс (1818–1883) и Фридрих Энгельс (1820–1895) испытали влияние Моргана и воспользовались его концепцией патриархата, чтобы объяснить пагубное влияние частной собственности. Право собственности привело к эксплуатации мужчинами женской фертильности (их «материнского права») и разрушило древние формы матриархального общества. Отказавшись от типичных для XIX века прогрессистских установок, Энгельс назвал женщин «первым пролетариатом», сформировавшимся в определенный исторический момент, когда мужчины стали эксплуатировать их труд. В работе «Происхождение семьи, частной собственности и государства» (1884) он указывал, что в древнем обществе женщины пользовались «таким высоким общественным положением, какого они с тех пор уже никогда не занимали». Для женщин в более «развитых» патриархальных обществах примитивный коммунизм сменился рабством или проституцией:

Дама эпохи цивилизации, окруженная кажущимся почтением и чуждая всякому действительному труду, занимает бесконечно более низкое общественное положение, чем выполняющая тяжелый труд женщина эпохи варварства, которая считалась у своего народа действительной дамой… [и] по характеру своего положения и была ею⁵⁷.

Отзвук в критике «дамы эпохи цивилизации» воззрений XVIII века, приписывающих женщинам страсть к роскоши, сохранился в рассуждениях о «паразитизме» женщин, встречающихся в важных феминистских сочинениях, например в книге «Женщина и труд» (Woman and Labour) южноафриканки Оливии Шрейнер (1855–1920). Шрейнер, совмещая беллетристический подход с публицистическим, выступала за свободу женщин, пацифизм и расовое равенство. В 1911 году из печати вышла ее чрезвычайно популярная книга «Женщина и труд», «феминистская библия» – переработанный вариант более объемной рукописи, погибшей во время Англо-бурской войны [1899–1902 годов]: от этой утраты Шрейнер так вполне и не оправилась. В книге отражено ее стремление к экономической независимости и боязнь «паразитического существования», о которых в «Женщинах и экономике» (Women and Economics, 1898) рассуждала Шарлотта Перкинс-Гилман. Обе книги переводились и издавались по всему миру и породили специфическую форму феминизма, озабоченную упадком человеческого рода. По словам Шрейнер,

паразитизм женского пола возвещает об упадке народа или класса и столь же безошибочно, как пустулы на коже свидетельствуют об оспе, он указывает на присутствие в системе гибельного вируса⁵⁸.

В центре внимания социалистов, однако, оставалось энгельсовское представление о патриархате, освобождавшее мужчин от ответственности за угнетение женщин. Энгельс утверждал, что в период распространения земледелия именно женщины приблизили переход к патриархату, отказавшись (из-за стремления «приобрести право на целомудрие») от группового брака в пользу моногамии. А поскольку Энгельс считал патриархальное общество этапом на эволюционном пути к социалистическому освобождению, он полагал наилучшим совместное выступление мужчин и женщин против капитализма. Таким образом, многие виднейшие социалисты XIX века не уделяли особого внимания природе угнетения женщин и не исследовали ее. Кое-кто сохранял антифеминистские взгляды. Так, Пьер-Жозеф Прудон считал, что женщинам «природой и брачным правом» суждено исполнять «исключительно домашние обязанности».

Немецкий социалист Август Бебель (1840–1913) взял на вооружение и популяризовал понятие патриархата. Он увидел в нем удобный способ объяснить, как угнетение женщин связано с возникновением частной собственности и присвоением результатов их труда, при этом он избегал возлагать вину за эту особенность организации социума на отдельных мужчин. Безусловно, патриархат был лишь одним из множества форм социальной организации. В работе «Женщина и социализм» (Woman and Socialism, 1885) Бебель настаивал, что современное женское движение не смогло разглядеть всей картины целиком. Феминистки-реформаторы привязаны к нынешнему положению вещей и способны мечтать лишь о малозначительных улучшениях – наподобие расширения доступа женщин к образованию или политических прав. Социалисты же считают, что брак есть сам по себе форма рабства и что сами женщины заинтересованы в его ликвидации. По Бебелю, это идет рука об руку с искоренением «наемного рабства» и частной собственности. Он считал, что, хотя представительницы буржуазии не разделяют эту озабоченность, их сотрудничество с трудящимися женщинами все же возможно: «Эти армии, хотя и наступают порознь, могут нанести совместный удар». Бебель предсказывал, что в условиях революции всякая зависимость женщин будет устранена и это приведет к «полной экономической и интеллектуальной независимости»⁵⁹.

Книга Бебеля стала бестселлером, в огромной степени повлияла в Европе (позднее – и в сфере влияния СССР, внутри Восточного блока) на сближение социализма с феминизмом и заложила традицию феминистской мысли, сфокусированной на вопросе эксплуатации женщин из рабочей среды при капитализме. Виднейшей представительницей этого направления была Клара Цеткин (1857–1933) – социалистка и феминистка, работавшая во Франции, Англии, советской России и Германии. Цеткин, глубоко преданная делу социалистической, позднее – коммунистической революции, также принимала активное участие в антивоенном и антифашистском движениях. С 1892 года она совмещала эти занятия с обязанностями редактора социалистической газеты для женщин Die Gleichheit («Равенство»). Цеткин резко отвергала «буржуазный» феминизм и, как и Энгельс, подчеркивала возможность для женщин из рабочей среды выступить, совместно с пролетариями-мужчинами, против капитализма. Там, однако, где Энгельс и Бебель усматривали потенциал для женского единения поверх классовых барьеров, Цеткин наотрез его отвергала. Признавая, что у всех женщин есть «задача рождения, вскармливания и воспитания… человека», она считала, что классовые привилегии устраняют всякую возможность совместной деятельности, и многое сделала для того, чтобы социалистический феминизм оказался в итоге изолирован от других течений⁶⁰.

Даже поддерживавшие феминизм революционеры полагали его побочным продуктом социалистической революции. Ранние работы Александры Коллонтай отражают полный отказ Цеткин от альянса с представительницами буржуазии. Коллонтай, также уверенная в том, что освобождение женщин рано или поздно неминуемо, вторила Августу Бебелю и его последователям – социал-демократам: эмансипация, по оптимистичному заявлению Бебеля, являет собой «огромную реку, величественное течение которой не может остановить ничто в природе»⁶¹.

В этом отношении определению патриархата по Энгельсу недоставало, по мнению многих активистов, критического потенциала. Многие женщины (социалистки, но не только они) отвергали самоуспокоительное предположение об освобождении женщин как побочном эффекте социалистической революции: они понимали, что патриархат обладает собственной динамикой и вряд ли его удастся победить так просто. Патриархат с течением времени способен видоизменяться и даже приносить некоторым женщинам пользу. И все же основное преимущество он дает именно мужчинам, и большинство из них извлекают выгоду непосредственно из женского труда и из отчуждения женщин от политики. Поэтому многим мужчинам-социалистам, читавшим Энгельса и Бебеля, до сих пор трудно осознать, что и они участвуют в угнетении женщин.