Kitabı oku: «Сто лет Ленни и Марго», sayfa 2
Ленни и Временная Сотрудница
В сентябре прошлого года в больницу наняли временную сотрудницу.
Служба по обеспечению взаимодействия с пациентами и их благополучия понесла большие потери в результате двух увольнений по собственному желанию и одной беременности. Временная Сотрудница, имевшая, как большинство ей подобных, слишком высокую квалификацию, только что окончила Хороший Университет с Хорошей Степенью по Хорошей Специальности. Вот только рынок уже насытили другие Хорошие Выпускники не менее авторитетных учреждений, поэтому она и ухватилась за вакансию временного помощника по административным вопросам в больнице Глазго “Принсесс-ройал”. Неважно, что работа эта не имела никакого отношения к ее диплому в области искусства или карьерным целям – она рада была не прозябать больше на улице вместе с другими выпускниками 2013 года.
Временную Сотрудницу немедленно заняли делом, и несколько месяцев она работала не покладая рук – вводила данные, делала копии, поглядывая в окно на больничную парковку и тоскуя по студенческим годам. И вот однажды в беседе со своим начальником – большим мужчиной, благоухавшим поддельным дизайнерским парфюмом, купленным на рынке, она упомянула статью, которую недавно прочла (чем так возбудила любопытство начальника, что он даже поднял голову от смартфона), – о благотворительном художественном фонде, выделяющем больницам и интернатам немалые деньги на программы арт-терапии для пациентов.
Начальник сказал ей, что сегодня сам сделает копии документов, и на месяц Временная Сотрудница забыла и думать про всякую офисную дребедень. Она составляла заявку на финансирование, договаривалась о ценах с подрядчиками, общалась с поставщиками художественных принадлежностей и заполняла несметное множество документов по охране здоровья и технике безопасности, необходимых, чтобы, пройдя сквозь юридические дебри, допустить тяжелобольных людей в помещение с карандашами и ножницами для рукоделия, которыми они могут нечаянно что-нибудь себе проткнуть.
Презентация заявки проходила в Лондоне, в головном офисе благотворительного фонда. Пока Временная Сотрудница ждала приглашения в конференц-зал, у нее так вспотели ладони, что на документе внизу остались мокрые пятна – пришлось просить временную сотрудницу фонда сделать копию.
Известие пришло в четверг утром, сразу после одиннадцати. Первый абзац – благодарим за обращение и бла-бла-бла – она пропустила и перешла ко второму, начинавшемуся так: “Ваш грант включает. Получилось. В больнице Глазго “Принсесс-ройал” будет художественная студия.
Над этой студией Временная Сотрудница работала как ни над чем и никогда. В пабе по вечерам наводила тоску на друзей, рассказывая последние новости декоративно-прикладного искусства в медицине. По выходным расписывала горшки для цветов, которые будут рисовать пациенты. Придумала три плаката с рекламой новой студии и даже освещение в СМИ обеспечила – репортажи в двух местных газетах и региональном выпуске новостей.
Накануне торжественного открытия Временная Сотрудница пришла убедиться, что в студии все готово. Кабинет получился просторный (ведь под него отвели два помещения, где раньше располагался компьютерный склад) и имел еще одно преимущество – большие окна с двух сторон, а значит, естественное освещение. Были здесь и шкафы с художественными принадлежностями, и книги по искусству, и маркерная доска для учителя, и столы со стульями разной высоты и удобства для пациентов с любыми потребностями, и раковина, чтобы кисти мыть, а одна стена завешана демонстрационными досками с тесемками и прищепками – тоже на разной высоте, чтобы рисунки сушить.
Она обвела комнату взглядом. Все было готово, все замерло в ожидании. Карандаши еще целы, столы чисты, а раковина сияет белизной, и пол не закапан краской. Скоро настанет день, подумала она, и эта комната загудит, оживет, наполнится цветом и экспрессией. Здесь пациенты найдут утешение. Здесь их услышат. Здесь они на время перестанут быть “больными” и станут просто людьми. Прежде чем запереть дверь, она вдохнула запах свежевыкрашенных стен и напомнила себе, что всего лишь пару месяцев назад здесь был бестолковый склад компьютерной техники.
