Kitabı oku: «Тело дрянь. Донесения с фронта (и из тыла)», sayfa 2
Значит, это правда. Мои волосы на подбородке заметны постороннему взгляду. Они настоящие. Они действительно там.
Волосы на моем подбородке!
Конечно, я о них знала – и в то же время не очень. Я думаю, что мой отказ признавать их – живую, растущую, реальную часть тела – происходил из инстинкта самосохранения. Я их даже выдергивала, но потом как-то легко об этом забывала. У меня был гладкий подбородок, черт возьми!
Но тут меня раскусили. Я начала осматривать свой подбородок каждое утро на предмет возникновения этих злосчастных волос. Я стала носить в сумочке пинцет и зеркальце.
Я никому не сообщила об этом бедствии. Когда я обнаружила волосы над верхней губой, я по крайней мере знала, что другие женщины разделяют мой позор. Восковую депиляцию над губой предлагали в салонах. Но я ни разу не видела упоминаний о депиляции подбородка, и спрашивать никого об этом не хотелось. А то скажут еще, что никогда о таком кошмаре не слышали.
У меня появились жуткие навязчивые фантазии, от которых волосы вставали дыбом: я схожу с ума, отправляюсь в психушку, а там некому меня выщипывать. Когда я представляю себе Мару-в-Безумии, стыдно скорее при мысли, что я везде буду волосатая, а не за попытки совокупиться с урной.
А как насчет старости? У Мары-в-Старости руки трясутся от лекарств, которые ей выписывают, а зрение уже не то. Не сможет она нормально прицелиться пинцетом.
Или, может, у Мары-в-Старости болезнь Альцгеймера. Внуки пришли навестить бабушку, она смотрит в стену, теребя пуговку на блузке. «А бабушка – это он или она?» – спросят внуки. Да что там – я больше переживаю за волосинки Мары-в-Деменции, чем из-за того, что она путает племянника с мужем.
А еще меня может на улице Нью-Йорка сбить машина. Семья спешит к изголовью Мары-в-Коме. В шоке они смотрят друг на друга. Нет, не из-за моего плачевного состояния – а потому что не могут меня узнать. «Ну и ну, – скажет мама. – Кто-нибудь из вас догадывался, что у Мары растет козлиная бородка?»
Я знаю, что в мире есть много вещей поважнее и беспокоиться о такой глупости эгоистично. Да что уж там, это нарциссизм. Но я ничего не могла поделать с иррациональным ужасом. Глобальное потепление – у меня под кожей. Геноцид – на моем лице.
Наконец я решила с кем-то поделиться. Во время зимних каникул плотину прорвало.
«Мам, у меня волосы на подбородке!»
«Не вижу».
«Вот, смотри».
Мама подошла поближе.
«Не так близко!»
«Почему?»
«Увидишь волосы!»
Мама сказала, что это дурная папина наследственность, и больше мы об этом не говорили.
Я продолжала учиться в магистратуре и молчала о волосатости. Но тут я завела отношения с парнем. Однажды мы дурачились – ласкались, обнимались – в Центральном парке. Он с нежностью положил руку мне на лицо. «Как мне нравится твой пушок, – сказал он. – Он такой мягкий». И погладил меня от щеки к подбородку. Наверное, ему это казалось романтичным, но я никогда в жизни не была так близка к тому, чтобы обкакаться. Ну разве что когда 12 часов ехала на автобусе из Дхарамсалы в Дели с дизентерией. Я отвернулась от него как можно быстрее. Пусть гладит мою толстовку.
Отныне все нижеперечисленное было под страшным запретом:
Натуральный свет.
Ненакрашенное лицо.
Мужчина в непосредственной близости.
* * *
Выпустившись из Колумбийского университета, я уехала в Бангкок, работать там журналисткой в тайской газете.
Сейчас, когда прошло время, я понимаю, что это было не лучшей идеей в мире для волосатой закомплексованной западной женщины ростом метр пятьдесят.
