Kitabı oku: «Все жизни в свитке бытия», sayfa 17
…и проснулась в радости.
Банальнейшая история обрушилась на меня в самый неподходящий момент – 8 марта.
Светило солнце. Искрился за окном снег, которого намело последней метелью аж под самые окна. А там, за стеклом, разыгралось невиданное действо. Я с немалой гордостью решила – это подарок за какое-нибудь доброе дело.
За окном танцевали разноцветные воздушные шары. Откуда они прилетели – неведомо. Но что же они вытворяли! Под легкий ветерок, а впрочем, его не видно было, ветки не колыхались. Но что-то же придавало им движение? Желтые, голубые и розовые, они гонялись друг за другом, скользили наперегонки по снежным сугробам, сталкиваясь, замирали, и кажется, склонив головы, слушали друг друга. Сорвавшись, совершали немыслимые пируэты в воздухе. В движении улавливалась нотка тревожности, когда шары, обманывая ветки тополя, не зацепившись, прорывались сквозь них и уходили в вышину. Оттуда пикировали, соединяясь в цепочку. Рассыпались. И вновь выписывали сложные фигуры под… клянусь! чуть слышную музыку.
Какую? Я бы назвала ее вокализом неба. Невозможно было оторвать взгляд от завораживающей фантазии. В танце сквозила, проявлялась, рождалась и расцветала, трепетала – любовь. Нежность непостижимым образом сообщалась моему сердцу, и оно то расширялось, захватывая всю танцевальную арену и дальше – весь город и видимые из окна сопки. То сладко замирало, обнимая меня до последней клеточки и покачивая как ребенка в объятьях.
Звонок был так некстати! Но привыкшая все относить к непостижимой правильности бытия – пошла открывать дверь. Зареванная подруга, пряча пол-лица в шарфе, быстро прошла в ванну, бросив на ходу: "Мне надо привести себя в порядок".
Встревоженная, я ждала ее появления. Ничего не приходило мне в голову для объяснения. Они с мужем жили душа в душу, с работой было все в порядке, дочь ждала ребенка. Мы дружили давно и ценили покой и радость, которые пока не покидали наши семьи.
Лиля вышла. Она изо всех сил старалась сдерживаться, но увидев меня, зашлась в рыданиях, и пока я ее не отпоила чаем и напичкала успокоительным о разговоре не могло быть речи.
Странно, но шары за окном больше не танцевали. Они нашли укромные ложбинки и спрятались в углублениях.
– Он заявил мне СЕГОДНЯ, что нам надо расстаться! Понимаешь, двадцать пять лет прожили, дорожили любовью, друг другом, похоронили родителей, пережили чертову перестройку, когда оба снова сели за парты учиться, чтобы воспитать дочь, поддержать родителей, болели, перенесли операции, – Лиля закашлялась, голос ее не слушался, прерывался.
Конечно же, все я знала. Но ей надо было произносить эти укоряющие слова, словно он мог услышать и одуматься.
Беседа длилась за полночь. Николай Сергеевич, кстати, месяц назад мы праздновали его повышение по службе, работал на иностранную фирму и занимал там сейчас высокую должность. Так вот его избранница – пресс-секретарь, девушка 24 лет возникла совсем недавно. Роман был скоротечный и тайный, поэтому Лилю история застала врасплох.
– Вот уж никогда бы не подумала, что он может понравиться девушке – придирчивый, грузный, с брюшком, сопит, кряхтит, не терпит людей без чувства юмора, примитивных. Я её видела, разговаривала с ней, – хватая воздух как задыхающаяся рыба, она все-таки не могла остановиться.
– Она мне твердила, что любит его сопящего и кряхтящего и это её ничуть не смущает.
– А он говорит, – перебивает Лиля сама себя, – он говорит, что встретил в ней ребёнка, девочку, о какой мечтал еще до встречи с ней, Лилей. И хочет быть ей отцом, и мужем и любимым, – она не выдержала спокойного тона и закричала:
– Это расчетливая любовь с той и другой стороны. Как только я это сказала, он ушел к ней. Видите ли, я его обидела, оскорбила в лучших чувствах и намерениях! Что мне делать, что делать?! Он погубит себя, ничего не даст ей. Мы с дочерью как-нибудь переживём. Не первые – не последние. Но куда деть это живое и огромное, что всю жизнь было между нами.
