Kitabı oku: «Времени тонкая нить. Кирилл Лавров», sayfa 2
У поколения, которое воспитывалось на спектаклях Товстоногова, есть сегодня ностальгические чувства. Что тут поделаешь! Нет Товстоногова – нет и его театра. Это надо понимать очень четко. Нет человека, олицетворявшего БДТ, с его эстетикой, манерой, отношением к жизни. Но вот этого человека не стало! В искусстве не бывает, что вместо одного творца приходит другой и ставит точно такие же спектакли… Конечно, сегодняшний театр стал другим, но вот что для меня важно: мы наследуем от Товстоногова самое главное, не опускаемся до пошлости, не идем в хороводе коммерческих интересов. Мы по-прежнему играем только драматургию высокого класса, по-прежнему для нас главное – артист на сцене. Мы стремимся сохранить достоинство, несмотря на то, что сейчас это совсем непросто. Все вокруг пустились в зарабатывание денег. А мы стараемся не повышать цены на билеты… Конечно, происходит инфляция, и мы вынуждены идти на какие-то подвижки, иначе просто не смогли бы свести концы с концами.
Считаю своей заслугой то, что после смерти Товстоногова мы сохранили труппу. А ведь могли разбежаться, уйти в другие театры: нет Товстоногова, нет и прежнего интереса. Годы без Георгия Александровича мы прожили достойно – не потеряв уважения к профессии и зрителям… В этом большую роль сыграл Темур Чхеидзе, поставивший на сцене БДТ «Коварство и любовь» Шиллера – спектакль, пользовавшийся у зрителей огромной популярностью.
В главном Товстоногов и Чхеидзе схожи: обоим свойственна опора на актеров. Георгий Александрович был далек от демонстрации каких-то своих режиссерских «штучек», хотя, когда смотришь его спектакли, понимаешь, что это сделано большим мастером. Но стремление выразить свой замысел через актеров, огромная работа с ними – вот это сближает творческий стиль Чхеидзе с режиссерской манерой Товстоногова. Конечно, и разница существует. У каждого подлинного художника свой почерк. Чхеидзе дисциплинирован, очень логично мыслит. Он всегда готов к репетиции, приходит в театр с уже приготовленной разработкой, знает, чего ему нужно добиваться от актеров, четко видит цель.
У Товстоногова на репетиции иногда возникало ощущение, что он даже не прочитал пьесу. Это, конечно, не так. Но он даже любил на этом поиграть: мол, что вы мне подсунули, что это за пьеса? И начинал работать… Очень ценил актерскую импровизацию: то, что мы приносили с собой на репетицию. Терпеть не мог, когда актер приходил пустой, ничего не мог предложить…
– Должность вас изменила? – спросил я.
– Я такой же, каким был в двадцать лет… Стал руководителем театра – ну и что? Отношения с коллегами остались прежними. В этом нет моей особой заслуги, просто так уж я воспитан. Никогда, даже в самые «звездные» часы, я старался не важничать, не заноситься. Хотя вижу, как некоторые меняются, прямо на глазах…
Стрелки на красивых часах уже показывали начало нового дня. Поняв, что задержался, я быстро оделся, и мы долго прощались, пока наконец лифт не увез меня.