Тайцы, как оказалось, не волосаты. У них нигде волосы не растут, только на голове. Какие-то волшебные существа из лысой сказки. Я искала волосы, осматривала людей в толпе, чтобы убедить себя, что я нормальная. Может, я перегибала палку – уверена, у меня была какая-то форма дисморфного расстройства, – но часто казалось, что если я перестану все выщипывать, то борода у меня заколосится покруче, чем у большинства тайских мужчин. От этой мысли я ощущала себя такой несексуальной, что словами не объяснить.
Тогда я решила впервые испробовать метод перманентной эпиляции. В 2005 году я впервые отважилась записаться на лазерную эпиляцию. Раз в месяц я ездила в больницу под названием Бумрунград в Бангкоке. Там я ложилась на койку в ярко освещенной комнате. Пустые белые стены, немного пожелтевшие от времени. Заходил доктор в перчатках, хирургических очках и маске. Медсестра прикрывала мне глаза темными очками и размазывала по коже какое-то желе. Потом доктор где-то минут десять жалил меня в лицо штукой, похожей на шланг от пылесоса. Когда удаляли волосы над верхней губой, надо было складывать язык над верхними передними зубами, чтобы не было больно от прикосновения лазера к десне и чтобы не чувствовать легкий запах плавящейся зубной эмали. Потом на покрасневшее лицо мне клали ледяные компрессы – от него поднималось столько жара, что щеку можно было прикладывать к животам женщин для облегчения боли от месячных.
Наверное, это все не очень полезно, но я об этом тогда не думала. У меня была одна цель: полное уничтожение. Домой я возвращалась на мототакси и никуда не выходила до утра, пока не успокоится опухшее лицо.
Как же я не разглядела проблему? Я всегда была жадиной. Например, я никогда не плачу десять баксов за сэндвич, несмотря на то, что от него есть польза и, вероятно, удовольствие. Шесть баксов – максимум. Но при этом я считала рациональным заплатить тысячу долларов за то, чтобы посторонний человек поджарил мне лицо.
На последнем сеансе лазер подняли слишком высоко и сожгли мне верхнюю губу. Теперь там шрам размером с дождевую каплю. Когда становится холодно, он белеет.
Если меня спрашивают, откуда этот шрам, я отвечаю: «Однажды варила суп – бобовую похлебку, – и он так кипел, что меня обрызгал… Да, вот так, ожог третьей степени. Офигеть, правда?»
Ага, конечно.
Неловко признаваться, что я себя изуродовала в попытках улучшить внешность. До сих пор неловко.
Даже прямо сейчас.
Уфф, до сих пор неловко.
Не только неловко, но и стыдно. Опять я тот ребенок с машинкой для катышков, занесенной над ногой, – и с волосами стыдно, и без них стыдно. Почему нельзя просто любить себя такой, какая я есть? Почему я трачу деньги и время на то, чтобы прятать себя?
Но если вы думаете, что я завязала с лазером после этих откровений, вы не очень внимательно читали.
Прошло два года. Во время второй лазерной процедуры по удалению волос, уже в Нью-Йорке, я начала думать, что проблема может быть медицинской. Я будто боролась с какой-то экзотической болезнью – но не была в этом уверена: в конце концов, теоретически, если другие женщины тоже страдают от нее, то делают они это поодиночке и за закрытыми дверями. И мне об этом никак не узнать. Ну и наконец, разве могут у других девушек так же буйно расти усы? Сомнительно, что это нормальный процесс для женского тела.
Я отправилась к гинекологу, чтобы провести анализ моих волосяных фолликулов и, возможно, диагностировать и вылечить таинственный недуг.
К сожалению, у доктора для меня была плохая новость: я нормальная. Она объяснила, что есть три причины, по которым у женщин может быть слишком много волос на теле. Поликистоз яичников, гормональный дисбаланс или просто гены. «У многих восточных европейцев много темных, толстых волос», – сказала доктор Хризомалис. Могу поклясться, во время разговора она пялилась на мой подбородок.
Одна мастерица депиляции как-то сказала, что знает, с чем предстоит иметь дело, до того, как человек снимет штаны, потому что все видно по бровям. Почему бы доктору тогда не полюбоваться моими глазами?
