Kitabı oku: «Скоровские истории», sayfa 5
На что меняться будешь?
Вчера было много вызовов. А нашей бригаде ещё и несколько «дальнобоев» досталось. «Дальнобой» – это когда место вызова далеко находится или транспортировать пациента надо далеко, например, в областной центр. На самый дальний адрес добирались 40 минут. Много времени в пути – много разговоров и воспоминаний. Вчера много про машины разговаривали. Вот одна история, которую вспомнила врач, у кого я была в эти сутки помощником.
– Это было в самом конце восьмидесятых или в самом начале девяностых. Точнее не скажу. Подзабыла. Отцу на заводе за трудовые достижения и огромный опыт работы выделили машину. В те времена не только квартиры выделяли рабочим людям. Это была лада-«девятка» серого цвета. Модель, популярная у «братков». Буквально через пять дней после получения машины отец возвращался домой. Возле подъезда его ожидали три парня в спортивных костюмах. Подошли и спросили:
– На что меняться будешь? Мы про девятку.
И отец без раздумий согласился на жигули шестой модели. Через два дня совершился обмен новенькой «девятки» на новую «шестёрку», на которой отец потом лет десять ездил. А вот его сосед на такое предложение ответил отказом. Через месяц его машину угнали, а через два года нашли остатки машины в другом городе. Говорят, что в то время списки с адресами тех, кто должен был получать от предприятий машины, дублировался ещё в профсоюзе и уходил к «браткам». Но братки имели уважение к людям, заслужившим эти машины, и сначала предлагали:
– На что меняться будешь?
Сила слова.
Вот взять хоть нас, например, докторов… Вы думаете, у нас все это так ясно и хорошо, как в книжечке? Да ведь мы дальше хирургии ничего ровнёшенько не знаем наверняка. Мы выдумываем новые лекарства и системы, но совершенно забываем, что из тысячи организмов нет двух, хоть сколько-нибудь похожих составом крови, деятельностью сердца, условиями наследственности и, черт знает, чем еще! Мы удалились от единого верного терапевтического пути – от медицины зверей и знахарок, мы наводнили фармакопею разными кокаинами, атропинами, фенацетинами, но мы упустили из виду, что если простому человеку дать чистой воды да уверить его хорошенько, что это сильное лекарство, то простой человек выздоровеет. А между тем в девяноста случаях из ста в нашей практике помогает только эта уверенность, внушаемая нашим профессиональным жреческим
апломбом. Поверите ли? © А. Куприн «Молох»
Конечно, современная медицина далеко шагнула вперёд. Но считаю, что по-прежнему справедливы эти слова: «…если про- стому человеку дать чистой воды да уверить его хорошенько, что это сильное лекарство, то простой человек выздоровеет. А между тем в девяноста случаях из ста в нашей практике помогает только эта уверенность, внушаемая нашим профессиональным жреческим апломбом». Если пациент не слышит в словах доктора уверенности, что лекарство поможет, то эффективность препаратов значительно уменьшается. И наоборот. Расскажу несколько случаев, когда убеждение доктора имело значение. Ну, допустим, что это я считаю, что имело.
***
1999 год. Первый год моей работы на скорой. Осень. В тот день я работала помощником врача. Около 10 часов вечера поступает вызов: боль в животе у ребёнка 3 лет. Возле подъезда уже слышно, как кричит ребёнок. Я пулей взлетаю вверх на третий этаж (не могу слышать, как дети от боли кричат), а врач неспеша поднимается по лесенкам. Доктор еще только в подъезд вошёл, а я уже на третьем этаже возле квартиры стою. Дверь в квартиру открыта. Бегу на крик. Малыш схватился за живот, кричит. Слёзы катятся из глаз. Мама рядом сидит, гладит по голове. У мамы спрашиваю, как зовут мальчика.
– Алёша.
Спрашиваю у мальчика:
– Сказки тебе мама читала? Про волшебниц знаешь? Мальчик замолкает и кивает головой.
