Kitabı oku: «Брошенная целина», sayfa 2
Перед поминками
Умер старый Константиныч.
Сын его, мой друг Илюха, сидит на крыльце, отломившемся от избы. Он промахнулся ногой мимо тапка, на черном носке зреет дыра, с тыльной стороны ладони по хватким пальцам гуляет муха.
Четыре купюры комочком сую Илье в нагрудный карман темной рубашки, тычу костяшками возле плеча – соболезнование. Он склоняет голову влево, смотрит на деньги в кармане, кивает, дергает губами – благодарит.
– Дай закурить, – просит Илья. – Свои оставил, там столы накрывают, – показывает за спину, где в проеме двери висит чистая тюль.
Солнце печет невыносимо, я шагаю в тень, ломая сухие стебли тюльпанов, которые давно отцвели.
– Поминки, значит, – Илюха прикуривает. – Пятьдесят семь. Вот же… Пил, конечно. Но пятьдесят семь… не шибко возраст. Так-то.
Друг смотрит на меня насторожено.
– Отец, есть отец, – говорю, как мне кажется мудро.
– И я про тож, – выдыхает Илья. – То оно и так. А я же ну как? Я же… Вот еслиф я сейчас шоферю, так кто научил? Папка. Я ж уже в восемь лет водить умел. У нас тогда двойка была «Жигули». Да ты помнишь! Красная. Меня посадит на колени, сам педали, жмет, а я рулю. Я в десять лет уже мог движок зиловский перебрать. Все папка. А детей любил! Вон Лешка, когда у нас родился – ну ты помнишь – а папка… такой радый был. Они нам с матерью нормально так помогали. Коляска, куяска… Он в тот кон дрова наваживал и машину еще этим… Поповым продал. Деньги нам с Маринкой, типа для Лехи. Это ж Леха еще в школу не пошел, тока в следующем годе должон, папка ему ружье сделал. Такое из насоса, картошкой пуляет. Мы такие тоже в детстве делали. А Леха поигрался что-то два дня и бросил. Им же только в телефон, да в телефон. А кино смотреть – в комп. А тут воздушка, Лешке не шибко интересно.
Илюха вздыхает, словно разделяя обиду Константиныча, который не смог угодить внуку. С той стороны от крыльца стоит чурка с вбитым в нее топором, рядом валяется несколько поленьев.
– Баню к вечеру подтопить, – говорит Илья. – После всех этих дел. А помнишь, у Кузьминых баня загорелась? Так папка первый прибежал, тушить начал. А так бы перекинулось на сено и все… А папка, считай, спас. Я на седня договорился сено привезти. Думаю, ну его нах косить! Куплю четыре тюка. Дядь Коля Рыбкин покупает – горя не знает. Косить-то тяжко… опять же время… Они корефанились в молодости – папка с дядь Колей. На охоту ездили. Я мелкий был, а помню, сидят на кухне, бутылочка у них, и на печке одна сковородка побольше, другая сверху поменьше – дробь катают. Свинец там плавится и… дробь, да. Это тебе не картошкой из воздушки. Леха тогда даже спасибо деду не сказал… Вахлак. А кто б его воспитывал? Я на работе, Маринка на работе, мамка, конечно, старалась, но… сам понимаешь. Придет дядь Коля помянуть? Не видал его по дороге? Взял я десять водок, самогон есть. Должно хватить. Костя – закодированный, Вовка Быков – закодированный. Прокопич придет – не придет. Да уж…
Илюха встает, пихает ногу в тапок.
– Не идет никто, – говорит он грустно. – Десять пузырей. А мне помпу на ЗИЛу менять, помпа полетела. Я умею, все умею. Папка научил. Это сколько лет прошло? Мне тридцать три, Лешка в седьмом… Много. Много… Млять, что за возраст пятьдесят семь? Ему на вид правда… А!
Илья шагнул с крыльца, обошел чурку с топором, сунул руку в самый огонь крапивы, обвившей штакетник. Из- под забора достал палку, обмотанную проволокой.