В день торжественного открытия Временная Сотрудница приехала на работу, чуть живая от волнения. Ей не терпелось рассказать всем о студии, но главное, не терпелось показать ее пациентам. Что будет, когда они войдут и приступят к делу, – этого она не могла вообразить. Какие истории поведают их первые рисунки?
Явившись в кабинет в новом, специально купленном костюме, она все никак не могла понять, почему Начальник так сдержан, избегает ее взгляда и вообще атмосфера какая-то… невеселая. Она показала ему на смартфоне пост в твиттере, пробежалась по программе открытия.
– Слушай, мне совсем не хочется ставить тебя в неловкое положение, особенно сегодня, – Начальник запустил пальцы в остатки своих волос, – но нам нужен учитель рисования, а бюджет урезали и временным сотрудникам надо за работу в выходные платить..
Сердце Временной Сотрудницы забилось быстрее – она, конечно, надеялась, что он попросит, если уж говорить правду. В студию потребуется учитель, это было ясно, а Начальник все тянул и не нанимал. Он знал, что у нее степень по искусству – так кого еще брать? Сотрудница стиснула пальцы.
– Словом, я нанял женщину, и ей придется платить больше, чем предполагалось, так что мы не сможем перезаключить с тобой договор в конце месяца – средств нет. Но, пожалуйста, поприсутствуй на открытии. И формально твой договор действует еще три недели.
Секунды три-четыре Временная Сотрудница улыбалась, пока ее ошеломленный мозг пытался сообщить рту, что улыбка тут неуместна.
Пришло время давать интервью для телевидения. Временная Сотрудница повела журналистов в студию, помогла им снять маленьких пациентов, приглашенных на торжественное открытие. (“Только с переломами, пожалуйста, чтобы не слишком тягостно, раковых больных не нужно” – такова была инструкция Начальника.) Затем ведущий поставил и ее вместе с детьми – Временная Сотрудница показывала им, как изобразить звезду, и ребята рисовали – густой желтой гуашью на черном фоне, а камера делала панорамную съемку. Затем взяла крупным планом Начальника, который явился с деловым видом, источая невыносимый аромат поддельного “Гуччи” и всем давая понять, что он – руководитель проекта. Ему прицепили микрофон – подготовили к интервью, которое покажут в вечерних новостях – в 18.00 и 22.30. Временная Сотрудница медленно поднялась с места и покинула помещение.
Она сдерживала слезы всю дорогу до кабинета. А там выложила на пол бумагу из коробки, поспешно собрала в нее свое добро: кружку, фоторамку, бумажные салфетки. Она думала, вещей будет гораздо больше, поэтому даже свои записи и образцы краски для студии аккуратно поместила в коробку. Оставила пропуск на столе у Начальника и захлопнула за собой дверь.
Мысли ее затуманились – от избытка эмоций. Она хотела выбраться из здания, прежде чем съемочная группа, дети и журналисты выйдут в коридор, – встреча с ними была бы невыносимой. Но без пропуска воспользоваться служебным входом Временная Сотрудница не могла, только главным, а как к нему пройти – не помнила. Заплутав в лабиринте больничных коридоров, она бросилась бежать.
И девочку в розовой пижаме заметила, только налетев на нее.
Сотруднице удалось удержать равновесие, а девочке в пижаме нет. Споткнувшись, она рухнула на пол. Горкой костей в розовом.
Сотрудница пробовала извиниться, но выдавить смогла лишь какое-то кудахтанье. Медсестра, сопровождавшая девочку, села рядом с ней на корточки и крикнула шедшему мимо уборщику, чтобы прикатил инвалидную коляску. Лица девочки Сотрудница не увидела, разглядела только худые руки, пока сестра суетливо усаживала свою подопечную в коляску и увозила. Сотрудница кричала извинения им вслед.
А вечером, вспоминая худые руки девочки, которую подняли и усадили в коляску, Сотрудница не могла уснуть – несколько бокалов мерло плескалось внутри, совсем не облегчая, однако, ее раздумий. Она не могла туда вернуться. Но должна была.
На следующий день Сотрудница решила разыскать девочку в розовой пижаме и позвонила в детское отделение. На вид лет шестнадцать-семнадцать, светлые волосы и эта самая розовая пижама – других примет она не могла сообщить. Минут сорок ее просили подождать, переводили на другую линию, расспрашивали о цели звонка, а она выдумывала, кем приходится этой пациентке, и наконец Сотруднице назвали палату, где девочку предположительно можно найти.
