Kitabı oku: «Тело дрянь. Донесения с фронта (и из тыла)», sayfa 3

Со мной явно не все в порядке.

* * *

Я продолжила обзванивать ученых в поисках информации.

Ой, кого я обманываю? Я им звонила в поисках утешения.

Бесси Ригакос, профессор социологии в Университете Мэриан, изучала практики по удалению волос последние восемь лет. Главная проблема в поисках ответа на вопрос «почему?» оказалась в том, что для исследования тяжело найти контрольную группу женщин, которые не удаляют волосы с тела.

Впоследствии я сама стала волонтером для исследования Ригакос. Но сначала мы прошлись по основам.

Почему мы удаляем волосы с тела?

«Я изучаю удаление волос и сама удаляю волосы, – сказала Ригакос. – Но при этом до сих пор не знаю, почему мы это делаем. Удивительно».

Мне стало получше.

Она рассказала, что существует много факторов, которые играют роль в принятии решения, но главный выделить никак не удается. «Если бы только у меня был ответ, – сказала Ригакос. – Кто управляет этим: общество или сами женщины?»

Продолжайте, Бесси. Я тоже хочу знать.

В чем у Ригакос нет никаких сомнений – это в том, что удаление волос дает женщинам возможность получать положительный отклик, и это хороший стимул. «Когда дети писают в горшок, их за это хвалят, – сказала Ригакос. – Так и женщины, следующие стандартам красоты, получают одобрение общества».

Меня эта аналогия как-то не убедила, и я закончила телефонный разговор с Ригакос в состоянии той же неопределенности, что и раньше. Но по крайней мере я получила научное подтверждение своих сомнений. У Ригакос была докторская степень исследователя по удалению волос из Оксфорда или типа того.

Следующим пунктом я позвонила Бреанне Фас, профессору гендерных исследований в Университете штата Аризона. Фас очень увлечена предметом и говорила быстро. Это было здорово, потому что у меня меньше чем через три месяца намечалась свадьба и надо было получить скорый ответ.

«Удивительно, что люди воображают, будто удаление волос – это выбор, а не культурная потребность, – сказала Фас. – Когда говорят, что это выбор, я отвечаю: попробуйте этого не делать и расскажите, что будет».

«И что будет?» – спросила я.

Она сказала, что отращивать волосы на теле можно настолько интенсивно, что женщина поймет, что значит жить как «другие», как маргиналы. Под «другими» она подразумевает представителей ЛГБТ, толстяков или людей с особенностями развития.

«Вы сразу ощутите, как негативно люди оценивают ваше тело», – объяснила Фас.

«Как так получилось?» – спросила я.

«В корне всего этого – мизогиния, женоненавистничество, – ответила Фас. – Патриархальная культура, которой не нужны сильные женщины. Мы хотим хрупких женщин, у которых нет сил». Она пояснила, что в западной культуре мужчины чувствуют угрозу от сильных женщин и эротизируют девушек, которые выглядят как маленькие девочки. «В нашей культуре не любят женщин, – сказала Фас. – Удаление волос с лобка особенно жутко. Оно направлено на то, чтобы превратить женщин в допубертатных девочек. Мы эту практику защищаем, говорим, дело не в этом, дело в удобстве. Женщины говорят, мол, не хочу, чтобы мужчина меня там целовал и потом выковыривал из зубов волосы. Как будто это худшее, что может случиться».

Повесив трубку после разговора с Фас, я была изрядно напряжена. Ее послушать, так удаление волос – признак заката цивилизации. Я не хочу такой ответственности.

* * *

Как объяснить с эволюционной точки зрения, что людей больше привлекает безволосость? Признаюсь, во время чтения я обнаружила, что хотя удаление волос не было популярно в начале истории США, по всему миру оно встречается с незапамятных времен.

Археологи считают, что люди удаляли волосы на лице с доисторических времен. Древние сдвигали края двух ракушек или камней и пользовались ими как пинцетом. Тюрки по всем свидетельствам были первыми, кто стал удалять волосы химически, где-то в 4000–3000 гг. до нашей эры. Они использовали субстанцию под названием «рюмса», смесь из трехсернистого мышьяка, извести и крахмала.