– Вот она! – чуть улыбается. – Вот она. Воздушка. Вишь насос примотан. Да мы делали такие тоже. Ты вспомни, трубочку в картошину втыкаешь, потом сюда ее. Как треснет. Ворону, ей-богу, собьет. Ружьишко. Папка сделал… да…
Он бросает ружье обратно к забору. В крапиву.
– Отец, есть отец, – говорит Илюха и смотрит на меня вопросительно и заискивающе.
Я пожимаю плечами.
Константиныч, старый эпилептик, пивший последние тридцать лет, живший в заброшенной бане, ни с кем из родных не общаясь, кравший все, что возможно у ближних и дальних соседей, годами гонявший семью – илюхины вывихи, сломанный нос тети Нины. Было. Презираемый всем селом, в регулярных похмельных припадках с рвущейся изо рта пеной, и этот топор – сколько раз он был в тебя брошен, Илюха? Обоссаный Константиныч, достающий окурки из мусорки в парке, блюющий у бюста героя войны – таким он запомнился нам.
Но… другу моему хочется, чтобы отец. Чтобы отец, есть отец. Другу хочется так… И ладно. И пусть. Пойдем, помянем.
День рождения
Нужно пойти от молчаливой автостанции направо, пробраться через скверик, между заброшенным героем революции и замороженной стройкой православного храма; и свежий снег хрустит – хрум-хрум, – сухари грызет деревня. Потом возле трех магазинов в ряд, прозванных «Три поросенка», опять направо, в переулок, где поземка путается под ногами, цепляет за штаны, как игривые щенята. Мимо бывшей пимокатки метров сто – там старенькая избёнка с дымящейся трубой. И если присесть на корточки и заглянуть в окно, то можно увидеть стол, накрытый праздничной скатертью, на которой тарелки с разного вида бутербродами, раздербаненым винегретом, рваной шубой селедки, а также селедка без шубы, огурчики, помидорчики, грибочки, сало соленое и копченое, конечно.
Над всем этим возвышается Костя Кудрявцев «Костыль» со стопкой в руке:
– Дорогой Лёха! Э, я присоединяюсь ко всему и желаю тоже, чтоб…. И от себя, и от Натальи, которая понятно, что по уважительным…, но надо самое время выпить за родителей. Дядь Вань! Тёть Рит! За вас! И спасибо, что подарили нам нашего друга, значит, кореша, за вас.
Выпили. Костя в тостах не мастак, но сейчас, кажется, получилось. С любовью оглядел гостей.
Именинник уже окосел после третьего разлива, глаза запотели, похрюкивает: хрх, хрх. Жена его недовольна этим. И не то слово, недовольна! Но вид сохраняет благопристойный. Вот огребёт от нее Лёха, когда гости разойдутся. И день рождения не отмажет. Родители Лёхины – молодцы. Правда, дядя Ваня поседел совсем, но всё равно чувствуется – мужик. Рядом с родителями – Макс с девушкой. Как её? Даша. Молоденькая совсем, не нашего возраста. Да и не нашего круга, не деревенского. Макс из всей компании самый умный, самый удачливый, ему и лучшую девку. Не то, что у Лося жена – Катерина. Вон как ее разнесло! А Лёня Лось – конвейерный едок, молчаливый и сосредоточенный. Следом сидит Юрка – странный человек, честное слово! Все задатки есть, зарабатывал бы нормально, мог бы в городе устроиться. А он чего-то бренчит на своей гитаре, еще на той, которую мы ему на десять лет назад подарили, сочиняет, куда-то отсылает, будто можно славы добиться, не в столице. Хоть бы Маринка его наставила на путь истинный, но нет, она вон наоборот преданно на него смотрит, каждый взгляд ловит. И ведь красивая баба! И весёлая к тому же, компанейская. Мечта! Рядом Ванька Шиллер расположился – лучший друг считается. Они сегодня без пар: Ванька Немец – холостой, Костина жена – на сохранении. Спина потеет от стены – там печка, Лёха дров не пожалел. Из соседней комнаты – звук, будто визг пилорамы – там накрыт стол для детей.
