Если принять утверждение Пруста о том, что у человека 1- 2 главные книги в жизни, то мои – это (все семь прекрасных томов) в «В поисках …» и «Итоги» Монтеня. В процессе их чтения – осмысление собственной жизни, как и у всех у нас такой же несовершенной, в вечном поиске балансов всего:
чувств – страха, гнева, грусти, радости, настроения, любви/ненависти, болезней/здоровья …
Человек , действительно, самое сложное, самое агрессивное и самое страдающее животное.
Не спеша продолжается элегантный прустовский эксперимент (мы уже на пятом его этапе, дело, по всей видимости, движется к закономерному финалу истории): талантливый, гениальный даже француз со всей скрупулезностью поистине любознательного человека исследует мир высшего света и европейской аристократии. Мир знати. Мир ушедший, далекий, мир столько же прекрасный, сколь и безобразный, если вглядеться повнимательнее...
Опасный и захватывающий дух эксперимент чуть ли не сразу вышел из-под контроля, стоив репутации самому исследователю: от Пруста тогда отвернулись многие узнавшие в его книге себя. Нарисованные классиком для читателей образы были неприятны и грубы, откровенны и выпуклы, узнаваемы и часто мерзки. Писатель явно не из тех, что приукрашивает действительность, льстит прообразам своих персонажей или витает в облаках, признавая черное белым. О нет: за всем этим - точно не к Прусту, проходите мимо, если желаете перечисленного. Он не собирается развлекать читателя досужими байками. Подобно хирургу, он вскрывает нарывы, обнажая язвы и опухоли - деньголюбство, стяжательство, снобизм и тщеславие, желание поражать всех без разбору, откровенную глупость, которую не зашторишь ничем - упорно будет пробиваться на свет божий, ставя в неловкое положение всех, но только не ее обладателя...
Мы прекрасно видели все означенное в прошлых (с первой по четвертую, если быть точнее) сериях этого увлекательного проекта под заманчивым названием "В поисках утраченного времени". Так чем же удивит нас - зрителей, поклонников, читателей, последователей - автор на сей раз? Осталось ли что-то в закромах его сокровищницы фантазий, задумок и идей? Риторический вопрос: конечно же, и немало всего. Нам вновь предстоит увлекательное путешествие - в мир французских гостиных с их прекрасными дамами в очаровательных шикарных туалетах и в мир чувствительной души, мир тяготящих сомнений, одичалой ревности, беспросветного одиночества и беспощадной любви...
Толику света хочется увидеть в этих двух мирах - в мире вещественно-материальном и сфере духовного. Разочарованный Пруст - увы и ах, любезный читатель, дошедший уже до пятой книги многотомного цикла, - возможности этой нам не предоставит: над экспериментом он не властен... Он показывает лишь то, что есть, наличествует, а не то, что хотелось бы прочесть и увидеть воочию открывшему саму книгу...
Хотелось - про робкие проблески чувства (в прошлых книгах серии они ведь действительно зарождались, не казались фантомом), про уважение к женщине, про следование принципам и убеждениям, про волю к жизни, про дело, заставляющее просыпаться утром с горящими глазами, про любовь к искусству, желание делать мир лучше, про философию...
А получила - довольно мрачный роман, тяжелый, сразу придавливающий хрупкого читателя (меня) своей безысходностью, воспевающий ревность как начало начал даже при полном отсутствии любви, что странно, конечно... Получила книгу, где унижение другого возведено в абсолют и оправдывается собственными потребностями и якобы грехами другого (философия проста и незатейлива, но оттого не становится менее жестокой к субъекту унижений и страданий: ты плохой, так мучайся, получай еще больше боли). Получила историю деградации, когда из скромного восторженного юноши, увлеченного искусством, литературой, философией, жизнь в лице этого нестерпимого высшего света (о, как он все-таки мечтал туда попасть, помните? Вначале - в дом Свана, затем - в особняк герцогини Германтской) лепит бездельника, праздно проводящего дни и ночи, основным занятием которого становится мечтать о все новых женщинах и придумывать новые унижения для той, что сейчас делит с ним кров...