– Честно сказать вся наша жизнь представляется мне плацентой, на которой покоится младенец в утробе. Мы на такой плаценте прожили общую жизнь, а вот теперь ее отодрали, все кровоточит и болит.
– А главное – я не знаю, зачем мне пустая жизнь без него, без общих забот в этом хаосе, который несет всех и вся без разбора. Мы держались вместе, мы выбирали лишь немногое в жизни, но оба делали все с душой. Думаешь, почему наш дом всегда был полон родни и знакомых, переживающих трудности? Потому что мы любили друг друга и постоянно старались чем-то обрадовать другого.... И не только. Нашей любви хватало обогреть и других, помочь.
– Что он будет делать с этой Лялей – учить ее любить не только себя? Но она уже потребовала переписать на нее квартиру, которая принадлежит мужу и купить ей машину.
За неделю успела оповестить всех о грандиозном свадебном путешествии на Мальдивы. Бедный он, бедный! Как долго выдержит его сердце? Какую глупость он затеял! И ты бы видела, какой он счастливый. Представь, он хочет, чтобы я тоже радовалась?!
Кажется, силы ее иссякли.
Она долго рылась в сумке, вытащила, наконец, телефон, потрясла им в воздухе. На лице, некрасивом сейчас, отсыревшим от слез и переживаний, с залегшими резкими складками у носа, появилось новое выражение – его бы можно назвать торжествующим.
– Помоги мне, пожалуйста! – заволновалась Лиля, – я кое-что придумала.
Николай Сергеевич когда-то обещал, что не оставит меня в беде. И так и было, когда я заболела, вы все говорили, что сиделки лучше не сыскать. Он меня выходил! Каким же он был терпеливым и нежным!
В общем, я заболела! Ну, приступ у меня сердечный! Инфаркт какой-нибудь!
– Какой инфаркт? У тебя здоровое сердце, приедет “скорая”, станет ясно, что ты симулируешь. Ты уронишь себя в его глазах, не делай из него дурака. И без того ситуация – хуже некуда.
Большого труда мне стоило уговорить ее лечь спать. Изрядная склянка Ново-пассита успокоила Лилю в четыре утра. Я тоже сильно устала – вела в уме нескончаемый диалог с Николаем Сергеевичем, которого глубоко уважала и мечтала встретить похожего… Теперь мне этого не хотелось. Выпила рюмку портвейна и, почувствовав разлившееся тепло, забралась с книгой на диван с мыслью тут и заснуть, если сморит.
Посидеть пришлось недолго. Звонок прозвучал резко, испугал меня. Проходя мимо комнаты, я взглянула на кровать, где спала Лиля, она не проснулась. На мой вопрос отозвался Николай Сергеевич, голос звучал приглушенно и незнакомо.
– Прости меня, только скажи, Лиля у тебя? – я не стал звонить, все равно мне надо ее увидеть.
Мы договорились не будить Лилю, дать ей поспать. Я хотела уложить и гостя, но он наотрез отказался. Я повела его на кухню пить чай.
– И рад бы, но возбуждение не даст уснуть, слишком большой беспорядок, – извиняющимся голосом проговорил он и рассмеялся в конце своим характерным “хе-хе-хекс”.
– Ну и влип же, – сказал он, глядя на меня и явно спрашивая откровенного ответа.
– Влип! Но кто твой хозяин? Пусть он поможет тебе?
– Какой такой хозяин? Может я лучше соображать буду, если ты угостишь меня рюмочкой чего-нибудь горячительного?
– Твой разум еще служит тебе?
– Ах! Вот ты о чем. Боюсь – у нас с ним конфликт. Он отказывается обслуживать такую упрямую дубину как я.
Только теперь я заметила, что он в подпитии.
– У меня есть портвейн.
– Все равно.
Мы выпили. Молча налили по чашке чая.
В какой-то момент Николай Сергеевич, будто что-то оставив за спиной, прямо посмотрел на меня и спросил:
– Выходит, правда:” Седина в бороду, бес в ребро"! Как я смеялся над бедолагами, соблазнившимися на молоденьких… Скольких мы отговорили, а другие влачат жалкое существование – ведь все знал.