«Но ведь должна же быть еще какая-то причина», – умоляла я. Я даже задумалась, не наступила ли у меня ранняя менопауза. И приливы были, я уверена. К тому же меня никогда не оставляла надежда, что я наполовину мужчина. Может, просто яички еще не опустились? «У меня есть волосы даже на…»
Но нет, я не отважилась рассказать доктору про волосы на сосках. Да и зачем? Я их специально выщипала утром, перед тем как пойти к врачу.
«Не думаю, что у вас поликистоз, – сказала доктор. – Другие симптомы: набор веса и акне, но если вам от этого будет легче, можем взять анализ крови на уровень гормонов».
Она взяла немного крови и назначила ультразвук. Это приподняло мне настроение. Вот бы что-то оказалось не так! Тогда у меня был бы диагноз и путь к излечению. Я бы перестала сходить с ума.
Но ультразвук показал, что с яичниками все в порядке. Нет кисты. Нет даже спрятанных мужских яичек. Когда я пришла к гинекологу за результатами анализов крови, она сказала, что гормоны тоже в порядке.
«В порядке? Точно?»
«В полном порядке».
Так доктор сказала, что быть мохнатым чудищем – нормально. Я чувствовала облегчение, ужас и растерянность.
* * *
Отказаться от лазера мне никак не удавалось. Я продолжала ходить в салон под названием «Американский лазер» на Бродвее около 22-й улицы на Манхэттене. В приемной у них горой лежали журналы типа People и OK!. Думаю, журналы были положены с явной целью. Разглядываешь Ким Кардашьян – ни пор, ни фолликулов – и радуешься, что сейчас твоему телу будут наносить повреждения неведомым прибором.
Не люблю эти журналы и считаю их пустышками, тратой времени, но лишь потому, что они меня захватывают и держат по несколько часов. Стыд, да и только: вместо того чтобы разбираться в причинах экономического кризиса, я хочу читать о том, как часто Анджелина Джоли прибегает к услугам няньки.
Значит, захожу я в комнату для лазерных процедур, представляю себя безволосой девушкой с обложки и прошу мастера врубить лазер на полную катушку. Ну, в безопасных пределах, конечно.
«Будет больно», – говорит она мне.
«Не важно», – отвечаю я.
«Скажите, если слишком высокая мощность!»
«Недостаточно высокая! Не стесняйтесь!»
Волосы превращают меня в психопатку. Никогда я себя так не веду, ну, может, только когда пеку булки. (Я настоящий контрол-фрик в вопросах выпечки.)
«Американский лазер» находился в том же здании, что и кастинг-агентство. Иногда в лифте я бормотала себе под нос диалоги из «Трамвая „Желание“» и наносила на губы бальзам, чтобы никто не узнал, куда я на самом деле направляюсь.
Что ты, глупыш, я не волосатая. Я актриса.
Я также скрывала это от своего парня, Дэйва, с которым мы встречаемся с 2008 года. Я выбрасывала напоминания о записи на прием, чтобы он их не нашел, и использовала секретный шифр – «пообедать с Лесли» или просто «!» – когда записывала их в свой календарь.
Когда мы съехались в 2010 году, возникла новая проблема. Находиться в постоянной близости друг с другом – чертовски опасно. Я занималась депиляцией, словно я десантник на тайной операции. Запасные лезвия и пинцеты я прятала по сумкам и по углам ванной. Настоящим спасением оказались соревнования по ММА. Дэйв залипал на диване часами, наблюдая за тем, как борются друг с другом безволосые мужчины, пока я тусовалась в ванной с моим нержавеющим пинцетом марки Tweezerman. Если Дэйв спрашивал, что я там застряла, я говорила, что давлю прыщи или жду, пока молоко из утреннего кофе проделает путь по моим кишкам. Это его затыкало.