В книге «Энциклопедия волос: культурная история» Виктория Шерроу рассказывает, что в Древнем Египте, Греции и Римской империи женщины удаляли бóльшую часть волос на теле пемзой, бритвой, пинцетом и пользовались депиляционным кремом. Греки считали лобковые волосы «варварством» и опаляли их пламенем лампы. Римляне не были склонны играть с огнем и ограничивались выщипыванием и депиляционными кремами. «Когда ты в Риме, веди себя как римлянин».

Значит, как бы я ни хотела свалить всю вину на рекламщиков, они просто играли на врожденной человеческой черте. И эксплуатировали ее – в рамках закона.

Я позвонила антропологу и профессору из Университета штата Пенсильвания, Нине Яблонски, чтобы узнать, есть ли эволюционная причина, почему женщины без волос кажутся более привлекательными.

«Привлекательным считается то, что похоже на детскость, – сказала она. – Кожа без волос ассоциируется с юностью, детьми, голыми младенцами».

Она явно не видела моих младенческих фотографий.

Яблонски пояснила, что женщины, которых считают привлекательными, часто имеют детские черты лица: тонкие челюсти, высокие лбы, большие глаза, пухлые губы, маленький нос и небольшое расстояние между ртом и подбородком. «Исследования с использованием МРТ показывают, что, когда человек видит ребенка, бóльшая часть его мозга показывает привязанность, любовь и положительные эмоции, – сказала Яблонски. – Таким же образом мужчины реагируют на женщин с детскими чертами».

Интересно, подумала я. Но ее ответ мне не слишком понравился. Я наконец стала склоняться к тому, чтобы вернуться в свое первозданное состояние, и не хотела, чтобы эволюция помешала мне считаться красивой.

Поэтому я спросила у Яблонски, отчего волосы на лице – это большее табу, чем волосы на других частях тела. Табу такое страшное, что мы не только избавляемся от них, но и прячем следы. Я надеялась, что ответ Яблонски по крайней мере поможет мне открыть мой самый страшный секрет Дэйву.

«Во-первых, некоторое количество волос на лице – это норма», – заверила меня она.

Это было прекрасное и очень утешительное начало.

Потом она объяснила: фолликулы на верхних губах мужчин и женщин наиболее восприимчивы к андрогенам, и особенно к тестостерону. «Персиковый пушок» виден над верхней губой у подростка, пока тестостерон не вырастет и не появятся полноценные усы и борода. У женщин тоже есть андрогены, хотя их меньше, чем у мужчин, поэтому «персиковый пушок» растет над верхней губой и у девушек. «Это нормально для многих половозрелых женщин», – сказала Яблонски.

Значит, усы, от которых я сходила с ума в старших классах, – это нормальный признак половой зрелости? Класс. Хотя немного поздно.

Но стоп.

Яблонски не закончила. Она перечислила причины, по которым женщины могут захотеть избавиться от своих безобидных усиков.

Во-первых, она пояснила, что многие женщины не хотят, чтобы их принимали за неполовозрелых мальчиков. «Это посылает смешанные сексуальные сигналы», – сказала она.

Смешанные?

Во-вторых, у женщин с возрастом все больше андрогенов и меньше эстрогенов. «Волосы на лице становятся заметными, а не „пушком“, – сказала она, – а женщины все более одержимо их удаляют, потому что хотят выглядеть моложе».

То есть чем меньше волос на лице, тем моложе выглядит женщина. Волосы на лице ассоциируются с менопаузой, а значит, с преклонным возрастом, поэтому чем меньше волос, тем сильнее намек на фертильность.

Ясно?

Разве это не главный стимул для людей и других животных? По-хорошему, мы все родились, чтобы размножаться. Значит, с точки зрения науки я все это время удаляла волосы с лица, чтобы мужчины видели во мне качественную детородную машину, даже до того, как я осознала, что хочу детей.

Я совсем запуталась.

На следующий день я говорила со своей подругой Эрин. Изучая тему волос, я утратила восприимчивость к табу и смогла говорить более свободно о своих проблемах. Я рассказала Эрин о последнем волоске на подбородке.