– Бес победил. Любовь – любовь – любовь изожгла всё нутро. Он поверх рубашки растирал грудь и смотрел на меня глазами, полными слез.
Я растерялась.
– Но … Все можно исправить… ещё можно!
Мой друг вдруг встал, оперся на спинку стула.
– Так хотелось по-человечески прожить.
Теперь я, видя его неподдельное волнение, стала успокаивать.
– С кем не бывает ошибок. Это всего лишь опыт.
– Вы с Лилей выстроили и прожили очень гармоничную, можно сказать, стерильную жизнь. Вот вам – для равновесия, чтобы раем не казалась – а как у всех.
Зазвонил телефон у Николая Сергеевича. Он открыл, его не торопясь, и некоторое время слушал пронзительный, на высоких тонах голос.
– Хватит! Сказал своим обычным властным насмешливым тоном. Я все понял. Сделаем так, как я сказал, приходи завтра утром в офис к 12.
– Выходит, по-твоему, я за гордыню наказан! И поделом! Поделом! – горячился он. Вдруг, решившись, пододвинул стул. Крепко сел на него, ухватившись за спинку.
– Подумать только, оказался обычным лопухом, слабаком, заложником тела! Не ушел бы я сегодня от нее, если бы … Эх! Черт! И угораздило ее! Да и хорошо, что так вышло. В общем все решила сбруя!
И он горько рассмеялся.
– Ты видела в кино, ну или еще где приспособления для садо-, как это называют, мазо- упражнений, приспособления?
– Собираемся мы с ней в постель, она вытаскивает чемодан с бантиками, кладет его на кровать и говорит, что она приготовила для меня подарок, который принесет море удовольствия. Она сейчас покажет, как все это надевать и что нужно будет делать.
– Когда дошла до разъяснения, что я буду рабом, которого она будет водить на цепи (понарошку) и наказывать розгами, а потом вознаграждать, мне хотелось одного: закрыть глаза, открыть их и оказаться в своей квартире рядом с Лилей, убедиться, что это сон и заснуть снова.
Мы долго молчали, глядя друг на друга. В какой-то момент раздался звонок. Николай Сергеевич сделал отбой. И сказал:
– За всё надо расплачиваться. Пожалуй, я готов.
Мы услышали как Лиля возится в постели, и почти тут же увидели ее на пороге.
– Что вы здесь делаете? – спросила она надтреснутым сонным голосом, – а, выпиваете. Есть повод?
– По-моему – да, – ответил Николай Сергеевич, – но я бы лучше выпил кофе.
– Ты ведь тоже не откажешься? – обратился он к Лиле.
– А то! – с задором отозвалась моя квартирантка и села рядом с мужем, который вызвался для нас его сварить.
Я взглянула в окно. В мягкой снежной поземке медленно перемещались шары – розовый и голубой. Они казались неестественно большими и кружили в медленном загадочном танце.
Божья коровка, улети на небо.
Божья коровка, улети на небо;
Принеси мне хлеба:
Чёрного и белого,
Только не горелого.
Закличка.
По древним поверьям, Божья коровка, напрямую связана с Богом, живёт она на небе и лишь изредка спускается на землю. При этом она играет роль настоящего посланца. У неё можно узнать, какая будет погода, удастся ли урожай и другие важные вещи. Наступить на коровку или причинить ей вред – большой грех.
Наше объятье прилюдно
Слово открыто, доступно.
Не было тайны сокрытей
Нашей мечты обоюдной.
Это все, что осталось от рассказа, над которым автор корпела целый месяц. Не столько сочиняла, сколько ретушировала. Некоторое время история двух влюбленных флагом на ветру полоскалась среди жителей маленького городка в провинции. Проникнувшись ею, сочинительница написала свою версию и оказалась вовлеченной в круг событий глубже чем обычно. Чтобы не подливать масла в огонь, пришлось обезличить все узнаваемое.
И без того редкое явление – встреча двух родственных душ, отличалась одной особенностью. Влюбленные значительно не совпадали по возрасту. Одного этого обстоятельства обывателям хватило с избытком, чтобы в течение полугода перемывать им косточки. Сами счастливчики настолько были захвачены и поглощены друг другом что, пожалуй, не услышали бы, не увидели и грома с молнией.