Возбужденный и очарованный, я окунулся в ночной город. Воздух был свеж и невесом, огни фонарей преображали все вокруг, делали странным… Троицкая площадь сквозила мягким, теплым светом, который подчеркивал ее красоту и массивность… Закованная в гранит вода сменила привычный серо-синий цвет на непроницаемо-черный. Я шагал пешком через Неву, по Троицкому мосту, по широким безлюдным набережным. Я был наполнен радостью. Вокруг – тишина, спокойствие, гармония…
После этого вечера наши встречи с Кириллом Юрьевичем и Валентиной Александровной стали довольно частыми. И сейчас слышу ее властный голос – «Кира!» – если мы переступали определенную черту, сидя за рюмочкой «кофе». Когда она говорила, я весь подтягивался, как перед строгой учительницей. А Кирилл Юрьевич добродушно отшучивался: «Ну, Валя, мы по чуть-чуть»… Мне нравилось находиться рядом с ними: от них исходило тепло семьи. Наша дружба была приятной и доброй. Я много слушал и старался осмыслить услышанное. Все пытался понять: что же такое актер? И почему он так раним? Кирилл Юрьевич объяснял все легко и вроде бы шутливо:
– Человек, который всю жизнь прикидывается на сцене, и в жизни от этого отказаться не может… Профессия накладывает отпечаток и на человеческую личность. Всё же замешано на «я», на моей душе, на моих нервах… Потому и обостренное чувство самолюбия, и комплексы, и обиды… В театре ко мне всегда хорошо относились Это осталось и по сей день, несмотря на мою должность. Я тоже страдаю болезнью актерства – столько лет пробыл в этом вертепе, не мог не заразиться. Но поскольку вся моя молодость прошла в более здоровом обществе, не связанном с театром, болезнь не фатальна. Может, поэтому так единогласно и проголосовали за меня, выбирая худруком…
Валентина Александровна с притворной досадой машет рукой: – Театральные сплетни он узнает всегда последним, ни в каких коалициях и группах не участвует…
– Было несколько встреч в жизни, оказавших на меня большое влияние. Прежде всего, с Константином Павловичем Хохловым в Киеве и его помощниками Николаем Алексеевичем Соколовым и Владимиром Александровичем Нелле-Влад. Да и весь театр Леси Украинки многому меня научил. Но главным стал, конечно, Товстоногов. Он был для меня и учителем, и властителем дум, и умным собеседником. И по сей день остается таким. Ну, а помимо театра… Константин Михайлович Симонов, которого я узнал в последние годы его жизни. Юрий Павлович Герман: с ним познакомился, когда снимался в картинах по его сценариям: «Верьте мне, люди» и «Антонина». Огромное впечатление произвел на меня Виктор Петрович Астафьев. Мы виделись не часто, но много переписывались: человек удивительной мудрости, принципиальности. Прошел всю войну солдатом-телефонистом, раненый-перераненный и физически, и духовно…
Ранней весной Валентина Александровна заболела… У всех, кто ее знал, теплилась надежда – мол, все образуется, но она сгорела быстро, как свеча…
Казалось, мгновение прошло с того прекрасного вечера, когда впервые мы втроем так задушевно беседовали, а сейчас – и мир вокруг совсем иной, и дорогого нам человека не стало…
Похороны проходили в один из тех сырых и еще прохладных дней мая, когда деревья выбрасывают маленькие зеленые листики, чтобы наполнить всё вокруг запахом лета. А Валентины Александровны уже не было…
В те трудные для Лаврова дни я старался быть рядом с ним, помочь ему в меру своих сил и возможностей. Бережно храню я это послание:
«Дорогой Михаил Константинович! Хочу от всей души поблагодарить Вас за участие, которое Вы проявили в трудные для меня дни. Потерять человека, с которым вместе прожил сорок девять лет – это очень тяжело… И как важно, что рядом есть друзья! Спасибо! Я очень ценю наши с Вами добрые отношения и верю в их продолжение.
Желаю Вам всего самого хорошего!
Спасибо за память о Валентине! Крепко обнимаю, Ваш Лавров».
Крепко обнимаю, Ваш Лавров.
Глава III
Как строитель со стажем я знаю – зыбкость, ненадежность петербургских грунтов в центре старого города такова, что можно смело сказать: создатели Северной Венеции совершали подвиг, когда возводили дворцы среди непроходимых топей. И сегодня при всех современных технологиях – дело это остается рискованным. «На этот студень можно, конечно, поставить стакан, но что произойдет, если он станет вибрировать?» – спрашивает в своих лекциях один из больших знатоков этой проблемы профессор Санкт-Петербургского архитектурно-строительного университета Рашид Мантушев.
Несмотря ни на что, неотложная надобность «поставить стакан» в своем дворике назрела у БДТ. Кирилл Юрьевич Лавров в предисловии к моей книжке «Я родом с Илима» так представил это событие: «Возникла проблема – надо было подумать о том, кто придет на смену нашим нынешним мастерам. При этом обучение будущих актеров нам представляется целесообразным только под крышей нашего театра, где сам воздух уже насыщен традициями и легендами, сами стены воспитывают, а это значит – необходима своя, при театре, студия.
И Зарубин взялся выстроить учебный корпус. Но где его разместить, где взять территорию под этот корпус? Театральным службам и без того не вздохнуть! И тогда был сделан такой изобретательный проект. В тесном пространстве между самим БДТ и общежитием вписалось здание со всем необходимым для учебного процесса, с гримерными, которым позавидует любая театральная труппа».