Эрин, к моему восторгу, призналась, что у нее тоже иногда растут волосы. «Я это обнаружила в старших классах на уроке математики, – сказала она, поднося руку к подбородку. – Сидела, теребила подбородок вот так, и тут – волос». Эрин сразу обсудила этот волос с двумя подругами, у которых была схожая проблема, и они назначили друг друга аварийной службой эпиляции, если вдруг одна из них впадет в кому или потеряет дееспособность.

«Серьезно?» – спросила я.

Я была потрясена и одновременно обрадована известием, что я не одна такая – с растительностью на подбородке, а главное – с постоянным страхом обрасти волосами в коме.

На протяжении следующих нескольких недель я опросила двадцать женщин на тему волос на теле. У большинства из них тоже был план на случай, если они сами не смогут выщипывать волосы. Они отводили почетную роль аварийной службы эпиляции сестрам или подругам. Но никто не просил об этом мужа или бойфренда.

Приятно было осознавать, что я не одна, но тревожно, что столько женщин боятся проявлять свою природную сторону. Как будто страха перед натуральным освещением недостаточно.

* * *

14 ноября я начала отращивать волосы на теле. Я думала, не отпустить ли волосы на подбородке, но решила, что это чревато психологическими последствиями малого, а то и среднего масштаба. Я не слишком хорошо владею дзен-искусством пожимать плечами в ответ на язвительные замечания.

Даже моя подруга Али предупреждала: «Не делай этого, побереги нервы». У нас с Али много общего. Она переживает по поводу своих волос, и ее муж не знает, что она выводит волосы с лица средством Nair и обесцвечивает подмышки.

Больше всего она боится, что, когда у нее будет ребенок, муж может увидеть, как она кормит грудью при дневном свете. «Он увидит мои сиськи, а они будут такие воспаленные, что я вряд ли смогу выщипать волосы, – сказала она. – Да и вот вопрос: странные волосы на груди не волнуют ребенка?»

Между тем ничего особо драматичного по мере роста моих волос не произошло. Они оказались не такими густыми, как я думала. Ноги мои не стали косматыми, а покрылись тонкими темными волосками в полсантиметра-сантиметр длиной. Это смотрелось как деревянный пол парикмахерской после того, как там подровняли лысеющего мужчину.

А вот подмышки заколосились сильнее. Там сначала вырос коричневый пушок, на удивление мягкий. Иногда, подняв руки вверх, я замечала боковым зрением что-то вроде грызуна, но повернувшись, понимала, что это просто мои подмышечные кудри.

Было тревожно идти на йогу или в спортзал, где все увидят мои ноги и подмышки. Что обо мне подумают? Но в целом я чувствовала себя бунтаркой. Хотела, чтобы кто-то сделал мне замечание, тогда пришлось бы отстаивать мой выбор. Но никто в мою сторону даже не смотрел.

Лишь однажды я заметила, как две девушки смеются и показывают пальцем на мои подмышки. Это было неприятно, но заставило меня вздохнуть с облегчением. В конце концов, годы волосяного страха были прожиты не зря. Люди действительно могут оказаться придурками, которые любят осуждать других.

Самое классное (хотя не то чтобы это очень классно) – стоя перед зеркалом в полный рост голышом, поднять руки и заметить, что волосатые подмышки выглядят как две запасные вагины. Не сомневаюсь, что пещерные женщины успешно использовали их для привлечения самцов.

Но раскрепощение, которого я так ждала, к сожалению, как-то не пришло.

Бóльшую часть времени я просто чувствовала себя волосатой, и от этого все вокруг становилось чуть хуже:

Посуда не помыта… и я волосатая.

Что-то протухло в холодильнике… и я волосатая.

У меня нет денег… и я волосатая.

Казалось, мое тело эмигрирует за рамки своей юрисдикции. Четкие границы постепенно стали стираться. Я превратилась в раскраску, и ребенок постоянно заходит цветом за линию. Мои брови вышли из своих обычных берегов и полезли на лоб и нос. Как справлялась Фрида⁵?