Они ходили по городу под ручку, тесно прижавшись. В другой – он нес ее скрипочку. Шли, словно плыли в воде. И ворковали, ворковали, сливаясь в одно сияющее существо.
– Блаженные … Тихо произносили идущие из церкви старушки, не отводя от них глаз. И морщинки на лицах расправлялись.
– Какие счастливые – шептала мальчишке, тронутая теплом первого чувства, подружка по скейтборду.
Даже в пасмурные дни над ними сиял луч солнца и птицы срывали голос, призывая посмотреть на это. Тоненькая женщина обычно гуляла в длинном плаще черничного цвета, скрывающем все кроме аккуратной головки, украшенной пурпурным беретом с темными точками. Ее бледное лицо, словно акварельный набросок, притягивало мягкими чертами, влекло рассмотреть незнакомую красоту. Сопровождающий молодой мужчина, опьяненный улыбкой подруги, звучанием голоса, не сводил с нее глаз.
Погруженные в свою радость, они и знать не знали, какие необузданные расправы над ними чинили в своем воображении незнакомые люди. "Смотри! Божьи коровки!" – неслось вслед, – любовь?! Ха-ха! Похоть да расчет устроиться рядом с обеспеченной дамочкой. Выдрать бы принародно голой, посмотреть, чем она привлекает! Чаще обвиняли женщину.
– Стыдоба! Завлечь ученика, ну, не ученика – практиканта. Он моложе ее сына. А вот если бы тот явился к мамочке с подругой вдвое старше?! А?! Как бы она посмотрела?
…Она воспользовалась его неопытностью…
…Да такой сам кого хочешь использует! …
…Романтика… Музыка…Любоффф…
…Блеф!
…Ничего кроме блуда, распущенности и бесстыдства. И ходят, не стыдясь…
…Ишь, лицо подставила … как ромашка … солнцу.
Счастливые и беспечные они встретили свою весну на берегу могучей Оби, среди громоздящихся торосов голубого, изумрудного расколотого льда. Его таяние создавало нежное органное звучание из миллионов капелей. Над прозрачными кристаллами вспархивали первые пестрые бабочки. Там и сям обозначились вмерзшими знаками предметы прошлой жизни: многорукие дерева, унесенные по недосмотру хозяина садовые инструменты, вымытые из почвы осенними дождями семена.
Разница в возрасте ничуть не мешала их душам постоянно находиться вместе, чувствовать другого, обмениваться энергией. Казалось души – стражи, подобно светящимся мотылькам, кружили над ними, защищая от недоброго. Но, как и все создания природы, они нуждались в служении другим. И были готовы.
Неоплаченные долги явились в самый неподходящий момент… Кому-то из них пришла пора отчитаться.
…Мужчина и женщина встретились после полосы страданий, на грани отчаяния. Несовпадения: возрастные, психологические, особенности здоровья заставили автора поместить героев в виртуальную среду. Именно здесь таилась возможность построить новые счастливые отношения и воплотить авторское убеждение, что счастье – часть Мирозданья, что оно как солнце разлито повсюду и что выбор ценностей (интеллект, разум, чувство) определяет его присутствие в нашей жизни.
Постоянные переделки поменяли сюжет до неузнаваемости. После очередного вмешательства стало понятно, надо публиковать, иначе от первоначальной задумки останутся рожки да ножки. В этот момент подсказки участились. Во время правки появлялись слова, явно говорящие о несогласии строить счастье в виртуале. Сами собой переставлялись и перекраивались целые фрагменты рассказа. Герои требовали вернуть их в реальную обстановку.
Во время публикации … рассказ бесследно исчез.
Вот и конец противостоянию.
И тут заскребли кошки! Каждая царапина саднила: неужели все так непоправимо?! Любое слово не было случайным. Их крепкие кирпичики и блоки эпизодов содержали трудные уроки влюбленной пары, опыт жизни самого автора, близких людей.
Тихим шёпотом прошелестело желание восстановить текст, но тут же смущенно рассеялось. Любой новый нюанс, а это неизбежно, изменит весь рассказ. Исчезнувшая история, своим запечатлением в слове, обещала родственным душам виртуальную жизнь с ее вариантом счастья. Пусть необычную, пусть не вечную…
Оставалось смириться и принять случившееся. Шквал переживаний бушевал в голове автора. Она всей душой полюбила героев. Пережила с каждым крепкое объятье радости узнавания. Как в юности замирала от звука голоса любимого. Встретила подарок судьбы, превосходящий мечты, и не сошла с ума.