На словах все получается просто: Зарубин придумал, построил, большое ему спасибо. А как было на самом деле? Во-первых, строить мы начинали вовсе не учебную студию. Театру надо было улучшать «жилищные условия», если можно так сказать. В прежних стенах ему было тесно. От этой тесноты страдали артисты, театральные службы, зрители – все. Я это сам видел. И так и понял свою задачу: надо найти возможность создать людям надлежащие условия. Для этого требуется возвести новый корпус, и подумать, как эффективнее распорядиться дополнительной площадью. А поскольку места мало, грунт плохой – думать и думать, как бы не сплоховать.
Я предполагал, что на этой стройке, как ни на какой другой, нас ждет множество проблем. Заказ был особый, заказчик – тем более. Правда, в этом городе для меня все особое. Может быть, потому, что из сибирских далей, где я родился и вырос, слово «Ленинград» звучало как название необыкновенной и загадочной планеты. Сложность задачи меня не пугала, для ее решения у меня была главная метода, которой нас когда-то учили сибирские наставники: делать все на совесть, поскольку лишь такое строение стоит надежно, не разваливается. А начиная работу, необходимо собрать побольше информации о строительной истории места, назначенного под реализацию очередного проекта. Только на этот раз история оказалась настолько интересной, что я увлекся: стал читать даже то, что прямо к делу вроде бы не относится. Потом оказалось: очень даже относится!
Участок, на котором в 1876 году появился предшественник БДТ, принадлежал графу Антону Степановичу Апраксину, богатейшему человеку Петербурга, владельцу знаменитого рынка, меценату, изобретателю, большому поклоннику искусств. Еще во времена императрицы Елизаветы эти земли были пожалованы за усердную службу одному из многочисленных Апраксиных и переходили в роду «из рук в руки». Постепенно здесь строились и сдавались в наем торговые лавки. Рядом отводились площадки для «толкучего» торга. Так сложился на этих землях «Апраксин двор». Наиболее основательное развитие он получил при графе Степане Апраксине, который владел им больше полувека. После его смерти в хозяйстве случился страшный пожар, уничтоживший не только все строения двора, но и десятки домов окрест.
Сыну, Антону Степановичу, досталось в наследство пепелище. Он был богат и сумел быстро восстановить потери. Человеком он слыл разносторонним, проектов у него было великое множество. В том числе и театральных.
Частный театр Апраксин разместил в специально отведенных для него помещениях торгового здания. Проект, выполненный Людвигом Францевичем Фонтана, был высочайше утвержден Городской управой 15 января 1877 года. Автор сооружения был человек известный в Петербурге: с его именем связано строительство жилых домов на Дворцовой набережной, Малой Конюшенной и других местах, а также гостиницы «Европейская».
На этот раз Фонтана выступил и как предприниматель: арендовав у графа Апраксина землю, он выстроил театр на собственные средства. Хотя, по некоторым данным, Апраксин тоже внес часть денег. Фонтана специально совместил его с торговыми заведениями: чтобы представить театр «домашним», частные в столице тогда строить запрещалось.
Министерство внутренних дел защищало государственную монополию на публичные театральные зрелища. Попытка Фонтана и Апраксина представить новое заведение как концертный зал, успеха тоже не имела. После длительной волокиты владельцы вынуждены были сдать свое строение в аренду дирекции Императорских театров.
Детище архитектора скоро стало пятым по счету государственным, или, как его назвали, «Императорским малым театром». Предполагалось, что он будет иметь собственную труппу, однако в течение трех сезонов на его сцене выступали только актеры Александринки. Так уж «повезло» театру, в отличие от других он менял своих владельцев свои официальные и неофициальные названия.
17 сентября 1895 года в театре на Фонтанке состоялся первый спектакль Литературно-Артистического кружка. Организатором и основным пайщиком кружка, а потом и владельцем частного театрального предприятия стал еще один знаменитый российский гражданин – Алексей Сергеевич Суворин. Издатель крупнейшей Петербургской газеты «Новое время», журналист, драматург и общественный деятель. Его называли «королем прессы», «ломоносовым книжного дела», он был признанным талантливым публицистом и литератором, удачливым коммерсантом и крупным издателем.