Чтобы почувствовать хоть ненадолго облегчение, я зашла на сайт hairtostay.com. Он называет себя «единственным в мире журналом для любителей косматых от природы женщин». Отчасти это порносайт для фетишистов, одержимых женскими волосами, отчасти – виртуальный трактат о позитивном отношении к волосам. Чего только там не предлагают: от секса по телефону с волосатой женщиной до статей типа «Могут ли волосатые ноги предотвратить преступление?». Но я отправилась на сайт не для того, чтобы найти подруг по несчастью. Я зашла в поисках фотографий более волосатых женщин, чем я, чтобы в сравнении с ними ощутить себя гладкой.

Наконец пришел декабрь, время по нашей ежегодной традиции отправиться на каникулы с семьей. В тот год мы собирались в Юго-Восточную Азию, землю генетически безволосых женщин. Перед вылетом я купила коробку восковых полосок Sally Hansen (страсть к ним меня так и не оставила) и выдрала «веселую тропинку» на животе. Это были те волосы на теле, которые я больше не могла терпеть. Без тропинки я наконец вздохнула полной грудью.

Вскоре мы с семьей оказались в Камбодже. Во время поездки в Ангкор Ват, храмовый комплекс XII века, я спросила нашего гида, Вутту, как местные относятся к волосам на женском теле.

«Они ничего не делают с волосами, – ответил он. – Точнее, у них они просто не растут».

«То есть ни бритья, ни воска?»

«На самом деле все девушки хотят иметь такую же светлую кожу, как у вас».

«Но если они получат светлую кожу, то с ней ведь и волосы придут?»

«Честно говоря, – сказал Вутта, – местные считают, что волосатая девушка – счастливая. Ее ожидает хорошая жизнь. У нее будет хороший муж».

«Правда?» – спросила я. Это было самое волосопозитивное утверждение, которое я когда-либо слышала.

«Но это не так, – ответил Вутта. – Это просто поверье. Мы очень отстаем в экономике и общественном развитии, потому что у наших людей дурацкие предрассудки».

«То есть счастья волосы на теле не приносят?»

«Не больше, чем их отсутствие».

«Черт».

Тут я задумалась: может, я деградирую?

* * *

В последний день поездки, прямо на вьетнамском пляже, я заплатила за депиляцию ног нитью. Это был эксперимент. Мне делали депиляцию нитью только на лице. К тому же женщина на пляже следила за мной последние три дня и щипала за волоски на ногах, когда я проходила мимо.

Я села на досочку на песке, в десяти метрах от воды. От солнца меня закрывал большой зонтик. Волосы на тот момент были длиной в сантиметр. Женщина намотала нить вокруг своей руки, а петлю на другом конце положила себе в рот. Она скрутила нить, потом наклонилась и стала выдирать мне волосы. По ощущениям – словно стая мышей раз за разом вгрызается в кожу. Я вцепилась в покрывало, лежавшее на доске под моей попой. Пот ручьем потек по рукам, и я кричала «Больно!» вновь, и вновь, и вновь.

Она наклонилась ко мне, и каждый раз, когда я кричала: «Больно!», она отвечала: «Потом не больно, потом красиво!»

Я была поражена, что на другой стороне земного шара превалирует та же безволосая эстетика.

Я попросила женщину прекратить после половины ноги. Не смогла больше терпеть боль. Бритвой как-то человечнее получается. Грустно расставаться с волосами. Я еще не примирилась со своей растительностью на теле. То есть она мне до сих пор не нравилась. Было стыдно, что я предпочитаю видеть ноги без волос, такие они приятные, гладенькие. Но потом я села поговорить с мамой. Я откладывала разговор, но раз был последний день поездки, дальше тянуть было нельзя. Мама должна была лететь в Калифорнию, а я в Нью-Йорк.

Мама и папа сидели на деревянных шезлонгах на пляже. Мама была в темных очках, шляпе, купальнике и запросто демонстрировала всем свои ноги и подмышки. Вопреки моим воспоминаниям, ситуация была не такая серьезная. Астронавт из космоса волосы бы эти не разглядел, как я представляла в детстве, когда мама забирала меня из школы в топиках. Я присела рядом с ней, скрестив ноги – безволосую под волосатой.