Вот так Временная Сотрудница и оказалась у моей кровати – в руке букетик желтых шелковых роз, на лице раскаяние.
Ленни и художественная студия
Пожалуй, Временная Сотрудница оказалась симпатичнее, чем вы могли себе представить. И выше ростом. Только очень уж боязливая. Удивилась, кажется, что кости мои не стеклянные и не расколются, если она присядет на край кровати. Как видно, у нас общие корни, сообщила Временная Сотрудница, ведь ее отец тоже швед. Или швейцарец. Она не помнит. Важная, конечно, деталь. Но после она сообщила кое-что поважней.
Нужно спросить у Джеки, можно ли мне пойти в студию, сказала Новенькая Медсестра. Это не я решаю, сказала Джеки, и Новенькой Медсестре пришлось искать врача, который подтвердил бы, что меня можно допустить в новую художественную студию для пациентов и я не подвергнусь риску чем-нибудь заболеть, заразиться и трубку моей капельницы не перегрызут бешеные волки.
Новенькая Медсестра все не возвращалась. Дожидаясь ее, я читала старую утреннюю газету. Уборщик Пол иногда оставляет их для меня на прикроватной тумбочке. Больше всего люблю местные газеты – для них весь остальной мир не существует, важно только, что при здешней начальной школе открыли естественный сад, а старушка связала покрывало для нуждающихся. Дети становятся на год взрослее, подростки выпускаются из школ, дедушек и бабушек провожают в последний путь. Всё здесь невелико и поддается управлению, все сходят в могилу в свой черед.
Я дочитала газету, подождала еще. Сначала просто терпеливо ждала, а потом принялась все как следует обдумывать. Существует некое помещение, кубическое пространство, где я еще не бывала. Там, вероятно, есть краски, перья, бумага и (дай Вишну) блестки. Может, удастся заполучить даже несмываемый маркер для граффити, которое я давно задумала. Прямо у меня над головой, на полочке из розеток и переключателей, любезно размещено напоминание о моей недолговечности. Маркерная доска с надписью “Ленни Петтерсон”, сделанной красным маркером, рядом с последней “н” – пятно. А с такой ведь проще простого все стереть. Она для того и предназначена, чтобы использоваться снова, снова и снова, носить имена тех немногих, кому не повезло угодить в Мэй-уорд. Когда-нибудь один лишь короткий взмах ластика для маркеров не оставит от меня и следа. Другой пациент с худыми руками и большими глазами займет мое место.
Я подождала еще.
Когда я только сюда поступила, у меня были наручные часы, но даже тогда я без конца у всех спрашивала, сколько времени, а потом переспрашивала – не верила ответам. Я вроде бы два месяца уже провела в Мэй-уорд, а выяснялось, что всего-то пару недель.
Но с тех пор прошли годы.
А с того утра прошло семь недель, однако Новенькая Медсестра с новостями насчет студии так и не вернулась. Я испытала тревогу, разочарование, отчаяние, а потом примирилась с ее отсутствием. Именно в таком порядке. Дважды. На пятой неделе ожидания я воссоздала студию мысленно – по описаниям Временной Сотрудницы. Окна все время держала в голове. Временная Сотрудница сказала, что там два больших окна – справа и слева. Пока я ждала – неделю, другую, – окна становились больше и больше, и вот наконец вся дальняя стена студии превратилась в одно огромное открытое окно. А противоположная стена стала целиком состоять из кистей – сотни и сотни торчали из нее – выбирай любую.
На шестой неделе я опять воодушевилась. Придумала, что скажу Новенькой Медсестре, когда она придет, чтобы отвести меня в студию, и повторяла про себя. Раздумывала, какие надену тапочки (Обычные Повседневные или Лучшие Воскресные?). К седьмой неделе я успокоилась и приготовилась. С каждым днем моя уверенность росла. Не нужно больше строить планы и воображать. Она придет. Новенькая Медсестра придет за мной.
– Прости, что так долго, – сказала, возвратившись, Новенькая Медсестра. – Надеюсь, ты не ждала меня все это время?
– Ждала. Но ничего, ты ведь пришла.
Новенькая Медсестра посмотрела на часы.
– Боже мой… Два с половиной часа. Прости, Ленни.