Но …исчез рассказ. Пропала с улиц и сквериков реальная пара… как будто их смыло волной. Где они? В каком из миров?
Телефонный звонок донес голос пятилетней внучки.
–Ты, бабушка? – здравствуй!
– И ты здравствуй, Соня!
– Помнишь наши секретики?
– Как же, как же!
– Храни от мамы секретик, что я тебе звонила. Мне очень нужно.
– Обещаю.
– Скоро в школе карнавал. Меня назначили Божьей коровкой.
– Я буду раздавать чудеса. Но ты увезла их. Приезжай поскорее.
– Не могу. Мне надо вернуть чудо хорошим людям.
– Но бабушка, ты же МОЯ бабушка. И больше Н И Ч И Я! Научи меня делать чудеса…
–Ладно. Научу. Потом – сама будешь их находить.
– Я нашла… Только всего одно. В нашем парке маленькое озеро… Когда я смотрела на воду, оттуда на меня глядела такая же девочка. Как в зеркале. Я не знаю, как это подарить всем.
–Попроси своих друзей принести на карнавал зеркальце. Когда тебя, Божью коровку, пригласят подарить чудеса, скажи: посмотрите в зеркальце, кого вы там видите? Себя! Зеркальце показывает вам – ЧУДО. Каждый из вас – один такой в целой Вселенной! Вы и есть – чудо! Все остальное – ерунда. Особенно мороженое и пирожное.
– Только помни, Соня, – надо надежно хранить секретик до карнавала!
Теперь сочинительница знала, как помочь своим созданьям вернуться в реальную жизнь.
Есть исследования о возможности встречи одной родственной души с другой. Они соотносится как 1 к 18 миллиардам!!! Им, возможно, выпал этот шанс.
Любые долги можно погасить, зная, какое богатство вошло в твою жизнь.
…Если сердце верит в чудо.
Повторный звонок.
– Бабушка, ты нашла, что искала?
– Почти нашла.
– Поищи получше. Мне не жалко, бабушка.
–А ты знаешь о чем думают Божьи коровки?
– Нет. Но догадываюсь – они очень нужны нам.
– Ты еще помнишь снежинки? Посмотри в окно – уже зацвели яблони. Как быстро всё меняется. Божьи коровки принесли с неба на крылышках великую вибрацию. Чтобы каждый человек поскорее стал безгрешным и добрым. Как ты, Соня, сегодня.
Не забуду мать родную.
(Из дневника сестры Лиды)
Маруся появилась в переулке недавно. "Освободилась из лагерей", – говорили о ней. Крайний дом с косо накаляканной надписью "пер. Дружбы 1" пустовал год после смерти её матери. Обиходить его приезжали два брата из соседнего поселка. Маруся была на фронте санитаркой в походном госпитале. При обороне Курска попала под обстрел и лишилась руки. Лечилась тут же, у своих, но… лиха беда – попала в другую передрягу: отправили её отбывать срок на Колыму по пятьдесят третьей статье, прибавившей к бесконечному списку врагов народа ещё одного злодея- санитарку, перетаскавшую на себе несосчитанное число раненых с поля боя.
Её одна рука понадобилась наводить порядок в бараках. А что? Приспособилась. За Ударный труд была отмечена на восьмом году празднования Дня Победы досрочным освобождением. В честь этого события Маруся сделала наколку на кисти: "Не забуду мать родную"– пожалуй, это была единственная ценность, которую она не подвергла сомнению.
Жила фронтовичка открыто, на виду: угощала ребят самодельными печенюшками, давала потрогать награды. О прошлом ничего не рассказывала, о нынешних делах тарахтела без умолку – кому-то помогала, мирила, разыскивала разлученных войной родственников. Вскоре она привела в дом девочку, мою ровесницу, Зоечку. Она, как и я, училась в третьем классе.