«Вы вообще расстроились, когда я начала бриться?»

«Я был не рад, – сказал папа. – От природы все лучше, но это твое дело. Я просто думал, что у тебя потом могут быть проблемы, собьешься, может, с пути».

«С какого пути?»

«Ну, типа волосы отрезаешь, и они разветвляются, снова отрезаешь, снова разветвляются».

«Ты сейчас о деревьях, что ли, думаешь? Как их обрезают?»

«Ага, – сказал он. – Я это так вижу».

Я всегда думала, что мама не бреется, потому что радикально принимает себя как есть. Я хотела быть похожей на нее. Но мы никогда об этом не говорили, и тут она пояснила.

«Я стала интересоваться политикой, – сказала она. – Читала много дзенских и буддистских текстов, и мне стало казаться, что принимать себя такой как есть гораздо важнее, чем выглядеть так, как того требует общество».

Когда она это сказала, я сложила два плюс два. Осветлитель!

«Но если ты исполнена дзена и уверена в себе, зачем ты эпилируешь волосы над верхней губой?» На тот момент мама перешла от осветлителя к воску.

Мама на минутку задумалась. Открыла рот, но потом снова замолчала. И наконец ответила: «Ты права. Я осветляю волосы над верхней губой, потому что мне кажется, что так я лучше выгляжу. Так сложилось мое восприятие себя. Так что, наверное, мне не стоит называть себя дзен-женщиной, готовой показать миру всю себя».

Я уверена, что именно тогда мой взгляд на вещи начал меняться, но я поняла это только потом, вернувшись в Нью-Йорк. Сначала я подумала, что это совпадение; дело в том, что после разговора с мамой на пляже, вернувшись в отель, я сбрила все волосы на теле.

* * *

Через пару недель после возвращения из Юго-Восточной Азии я сидела на диване рядом с Дэйвом в нашей квартире в Ист-Виллидже. Я не была на лазерных процедурах целых девять месяцев, зато закончила писать без малого 12 тысяч слов, которые вы только что прочитали.

Я положила диванную подушку себе на колени, отодвинулась в угол и уставилась на Дэйва. Я пялилась на него, пока он не отвлекся от повтора сериала «Закон и порядок: Специальный корпус». Серия была про парня с фетишем снимать на видео людей, писающих в общественном туалете. Он случайно застал врасплох педофила.

Наверное, стоило подождать до лучших времен.

А может, это был тот самый момент.

«Что такое?» – спросил Дэйв, заметив, что я смотрю на него, а не на детектива Стаблера.

«Хочу, чтобы ты знал: у меня на подбородке растут волосы», – сказала я.

Он слегка улыбнулся, откинул голову набок и продолжил наблюдать за фетишистом по телику.

«Я серьезно!»

Дэйв посмотрел на меня, размышляя над подходящим ответом, но я не дала ему сказать.

Вместо этого я протараторила всю историю своей фиксации на волосах, прямо как дяденька из старой рекламы крошечных машинок Micro Machines, которая недавно снова стала популярной на YouTube. Рассказала про доктора, про лазер, про то, как по утрам себя ощипываю, про пинцет в сумочке и про то, что если он смотрит на меня под определенным углом, я сразу думаю, что он не на меня смотрит, а ищет на моем лице безобразные фолликулы.

Постепенно Дэйв стал наклоняться ко мне. Ближе. Ближе. Еще ближе.

«Что? – взмолилась я. – Что?»

Дэйв ничего не сказал. Внезапно он был в сантиметре от меня: он мог видеть каждую пору на моем лице, каждый волосок на моем теле. Его большие теплые карие глаза уставились в меня как микроскопы.

Я извивалась как уж на сковородке. Сейчас он все увидит.

И тут Дэйв легонько шлепнул меня по щеке. «Соберись, тряпка, – сказал он. – Это просто волосы».

Не поспоришь.

Мы придвинулись друг к дружке, переплетая руки и жизни, и вернулись к просмотру телика.