Улыбнувшись, я покачала головой. Больница – госпожа суровая. Так уж пролегает линия перемены дат, что Мэй-уорд с одной стороны, а сестринский пост – с другой. Единственный способ поспорить с Больничным Временем – не спорить с ним. Если Новенькой Медсестре хочется утверждать, что ее не было всего два с половиной часа, – я не возражаю. Когда споришь с Больничным Временем, все начинают волноваться. Спрашивать тебя, какой, по-твоему, теперь год и помнишь ли ты имя премьер-министра.
– Прости, что заставила ждать, но я с хорошими новостями, – сказала Новенькая Медсестра. – Мы можем пойти туда прямо сегодня.
Не глядя, я сунула ноги в тапочки и только потом обнаружила, что Лучшим Воскресным мои ноги предпочли Обычные Повседневные. Что ж, в сущности, это их дело.
– Идем? – спросила она, протягивая руку.
Я запахнула халат, взяла ее за руку и ответила:
– Идем.
Инстинкт самосохранения – поразительная штука. Куда бы я ни шла из Мэй-уорд – по привычке запоминаю дорогу. Наверное, подсознание обеспокоено: не в плену ли меня держат? Так что могу рассказать вам, как попасть из Мэй-уорд в студию: у сестринского поста поворачиваешь налево и идешь по длинному коридору, сквозь блок двойных дверей попадаешь в другой коридор, идешь прямо, поворачиваешь направо, опять идешь по длинному коридору. Затем, на перекрестке коридоров, поворачиваешь налево и поднимаешься по проходу с едва заметным уклоном. Студия находится справа. Дверь у нее неприметная, но по мне так это только хорошо. Все лучшее скрывается за скромными дверьми.
Новенькая Медсестра постучала, толкнула дверь, и вот она передо мной – художественная студия для пациентов – приготовилась. Белые столы приготовились – скоро на них появятся потеки, пятна и царапины. Их, может, как татуировки, больно будет наносить, зато они сделают каждый стол неповторимым и станут для умирающих художников горьким напоминанием о руках, которые держали, рисовали, резались и пачкались. Стулья приготовились поддерживать увечных – подпирать какую-нибудь ногу в гипсе. И обещанные окна тут были – оба. В больнице окна в основном матовые – пленникам нечего смотреть наружу, а посторонним лучше не заглядывать внутрь. Но в окна студии, широкие и прозрачные, лилось солнце, будто тоже, как и я, радуясь, что оказалось в новом пространстве, куда прежде не попадало.
За учительским столом на фоне белой доски сидела женщина и тоже готовилась. В руке у нее была кисть, перед ней – черная грифельная табличка. На которую она пристально глядела. Почувствовав, что больше не одна, женщина вздрогнула и тут же засмеялась.
– Простите ради бога! Давно вы здесь?
– Мы не хотели вам мешать, просто пришли на занятия, – объяснила Новенькая Медсестра.
– Я Ленни, – сказала я.
– Привет! Я Пиппа.
Женщина пожала мне руку.
– Дальше сама, – шепнула я Новенькой Медсестре, она кивнула и ушла.
– Э-э-э… м-м-м… – Пиппа уставилась на дверь. – Она вернется?
– Не-а. Нам сказали, занятие идет целый час.
– Так и есть. – Она придвинула еще один стул к своему столу, чтобы я села рядом. – Но занятия начнутся только на следующей неделе.
Повисла пауза.
– Не страшно, – весело добавила Пиппа. – Зато ты можешь помочь мне вот с этим.
Как описать Пиппу? Она из тех, кто даст незнакомцу на вокзале 30 пенсов, чтобы тот мог сходить в туалет. Из тех, кто не боится дождя и обожает воскресное жаркое. Она похожа на человека, который мог бы держать, хоть на самом деле и не держит, собаку. Рыжую. Пиппа из тех, кто к торжеству мастерит самодельные серьги и, нарисовав уже сотни фантастических картин, не может их ни показать, ни продать, потому что никак не разберется с собственным сайтом.
Я села рядом с ней. В отверстие лежавшей на столе таблички была продета толстая веревка – только повесить осталось.
– Что это будет?
– Табличка на двери студии.
– Чего вы ждете?
– Вдохновения.
– И долго его обычно ждут?
– Ну… – она глянула на часы, – я пришла, только чтобы кисти заказать, и вот уже полтора часа здесь сижу
– Можно я?