Мне было легче признаться Дэйву в том, что я какаю, чем в том, что я выщипываю волосы. Если он узнает, что я волосатая, в его глазах я стану испорченной, сломанной. Как когда покупаешь подержанную тачку, а потом узнаёшь, что она полное дерьмо. Но также мне хотелось, чтобы он меня знал и принимал такой, какая я есть. Я знаю: когда мы обнимаемся, а я только и думаю, как бы так повернуться, чтобы Дэйв не увидел какой-нибудь волосок, вырвавшийся на свободу, это не укрепляет наши отношения. Если уж быть совсем честной, я бы это не писала, если бы мы не помолвились. Если бы я не скрывала волосатость в те дни, когда часто ходила на свидания, это уничтожило бы мой рейтинг на JDate3 и match.com4.
Не продашь ведь машину, если всем показывать, что у нее глубокая кривая пробоина на водительской двери.
Мне жутко не нравится так думать, но что поделать.
И раз уж я говорю о том, что мне не нравится, – это немного не в тему, но больше всего я ненавижу, когда другие девушки хвалят мои брови. В нулевых густые брови вновь вошли в моду. «Ох, какие пышные, красивые, вот бы мне такие», – говорят подруги. Комплименты обычно поступают от светловолосых, светлокожих женщин. Хоть бы раз густобровая женщина сказала что-то о моих бровях. Знаете почему? Они-то знают всю подноготную. Если бы светлые красотки знали, какую веселую жизнь нам устраивают эти две вредные гусеницы, они бы всплеснули руками и убежали прочь.
В общем, на лазер я ходила три года.
Когда подошел к концу последний визит, я попросила поговорить с менеджером.
«Процедура не помогла», – сообщила я ей.
Я хотела, чтобы подбородок был гладким, как кусок полированного гранита, или деньги назад. Хотя я знала правду. Лазер хорошо помогает при темных волосах: лобковых, под мышками, на мужской бороде. Все потому, что он реагирует на меланин в фолликуле. Что же до светлых, тонких волос вроде моих добрых приятелей на подбородке, то на них лазер не всегда действует.
«Лицо вообще капризное, – ответила менеджер. – Мы так всегда клиентам и говорим. Если хотите, мы запишем вас на еще один сеанс».
«Зачем мне еще сеансы, если за три года не помогло?»
«Лицо очень капризное», – повторила менеджер.
Я на нее уставилась. Менеджер захихикала.
«Почему вы смеетесь?» – спросила я.
Она выпрямила спину и расслабила челюсть.
«Это не смешно, – сказала я, повысив голос. – Я. Все. Еще. Волосатая!»
Я встала и вышла, не закончив разговор. Я ушла со знанием, что никогда не вернусь, хотя втайне мечтала запереться в одном из кабинетов с лазером и жалить себя в лицо на полной мощности, пока меня оттуда не выведет спецназ.
Я знала, что больна, но как еще обрести гармонию с собственным телом, если не сжигать кожу с помощью оружия?
* * *
После визита к врачу и посещения лазерной клиники я несколько месяцев пребывала в волосатых муках, подготавливая следующий шаг. Вместо того чтобы жить здесь и сейчас, избавляясь от каждой волосинки по мере ее появления (хотя этим я тоже занималась), я начала задумываться о странной иронии этой ситуации. Чтобы стать полноценной женщиной, мне необходимо избавиться от части себя. Но почему? Зачем стыдиться и бояться естественных проявлений женской природы? Необходимость быть безволосой заставляет меня скрываться от жениха, тратить тысячи долларов, чувствовать себя хуже других женщин.
Долгие годы я притворялась, будто у меня нет того, что очень явно присутствует. Это отнимает кучу энергии.
Я люблю получать ответы на вопросы, поэтому я притворилась репортером и позвонила в журнал Allure. Я попросила к телефону редактора рубрики красоты, Хизер Мьюр. Честно говоря, Хизер мне не нравилась еще до того, как мне удалось с ней поговорить. Мне не нравились ее взгляды, а к тому же ее имя ассоциировалось у меня с легким светлым пушком на бедрах, который даже сбривать не надо. И хотя я следую некоторым трендам красоты, которые пропагандируют журналы и сама Мьюр, в целом я против того, чтобы кто-то выдавал свое субъективное мнение за аксиому для миллионов женщин. Именно из-за таких, как Мьюр, я за последние пятнадцать лет перенесла столько боли во время удаления волос, что испытай я всю эту боль разом, исход наверняка был бы летальным.