– Я – такая волшебница. Сейчас заколдую твой животик, и он перестанет болеть.
Сама отвожу руки ребёнка от его живота. Начинаю, как бабушка учила, гладить животик по часовой стрелке и приговаривать:
–У киски боли, у собачки боли, а у Лёши всё пройди, заживи.
«Боль» в кулак «собираю» и на пол стряхиваю. И так три раза. Тут заходит врач. Я отхожу от ребёнка в сторону. Ребёнок уже не плачет. Мама рассказывает врачу, что мальчик плакал почти полчаса, если не больше, и держался за живот. «А сейчас вроде уже всё». И действительно: пацан уже не кричит, слёзы высохли. Доктор «смотрит» живот. Помял живот всяко-разно. Ребёнок спокоен. На вопрос – болит ли ещё животик? – отрицательно машет головой. Предложили проехать в больницу, но мама отказалась: «Раз живот не болит, зачем ехать? Заболит снова – тогда и приедем».
***
Через несколько лет я повторила то же самое, но уже со взрослой женщиной. Сейчас и сама не знаю, зачем клоунаду такую устроила. Вот было такое шутливое настроение.
Женщина 25 лет. Живот болит с утра. Вызвала скорую около девяти вечера. Я работала в те сутки одна, без помощника. Женщина лежит в постели, свернувшись калачиком. Говорит, что с утра живот болит, температуры, поноса и остального нет. Только боль. Выпила две таблетки но-шпы. Боль только усилилась. Хотела сходить в больницу сама, да решила скорую вызвать: «Может, поможете чем?».
Я говорю:
– Так. Сейчас посмотрим.
И начинаю живот по часовой стрелке наглаживать и приговаривать: «У киски боли, у собачки боли». Смотрю в лицо женщине:
– Как Вас зовут?
Та недоуменно отвечает:
– Катя.
Я продолжаю:
– У Кати всё пройди! Заживи!
И так 3 раза. Потом
спрашиваю:
– Ну как? По-прежнему болит?
А про себя думаю, что скажет: «Болит». А я ей: «Ну, значит, я не экстрасенс. Раз не смогла помочь, поехали в больницу специально обученным людям ваш живот показывать».
Но вместо этого слышу:
– Ой! А всё прошло! Вы экстрасенс?
И с таким наивным восторгом смотрит на меня, что жаль было разочаровывать. Я ей ответила, что это "пук в животе заблудился", а я помогла ему выход найти. Посмеялись. В больницу она не поехала, но клялась, что, если что, вызовет скорую сразу и поедет с нами в больницу. Повторного вызова не было.
Ой-ой-ой! Знаю-знаю, что непрофессионально и некрасиво. И шарлатанством попахивает. Но вот так получилось. Честно слово, случайно. Конечно, найдутся знающие люди, которые скажут, что это была кишечная колика, а массаж и тепло рук успокоили раздражённый кишечник. И внушение, и «жреческий апломб» здесь ни при чём. Не буду спорить. Может быть. Но вот вам ещё один случай. Уже с животом не связанный.
***
История начала нулевых. В ту смену я была помощником врача. Врач Сергей Владимирович попросил диспетчера записать вызов к своему знакомому. Повод к вызову: «плохо». По дороге он объяснил, что его попросили «откапать» после запоя одного знакомого. Так-то скорая этим не занимается, но Сергей Владимирович хотел установить капельницу с препаратами, которые уже купили родственники этого мужчины, и уехать. А когда препарат закончится, родственники бы иглу из вены сами достали. Когда мы прибыли на адрес, выяснилось, что мужчина уже опохмелился. Врач развёл руками:
– Что теперь делать? Капать-то уже нельзя. Смысла нет, раз пациент пьян. Но что-нибудь придумаем.