2
Ну ты и гнида

Это случилось накануне моего дня рождения. Мы уже были женаты, и мои свекровь и свекор решили пригласить нас в ресторан, чтобы отметить его заранее. Мы отправились в итальянский ресторанчик под названием Supper неподалеку от дома. К нам присоединились брат моего мужа, его жена и двое детей, Алана и Адам. Место было прекрасно освещено, как умеют только в Нью-Йорке: сидящих напротив было не разглядеть. Я могла шар для пилатеса в бороде и кудрявом парике принять за своего мужа. Чтобы найти хлебную корзинку, нужно было использовать звуковой эхолокатор. Не найти места лучше, если у вас на лице прыщи.

После ужина мы прошли пару кварталов до лавки мороженого Odd Fellows: они готовят самодельные вафельные стаканчики. Запах – сладкий, нежный, именно так, наверное, пахнут подмышки домохозяйки Бетти Крокер из винтажной рекламы тортов.

Я нечасто общаюсь с детьми. Они меня пугают, потому что любят уставиться на тебя и потом спросить: «А отчего у тебя нос кривой?» Или заглянут прямо в душу и скажут что-нибудь жуткое типа «Ты умрешь!».

Я все время думаю, хочу ли стать мамой, наблюдая за детьми вокруг. Когда я думаю о ребенке из фильма «Джерри Магуайер», в очках, с милыми приступами астмы, сразу хочу забеременеть. Но если вижу живых детей, которые не читают сценарий романтической комедии по бумажке, сразу хочу записаться на стерилизацию.

Моя мама мечтает, чтобы я продолжила наш род, и, зная, как я реагирую на чужих детей, очень расстраивается, когда они плохо себя ведут. «Когда они твои, все иначе», – уговаривает она меня. За прошлый год она стала чувствительной к плачущим младенцам. Однажды мы были в супермаркете, выбирали цельнозерновые крекеры Triscuits, и мама сказала: «Когда они твои, все иначе».

«Мы можем их купить, – ответила я. – Смотри, распродажа: пачка за $2.95».

Мама покачала головой, и я расслышала плач, который доносился из молочного отдела.

Но в этот вечер все было иначе. Мы с детьми заказали один и тот же вид мороженого – ванильное с кондитерской обсыпкой. Это сплачивает. Алана встала со мной рука об руку с одной стороны, Адам с другой. Они не смотрели вверх со словами: «У тебя волосатые ноздри!» Они просто смеялись и улыбались, пока мы шли троицей. Они кричали: «Быстрей! Быстрей!» Мы рванули вперед, оббегая прохожих, и оставили остальных взрослых позади.

В этот момент я подумала: Я тоже могла бы. Я могла бы иметь детей.

После мороженого все отправились к нам в квартиру для обстоятельного прощания. Когда дети вошли к нам, они сразу захотели посидеть в моем бирюзовом бархатном кресле. Это кресло не досталось мне по наследству: оно – мой первый и единственный собственный предмет мебели. Покупая кресло, я разошлась не на шутку. Повторюсь: речь идет о бирюзовом бархатном кресле.

Я наконец поняла, почему мама расстраивалась, когда люди говорили, что ее первая крутая машина, кабриолет LeBaron, бежевого цвета. «Он цвета шампанского», – поправляла их мама.

Вся мебель, которой я владела до этого трона, была с улицы. Например, нашему дивану, небольшому, коричневому, было где-то 15 лет, и я уверена, внутри его подушек таится сибирская язва.

Новое кресло было тем ценнее, что мы его чуть не лишились еще до того, как оно попало к нам в квартиру. В просторном магазине мебели оно выглядело крошечным, как оттоманка для мышей-песчанок. Но подняв его на два лестничных пролета, грузчики заявили, что оно не лезет в нашу дверь.

«Вот дерьмо», – крикнул один из них.

Другой вытер пот со лба: «Господи Иисусе. Опять».

Оказывается, фантазии людей о мебели довольно часто оказываются больше, чем их квартиры.

«Вы его хоть измеряли?» – спросил грузчик с таким видом, будто сейчас мне вмажет.