«В целом вы хотите выглядеть как можно более ухоженно и чистоплотно, и устранять нежелательные волосы для этого тоже нужно, – объяснила Мьюр. – Ухаживайте за ними и будете выглядеть на все сто».
Во время разговора я хотела повеситься. «Но почему мы пытаемся избавиться от волос?»
«Чтобы быть более уверенными в себе, – ответила она. – И чтобы нас лучше принимало общество».
Эта телка явно была блондинкой. Я это чувствовала. В крайнем случае камбоджийкой.
Мьюр привела в пример комедийную актрису Мо'Ник, которая явилась на вручение награды «Золотой глобус» в 2010 году с волосатыми ногами, как притчу во языцех. «Это табу, всем было неловко, все смеялись, – пояснила Мьюр. – Вот пример девушки, о которой говорят: упаси господь».
Мьюр рассказала про тренды на бикини и процитировала Синди Баршоп, которая основала сеть салонов Completely Bare («Полная обнаженка», начальные буквы перекликаются с инициалами Синди). Салоны специализируются на лазерном удалении волос. Баршоп недавно попала в газеты, так как организация по защите прав животных PETA осудила ее лобковые парики из лисьего меха. Да, парадокс: Синди считает, что волосы надо выдирать, а потом украшать гениталии яркими перьями и мехом животных.
Я понимала, о чем говорит Хизер. Я сама только недавно попробовала бразильскую депиляцию. В октябре, перед днем рождения Дэйва. Специально для него я удалила все волосы на лобке, остался только маленький треугольник посередине («посадочная полоса»).
Дэйву понравилось. Очень.
Я расстроилась. «Что, тебе не нравится, когда у меня все натуральное? Когда я – это полностью я?»
«Это мне тоже нравится, – сказал он. – Ты мне нравишься в любом виде».
«Кажется, так тебе приятнее».
«Ты разве не специально сделала это к моему дню рождения, чтобы сделать мне приятное?»
«Да, но…»
Тут я поняла. Нет, ничего я не поняла. Я перенесла еще один болезненный ритуал, но зачем – не могла объяснить ни себе, ни своему бойфренду.
В конце концов, без волос на лобке странно. Когда-то я так гордилась волосами, а тут их не стало, и это вызывало одобрение. Будто бы у меня вместо вульвы птенец, розовый, только вылупившийся. Я засунула его в штаны, и теперь он потихоньку задыхается у меня между ног. К тому же я поняла, как мало ценила лобковые волосы, когда оказывалась в душе без мочалки. От мохнатки есть польза – и в самом деле немалая: например, она прекрасно помогает намылиться.
Я думала, что я одна такая смекалистая, пока не прочитала книгу «Голая женщина» Десмонда Морриса о племени, живущем на архипелаге Бисмарка в южном Тихом океане. Люди этого племени пользуются лобком, чтобы вытереть руки, когда они испачкаются или намокнут. «Прямо как мы полотенцем».
Впрочем, самое жуткое выяснилось, когда после депиляции лобковые волосы стали отрастать. Выглядело как лишай, а по ощущениям тянуло на ветрянку.
Вернемся к Синди Баршоп, нашей королеве чистоты. Раз уж Allure и другие журналы о красоте на нее ссылаются (конечно, это внушало страх за будущее Америки и психику всех волосатых женщин, ее населяющих) – то справедливости ради мне стоило с ней встретиться. Я отправилась послушать Синди Баршоп в ее салон на Пятой авеню.
Баршоп была участницей четвертого сезона реалити-шоу «Настоящие домохозяйки Нью-Йорка». Это значит, что она высокая и худая, широкие скулы и надутые губы. Я из принципа уже была против нее.
«Это мода», – сказала Баршоп, сидя в своем заднем офисе – угловой секции салона, отгороженной стеклянными створчатыми дверьми от приемной, обставленной в стиле барокко. «В смысле мы все это знаем. У женщины не должно быть волос на лице. Оно должно быть ухожено. В других местах тоже нет волос. Никто ведь не говорит: „Давайте отращивать волосы на руках, выглядит классно!“».