Измерил артериальное давление пациенту. Послушал сердцебиение. А потом мне на ушко говорит:
– Магнезию по вене болюсом двадцать кубов. И молча вводи. Ничего не говори. Говорить буду я.
Я спросила:
– А давление не скинет?
– Нет. У него 250 лупит.
Набираю магния сульфат. Ввожу достаточно быстро, но не болюсом (болюс, медицинский термин, – относительно большой объём жидкости или дозы лекарственного средства, вводимый внутривенно, быстро, вызывает быстрый ответ). Некоторые знают, как ощущается внутривенное введение магнезии. Тем, кто не в курсе, поясню: становится жарко. Чем быстрее вводится, тем ощущение жара будет сильнее. При быстром введении появляется тошнота, может начаться рвота. Итак. Я ввожу магнезию. Мужику нехорошо становится: красный, как варёный рак, вспотел весь, дыхание учащено. А рядом доктор стоит и говорит:
– Что? Плохо тебе? Так и должно быть. Это я тебя от пьянства кодирую. Специальный укол делаю. Теперь каждый раз, как выпьешь хоть один глоток, тебе так же плохо будет.
В конце инъекции мужика затошнило. Ему тазик принесли под рвотные массы. Перемерив артериальное давление, велев пить минералку и от кровати не отходить ни на шаг («Захочет помочиться – принесите ему ведро»), мы уехали. Официальный диагноз звучал как гипертонический криз.
Примерно через год я вспомнила эту историю и спросила у Сергея Владимировича о судьбе того мужика. Доктор, рассмеявшись, сказал, что мужик этот бросил пить. После «кодировки», какую мы совместно провели, на алкоголь даже не смотрит.
У нас на скорой иногда шутят, что в основном мы лечим добрым словом, наложением рук и крестом животворящим – тем, что на машинах и укладках медицинских нарисован. И доля истины в этой шутке есть.
Сердечная рана.
Студенческие годы. В нашей группе учился один парень – Алексей. Был он «домашним», то есть жил дома, а не в общежитии. Ухаживал за одной девочкой, которая училась на курс младше нас и жила в общежитии. Лёша приходил к ней в гости, если её не было дома, шёл в комнату к одногруппникам и ждал там её прихода. От ребят-то я и узнала эту историю. Случилось так, что Алексей поссорился со своей девушкой. Она его выставила из комнаты, заявив, что между ними всё кончено. Лёха пошёл к одногруппникам в комнату и встретил их на пороге: ребята пошли в магазин за продуктами. Лёху в комнату пустили, сказали:
– Жди! Мы сейчас!
И убежали. Вернулись быстро, минут через 15-20, и застали картину маслом – «Алексий убиенный». Алексей лежал на одной из кроватей и плакал, рядом лежал нож, а в груди у него была колото-резаная рана. Лёша решил убить себя. Но почему- то попытался самоубиться у своих друзей.
И началось. Один побежал на первый этаж к вахтёру, чтобы оттуда вызвать скорую помощь (эра мобильников ещё не наступила). Другой наложил на рану повязку и дал две таблетки анальгина: больше ничего обезболивающего у них не было. Третий метнулся к холодильнику, чтобы холод на рану приложить для уменьшения кровотечения. Из холодного был только кусок замороженного мяса. Его, обернув полотенцем, и положили на грудь.
Скорая приехала быстро. Медики похвалили ребят за расторопность. Оказали уже полный объём помощи, доступный на догоспитальном этапе, велели ожидать милицию и увезли Алексея. За мясо, правда, поспорили немного. Медики, улыбаясь, спросили:
– Мы забираем холод с собой? Ребята возмутились:
– А мы что есть будем?! Лёха перебьётся!