Грустно разочаровываться в людях, особенно друзьях, что в жизни, что в литературе. Меня ведь он действительно тогда - в первых книгах прустовского цикла - восхищал, этот робкий поначалу Марсель, желающий докопаться до сути жизни, не принимающий ничего на веру, упрямо ищущий собственный путь в жизни, свой круг общения, свое подлинное "я", только-только формирующий свои взгляды, убеждения, принципы. И как печально видеть, как рассыпаются в прах последние на наших с вами глазах. Он смеялся над черствостью и равнодушием, немилосердностью прочих, почитая себя как за человека, стоящего выше их: мол, он-то умеет быть равным со всеми, умеет быть деликатным - не то что эти противные Вердюрены или Шарль, что уж он-то точно умеет быть человечным, этот начитанный в прошлом мальчик, жадный когда-то до книг, знаний, предметов искусства.
Он чувствовал некое превосходство над высшим светом, пока свет не поглотил его, сделав таким же - пустым, бездушным, несострадательным, жестоким...
Повторюсь, как и в той, предыдущей своей рецензии (на прошлую книгу серии): я не симпатизировала никогда этой легкомысленной, чуть взбалмошной особе, Альбертине, отнюдь. И тем не менее я не могла не сочувствовать и не сопереживать девушке в данной, пятой, книге. Как выяснилось (ах, лучше бы не выяснялось вовсе!), Марсель действительно умеет быть жестоким и нечутким, что наглядно продемонстрирует собственными поступками, выходящими за грань морали и приличий.
Эксперимент вновь выходит из-под контроля, раз уж мы посягаем на самое главное - ведущего персонажа. Ну что ж, а Пруст никогда и не обещал скрывать от нас правду, сколь горькой бы она ни была. Смиримся и читаем дальше, наслаждаясь переливами слога и стиля, возмущаясь поведением персонажей, наивно уверенные в том, что где-то там - в самом конце - обязательно забрезжит свет. Если не любви, то хотя бы надежды...
К пятому роману Пруст стал словно родной. Те же герои, те же пышные гармоничные фразы в великолепном переводе Франковского, та же Belle Époque до боли знакомая по романам начала прошлого века, автобиографическом произведении Хэма или относительно новым фильма Вуди Аллена и Клода Миллера. И словно в пандан рассуждениям главного героя:
«Если бы не так поздно, милая, — говорил я ей, — я бы это вам показал у всех писателей, которых вы читаете, пока я сплю, я бы вам показал у них такое же однообразие, как и у Вентейля. Его типичными фразами, которые вы начинаете различать не хуже меня, милая Альбертина, как в сонате, так и в септете и в других произведениях, являются, например у Барбе д'Орвильи, некая скрытая реальность, выдаваемая каким-нибудь вещественным признаком, физиологическая краснота Порченой, Эме де Спанс, Клотты, Кармазиновой Занавески, старинные обычаи, старинные нравы, старинные слова, редкие старинные профессии, за которыми таится Прошлое, устная история, сочиняемая захолустными пастухами, благородные нормандские города, пахнущие Англией и миловидные как шотландские селения, причина несчастий, против которых ничего нельзя поделать, Веллини, Пастух, одно и то же ощущение тревоги в том или ином отрывке, идет ли речь о жене, ищущей своего мужа в «Старой любовнице», или о муже в «Порченой», объезжающем пустошь, и о самой Порченой, выходящей от мессы. Роль таких типичных фраз Вентейля исполняет далее геометрия каменотеса в романах Томаса Гарди».
Пруст сам повторяется. Интриги маленького диктаторского клана Вердюренов, словно переродившиеся со времен Шарля Свана и Одетты де Креси. Любовные линии Мореля и Шарлюса, Марселя и Альбертины. Но как мы видим герой не Сван. Он сам установил авторитарный режим в отношениях к свой пассии и неминуемо привел их к краху. Альбертина, конечно, легкомысленна и сильно напоминает Одетту, но затворничество, навязанное Марселем, ограничение свободы, приведшее впоследствии к охлаждению героя, по сути зло. Для ревнивого и эгоистичного героя его пассия всего лишь игрушка, кукла (как в пьесе Ибсена), светившаяся красками, пока была не укрощена, и, вмиг потухшая, когда повиновалась.
Пожалуй, один из лучших романов цикла.
Рецензия написана в рамках игры "Несказанные речи"
"Пленница" была первой моей книжкой Пруста, я ничего не знала тогда о нем, даже не знала о том, что это одна книга из цикла "В поисках утраченного времени", пятая. И как же это было волшебно вот так наивно без каких-либо предварительных мнений открыть для себя Пруста, открыть эпоху. Это было чистое, ничем не замутненное изумление, наслаждение фразой, ловля ускользающих смыслов. Так не бывает, подумала я.