А я? Я бы сказала.
«Как вы считаете, монобровь – это нормально?» – спросила я. У меня были волосы на руках, и хотелось сменить тему, просто чтобы интервью стало объективным, а информация могла оказаться полезной.
Синди подняла глаза от телефона; она писала сообщение, пока я задавала вопрос.
«А вы сами как думаете?»
Я думала, что хочу засунуть телефон ей в глотку. Вместо этого я перешла к следующему вопросу: «А бикини?»
«Полностью голенькое все, – ответила она. – Тут вообще без разговоров».
«А как же полоски, треугольники посередине?»
«Ой, это так устарело», – засмеялась она.
«Насколько?»
«Лет пять-семь назад такое было в моде».
«Надо же, а мне вот на днях сделали».
Молчание.
Этой паузой Баршоп намекнула мне, что моя вульва настолько старомодна, будто она одета в однотонный велюровый спортивный костюм от Juicy Couture.
Потом она рассказала мне о новой линейке для девочек от одиннадцати до тринадцати лет, чтобы они могли безопасно избавляться от волос.
На этом моменте разговора я стала фиксироваться на ее верхней губе. Не могла оторваться. Это был абсолютно гладкий лоскут голой кожи. Я ненавидела все, за что она выступает, и в то же время не могла не позавидовать отсутствию волос. Ни намека на пушок. Неужели она даже во влагалище себе лазером стреляет?
Наконец я спросила эту зловредную женщину, хорошо ли ей от того, чем она занимается. Я не уточнила, как определяю ее деятельность, но про себя подумала: «уничтожение умов и ценностей миллионов женщин по всему миру».
«Я об этом особо не думаю», – ответила Баршоп.
Наконец-то ответ, в который несложно поверить!
«Но вообще да. Волосы на лице или еще где в неприглядном месте – это очень волнующая вещь. Если женщине некомфортно, она замыкается в себе. Так что да, мне нравится то, чем мы занимаемся!»
На самом деле я, конечно, понимала, о чем она говорит. Я чувствовала то же самое. Но мне стало интересно, считает ли она, что наше общество сможет стать настолько терпимым к волосам, чтобы избавиться от этого дискомфорта.
«Не могу себе этого представить, – сказала она, поглаживая свой лысый подбородок. – Это как сказать, что быть толстым лучше… То же самое. Раньше, конечно, считалось, что десяток лишних килограммов всем к лицу, но я не думаю, что мы вновь до такого докатимся. Мы развиваемся».
Во время интервью Баршоп продолжала смотреть в экран телефона и писать сообщения. Вот она снова взялась за него.
«Я вижу, что вам надо бежать», – сказала я, доставая вежливость из пучины своего гнева.
«Ой, вы такая милая», – ответила Баршоп.
Нет, Синди, я не милая. Я вас немножко ненавижу.
Синди была воистину врагом женского права на выбор. Она из тех людей, кто сужает красоту до таких рамок, в которые вряд ли кто-то уместится. Она заставляет нас ненавидеть себя. Теперь, когда я смотрю в зеркало и вижу, что на подбородке опять уродские волосы, я понимаю, что смотрю на себя глазами Синди Баршоп.
* * *
Выйдя на улицу, я бормотала себе под нос что-то злобное, посматривая на волосы на руках. Я настолько не уверена в себе, что одно маленькое замечание про волосы на руках заставило меня пересмотреть все 30 лет жизни. Я не хотела больше притворяться, будто мне пофиг. Я хотела стать как моя мама: действительно класть на все с прибором. Раздумывая об этом, я отправилась по домашним делам и оказалась в магазине Aveda, где обычно покупаю шампунь. В магазине я отметила темные волосы – прямо-таки кудрявые бакенбарды – на лице у продавщицы. Я подумала: «Видишь, Синди Баршоп, она живет с ними – и ничего! Ай да дама с волосатыми щеками! Даешь уверенных в себе волосатых дам!» Тут я стала думать дальше. А она знает, что у нее волосы? Может, ей надо сказать? Наверное, она бы хотела знать, что у нее с лицом. Не может же она быть довольна своим волосатым лицом, правда?