Разговор как волейбол – реплики мне-тебе-ему – и на ту сторону стола.
–Очень вкусно всё.
– Да-да, подтверждаю.
– Юля, а я не могу понять: это в салате что?
– Так, гости, сильно не наедаемся, еще горячее.
– А что у нас на горячее?
– Карпы фаршированные!
– О-о!!!
– Да какие сейчас карпы? Карпулята. Вот раньше карпы так карпы. Мы их вилами били.
– Юрка, наливай на том конце. Кто говорит?
– Ванька пусть.
Иван поднялся со стаканом компота.
– Могу сказать следующее. На подобном мероприятии я присутствую не первый раз. Скажу, что из тридцати дней рождений Лёхи раз двадцать я праздновал. Даже без самого именинника, когда он в армии был, мы отмечали. Лет по шесть нам было первый раз, да? До сих пор помню тети Ритин пирог с паслёном. М-мм! И тост я всегда один и тот же говорил. Подслушал в детстве у взрослых. Главное – здоровье, а остальное купим, достанем, украдем. И теперь желаю того же. Здоровья во всех смыслах. Не только тебе, Лёха, но и всей твоей семье. Даже не то, что желаю, а послезавтра, в воскресенье за это свечку поставлю. Обещаю. В общем, здоровья. Ура!
Соединились со звоном рюмки, фужеры, стаканы.
Иван оглядывал застолье, как начальник штаба подчиненных.
Марина… – несколько экзальтированная, неуместно декольтированная, внешне безобразная, но как жена – мечта. Полностью и безоговорочно поддерживает Юрку во всех его стремлениях. Хочет он музыкой заниматься – пожалуйста! Допустим, не услышат его песню тысячи ух, и что? Дал Бог талант – считай, дорогу показал. Дерево узнаем по плодам, а яблоня, она и в лесу яблоня.
Красавица-Катька и работяга – Лёнька. Милая сельская пара. Классика жанра: он – на работе, она – по дому. Побольше бы таких, побольше, и оживёт, возможно, деревня. Не деревня конкретная, а Деревня. Деревня, как жизни уклад, строй мысли – основательный, несуетливый, созидающий. А вот полная противоположность – кукла городская. Как её? Даша. Зачем её Макс притащил? Не иначе, похвастаться! Высокомерный показушник и болтун! Бывает так, что у человека язык верно подвешен, поэтому он считается знающим и не глупым, а на деле – нахватал чего-то там по верхам, глубины-то нет.
Родители Лёхины сдали, сдали. Особенно тетя Рита постарела, да и у дяди Вани цвет лица нездоровый.
Юля со строгой морщинкой по лбу следит за мужем – имениннком, как бы не хряпнул вне очереди, а тот включил уже свое любимое «хрх», как бы драться не полез раньше времени. В соседней комнате вибрирует звонкий детский смех – двое дочек Лёхи, два пацана Лосей. У Юрки с Маринкой девочка маленькая совсем, ее сюда не взяли пока. Скоро и у Костыля прибавление, будет свой детский сад в наши дни рождения!
Беседа идёт, как камешки в воду.
– Погода, конечно, не фонтан.
– А что ты хочешь? Зима через неделю.
– Дядь Вань, что вы его родили в такую непогодь?
– А он когда замышлялся, другая была погода – февраль. О! День защитника отечества был.
– Тогда это называлось день Советской Армии…
– Надо, хрх, за армию!…
– Сиди, ты! Закусывай, горе мое.
– А тогда, если у Лёни день рождения ноль седьмого, ноль седьмого…
– Ноль семь – это июль?
– Ноль семь – это пузырь.
– Лёня! Ты делался в годовщину революции.
– Мгм, после митинга.