Она поглядела на меня внимательно. Что высматривала, не знаю, но высмотрела, наверное, поскольку пододвинула табличку к моему краю стола и вручила мне кисть.
– Как называется это место?
– В том-то все и дело. Формально это кабинет B1.11.
– Поэтично.
– Вот именно, поэтому я и придумывала название.
– Какие-нибудь правила есть? – уточнила я.
Да нет, наверное, ответила она, и тогда я поднесла кисть к табличке и взялась за дело. А когда закончила, Пиппа нарисовала вокруг названия белые цветочки. Я наблюдала, как она рисует, и, заметив на рукаве ее кофты рыжую шерстинку, подумала, не от той ли это собаки, которой у нее нет.
– Неплохо, – сказала она, когда мы обе закончили. – Совсем неплохо.
К возвращению Новенькой Медсестры мы уже повесили табличку на дверь и поаплодировали только что обретшему имя кабинету арт-терапии больницы “Принсесс-ройал” города Глазго.
Даже если Временная Сотрудница никогда не вернется, даже если много лет будет искать работу, даже если диплом ее окажется бесполезным и она никогда не будет заниматься искусством, пусть знает, что у нее здесь есть друг и она оставила в больнице свой след. Она создала Розовую комнату и тем заслужила признание.
Побег
Больничный день – и таков его нормальный режим – деформирован, искривлен, как соломинка под увеличительным стеклом. В одной части он больше, в другой меньше, разрознен и в то же время цел. Во внешнем мире день начинается с восходом солнца. А в больнице среди ночи может кипеть жизнь. Люди спят при свете дня, просыпаются в темноте, идут прогуляться, выпить кофе, тайком выкурить сигарету, и ради того лишь, чтобы обнаружить: они неправильно помнят, какой сегодня день, этот день давно прошел, а вообще сейчас полдесятого утра.
Сама же больница не спит вовсе. Свет в коридорах никогда не выключается – я это поняла, пробыв здесь несколько недель. Свет у главного входа – тоже, да и вообще везде. Время от времени, видимо, приходит уборщик и меняет лампочки, но свет горит неумолимо.
С двух часов я лежала без сна, а чувствовала себя так, будто день в самом разгаре. И никак не могла отделаться от одного воспоминания. Мне вспоминался рекламный ролик – я видела его по телевизору в гостинице, где-то в другой стране, языка которой не знала. Рекламировали каких-то организаторов приключений, и в этом ролике компания детей сплавлялась по порожистой реке. На головах у них были оранжевые светоотражающие шлемы, они гребли по течению и визжали от восторга. Я пообещала себе, что однажды отправлюсь туда и тоже это проделаю.
В общем, я решила, что пора выполнить обещание, и отправилась в сплав по реке. Закрыв глаза, пошла босиком по резиновой траве к кромке воды. Влезла в надувную оранжевую лодку. Которую слегка покачивало, но инструктор заботливо ее придерживал. Я оттолкнулась от берега, стала грести. А когда лодка немного разогналась, опустила руку за борт и вела ею по прохладной воде. Вода брызнула мне на рукав – такая вдруг ледяная, но освежающая. Напрягая слух, я почти различала пение птиц за шумом стремнины.
Я гребла дальше вниз по реке, миновала скалу с хвойными деревьями на верхушке и тут поняла, что совсем одна. Я забыла представить рядом друзей и плыву теперь сама по себе, а творить кого-то из воздуха уже поздно.
Иногда в этих снах наяву я благополучно сплавлялась до самого конца реки. В другой раз выпадала из лодки, и тогда меня, случалось, спасал симпатичный инструктор по рафтингу. А бывало, ударялась головой об острый камень, медленно сползала в темную воду, и надо мной кружил кровавый водоворот.
В какой-то момент палату осветило восходящее солнце, и я услышала, что к Девочке в Углу пришли подруги. Пятеро, не меньше, и все они усвоили тот ласковый, тихий язык, который люди приберегают для мертвых и умирающих. Как ни старалась, я не могла отключиться от их голосов и сплавляться себе дальше по бурной реке. Но подумала, что оно, наверное, и к лучшему – я плавала уже несколько часов. Поаккуратней надо, а то сморщусь, как чернослив.
Они понимали все. Шутки у них были общие, истории общие. Они принесли подарки, заранее зная, какие ей понравятся. Делали с ней селфи. Они скучали по ней.