Эта струящаяся проза в замечательном переводе А.А.Франковского не нуждалась ни в каком смысле, она была самоценна, это были миры мысли, парящей над сюжетом. А сюжет томил своей неразрешаемостью. Пленница, запеленутая в покрывала любви и томящаяся в них, вечно стремящаяся ускользнуть, драгоценная игрушка, чей переливающийся блеск тускнеет от падающей на нее тени удушающей ревности. Герой (автор), глядящий на нее, казалось бы, всегда из темного угла комнаты, мучающийся страстью и бессильный удержать свое сокровище. Грусть, восхищение совершенством и осознание хрупкости этого совершенства - вот грани этого медленного и пронзительного романа. Журчание ручья, текущего в никуда, неуловимая мелодия, прозвучавшая лишь раз и навсегда растаявшая, неспособность удержать то, что находится у тебя в руках. Красота и тщета. Ловля ветра.
Потом я читала всю серию, и приближение к "Пленнице" волновало. Все книги Пруста хороши, но эта стала любимой. Мне кажется, что в "Пленнице" он достиг своей вершины, это кульминация, а два последующих романа - затухание. Нет, не таланта, но напряжения. "Пленница" вся насыщена электричеством, это предгрозовая атмосфера, в которой разрешается все, сталкивается надежда, бессилие, томление достигает предела и... Неподвижность, застывшее действие, страх, тишина. Гроза разражается в "Беглянке", но "Пленница" - это сконцентрированное предчувствие. По-моему, второе прочтение добавило мне тревожности восприятия, возможно из-за долгой прелюдии.
Конечно, Пруста трудно рекомендовать каждому, не все способны выдержать эти предложения, растягивающиеся на страницы, эти бесконечные круги и зависание над одной точкой, это почти полное отсутствие сюжета. Для кого-то это может стать и пыткой, и, наверное, для многих, но все равно находятся мазохисты, готовые истязать себя семью томами, потому что пытка эта сладкая.
И всё-таки я её дочитала. И довольно прытко, к собственной неожиданности. В этом романе самое прекрасное - финал. Как торжество справедливости, как торжество свободы. Как торжество Альбертины. Рассказчик в этой истории настолько невинен и чист в своем цинизме, что даже не понимает, что играет роль, по сути, морального садиста. Хотя почему не понимает... Как раз понимает и считает ее благородной. В сети есть дяденька такой интересный, Сэм Вакнин его зовут. Он рассказывал о том, что Пруст проанализировал и продемонстрировал почти все возможные стороны абьюза в сексуально-романтических отношениях. Тогда, когда я слушала его лекцию, я дочитывала как раз "Германтов" и только посмеялась мысленно над этим тезисом, мол, где там это... А там, в эпопее, много чего эмоционально жёсткого, но только это в другом романе все происходит. Я была внутри подобных отношений, благо, у меня была личная и финансовая независимость... Но внутри таких отношений холод и мрак. И вроде с виду все хорошо: тебя не бьют, не насилуют... Но... Когда читала книгу, было чувство, что это писал мой бывший... Все эти угольки холода, это ожидание слез, это нелепые утешения, когда твою радость буквально съели, эта ревность и к прошлым, и к нынешним, и к будущим друзьям, прохожим, случайным взглядам. Ему всегда казалось, что на меня все смотрят, все меня хотят и прочая паранойя... Словом, при выходе из этих отношений я почувствовала себя очень здоровой, как будто и вправду вышла из тюрьмы. Потому я очень радовалась за Альбертину, ну просто как за саму себя. За финал все 5 звёзд.
Марсель Пруст, Пленница: Роман/ Пер. с франц. Н. Любимова, вступ. статья и коммент. А. Михайлова. – М.: ИХЛ, 1992
Великий роман об отчужденности людей, о невозможности понять другого. Изощренный психологический анализ без всякой пошлости и перетяжек. В отличие от других романов серии, в этом есть и внутренний драматизм. Шлюшка и лесбиянка Альбертина, не равнодушная к деньгам богатого аристократа, со всеми ухищрениями лживых женщин, которые понимают, что порок и путь удовольствий им дороже, чем плен, чем даже деньги и содержание. Вместе с тем это роман о «дружбе» старика с молодостью и надеждой, о последней, так сказать, улыбке любви. Герой, конечно, безбожно ревнует свою подружку, а та без конца запирается. Детективное расследование куда интереснее, чем если бы о нем рассказывал Арчи Гудвин, и гораздо искуснее проведенное.