– Сироту взяла, дочерью будет. Родня моя, седьмая вода на киселе. От заражения крови померла, мамка её. Царство небесное! А отца – тю-тю! Эх, женская доля, мужика нет, а побаловаться хочется, вот и пришлось аборт делать. Баба одна, видно ржавый крючок ей засунула… Быстрой скороговоркой проговорив всё это, она подмигнула моей матери:
– По детям я не большой специалист, в случае чего, Надежда, может что посоветуешь?
Раньше, Маруся, выпивши со своими братьями чекушку, орала благим матом во дворе: "Уроды! Вам бы в задницу заряд!" – и грозила своим маленьким кулачком. А теперь после той же бутылочки, побузив тихонько, позволяла Зоечке отвести себя на кровать, где вскоре успокаивалась. Зоечку определили в наш класс, и мы сидели рядом. Но дружба не ладилась. Она была воображалой.
Однажды на уроке пения учительница сказала Зоечке, что она будет запевалой в школьном хоре. И на концерте в честь 7 ноября мы увидели её во всей красе. В белом фартуке с торчащими кружевами и с пышными бантами в тощих косицах, выпятив живот и неестественно выгнувшись, она заводила песню:
Мне хорошо, колосья раздвигая,
Сюда ходить осеннею порой.
Стеной стоит пшеница золотая
По сторонам дороги полевой.
Хор ей вторил. Чистые, светлые голоса звали в идеальный мир, где одна красота. Мы слушали и душа улетала. В песне "У дороги чибис" Зоечка и вовсе соревновалась с птицами. Все её хвалили, учителя, волнуясь, делились впечатлениями:
– Какой голос! И никто не учил… от природы… Прелесть!
Мне стало понятно, что одарённый человек наделён большой властью воздействовать на людей. Вот бы посмотреть, кем будет Зоечка в сорок лет! ПЕВИЦЕЙ! Кем же ещё! И немыслимо нарядная Зоечка в моих фантазиях порхала с одной сцены на другую.
Завидуя ей, я воображала себя дирижёром. Чаще всего это происходило, когда я возвращалась из школы домой, на пустой дороге. Моей "волшебной палочке", (отломанной от встречного забора), подчинялся огромный оркестр, где Зоечка играла на маленькой дудочке в затемнённой глубине сцены. Звучали овации, зажигался свет, я – повелительница оркестра, взлетала и кружилась над клумбой человеческих лиц, расцветая от аплодисментов.
Ни голод, нередко докучавший в те дни, ни холодные ветреные погоды, ни непролазная грязь, налипшая на жуткие боты, нисколько не мешали испытывать переживания славы. Возбуждённая, с красными щеками и энергией, способной опрокинуть дом, капельмейстер распахивала скрипучую дверь.
… А пока Зоечка устанавливала себе цену: стала важничать, у неё появились манеры. Видно тренировалась дома на Марусе, чей насмешливый голос разносился по переулку:
– Ну, и чё выхухоливаисся чисто облезьяна! – нарочно коверкала она слова и слышно было, как всё её существо протестует.
– Звинить пжалста! – издевалась Маруся, чтоб я не слыхала этого… И прибавляла нецензурное слово.
***
Нас принимали в пионеры. Все принесли красные пионерские галстуки – треугольные косынки из красной ткани – и волновались. Пионервожатая после хоровой клятвы быть верными ленинцами, стала их повязывать. Но не успела она сделать пионерами и двух девочек в шеренге, как вошла старшая пионервожатая. Она остановила церемонию и спросила, кто Лидия Вольвач. Полыхнув щеками, я подняла руку.
– Дети! – высоким, строгим, напряжённым голосом она уже сообщила, что случилось нечто невиданное.
Сердце моё билось так часто, что я слышала только этот ритм, голос звучал издалека.
– Вот эта девочка хотела стать пионеркой с крестиком на шее!
В паузе все уставились на меня, будто видели в первый раз, хотя знали как облупленную, свои же, уличные, и крестик мой видели.
– Зоя Прусова, её подруга, на перемене сообщила нам, что Вольвач носит крестик!
– Да! – звонко подтвердила Зоечка.
– Так вот, мы не примем Лидию в пионеры, она двуличная и позорит звание пионера. Сними, Вольвач, крестик! Перед нами сними! – скомандовала старшая пионервожатая.