Как драматург Суворин известен благодаря пользовавшейся большим успехом драме «Татьяна Репина». Удачной оказалась и еще одна драма – «Медея», написанная в соавторстве с Бурениным.
В 1900–1901 годах здание театра на Фонтанке было переоборудовано на средства Суворина по проекту архитектора Александра Карловича Гаммерштедта. Появились роскошные лестницы, деревянные стропила над зрительным залом заменили металлическими фермами, «амосовское отопление» – на паровое. Но в ночь на 20 августа 1901 года по окончании строительных работ вспыхнул пожар, уничтоживший зрительный зал и сцену.
Как ни тяжел был удар, сразу приступили к восстановлению и капитальной перестройке театра. Да такой, что он стал лучше прежнего. Были сооружены новые боковые лестницы, а на главной появились оригинальные светильники-торшеры, в зрительном зале ликвидированы капитальные стены, отделявшие ложи от аванлож и придававшие залу подковообразную форму. Устроено монолитное железобетонное перекрытие над зрительным залом, подвешенное к металлическим фермам. Перестроена сценическая коробка. Артистические уборные, что за сценой, перенесены в другое место, а сама сценическая площадка увеличена вдвое. Убранство интерьеров восстановлено в духе первоначального стилевого решения. Росписи были выполнены по эскизам Гуджиери. Над входом – металлический козырек. А в центре над зрительным залом – хрустальная люстра в виде трехъярусной корзины с бронзовым золоченым верхним поясом с акантами и пальметтами. Роспись плафона имитирует увитую зеленью ротонду с балюстрадой, населенную путти; «потолок» ротонды, к которому и подвешена люстра, «несут» восемь богато орнаментированных рокайльной лепкой пилонов.
Я пишу об этом столь подробно не только для того, чтобы отдать дань таланту архитекторов и художников, мастерству и трудолюбию исполнителей – они достойны самых высоких похвал – но еще и потому, что с этого времени театр приобрел вид, который узнается и сегодня.
Функциональная схема здания отличается ясностью и рациональностью. Основные помещения, расположенные строго симметрично относительно продольной оси, удобно связаны между собой, зрительская и сценическая группы пространственно разделены. До сих пор в театре сохранилась отделка 1901–1902 годов, которая, благодаря реставрационным работам, находится в хорошем состоянии.
Время суворинского театра закончилось в 1917, в канун революции, но не она была тому причиной. Дочь хозяина в результате конфликта оставила труппу и так называемый «Театр союза драматических артистов» продолжал ставить спектакли до 1919 года, затем актерский коллектив распался окончательно. Однако Алексей Сергеевич Суворин оставил потомкам главное – прекрасный дом на набережной Фонтанки. Не бросил в трудную годину, восстановил, улучшил. Надеюсь, придет время, и в память о Суворине на стене театра будет открыта мемориальная доска.
Новая история БДТ начинается 15 февраля 1919-го спектаклем «Дон Карлос» Шиллера. Первый театр советского драматического искусства замышлялся для революционного по накалу сценических страстей репертуара, масштабных образов, «великих слез и великого смеха». Рожденный в переломную эпоху, он должен был передать ее особое звучание, стать театром, как тогда писали, «героической трагедии, романтической драмы и высокой комедии». Главным его идейным вдохновителем стал Максим Горький, а председателем Директории – Александр Блок.
Театр всегда занимал особое место в сердцах россиян. Он был предметом гордости, отдушиной, утешителем. Именно игра русских, а затем советских актеров отличалась особой душевностью, проникновенностью и достоверностью. Исторически так сложилось в России, что человек, отдающий себя сцене и носящий гордое звание артист – это не просто носитель определенной профессии, это – просветитель, трибун, бунтарь, для зрителей фигура почти мистическая.
Театр, не раз повторял Лавров, – это, прежде всего, актеры. Именно на них приходит зритель, именно они должны донести до зрительного зала мысли драматурга, именно в них вкладывают труд мастера многочисленных театральных профессий: режиссеры, художники, композиторы, балетмейстеры, гримеры, парикмахеры, костюмеры, билетеры…
Как бы ни велик был вклад режиссера в создание спектакля, конечный успех постановки зависит, в первую очередь, от актера. Высокий уровень актерского мастерства способен глубоко раскрыть творческий замысел спектакля. Недаром ни один самый популярный драматург не может сравниться по степени популярности с актером, именно актеры становятся властителями дум общества, воплощая и символизируя театр.