Бедняга Марсель Пруст! Так и кажется иногда, что он знал и в своей эпопее описывал только одно счастье: ребенком, пока еще был здоров, после крепкого сна маму запеленговать всеми чувствами и эти покой и блаженство нюансировать потом на тысячи страниц. Замечательно сделано, филигранный мастер, но как утомительны подчас эти блестящие нюансировки. И Альбертина у него мама, и Франсуаза мама, и всё-то он пытается возвратить утраченное колыбельное время (a la recherches du temps perdu). Я как Пруста очередной том прочту, так и понимаю ясно, что все горожане – больные люди: они заперты, пытаются выбраться на волю, а кому не удается, те сублимируют свою безысходность «в творчество». Вон они, «творцы» московские, - одни матюги в стихах и в прозе. Ясное дело, если ты заперт в четырех стенах, - чего тебе еще остается? Только мат. А между тем манит простор, горизонт, дорога (не автомобильная), река, костер, болото и те тысячи состояний природы, из которых ясно, что ты есть, ты чувствуешь, а не труп общественный и обобществленный в телеящике.
Но если без предубеждений и предвзятости – у Пруста есть чему поучиться. У западной литературы ХХ века триада гениев – Пруст, Кафка, Джойс – всеми признана, но в русской культуре эти имена по-прежнему оспариваются, и в первую очередь потому, что их понимание труднодоступно, затруднено. Ну, никак нельзя человеку самодовольному или с заскорузлыми мозгами и необразованному прочесть хоть три десятка страниц в романах Пруста: абракадабра – вот и весь вердикт. А между тем Пруст вовлекает в свои чудовищные синтаксические периоды столь много опыта, картин, чувств и наблюдений, что можно говорить об объемном изображении. К сожалению, отечественными снобами и прилипалами всех мастей много делается для того, чтобы представить выдающихся писателей этакими жрецами, небожителями. Как начнут камлать и шаманить: Бродский, Бродский! - так поневоле, если не крепок духом, засомневаешься: да чего же он такого написал-то, этот Бродский, чего и понять нельзя? А оказывается – банальная правда. Правда, и больше ни фига.
Вот и у Пруста: Правда, и больше ничего.
Ведь вот 100 лет не прошло, как он писал, а о нетрадиционных сексуальных отношениях так убедительно, просто и ясно сказано, что все эти ваши фейсбучные споры – точно пыль с Марса. Ребята! Это все давно описано, расписано, изображено и аргументировано как факт жизни и психофизиология, а вы говорите: Государственная Дума приняла закон. Что вам Дума? Сенаторы и депутаты – это же селениты и марсиане: их давно нет, а они думают, что рулят жизнью и нормируют действительность. А действительность катится мимо и помимо них, и она совсем иная.
Очень стоящий роман, всем рекомендую. Перевод Николая Любимова местами просто виртуозен (лучше оригинала: у меня есть издание и на французском, я сличал!). Алексей ИВИН
Первая книга в новом году! Самая камерная из всего "Утраченного времени", действие практически не выходит за пределы комнаты Марселя - особенно, если не брать в расчет то, что во всем цикле действие в принципе не выходит за пределы его головы. Да даже если и брать - все равно самая камерная, потому что мысли Марселя крутятся почти исключительно вокруг его мучительных отношений с Альбертиной и за границу этого невидимого круга не выходят. Книгу следовало бы назвать "Пленник", потому что заложником и заключенным ощущает себя именно Марсель. А описание смерти Бергота - пожалуй самое простое и пронзительное из всех литературных смертей.
Любовь у Пруста прекрасна, чувственна, доведена до совершенства, до виртуозности, как плод изощренного мастерства. В его исполнении это не соединение слов, - это музыка, исполненная нежности. Любовь – возвышенное чувство до тех пор, пока она не начинает взращивать и питать собою ревность.
Если вы не знаете что такое ревность, какой она бывает и что испытывает человек, разжигающий в себе ее огонь, - обратитесь к Прусту. Ревность, как потребность быть деспотом, тюремщиком для любимого существа. Ревность как трепет ожидания, чередующая с тяжеловесной скукой, в зависимости от того, где находится предмет вашего обожания, кто он – вольная птица или ваш пленник.
Ах, у Пруста не так важен сюжет, как стиль. Монотонный на первый взгляд, но составляющий душу автора, подтвержденный не отдельными эпизодами, а общим впечатлением от книги в целом, от красоты, которую он принес.