Потом были и милиция с выяснением обстоятельств, и походы всеми задействованными лицами к следователю, поездки в больницу к Алексею и страшные клятвы: «Что бы мы Лёху ещё раз одного в комнате оставили? Да никогда!». Ребята были злы на Лёшу: много хлопот он им доставил. Да и испугались за него очень. Девушка его была расстроена, но её никто не винил за произошедшее. Алексей выжил. Нож пробил перикард, хорошо, что миокард не задел. Леша помирился со своей девушкой, но ненадолго. Вскоре после выписки Алексея из больницы наступили каникулы. И после возвращения на учёбу Лёша с девушкой больше не общались.
Вот такая сердечная рана (во всех смыслах) случилась у студента медицинского колледжа.
Остеохондроз или пневмония?
Есть истории, о которых рассказывают только пациенты и их родственники, но не медики. Потому что стыдно. Стыдно за нашу медицину в общем и за коллег, в частности. Я – медик, и мне стыдно. Но я расскажу.
Было это в начале нулевых годов. Работали по одному медработнику на бригаду. Утро пятницы. К мужчине 72 лет вызвали скорую. Повод – боль в спине. Приехал «опытный фельдшер», с высшей категорией и стажем работы лет 20, не меньше. Осмотрел пациента. Пациент жалуется на то, что спина болит: «Ни согнуться, ни разогнуться», и показывает на заднюю поверхность грудной клетки слева, ближе к пояснице. При пальпации боль усиливается. Фельдшер говорит, что это остеохондроз: «Пейте обезболивающее и обращайтесь к неврологу». Уезжает. Вечером родственники повторно вызывают скорую помощь. Боль усилилась, и родственники хотят, чтобы поставили обезболивающий укол. Приезжает молоденький фельдшер с опытом работы 6 месяцев. Он уже знает диагноз предыдущего, более опытного, фельдшера. Не стал заморачиваться, ощупал спину и дал тот же совет: выпить обезболивающее. Объясняет, что уколы на остеохондроз скорая не ставит. Действительно, обезболивать остеохондроз в то время было запрещено. Фельдшер предлагает пациенту проехать в приёмное отделение больницы, потому что на всех повторных вызовах (повторным вызов считается, если второй раз вызвали скорую в течение 24 часов с момента первого вызова) должна быть предложена госпитализация. Но предупреждает, что с такими «остеохондрозами» в больницу не кладут. Пациент отказывается. Тогда фельдшер берёт отказ от госпитализации и уезжает, но обещает на завтра вызвать терапевта на дом. На следующее утро была суббота. Больной мужчина уже не встаёт с постели. Пришла терапевт из поликлиники, осмотрела пациента и спросила:
– А зачем меня вызвали? Он же умирает. Сегодня и умрёт.
И ушла. Родственники в панике. Снова вызывают скорую, но уже на «умирает». Посылают врачебную бригаду в составе врача и фельдшера. Смотрят пациента. Пациент бледный, пальцы и носогубный треугольник синюшные. Давление низкое, одышка. Жалуется на сильную слабость, чувство нехватки воздуха и боль в спине. И хоть на ЭКГ без патологии, всё равно решили везти как ОКС (острый коронарный синдром). Согласно МЭСам, выполнили все манипуляции. Привезли в больницу. С тем же диагнозом пациент был госпитализирован в реанимацию, где в течение часа он и скончался. На вскрытии была обнаружена пневмония с плевритом.
Потом был «разбор полётов», где выяснились некоторые вещи:
Не был собран в полном объёме анамнез (история заболевания). Оказывается, что температура и кашель у пациента были в течение четырёх дней, но за медпомощью он никуда не обращался. Появление боли с предыдущим заболеванием «простудой» родственники никак не связали, а медики не спросили.
Лёгкие у пациента никто не выслушивал – так заявили родственники. Вполне возможно, что это правда. Меня там не было – утверждать не могу. Но, судя по результатам вскрытия, половина лёгкого не дышала, значит, ухом можно было услышать.
В приёмном отделении не был сделан рентгеновский снимок лёгких. В тот день не было рентгенлаборанта – заболела, а другого человека на дежурство в субботу не нашли.