– Не буду! Мне бабушка его надела! – выкрикнула я так громко, что вожатая картинно попятилась. Все весело засмеялись. Вожатая, взяв Зоечку за руку, и развернув к шеренге, коварным льстивым голосом попросила:
– Зоя Прусова, сними с Вольвач крестик.
Тут я ринулась вслепую, сшибая уже шагнувшую ко мне Зоечку и вожатую, к двери, в коридор, на улицу. Домой я пришла не скоро, без портфеля и не знала, как мне жить дальше.
Вернувшаяся с работы мать вяло посоветовала:
– Не бери в голову, проживешь без пионеров.
Вошёл улыбающийся отец с неизменной горсткой слипшихся карамелек и осёкся, увидев наши лица.
– Не надели Лидке галстук. Что делать будем? Все в пионерах, а мы "не в ногу" – ёрничала мать.
– А у меня тоже подарочек! – с вызовом выкрикнув, она выдернула из сумки бумаги и бросила их на стол. Это моя зарплата за месяц. Вся до копеечки. Даже на подтирку не годится – жёсткая.
Она схватила несколько облигаций и с силой сжала в кулаке бесполезные знаки надувательства и обмана и стала колотить по столу.
– Отец, что они с нами делают?
Он обнял её и повел к кровати.
– Мы не рабы, рабы не мы! – горько повторяла она строчку из прописи.
– Чем детей кормить будем, отец?
И тут она, наконец, разрыдалась, обняв живот, в котором уже давно проживал наш новый член семьи, и захрипела: приступ астмы – это проявление невысказанного, душил мою маму. Она посерела, глаза искали защиты…
Пока отчим нашарил в её сумке пачку "Астматола", да скрутил самокрутку, прошла, кажется, вечность. Мы уже вдохнули вместе с мамой спасительный дым с белладонной и обрадовались, что в очередной раз пронесло, как за дверью послышалась возня, а после, в открытую рывком дверь, Маруся за ухо втащила слегка упирающуюся Зоечку.
– Посмотрите на гниду, ишь чё отчебучила! Ты поняла, что сотворила, сучёнок? Тётка твоя в лагерях вшей кормила за то, что на командира донос не подписала, как все, а ты… – её рука с отвращением дернула красное ухо Зоечки.
– Неужто забуду, что я – человек – за похлёбку, партбилет или, прости Господи, за кусок красной тряпки на шею! – выкрикнув это, она прикрыла рот рукой, испугалась.
Отец хриплым голосом негромко предостерег:
– Ты забыла, что у стен есть уши?
Но Марусю понесло:
– Я своё отсидела, да хоть ума набралась, а тебе, видать, не хватило четыре года вонь крематориев нюхать – бздишь всё!
Зоечка под эту перепалку завыла жалостно и пыталась освободить крепко зажатое ухо.
– Я бы тоже бы сказала про крестик, если б Зойка носила! – неожиданно для себя выкрикнула я.
Повернувшись как в медленном сне, Маруся, не привыкшая верить словам, вцепилась в меня взглядом, словно хотела просмотреть насквозь, узнать, да так ли это? Изумление её длилось недолго, нахлынувшее гневное чувство победило. Выпустив Зоечкино ухо, она вцепилась в моё, и с криком:
– Ишь чё с детями делают уроды-воспитатели! – принялась меня тузить об стенку.
Отец схватил Марусю в охапку и приговаривая:
– Охолони, охолони чуток, потом разберемся, – усадил рядом с порозовевшей матерью.
Спасаясь от Марусиной расправы, я сбежала в огород и, плюхнулась на крышку погреба, пытаясь капустными листами остудить пылающие щеки и навести порядок в жизни. Я крутила перед собой происшедшее и не могла понять, как устроена Зоечка. Тут появилась она сама, всё ещё шмыгая носом и закрывая ладошкой пострадавшее ухо.
– Подвинься, пжалста, – попросила она не своим «артистичным» голосом и уселась, прижавшись ко мне. Мы заговорщически расхохотались.
***
На другой день было пятое марта.
Утро. Трещал через отверстия чугунной дверки разгоревшийся уголь. Мать толклась у печки со своей неизменной задачей – накормить семью. Оставалось надеяться на чудо – варить кашу из топора. Отец, предложил сварганить полевой супчик. И в дело пошла оставшаяся в мешочке горстка пшена, проросшая, сморщенная картошка и кусочек заветренного сала. После набега на чулан он вернулся с добычей: в коробке из-под макарон оставалось немного серой муки.