«Конечно», – ответила я, вторую часть предложения произнеся про себя: «у себя в голове».

Обычно я классно управляюсь с объемами. Смотрю, например, на остатки супа в кастрюле и легко подбираю правильный размер пластикового контейнера. Это один из моих главных талантов в жизни.

Джонни, управдом, спас ситуацию, сняв входную дверь с петель и освободив критические четыре сантиметра. Потом он взял с нас 60 долларов, чтобы повесить дверь обратно. Я сначала обиделась за такое вымогательство, но потом вспомнила, как Джонни извлек клубок волос размером с ламу из слива нашего душа. Он не только 60 баксов заслужил, но еще и медаль, и чтобы его лицо добавили на гору Рашмор.

Я все это рассказываю, чтобы объяснить, что в тот судьбоносный вечер, когда дети пришли к нам домой, я невероятно сильно хотела защитить свое кресло. Когда его привезли – всего несколько дней прошло! – я не поделилась даже с мужем. Казалось глупым, что о мягкое новенькое сиденье будут тереться бесчисленные зады. То, что раньше казалось ужасным – пластиковые чехлы на диваны, – теперь стало смелым, бескомпромиссным решением, которое принимают бабульки по всему миру. Прекрасный древний обычай!

Когда дети вошли в квартиру и захотели рассесться в моем кресле, я уж было приготовилась дать отпор. Но мы только что провели такой чудесный вечер вместе. Я так впечатлилась нашим гарцеванием до квартиры – было весело! – что даже не заметила классического нью-йоркского одеколона (букет гниющего крысьего трупа со стылой мочой), которым вечно воняет у нас на углу.

И главное – муж посылал мне свои фирменные испепеляющие взгляды. Не хватало только красных лазерных лучей, палящих по мне из его зрачков. Он видел по моим глазам и позе, что я не хочу давать нашим племяшкам садиться в мое новое кресло, и он этого не одобрял.

Скрепя сердце, я разрешила детям присесть.

Они сели лишь на секунду, повертелись, и им быстро надоело. Отчасти я была рада, что они слезли с кресла, не успев причинить ему зла, с другой стороны, я была обижена, что они так быстро охладели к божественному креслу. Я уселась на нем, а дети легли на ковер в гостиной и стали расчленять Мистера Картофельную Голову.

Потом мы попрощались, и родственники ушли.

* * *

На следующий день наступил мой день рождения. Это единственный день в году, когда я могу без всякого повода ожидать, что меня все будут баловать. По логике я понимаю, что жить на нашей планете – уже подарок и что надо всегда оставаться благодарной и праздновать день рождения, собирая с нашей дорогой Земли мусор. Но каждый раз со мной что-то случается, и я превращаюсь в чудовище. Мне очень жаль родных. К вечеру муж обычно называет меня Именинным Маранстером (Mara + monster = Maranster). Я даже на неодушевленные предметы обижаюсь. Красный сигнал светофора страшно бесит. Неужели он не знает, что в этот день много лет назад я появилась на свет из материнского чрева?

Уж не знаю, почему я стала такой. Единственное, чем меня баловали на день рождения родители, – разрешали выбрать, что я хочу на ужин. Я всегда выбирала вареную камбалу с паровым рисом и кляксой полуфабрикатного голландского соуса от Knorr. А в остальном – то же самое, что и в прочие суровые будни.

В этот день рождения я отпросилась с работы, потому что, ясное дело, никто не должен работать в свой день рождения. Моя подруга Мэгги повела меня в спа под названием «Древние бани Aire». Атмосфера там такая, будто бордель скрестили с Испанией времен конкистадоров. Голые кирпичные стены, свечи и бассейны со стоячей водой напоминали мне о средневековых геноцидах и эпидемиях холеры, но с легким романтическим налетом – ну, будто я путешественница во времени.