В то время у нас ещё проводились собрания с разбором «косяков» коллег, чтобы другие их не повторяли. Тогда-то я и узнала про эту «триаду». Как-то так получилось, что в колледже об этом нам на занятиях по терапии не рассказали (нам много чего на «терапии» не рассказали, но это уже другая история).
Не всем этот урок пошёл на пользу. Но я очень хорошо уяснила, что надо больных смотреть полностью, выспрашивать всё, не идти на поводу у чужого мнения. И запомнила про «триаду».
По прошествии нескольких лет я приехала на вызов в рабочее общежитие к молодому мужчине. Зима. Вечер. Повод к вызову – высокая температура. На адресе узнала, что мужчина находится здесь в длительной командировке, работает на стройке монтаж- ником-высотником. Сегодня днём появился кашель, вечером поднялась температура. А тут ещё бок слева заболел. Вызвали скорую. Осматриваю. В легких дыхание нормальное. Но про «триаду» я помню. Говорю:
– Собирайтесь в больницу. Будем там исключать пневмонию.
Привезла. Отвела в смотровой кабинет и пошла терапевту больного передавать. В тот вечер дежурным терапевтом была пожилая женщина. Она уже несколько лет была на пенсии, но дежурства суточные брала. Рассказываю ей про пациента. А она говорит:
– В общем, всё ясно. Командировочный, значит, алкаш. И пьёт каждый вечер. А бок болит – так это печень от пьянства. При чём здесь пневмония? За один день пневмония не разовьётся.
Я немного в шоке. Не видя человека, такие диагнозы ставит. Видать, совсем устала. Говорю:
– На алкоголика не похож. Болит не живот и не в правом подреберье, а слева, в грудной клетке. И ослабление дыхания есть. И – до свидания. Я СВОЙ диагноз озвучила.
Про дыхание вру нарочно, чтобы послушала хоть лёгкие. Уезжаю несколько обеспокоенная судьбой мужчины. Я, конечно, знаю, что с моим диагнозом в приёмнике просто обязаны сделать рентген лёгких и взять общий анализ крови, но всё же. Через пару часов звоню в приёмное отделение, чтобы узнать судьбу больного. Пневмония подтвердилась, но пациент отказался от госпитализации. Сказал, что домой его сегодня отвезут и лечиться он будет в своей, «нормальной», больнице. До дома ехать 4 часа. Думаю, что дежурный терапевт озвучила ему то же самое, что и мне. А мужчина решил, что с таким отношением к нему лучше уж домой уехать.
И очень хорошо, что этот врач сейчас не берёт смены. Я считаю, что если устал от медицины, то надо уходить на покой или искать себе другую работу.
Как сотрудник ГИБДД девочку обидел.
Как я уже говорила, долгие разъезды – долгие разговоры. Долгие разговоры – много разных историй. И вот вам ещё одна маленькая история.
Вчера моя коллега Анна рассказала один забавный случай. У неё есть дочь пятнадцати лет. Как-то повезла Аня на своей машине дочь на тренировку. Девочка сидела на заднем сидении. ПДД Аня знает хорошо, поэтому дочь была пристёгнута ремнями безопасности. Задние стёкла машины затемнены. Видимость салона с улицы немного затруднена.
По дороге к месту тренировки останавливает машину сотрудник ГИБДД для проверки документов. Проверив все документы, спрашивает:
– Дети в машине есть?
Наверное, машины проверяли на наличие детских сидений. Аня отвечает:
– Есть. На заднем сидении сидит.
Гаишник заглядывает в салон и говорит:
– Вы хотите сказать, что это ребёнок?
И тут девочка возмущенно кричит со своего места:
– МАМА! Он меня старой назвал!!!
Аня заулыбалась. Гаишник смущённо пробормотал:
– Извините. Можете ехать.
И семья продолжила путь.
Анестезиолог, ножевое ранение и неисправный лифт.