Не то что девчонки из моей второй школы в Глазго.
Они великодушно терпели меня, пока приходилось. Брали с собой гулять по ночам, пускали на свои вечеринки. Но они были не мои. А позаимствованные. Я не понимала их шуток, они не понимали моих. Я все время говорила что-то не то, хоть английский знаю хорошо. А когда перестала ходить в школу, никто не переживал.
Думаю, им полегчало.
Мне-то точно.
Я слушала подруг Девочки в Углу – они старались говорить без жалости в голосах, давали понять, что совместные развлечения, которые она пропускает, не так уж важны и не так уж забавны. Однако я уловила дрожь в ее голосе.
И попытавшись отгородиться от этой компании, стала разглядывать шторки вокруг своей постели. Кошмарные зеленые шторки. Но хотя они и в самом деле ужасны, вот что меня всегда веселит: для кого-то там, где-то там это идеальные больничные шторки. В обязанности этого кого-то входило заказать шторки для целой больницы, и он выбрал из каталога эти, получил одобрение. Заказ был размещен, материал отгружен, и натянутые зеленые шторки в клетку и синий цветочек с нечетным количеством лепестков украсили почти всю больницу, включая Мэй-уорд.
– Ленни?
Шторка всколыхнулась – кто-то принял абсурдное решение в нее постучаться.
– Да?
– Ты не спишь?
– Как всегда.
– Ты в приличном виде? К тебе посетитель, – прошептала Новенькая Медсестра.
– В приличном, – ответила я, вытирая рот тыльной стороной ладони, а то вдруг слюни распустились.
Новенькая Медсестра отдернула шторку, и я обнаружила с удивлением, что подруги Девочки в Углу уже ушли. Она осталась одна и лежала теперь, с головой накрывшись одеялом. Как это сладко и горько, должно быть, – иметь друзей.
Новенькая Медсестра вошла, а за ней – мой посетитель.
– Привет, – он положил руку на спинку кровати и тут же отнял, будто его ударило током. Не хотел показаться фамильярным, наверное.
– Все нормально, Ленни? – спросила Новенькая Медсестра.
Он смотрел на меня, я на него. Нормально ли?
Видимо, мне самой предстояло решить. Он, конечно, не компания подруг-ровесниц, с которыми я коротала бы время за болтовней, сплетнями и всякими глупостями, а с другой стороны, даже на моем мысленном плоту никаких подруг не было.
– Тогда я вернусь попозже, – сказала Новенькая Медсестра, но, прежде чем уйти, отдернула шторки, высвободив меня из уединенного клетчатого кокона и выставив всей палате на обозрение.
Отец Артур, неподвижный, будто статуя святого, так и стоял у спинки кровати.
– Садитесь, не стесняйтесь.
– Спасибо.
Он взял стул для посетителей, отодвинул от изголовья кровати – хотел сесть так, чтобы я видела его как следует.
– Ты в порядке? – спросил отец Артур, и я рассмеялась.
– Я… ты… не… – он прокашлялся и предпринял вторую попытку: – В часовне так тихо в последние дни.
Я кивнула.
– Мне не хватает твоих… – отец Артур подыскивал слово, но я не стала ему помогать.
– Как звали того дядьку из Библии, у которого было два сына, а он любил только одного?
– Что-что?
– Ну того, с двумя сыновьями. Один всегда слушается отца, а другой сбегает из дому. Но потом беглец возвращается, и отец любит его больше, чем хорошего сына.
– Ах да, притча о блудном сыне.
– Никогда понять этого не могла. Хороший сын поступает правильно и ничего не получает. Плохой сын заставляет родителей страдать и тревожиться, однако, возвратившись, получает все что хочет.
Отец Артур наморщил лоб, но ничего не сказал.
– Это лишь подтверждает, – продолжила я, – что беглецов любят.
– Правда?
– Ну конечно! Взять хотя бы нас с вами: я сбежала от вас, и вот вы здесь. А когда я каждый день приходила в часовню, и не думали меня навещать.
– Полагаю… – Он смотрел на меня пристально, словно пытаясь точно высчитать, насколько я уже его простила и много ли еще осталось.