– У всех налито? Максик! Говори.
– Сейчас начнется речь на полчаса. Можно покурить сходить.
– Уважаемые коллеги! Надо сказать, что наше знакомство с именинником уходит корнями в далекий двадцатый век. Нам было лет по пять. Я тогда только переехал с родителями в место, называемое пустырём. Так и говорили: где живешь? – На пустыре. Однажды, наш Лёха явился туда, держа в руке прутик, которым он хотел меня нещадно отхлестать. У нас был некоторый геополитический конфликт из-за машинки. Я, так сказать, во избежание прятался на чердаке, наблюдая, как грозный наш Алексей, одетый в шортики, между прочим, ходит кругами и меня высматривает. Смысл в том, что ему вскоре надоело, и он ушел. Но перед уходом, как бы в назидание, он этот прутик воткнул в землю. Чтоб я помнил о неминуемой расплате. А потом случилось вот что. Прутик этот прижился, зазеленел и превратился в маленькое деревцо – клён. И от этого клёна – а это известная зараза – произошли все деревья в нашем районе. И теперь говорят: где живёшь? – В Клёнах. Возникло новое название района в селе – «Клёны». Это я к чему. Вот есть мнение, что должен сделать в жизни человек: посадить дерево, построить дом, родить сына. Лёха! По крайней мере, по деревьям ты состоялся. Я, думаю, что и дом скоро достроишь. Что там внутренняя отделка осталась. А там и сына с Юлей родите. Две дочери есть, пора. Чего и желаю. За тебя!
Макс выпил, сел с самодовольным видом. Даша тут же подложила салат ему в тарелку. Даша чувствовала себя не в своей тарелке. И чувствовала, что остальные знают это. Кроме того, Макс просил ее не пользоваться это время телефоном – здесь не принято. Здесь принято разговаривать.
Курящие вышли на улицу, дядя Ваня тоже было рванул, но жена его остановила: «Тебе нельзя». Дети бесились в соседней комнате, там что-то падало. Юля сходила поглядеть, вернулась хохоча. Лёня был недоволен тем, что Макс и Даша пользуются вилкой и ножом – что им тут ресторан?
Подали рыбу. Выпили под горячее.
– Я же говорю – карпулята. Раньше…
– Да, что вы, папа, всё со своим «раньше». Какую рыбу принес наш добытчик…
– Надо, хрх, выпить «Ну за рыбалку!»
– А как тут не вспомнить! Еду по полям: сколько хлеба не убрали! Сколько гречихи под снегом осталось! Раньше бы за такое сразу партбитет на стол!
– Лёня! Твой косяк!
– А я чё?! Вон Костин батя виноват. Я чё? Еслиф соляры нет…
– Костыль…
– Да я с отцом вижусь три раза в год! Вопросы к Юльке – она у него в приемной сидит.
– Хватит болтать! Юрик, говори тост!
Юрка раскрасневшийся, возбужденный, переполняемый теплыми чувствами ко всем присутствующим встал, подождал, когда все замолкнут.
– Лёха! Алексей! Тридцать лет это, как уже говорили, серьезная дата. Я там напел кое-чего, скинул тебе. Ты потом послушай. Только без никого! Это – от души. И тебе желаю чтоб… В жизни твоей уже проиграло вступление, куплет. Теперь начинается припев. Припев – главное в песне. И пусть он будет у тебя просто гениальным, просто офигительным, просто…. Давай!
Он потянулся с рюмкой через стол, что-то опрокинул. Именинник тоже потянулся через стол, и тоже что-то опрокинул.
– Я вытру сейчас.
– Юль, извини!
– Ничего страшного.
– А хорошо сказал на самом деле. Вот что значит творческая личность!
– Творческая-то творческая, а вот насчет личности…
– А что Антоха не приехал? Макс вы видитесь в городе.