«Хотите чаю?» – спросила она.
В магазинах Aveda наливают бесплатный чай.
«Нет, нет, – сказала я, пятясь. – Чаю не хочу».
Мне удалось попридержать язык.
Хотя у меня тоже есть странные волосы, я не могу не судить других.
Это происходит постоянно. Когда я вижу на улице женщину с усами – а такие могли бы расти и у меня (кроме того места, где шрам и больше нет фолликулов), – мысли возникают дерьмовые. От «да здравствуют сильные женщины-нонконформистки» до «одолжу вам десять баксов, только избавьтесь от них».
Мне не нравится, что мой мозг так делает. Правда.
Чем я тогда лучше, чем Мьюр и Баршоп?
* * *
Почему мы так уверовали в безволосость? Вернувшись домой, я поняла, как плохо у меня получается разобраться со своими мыслями. Наверное, нужен гипноз или лоботомия, чтобы поверить, что волосы – это нормально. Отвращение так сильно в меня вросло, что каждый волосок вызывал омерзение.
Хотя люди типа Мьюр и Баршоп отстаивали идеалы безволосости и даже говорили об этом публично (и я буду их за это презирать), не они их изобрели. Следующие несколько дней я провела, штудируя книги и диссертации на тему удаления волос. Я хотела понять, когда и как эта идея впервые пришла нам в голову.
Я не на шутку увлеклась и исчеркала кучу книг маркером. Оказалось, что удаление волос на женском теле – не такая уж древняя практика.
Европейцы, прибывшие в Америку, были волосатыми. Волосатые колонии. Очень волосатые колонии. Еще сто лет назад у женщин все оставалось натуральным.
Ландшафт оволосения стал меняться в начале 1900-х годов, когда реклама стала национальной благодаря журналам, которые распространяли по всей стране, типа Harper's Bazaar и Ladies' Home Journal. Наряду с пропагандой разрыхлителя Crisco и носовых платочков Kleenex они принялись рекламировать бритые подмышки.
В то же время стала меняться женская мода. Платья без рукавов стали популярными, а длина юбки от лодыжки поднялась до середины икры в 1915 году. К 1927 году она стала чуть выше икры. Женщины стали открывать гораздо больше тела – а значит, и волос.
В 1915 году начался период, который историк Кристин Хоуп называет «Великой подмышечной кампанией». Рекламодатели стали играть по-черному.
Около дюжины компаний, включая King C. Gillette (которая за двадцать лет до этого придумала одноразовую бритву), начали борьбу с волосами под мышками, которую иначе как подрывом репутации не назовешь. В журнальной рекламе использовались слова, призванные изменить коннотацию волос. Их стали называть «спорными», «неприглядными», «нежелательными», «грязными» и «неприличными». Женщин без волос называли «привлекательными», «женственными», «гигиеничными», «чистыми», «изысканными», «скромными».
Кирстен Хансен посвятила этому вопросу свою докторскую диссертацию, которую она защитила в Барнардском колледже в 2007 году. Диссертация называется Волосы: да или нет? Прочитай я эту диссертацию в девятом классе, моих подростковых тревог бы не случилось. Представьте себе «Над пропастью во ржи» для девочек, недовольных своей волосатостью. Хансен пишет, что рекламщики пытались провести параллель между внешней чистоплотностью и силой характера. «Рекламодатели упоминали такие моральные качества, как скромность и чистоплотность, очень ценимые в викторианской Америке, – написала она, – и связывали их с современной ценностью внешней красоты».
Я просмотрела эту рекламу и нашла, что она жуткая, хотя психологически довольно привлекательная и точная.
«Может ли женщина позволить себе выглядеть по-мужски?» – задавались вопросом люди в 1922 году – и сами же давали ответ: «Конечно, нет! И нет никаких оправданий, чтобы иметь хоть один волосок там, где ему быть не положено!»
Дальше были битвы за ноги, стадия, которую Хоуп назвала «Пора смириться с волосами на ногах». Удаление этих волос не так быстро вошло в моду, в основном потому, что женщины могут прятать ноги под чулками.