Когда я писал эти заметки, ушел из жизни мой приятель, замечательный человек, артист высочайшего класса Андрей Юрьевич Толубеев.
Мы были на «ты» друг с другом. Нас многое объединяло. Прежде всего, конечно, театр. Я любил Толубеева-актера. В нем словно умножилась, обогатившись мастерством, мощная актерская энергетика, полученная от отца, непревзойденного мастера сцены и киноэкрана, народного артиста СССР Юрия Владимировича Толубеева.
Нас связывал не только театр. Мы были членами Общественного совета города, вернее, он был, а я продолжаю работать. Смерть часто несправедлива и нелепа, а по отношению к таким людям, как Андрей, она несправедлива вдвойне. Больно даже писать в отношении него «был».
Помню расширенные заседания Общественного Совета, обсуждение регламента охранных зон в историческом центре города. Андрей прибегал к самому началу, запыхавшийся, с репетиций При этом он никогда не уклонялся от обсуждений, не искал благовидных предлогов для отсутствия и не щадил себя, хотя было видно: устал! Мы сидели рядом, и в вяло текущий процесс то и дело врывался его эмоциональный голос. Он говорил, что нельзя отдавать центр города на разрушение, на строительство бизнес-центров и магазинов, нельзя терять неповторимый облик Петербурга. Облик города – это не только здания, но и его люди. Те, кто из поколения в поколение живут в центре города, кто создавал, защищал, восстанавливал его неповторимую атмосферу. Без людей центр города умрет.
Наши дома рядом, у Исаакиевской площади, и иногда мы вместе шли пешком, то с заседаний Общественного совета, то из театра. Это были счастливые для меня минуты. Я превращался в слушателя.
Андрей говорил о своей книге, которую он тогда писал, о трудностях работы с компьютером, о нашем городе, да, в общем, обо всем, что его тревожило и волновало. Его многие узнавали, он отвечал на приветствия так, словно хорошо знал каждого из этих людей.
Когда-нибудь придет пора, я напишу об Андрее. Было бы только время… Оно летит удивительно быстро, «как пуля у виска»…
Я пытаюсь подойти к главной теме моего рассказа. Пусть не упрекает меня читатель, что порою меня порою клонит то вправо, то влево. Без этого не могу. Потому что это – жизнь театра. Память наша несовершенна и мне хочется рассказать обо всем важном, что было в моей жизни. Мне повезло: я встретил прекрасных людей, общение с которыми, безусловно, обогатило меня…
Об учебной студии, как я говорил, речь сначала не шла. Начиная предпроектную подготовку, я сразу обратил внимание на то, в каких условиях работают здесь люди. Когда аншлаг, в зале 1262 зрителя. Один к одному. Очереди в буфеты и туалеты, скученность, духота. Моя идея была проста: служебные помещения перенести в новостройку, а освободившуюся площадь использовать для улучшения комфорта зрителей. Чтобы в антрактах люди могли отдохнуть за чашкой чая или кофе, погулять, не толкая друг друга.
Сейчас я понимаю – предложение не учитывало всей жизни театра, самых жгучих ее надобностей. Да и откуда мне было знать про эту жизнь? Я строил промышленные, жилые, социальные объекты. Но не театры. Да и сам я впервые в театр, когда учился в техникуме. Это был Иркутский драматический. Он мне показался настоящим храмом искусства. Поразил интерьер, какая-то особая театральная атмосфера. А само здание покорило изящной архитектурой. Такими, уверен, и должны быть театры: красивыми, уютными, чтобы звали к себе. Потом мне довелось побывать во многих других российских театрах, и от всех этих знакомств остались те же впечатления необычайности происходящего, праздничной приподнятости, которая сквозила буквально во всем: в стенах, в выразительных интерьерах, и даже в простой вешалке. С которой, как известно, и начинается театр…
В молодости я колесил в командировках по городам Сибири и Дальнего Востока. И почти в каждом бывал в театре. Новосибирский театр оперы и балета поразил огромными размерами. Махина! По замыслу проектировщиков, праздничные колонны трудящихся, проходя по площади со знаменами в руках, должны были вливаться в один из многочисленных подъездов театра и подниматься прямо на сцену, на которой могла поместиться вместе с демонстрантами и техника – машины, тракторы. Авторы предполагали построить самое грандиозное и самое современное театральное здание своего времени, и в значительной степени им это удалось.