Мы провели там два часа, перемещаясь из джакузи в сауну, пока не проголодались. Тогда мы пошли в раздевалку и переоделись. Я закончила раньше Мэгги – у нее столько волос, что их надо целый час сушить феном. Хоть я и волосата телом, на голове у меня три волосинки, которые и сушить не надо: муравей чихнет – уже все высохло. И вместо того чтобы беситься, что Мэгги так долго собирается, я стала проверять, нет ли в телефоне новых поздравлений. Вот брат мужа пишет. Хоть мы и праздновали вчера, я решила, что он захотел меня поздравить в сам день рождения.

«Здорово было вас повидать и провести время вместе. Кстати, у обоих детей вши. Мы узнали только когда вернулись домой. Сорри!»

Э-э, что?

Возможно, правила поведения успели измениться – но обычно, если у кого-то стыдная болезнь, принято звонить, а не писать СМС.

Я перечитала сообщение. Не хотелось выходить из себя, но ведь это был мой день рождения!

Я вспомнила, как не хотела пускать детей на бирюзовое бархатное кресло. Все же я не такая уж и задница. Шестое чувство подсказывало мне: дети заражены!

Мне срочно требовалась моральная поддержка. Я привлекла внимание Мэгги, заорав так, что даже фен перекричала. Мэгги – насквозь позитивный человек. Она может увидеть, как кому-то в жуткой автомобильной аварии оторвало ногу, и умудриться сказать что-то обнадеживающее. «Зато нога в целости и сохранности!» И скажет она это с такой уверенностью, будто всем известно, что оторванные конечности живут полноценной жизнью и даже получают докторские степени.

Мэгги присела на скамейку, пока я металась, вспоминая каждое прикосновение к детям накануне. Я вспомнила темный ресторан, лавку с мороженым, как мы гарцевали до квартиры. Тогда все казалось милым и забавным, как в мюзикле «Звуки музыки». Но теперь я понимала, в чем подвох: это вши заставили детей подбираться поближе к моим волосам. А ведь я почти убедилась, что тоже хочу детей!

«Мара, перестань, у тебя не будет вшей», – сказала Мэгги.

К тому моменту мы уже вышли на улицу и пытались перейти дорогу – светофор откровенно не врубался, что у меня день рождения.

«Откуда ты знаешь?»

Она напомнила мне, что я не притрагивалась к детям. Чтобы заразиться, надо прямо тесно прижиматься. Вши не умеют летать. «Вы терлись головами?» – спросила она в четвертый раз.

«Нет».

«Видишь! Все будет в порядке».

* * *

Когда мы с Дэйвом встретились за праздничным ужином, мне ужасно хотелось кому-то пожаловаться, но Дэйв не поддавался.

Обычно он волнуется по поводу внешних угроз – убийц, грабителей, крошечных существ с острыми зубами, – а я переживаю об опасностях внутренних, типа рака или вероятности того, что сердце взорвется. Но пока я уплетала именинные энчилады, мы поменялись ролями.

«Не волнуйся», – сказал Дэйв.

«Но. У. Нас. В. Квартире. Были. Вши», – сказала я в восьмой раз.

Я представляла этих маленьких насекомых как грабителей. Только вместо кражи и нанесения телесных повреждений они планировали сожрать наши головы.

«Все будет хорошо», – сказал Дэйв.

В ту ночь я почувствовала пощипывание на скальпе. Наверное, показалось, хотя кто его знает. Я ткнула Дэйва и попросила его разобраться в ситуации. Он закатил глаза, но послушался. Брачные клятвы – не хухры-мухры.

Дэйв посадил меня под лампочку и уставился в мой пробор. Я сразу вспомнила дни проверок на педикулез в младшей школе. Хотя первая случилась у меня аж в детском саду: медсестра надела латексные перчатки и сказала нам всем сесть в позе лотоса на ковре и ждать. Мы опустили подбородки к груди и спокойно ждали, пока она всех осмотрит.

Я жутко боялась: что же она будет делать? Но тут подошла моя очередь, и виртуозные руки опустились мне на затылок. Глаза у меня закатились, а руки покрылись мурашками, пока медсестра разделяла мои волосы на маленькие пряди и просматривала каждый миллиметр моего скальпа. Проверка на вшивость, подумала я, должна длиться вечно. Ничего нет приятнее выявления паразитов.