«Никому прежде не свойственная способность – открывать целый мир, который ни один композитор нам никогда не показывал, – говорил я Альбертине, – не есть ли это непреложное доказательство гениальности, гораздо более веское, чем содержание произведения?» – «И в литературе?» – спросила Альбертина. «И в литературе».
P.S. Размышления о Достоевском необыкновенно хороши.
Человеческий мозг подается читателю на усыпанном фиалками подносе, установленном в центре зеленого лабиринта. Красиво, вкусно, полезно.
"Не удивляйся. Мой, мое, моя - они всему на свете говорят. Так ветер мог бы, рыская в ветвях, сказать: мой сад." .
Странная вещь - преступник, исповедующийся с дрожью в голосе, заслуживает в наших глазах снисхождение, если не оправдание, за деяния, подлежащие несомненному осуждению в случаях, известных нам только понаслышке. Мы готовы разорвать на части, заклеймить и освистать вероломного Мореля, растоптавшего племянницу Жюпьена, и одновременно с умилением следим за терзаниями Марселя, готового избавиться от Альбертины в любой момент, как от докучной безделушки.
Пруст - виртуоз в деле сопоставления неравноценных явлений и разделения тождественных. В его представлении симфония улицы, в которой ария торговки артишоками перемежается интерлюдией автомобильных гудков, смешивается и сливается с септетом Вентейля для скрипки с оркестром, повествующим о чувстве и вечности, о рассветах и величии красоты. И в то же время история совершает очередной оборот, а уже соприкоснувшийся с хрониками "Сван-Одетта" и "Сен-Лу-Рашель" герой, как распоследний слепо-глухо-немой, обнимает все те же злополучные грабли. Снова золотая клетка, очередная жестокая забава. Любовь? Да, конечно, ведь определение Пруста таково: "Я называю здесь любовью взаимную пытку". Он - господин, она - на правах домашнего животного. Скучная привязанность, поддерживаемая страданием, ведет в тупик, что впрочем, на руку герою, ибо из тупика не так-то просто спастись.
Вообще, как по мне, чувство Марселя к Альбертине - это некрофилия какая-то. Обратите внимание на то, что он ощущает наибольшую нежность, когда она спит, то есть не живет, а значит, неспособна на предательство. Да и его слова по поводу того, что старость дуэньи не так успокаивает, как старость возлюбленной - страшны по сути. Ведь если договаривать до конца, то уж мертвая возлюбленная точно никуда не денется.
С одной стороны он жаждет привязать ее к книжной полке и лишь иногда отвязывать, чтобы подвести к пианино. С другой стороны, азарт охотника пропадает, как только исчезает страх утраты и дух соперничества. Играя какую-то извращенную роль демиурга, он страстно желает изваять ее заново: чтобы она носила то, что выбрано им, читала его любимые книги, интересовалась его увлечениями, вращалась в узком кругу тщательно отобранных личностей. То есть фактически наравне с первой девиацией здесь налицо еще и желание видеть в партнере своего двойника, неважно происходит это от ленности и бессилия духа или от порока самолюбования.
Неспособность осуществления подобных безумных проектов приводит в итоге к болезненной ревности. А ревность, как известно, оружие обоюдоострое, так как с одной стороны обличает, ибо проистекает исключительно из собственного опыта, а с другой - рассматривается как недоверие, которое дает право обманывать. По принципу "уж лучше грешным быть, чем грешным слыть". И снова - диссонанс в читательском сознании. Нас раздражает упорство и беззастенчивое вранье Альбертины, хотя Пруст и успокаивает нас тем, что это - "пустяки, мы живем посреди лжи, улыбаясь ей" и что "ложь - самое необходимое и самое употребительное орудие самосохранения". Однако мы рукоплескаем жестокости и изощренности ловушек, изобретаемых Марселем для мучения своей жертвы, и то, что ложь, в которой она постепенно запуталась - в самом деле ее единственное оружие, нас ничуть не трогает.
Вот так легко слова и мысли сбивают ориентиры, хотя Пруст застенчиво замечает, что действовать это не то, что говорить, хотя бы даже красноречиво, и не то, что размышлять, хотя бы даже замысловато.
В эпизоде с распахнутым среди ночи окном я даже испугалась за свою человечность, ибо совсем разучилась сочувствовать пленнице. Но в итоге все хороши, и ведь, надо думать, наряды от Фортюни беглянка прихватить не постыдилась...
Пруст и Агостинелли
Квартира Пруста
Модель в платье от Фортюни
Yorum gönderin
«Пленница» kitabının incelemeleri