– Видимся, само собой. У него проблемы сейчас. С радио попёрли. Знаете. У! Это вообще история! У него, видимо, был очередной период озлобленности на весь мир, захотел громко приколоться. Короче, идет в эфир выпуск новостей. И слушатель слышит примерно такое: Сегодня мэр города провёл несколько рабочих встреч, там с тем-то, тем-то. Потом мэр города проинспектировал то-то. Потом мэр города встречался с этим. И тут! Фраза «Так он весь день в дерьмо и нырял». Из «Джентельменов удачи» помнишь, гнусавый такой голос. Антоша пошутил. Вставил. Уволили, само собой.
– Красавчик!
– А меня тоже был прикол на концерте… Ну ты знаешь, Даша не знает. Ей рассказываю. Был концерт групп «Алиса» и «Агата Кристи». Ну, да, давно. В городе, во дворце спорта. И перед концертом одна половина зала орёт: Алиса! Алиса! Другая – Агата! Агата! Минут десять. И только пауза возникла, я как заору: Спартак – чемпион!!! Весь дворец как заржет. Так я насмешил пять тысяч народу. Не каждый Галустян может.
– Хрх! Вспомни его… Антон звОнит. Ща, на громкую…
– Алё! Алёу! Лёха, привет. Слушай, ты не знаешь случайно, когда у тебя день рождения? Сегодня? Вот и я чувствую, то ли сегодня, то ли завтра. Не вчера же. Я б не забыл. Поздравляю тебя… А это кто там? Вы что сидите?! Подожди я в скайп постучусь…. Видишь меня? Ты разверни. Вау! Все сборе!! Поднимаем, поднимем бокальчики! Леха с днюхой! Песня: В этот день родили меня-а на свет, в этот день с иголочки я одет…. Подпеваем, подпеваем. Юрец! Поем! В этот день и водка не во вред … Мне сегодня тридцать ле- ет! Подпеваем, выпиваем, запиваем! Лёха я тебе сейчас на телефон наберу. Трубку к уху прижми, скажу по секрету..
– Завтра приезжай! Хрх, завтра. Опохмел, шашлыки, как обычно.
Общая беседа закономерно разваливалась на мозаичный разговор по интересам. Именинник назойливо лез ко всем целоваться и верещал, что «завтра – опохмел, шашлыки». Юля меняла посуду, Марина порывалась помочь, Даша всё-таки достала телефон, пряча его под столом, с кем-то переписывалась. Макс толковал с дядей Ваней о прошлых временах, Костя с Юркой – о футболе, Лёня наворотил себе огромный кусок рыбы и выедал начинку.
– …там видел, какая погода была?
– А что погода?! За такие бабки футболист должен в валенках забивать!
– Да уж платят им немерено. Мне б такую работу…
– …а я не люблю работать. Это вообще противоестественно – любить работу. Вообще такая тема «люблю свою работу» появилась сто лет назад. Это в буржуазном обществе искаженное сознание. Человек не должен любить работать. Созидательный труд – да. Творчество – да. А работа от слова «рабство». Все сказки народные… хоть про Емелю.
– Я тебе больше скажу. Адам и Ева были изгнаны из рая и в наказание должны были работать. В наказание!
– Ну, тебе виднее, новокрещенному.
– А ты подковырки не надо тут!
– Помогло крещение-то?
– Я как крестился, у меня постоянно проблемы возникают, жизненные трудности. Знаешь почему? Ответственность. Спрос другой. Крестился, а поведение не изменил. Только не пью теперь, а в остальном… Вот Бог и наставляет, чтоб менялся. А трудно…
Именинник хотел сказать ответное слово, собрался, набрал воздуха для благодарственной, проникновенной речи, но получилось только: «Спасибо всем. Завтра – опохмел, шашлыки».
Ваня Немец собрался домой. «Вас подвезти, – спросил у Макса с Дашей, им было по пути. – Только до поворота, а то дальше дороги нет».
Родители тоже засобирались, но не спеша, не спеша – Дядь Ваня всё выпивал с одним, с другим. Ему теперь до Нового года не будет случая.