А в Барнауле, на центральной площади города, красив и наряден Алтайский краевой театр драмы. Сейчас ему присвоено имя выдающегося писателя, кинорежиссера и актера Василия Макаровича Шукшина. В те же годы в моем родном Иркутске появился новый театр – музыкальной комедии. Архитектура легкая, как бы под стать жанру…
Прекрасно, что сибирские театры, как и петербургские, работают до сегодняшнего дня, лишь обновляя свои внутренние интерьеры, и, к счастью, сохраняя свой внешний облик. Хотя они совсем другие, чем в пору первых своих постановок. Сегодня, например, было бы удивительно видеть в БДТ, в левой части вестибюля, магазин «Шорные изделия Д. Андреева» (сбруя и упряжь для лошадей), а в правой – галантерейный магазин. В те давние годы многие художественные учреждения ради приработка сдавали помещения в аренду. Это было в порядке вещей. Но жизнь идет, порядки меняются. Раньше в театрах не было столько персонала, различных служб, мастерских, оборудования, без чего нельзя создавать современные спектакли. Да что говорить о мастерских, театр XIX века еще не знал режиссуры, объединяющей актерский ансамбль. Функции режиссера выполняли сами ведущие драматические актеры. Весь инструментарий Мельпомены – драматургия, режиссура, художественное оформление, освещение, и т. д. – зародился и сформировался позже, вместе с совершенствованием актерского мастерства, со стремлением актеров как можно полнее реализовать себя.
Я рассказал Лаврову о своем проекте. Он похвалил мою идею, вызвал директора театра Бориса Глебовича Контребинского, и сказал:
– Пойдем, прикинем, что и как, на месте.
В маленьком дворике БДТ расположены гараж, общежитие, сарай для декораций, мастерские, и сам театр. Говорят, что когда-то в центре дворика имелся небольшой фонтан. Я же увидел рядом с мастерскими лишь худосочный тополь, а на месте фонтана – бак для мусора.
Шагами мы «разметили» новый будущий корпус. До сих пор помню лицо Лаврова, он был безмерно счастлив. Он давал указания, не осознавая того, что, по существу, это технические условия. Когда я начал говорить о расположении первого этажа, спросил меня с нескрываемым удивлением: «Как первый этаж? Он же закроет все входы и выходы из декорационных сараев на сцену. А работа мастерских? Нет, не годится. Надо думать».
Мы долго еще о чем-то говорили, перебивая и дополняя друг друга. У Лаврова было приподнятое настроение, он обнял меня:
– Спасибо!
Мне было приятно. Но я понимал, что мое предложение – это только идея, которую еще предстоит реализовать. Догадывался, сколько будет у этой идеи противников и злопыхателей, сколько ядовитых стрел выпустят в нас в случае неудачи!
Наша организация совместно с дирекцией БДТ стала заниматься изыскательскими работами для нового корпуса, пока на общественных началах, а Лавров – «выбиванием» денег под строительство.
Вспомним, это был 2000–2001 год. Страна выходила из экономического коллапса. Да, деньги в бюджете были – но только на самое необходимое. Да, новое строительство вели, но при чем здесь театры? Театры, особенно провинциальные, находились практически на грани вымирания. Неумолимо падал престиж актерской профессии. Труппы были не укомплектованы, из театров массово уходили мужчины, мизерная зарплата не позволяла им кормить семью. Обновлять труппы стало проблематичным. Молодых героев играли актеры весьма почтенного возраста, потому что театры не могли приглашать молодых специалистов – нет жилья. И еще много, много проблем… Такой была жизнь.
На ремонт, на поддержание зданий, чтобы элементарно не развалились, денег не хватало, а здесь – новое строительство административно-хозяйственного корпуса! Ишь, размахнулись!
Верил ли я, что у Лаврова получится? Честно сказать, сомневался. В городе таких денег не было, а в федеральном центре… Не пойдет же он к президенту, рассуждал я. А так хотелось, чтоб получилось!