– Мне кажется, Ленни, это притча о задающих вопросы, такая в ней мораль. Лучше задавать вопросы и возвращаться к Богу, чем не иметь никаких вопросов и быть религиозным только на словах. – Он нахмурился, вздохнул, а потом вздохнул еще раз, будто первый вздох послужил лишь напоминанием о том, как приятно вздыхать. – Насчет Дерека не предупредил, прости, – добавил отец Артур, помолчав. – Не ожидал, что ты так… расстроишься.
– Я и не расстроилась.
– Ну да. Разумеется.
– Я рассердилась.
– Ой! Я собирался сказать тебе про Дерека и что ухожу, я просто не…
– Он ведь дал кому-то рыбину?
– Дерек?
– Нет, отец блудного сына. Он ведь вручил хорошему сыну рыбину, а плохому – всю свою империю?
– Нет, по-моему…
– А по-моему, да. По-моему, так и было: хорошему сыну – рыбину, а беглецу – целую бизнес-империю.
– М-м-м…
– Ну же, отец Артур! Вам бы надо получше ознакомиться с первоисточником. Блудный отец смотрит на вас с неба – в одной руке держит рыбину, другой обнимает сына-беглеца и удивляется, что это вы религию продаете, а о чем она рассказывает – не знаете.
– Я ничего не продаю.
– А надо бы. Куда годится такая бизнес-модель – все даром раздавать?
Он рассмеялся, а потом улыбка стекла с его лица, будто вода.
– Поверь, я не хотел тебя обмануть. Или рассердить.
– Верю. Эй, это что, правда дня?
– Да.
– Мне нравится.
– Спасибо. Послушай, мне еще несколько месяцев предстоит отслужить в часовне, и я подумал…
– Так значит, полезно иногда убежать?
– У меня от тебя голова разболится.
– Сбежать. Хочешь сбежать – сбегай, и тебе воздастся – вот о чем сообщает нам блудный сын.
– Не уверен, что…
– Отец Артур?
– Что, Ленни?
– Мне надо убежать кой-куда.
Есть различия между “сбежать” и “убежать”. Море различий, но никто о них и знать не хочет. Будешь, говорят, и дальше сбегать – ограничим количество посетителей. Только это их интересует. Но разве можно сбежать, не выходя из больницы? А я не выхожу.
На самом-то деле убежать от отца Артура я не могла – бедро, пострадавшее в столкновении с Временной Сотрудницей, еще болело. Поэтому, сунув ноги в Обычные Повседневные тапочки, я тихонько поковыляла к месту назначения. Отец Артур не пустился в погоню, проявив великодушие, ведь ходил он уж наверное быстрее, чем я, и догнать меня, не дав даже выйти из палаты, ему было неловко.
Империю я не хотела и с отцом Артуром с удовольствием поговорила бы еще, но убегала все равно, просто потому, что стремилась в другое место.
Заглянув через окошечко в двери в Розовую комнату, я увидела Пиппу, которая, держа на весу лист бумаги, объясняла что-то пожилой аудитории из трех человек. Она указала пальцем на край полотна, а потом резким, размашистым движением опустила ладонь вниз. Закончив объяснять, отложила бумагу, и тут только махнула мне рукой и поманила внутрь.
Я вошла, еле ноги волоча, и почувствовала, что все взгляды устремились на меня и мою розовую пижаму. Надо было все-таки Лучшие Воскресные тапочки обуть.
– Ленни, привет!
– Привет, Пиппа!
– Что это тебя привело?
Я попыталась сформулировать, что именно меня привело. Один человек, умерший давным-давно, и два его неодинаково любимых сына. Рыбина. Священник. Непреодолимое желание делать что-нибудь еще, а не только сплавляться мысленно по реке… Аудитории гериатрического профиля все это вряд ли показалось бы вразумительным.
– Порисовать хочешь? – спросила Пиппа.
Я кивнула.
– Бери стул, а я принесу бумагу. На этой неделе тема – звезды.
Я оглянулась в поисках места, а она тут как тут. Сидит себе сзади на столе, в стороне от всех. Одета в темно-фиолетовую кофту, волосы, стальные как десятипенсовик, поблескивают на солнце, глаза устремлены на лист бумаги, где она рисует что-то там кусочком угля. Лилово-розовая злодейка, сиреневоголубая преступница. Старушка, укравшая нечто из мусорного ведра.
– Вы! – воскликнула я.
Она оторвалась от рисунка, подняла голову и одно кратчайшее мгновение рассматривала меня, наводя резкость. Потом узнала и обрадовалась:
– Ты!