Сначала тренду стали следовать высшие слои населения, потому что безволосость продавалась как знак статуса. Но к 1930-м годам эти привычки перешли и к среднему классу. Окончательно дело с волосами на ногах было решено во время Второй мировой войны, когда чулки стали дефицитом.
Реклама меня злила, но в свое время она была популярна. Наверное, ей удалось задеть какие-то струны: неуверенность в себе, нереализованные желания. Потому-то эти рекламные объявления остались с нами так надолго.
Идея, что волосы на ногах – это мерзость, вжилась в наше сознание, есть даже исследование о том, что во время полового созревания девочки вдвое чаще, чем мальчики, начинают бояться пауков. Когда девочек просили описать пауков, они говорили про «мерзкие волосатые штуки». Это примерно тогда же, когда у девочек начинают расти волосы. Пауки! О господи.
* * *
Почему мы так уверовали в безволосость? Я поговорила с Дженнифер Скэнлон, профессором кафедры женских исследований в колледже Боудин. Скэнлон также является автором книги «Невысказанные желания: The Ladies' Home Journal, гендер и перспективы культуры потребления». Скэнлон сказала, что не стоит воспринимать женщин как жертв рекламы. «Женщины тоже играли здесь свою роль».
Я не удивилась.
Она сказала, что женщины в то время чего-то искали. Они хотели обрести чувство собственного достоинства, чувственность и независимость. «Культура не предлагала им этих вещей, – пояснила Скэнлон. – Но рекламщики предлагали. Они говорили, что можно стать чувственной, если побрить подмышки».
«Значит, – сказала я, – вы считаете, что вместо удаления волос рекламщики могли также говорить: „Весь секрет в куриной печенке! Натирайтесь ею по всему телу и станете чувственными“».
«Да, – ответила Скэнлон. – Им надо было удовлетворить свои потребности».
Но реклама удаления волос на ногах и подмышках – это еще не самое жуткое.
Однажды я встретилась со своей подружкой Мэгги за утренним кофе и стала делиться с ней подробностями своего расследования. Я рассказала ей о самом наихудшем: «Прикинь, дамы даже использовали для удаления волос радиацию!»
«Да ладно!» – воскликнула Мэгги.
Я узнала об этом из статьи, написанной Ребеккой Херциг, профессором гендерных исследований в колледже Бэйтс.
Когда открыли рентгеновское излучение в 1896 году, ученые заметили, что, помимо карцином, оно еще и от волос избавляет. Клиники депиляции рентгеном открылись по всей Америке.
К началу 1920-х годов уже существовали исследования о том, что воздействие радиации опасно. Но клиники продолжали работать и предлагали свои услуги по удалению волос. К 1940 году это стало незаконным. Поэтому радиационные салоны начали работать на задних дворах, как нелегальные абортарии. Женщин завлекали «безболезненной» процедурой, и они становились постоянными клиентами – брошюры обещали все: от социального роста до принятия в высшем обществе за «гладкую, белую, бархатистую кожу». Особенно реклама была нацелена на женщин-иммигранток, которые чувствовали себя маргиналами из-за иностранного (и более склонного к волосатости) происхождения. Я, будучи волосатой еврейкой, могу это понять.
Волосатая итальянка Мэгги – тоже.
Многие женщины получили серьезные увечья, шрамы, язвы, рак, а некоторые и вовсе умерли из-за страшного давления безволосого лобби. Женщин, которые пострадали от депиляционной радиации, грубо называли «североамериканскими хиросимскими девами» в честь отравленных радиацией во время ядерной бомбежки Японии в конце Второй мировой войны.
Некоторым женщинам достичь безволосости удалось лишь ценой собственной жизни. Это ужасно грустно, но не восхищаться таким самоотречением я не могла.
Мэгги закрыла руками рот. Глаза – величиной с блюдца. «Это ужас какой-то! Сумасшествие!»
«Мэгс, я бы была одной из этих телок, – уверила ее я. – Я бы лицом прямо улеглась в радиоактивную жидкость».