– … не готовы к демократии. Как можно быть к свободе не готовым. Вы, дядь Вань, такие рассуждения. Это как сидит мужик в тридцать лет на шее у родителей, я, говорит, к свободной жизни не готов.
– … а что Украина? То ись, шо УкрАина?
– …всё правильно вот угандошим этих…
– Кос-стя!!
– А чего я сказал? Уганда – страна такая в Африке…
– А откуда нам знать, как оно там на самом деле. Телеку я не верю. Мало ли оно…
– …а телек зомбирует….
– Тебя зазомбируешь…
– …в интернете пишут, что телек зомбирует, а интернет –нет?
– Да ты не воспринимай… Вот как прогноз погоды. Ты же смотришь, но сомневаешься. Так и все телепередачи надо воспрнимать….
Только когда Лёха-именник ввалился с улицы в дом с мокрой ширинкой, держа в руке шпажку с куском мяса и с криком «Теперь – шашлыки!» попытался засунуть ее в печку, гости окончательно стали расходится. Родители забрали с собой дочерей, Юля попросила Костю задержаться: «Помоги это тело разместить».
Уложили Лёху в комнате на диван, из всех известных признаков биологической жизни в нем присутствовало только тяжелое дыхание.
Пустая комната и грязная посуда. Громко цокают напольные часы.
– Давай помогу со стола…– предложил Костя.
– Давай посидим. Выпьем, давай. В тишине. Подай мне, пожалуйста.
Выпили. Юля устало откинулась в кресле.
– Спасибо, Юль. Хорошо посидели. Ты наверно замаялась готовить всё это.
– Мне еще завтра в бой…. Да что там, завтра! Неделя еще…А то ты не знаешь!
Грязная скатерть, пустые стаканы, крупа шебуршит по окну.
– Устала…. Не сегодня. Не так устала. От жизни такой устала. Что ты смотришь, будто не понимаешь? Пьянка! Вечная пьянка! День рождения, завтра опять, и пошло – поехало. Устала я, Костя. Очень устала! Ведь неделями пьет! Две недели пьет, две – отходит. Проснется в запое, вроде соображает. Я ему: остановись Лёш! Он: всё, всё. Походит, воды попьет. Не могу, говорит. Трясет меня. Дай! Дай, не могу! То в псих, то умоляет. Дай хоть стопочку! Первое время я с сочувствием. У меня отец тоже пил. Но не так же!! До полной невменяемости, до горячки! Ладно, выпьет стопку, походит, полежит, дай еще! На старые дрожжи развозит. Я пошел! Куда ты идешь? Мне надо. Я и на колени, Лёша, останься. Да пошла ты на…. Уйдет. Мне потом звонят: иди, забирай своего. Я первое время беспокоилась. Вдруг, что случится. Вдруг замерзнет где-нибудь. Или утонет, или еще что. А теперь, признаться стыдно, думаю иногда: да хоть бы ты сдох! Бывают мысли такие. Ну, невозможно! Деньги спрячу – находит. А не находит, так где-нибудь займет. Я после хожу, в каждый магазин отдаю. Лёша занял! Жена отдаст! Дома запирала его – без толку. Принесут, в форточку передадут. Или сам в окно выйдет. Я один раз его заперла, а всю одежду и обувь в баню унесла, чтобы не ушел. Что ты думаешь? Возвращаюсь с работы, а он возле калитки спит. В футболке, босиком. Всё по барабану. Один случай вообще. Кошмар. У нас была бутылка водки. Я ее спрятала в бак с мукой, на самое дно. Тут очередной запой у Лёши. Я дом закрыла, ушла. Возвращаюсь. Сидит за столом. На столе два стакана, два кусочка хлеба, бутылка мукой испачканная – та самая. Он сидит, пьет, разговаривает с пустым стулом. Один. Я спрашиваю: как ты нашел-то, сволочь? Он напротив показывает: А мне он сказал! На пустой стул показывает! Страшно, страшно!!! После этого не пил пару месяцев. Боялся. Потом успокоился. Соседу крышу делали, попили пива. Говорит: пару бутылочек, ничего страшного. Моя сестра с мужем приезжали, он выпил три стопочки и всё. Я, говорит, себя контролирую теперь. Ну и так полгода. Да ты помнишь, наверное, когда он выпивал помалу. Говорит: всё, Юля, хорош. Я теперь меру знаю, запоев больше не будет. А я и рада, дура. Летом привезли с рыбалки. Груз двести, как вы говорите. И опять: меня трясет, дай стопочку, дай денег. И опять вернулся, откуда начал. Неделю пьет – неделю отходит. Измучалась я!