Знавший худшие времена в концентрационных лагерях, где вечером, после работы в каменоломне, он получал хвост турнепса или свёклы, наш отец не унывал. Насвистывая весёлую мелодию и забавляясь с детьми, смеша маму шуточками, он заразил и нас своим настроением. Все галдели и бесились. Чёрная, никогда не молчащая тарелка репродуктора, добавляла к нашему гвалту хрипение, в котором едва угадывался "Танец маленьких лебедей".
И вдруг она замолкла, а потом диктор, прерываясь, сообщил, что умер вождь и отец Сталин. Булькало наше варево, плюясь на чугунные кружки, а мать и отец стояли как истуканы.
– Вот, значит, что – проговорил отец, примериваясь к событию.
– Как мы теперь жить будем? – растерянно отозвалась мать.
– Ты вот что, Надежда, ты об этом не думай. Детишек корми. «Диты, – произнёс он оживленно, – они и при царе, и при Сталине исты должны».
Его рассуждение прервала Маруся, переступившая порог с двумя чекушками в руке.
– Ну, дождались! Нет больше идолища – змея Горыныча поганого! Не верится… Может брехня? – она с опаской посмотрела на чёрную воронку, откуда через вой и треск пробивался голос Левитана.
– Да вот же, который раз повторяют – окочурился Вождь народов! А может свои убрали… – В сильном возбуждении, Маруся слишком близко подошла к печке и, схватившись за горячий край, обозначив боль ругательством "пралик!", объявила:
– Давно я замыслила выпить за всех, кто не дожил до этого дня, – она принялась отколупывать сургуч со своих чекушек. Чтобы всех-то вспомянуть –это ж море водки надо!
Отец подошёл к Марусе вплотную и стал говорить ей почти в ухо:
– Ты, конечно, в большой переделке побывала – война – не женское дело, да и Колыма – не тульский пряник. Да только и тебе ума тебе это не прибавило. Что ты горло дерёшь? У меня семья, дети – ты хочешь их погубить? – Змей Горыныч, говоришь? А помнишь, что у него вместо одной срубленной головы три вырастало? А ну, смекни, сколько таких змеев наплодилось! И все власти хотят! Да чтобы мы на них горбатились. Не успеешь чихнуть – новый сталин будет байки рассказывать, про то, как он ночами не спит – о нас с тобой думает. ОНИ ЗДЕСЬ НАДОЛГО…
Он силился не заплакать: шмыгал носом и шумно дышал, потом проговорил примирительно:
– Ты, Маруся, не обижайся, у меня тоже нутро воет обо всех загубленных красными драконами. Нынче их время – время зла. Давай твои чекушки, не пропадать же добру.
***
Встреча с Зоечкой состоялась через много лет, как я хотела в детстве.
Навещая родителей в очередной раз, я спросила, хватает ли им денег, которые мы с мужем посылаем.
– Нам и своих хватает, ваши-то мы на книжку складываем. Хата – на курьих ногах уж и лёгкие морозы не выдерживает, а нынче зимы пошли лютые, всё больше под сорок, мы решили на однокомнатную с удобствами накопить. Вот денежки и сгодятся.
– Вроде отцу как участнику войны полагается квартира от государства, вы же были на очереди.
– Да какая там очередь, – устало и безнадежно махнула рукой мать, – там чьи-то другие интересы учитывают под видом ветеранов. Отец недавно вернулся из горисполкома расстроенный. Дали ему там от ворот поворот. Всем этим делом заправляет твоя одноклассница-певунья Зоя Андреевна Прусова. Спроси-ка его, как она с ним обошлась.
– А так, – включился в разговор отец, – она мне по слогам объяснила, что "звинить пжалста", но интересы государства сейчас важнее частных интересов. Надо предпочтительно вкладывать в экономику. Придётся подождать, Иван Исаич, и потом, честно говоря, вы вели не такую уж правильную жизнь, – разъяснила мне всё это, и с папочкой из кабинета – шмыг. И остался я, старый дурак, с разинутым ртом. Умру – не пойду больше.