Эта история произошла более десяти лет тому назад. Работал в нашей больнице врач-анестезиолог. Большинство полостных операций проводилось с его участием. Но однажды он сам попал к своим коллегам на операционный стол.
Жил этот врач в соседнем городе. А надо вам сказать, что у нас одна больница на два города. И хирургическое отделение находится в нашем городе. Возвращался вечером с работы врач к себе домой. Путь его лежал через гаражи. И вот там-то его неизвестные ограбили и ударили ножом в живот. Сколько времени он пролежал в гаражах – неизвестно. Скорую помощь вызвал случайный прохожий в десятом часу вечера. Эра мобильных телефонов ещё не наступила, поэтому прохожему пришлось сначала бежать до ближайшего телефона-автомата, а потом бежать обратно, чтобы встретить скорую. Скорая прибыла мигом. Оказав помощь, довезла до приёмного отделения больницы.
В «приёмнике» пострадавшего уже встречали хирург и реаниматор. Каково же было их удивление, когда они в пострадавшем, находившемся без сознания, узнали своего коллегу. Без промедления покатили они каталку по длинному переходу, что соединяет приёмное отделение с хирургическим корпусом. В хирургическом корпусе на первом этаже находится травматология, а хирургические операционные расположены на втором этаже. Лифт древний, без лифтёрши не поедет. Закатывают в лифт каталку медсестра и хирург, следом заходит лифтёрша. И всё – места больше нет. Реаниматор поднимается по лесенкам на второй этаж, чтобы время не тянуть. На втором этаже уже вовсю готовят операционную. Реаниматор идёт туда готовиться к операции. Все наготове, а каталки-то с пострадавшим нет. Оказывается, лифт застрял между этажами. И надо такому случиться, чтобы именно в этот момент пострадавший умер. Клиническая смерть. Лифтёрша стучала и кричала, что лифт застрял, а врач и медсестра пытались реанимировать своего коллегу. Надо и дышать за пациента, и непрямой массаж сердца делать. А с собой нет ни воздуховодов, ни адреналина. И всё это проводилось в лифте. Я даже не представляю, как они в такой тесноте это могли делать. Двери лифта выходят в помещение, которое расположено между отделениями гнойной и чистой хирургии. В этом помещении нет палат с больными, поэтому сразу никто и не услышал стука и криков.
Медиков хватились минут через 5-10. Точнее не скажу, но знаю, что не сразу. Прибежали к лифту. А двери открыть не могут. Раньше уже бывало, что лифт ломался. Но это происходило днём и не с такими пациентами. Тут же больничного слесаря находили, и он поломку исправлял. Но время-то уже десять вечера. Слесарь ушёл домой давным-давно.
Давай вызванивать слесаря. Нашли у соседей – жена сбегала. Потом слесаря на скорой привезли в больницу. Поковырявшись какое-то время, слесарь лифт починил. Всё это время хирург и медсестра пытаются реанимировать своего коллегу: дышат и качают, дышат и качают. 40 минут реанимации. Но реакция зрачков на свет ещё есть. Когда открыли двери лифта, сердце пациента ожило, а самостоятельного дыхания ещё не было. Тут же в рот воздуховод с амбушкой (мешок Амбу – ручной аппарат для искусственной вентиляции лёгких, применяемый к пациентам с нарушением дыхания) – и бегом в операционную. Там уже к аппаратуре пациента подключили. Прооперировали успешно. Ну, как успешно? Врач-анестезиолог выжил. Но… Из-за длительного кислородного голодания кора головного мозга погибла почти полностью. Он не мог ходить, самостоятельно не мог сидеть, ни с кем не разговаривал. Жена его кормила с ложечки. Впоследствии был выписан домой. Те медики, кто приезжал к нему на вызов домой, рассказывали, что в глазах его не было даже тени мысли. На все обращения к нему он никак не реагировал. Через два года врач умер от застойной пневмонии.
Вот так неисправный лифт повлиял на жизнь человека.