– Не знаю, что и сказать, – после долгого молчания проговорил Костя. Он не знал, что так уж всё. С виду – нормально живут. Да, пьёт Лёха. Так в деревне все пьют. И живут как-то. – Все пьют. Живут же.
– Все пьют – все и зарабатывают, – зло откликнулась Юлия.
– Разведитесь, если невмоготу.
– Ты что? – она даже удивилась. Теребила пуговицу на кофточке. – Мой крест, мне и нести. Он тогда совсем… Бабушка говорит: бабья доля такая. Это только твои родители нормально развелись. Отец твой… ему пятьдесят шесть, а выглядит как?
– Разве пятьдесят шесть? Я думал больше.
– Да нет. Он у тебя… Вот ты говоришь – все пьют. А ничего, что мне двадцать семь?!! Двое детей, да?! Старая, да!? Может и так. Я говорю, что все пьют – все зарабатывают. Не в этом дело! Ничего, что у меня муж уже… Кость, ты прости. Я на эмоциях, выпившая.... Но ты должен понять.... У тебя Наталья беременная, когда у вас интим был? Спроси, когда у нас был? А ведь он не то, что не может. Ему не надо! Он забухал и всё счастье, вся радость. Раз в месяц и то…. Понимаешь меня?
– Как-то мне… дак это… не знаю… ты чего, Юль? Ваши дела…
– Муж-то, муж....А ничего, что?… Мне нужен ещё и мужчина. Например, как твой отец. Или ты.
Она смотрела ему прямо в глаза. Смотрела вопросительно и обреченно и призывно и… чёрт знает как ещё!
Она смотрела, ждала ответа. Костя знал, что нужно делать. Хотел? Всегда хотел. Она знает, что он давно. Но Леха, но дети, и это – дружить семьями. Ситуация шла к сложному выбору, к сделке с совестью. Бывают поступки меняющие жизнь. И самое время, и самое место для неких терзаний, сложных раздумий. Поддаться похоти и пох! Охо-хо-хох…. А надо ли? Принять решение, как в прорубь вниз башкой.
Откликнется, как аукнется. А если Наталья моя с Лёхой? Так подумал Костя.
– Пойду я. Поздно уже, – он поднялся, начал быстро одеваться. Молния на пуховике заедала.
Плечом навалился на ватную дверь, в темноте прошел через сенцы.
Взяла, испортила вечер. Так подумал Костя.
Он вышел на улицу. Горсть спелого снега в лицо – просветлел. Небо – ломтик лимона в луже с бензином – казалось готово просыпать новой крупы. Где-то за речкой зевнула калитка. Выть-выть-выть, взвизгнула шавка; Вой-вой-вой, откликнулись ей; и тишина, и кажется, слышно как леденеет снег хрусталем.
А я ведь могу и не помнить – выпивши был! Так Костя подумал и успокоился.
Прошлой зимой он стоял у подъезда единственной здесь пятиэтажки, и то ли девятое чувство, то ли Хранитель плечом по плечу, но Костя зачем-то шагнул, а глыба из грязи и льда, с крыши сорвавшись, ударила в землю, где он только что был. Сейчас было похожее ощущение.
Крутилась в ногах игривая вьюга. Он пошел домой.