А у нас первые скважины показали такое, чего ожидать я никак не мог. Насыпные грунты здесь состояли из песка, супеси с включением гальки, гравия, кирпича. Следующий слой толщиной четыре метра – это супеси с торфом, они обладают способностью значительно и неравномерно сжиматься под действием внешних нагрузок. Дальше идут пылеватые пески, стоит только нарушить естественный слой – и под действием динамических нагрузок они переходят в плывунное состояние. И только лишь на глубине пятнадцати – шестнадцати метров от поверхности находятся суглинки, только здесь есть на что опереться фундаменту. Кроме того, близко грунтовые воды. А плюс к тому река Фонтанка подвержена колебаниям, когда сильный ветер гонит в реку воды Финского залива.
То есть, отчет изысканий получился – хоть плачь.
После долгих споров, раздумий, привлечения специалистов остановились на варианте: фундаменты нужно выполнить с учетом геологических и гидрологических условий площадки, и, как сразу решили, на свайном основании. Сваи буронабивные, шестнадцать метров. И применять непременно щадящую технологию по отношению к существующим зданиям БДТ. Они стали тогда главной проблемой. Кому нужен новый корпус, если трещинами пойдут здания мастерских, декорационных сараев и, не приведи господи, самого театра, стены которого и без того покрыты трещинами?
Печальных примеров тому, как при непродуманных действиях строителей возникают подвижки грунта, предостаточно. Город уже лишился исторических зданий, расположенных на Невском проспекте 55 и 59. Трещины появились на фасадах дома номер 53. Капелла затрещала при строительстве галереи бутиков «Гранд Палас». Очень много зданий старого города находятся в состоянии неустойчивого равновесия, как весы. Поэтому ни в коем случае нельзя, не проверив грунт, ломать здание: наш «студень» из-под рядом стоящего здания тут же перетечет в ослабленное место. Не нужно забывать, что это на самом деле плывун, жидкообразная масса, но не грунт в обычном понимании этого слова.
Многие здания в городе стоят на деревянных лежнях, которые за двести – триста лет окаменели в грунтовых водах. Когда рядом начинают рыть котлован, уровень воды опускается, дерево начинает гнить, и фундамент соседнего дома «плывет». Здания исторической застройки стоят стена к стене, поддерживая друг друга так, что нельзя снести один дом, не повредив стоящий рядом. Поэтому, я уверен (да и любой, знающий грунтовую обстановку в городе строитель меня поддержит): в центре можно заниматься только реставрацией и реконструкцией старых зданий, а новые строить лишь за чертой исторического центра, на надежных грунтах. Те же грунты, что в центре, при незначительном воздействии переходят из твердого состояния в сметанообразную или вязкую жидкость. Относительное благополучие старой застройки было обусловлено требованиями ограничения нагрузки, передаваемой от зданий грунтам: высота их по обязательным для всех строителей условиям не должна была превышать карниза Зимнего дворца. И правило это неукоснительно соблюдалось, и даже при этом печальной закономерностью для центра города стала деформация старой малоэтажной застройки.
Все это не давало мне покоя. Скоро я понял, что даже с использованием технологии буронабивных свай все может случиться. Не исключен наплыв грунта в скважину из-под рядом стоящего здания. Случилось же такое при строительстве гостиницы «Невский Палас», например, когда просели соседние здания. Я этого боялся больше всего. Нынешние шустрые строители, работающие в центре старого города, часто на эту опасность попросту не обращают внимания, надеясь на авось. А то и вовсе не знают о ней, и знать не хотят. В результате мы можем вообще потерять историческую часть города – уникальную, между прочим: такой нет больше нигде в мире. Старых городов с памятниками исторической архитектуры много, но среди них нет пятимиллионного. Кроме того, в Петербурге, относительно молодом, наиболее ценными считаются по международным стандартам именно изначальная планировка и «генетический код города». То есть соотношение ширины улиц с высотой зданий. В Венеции, с которой Петербург часто сравнивают, застройка тоже не менялась веками, но там живет всего шестьдесят тысяч человек.
Весь центр Петербурга признан ЮНЕСКО объектом всемирного наследия. Но сегодня, при выходе с Московского вокзала на площадь, каждый из нас, любящий и знающий свой город, немеет, когда видит, что на углу Невского и улицы Восстания снесен целый квартал. На Гончарной разрушено несколько зданий XVIII–XIX веков. А ради нового вокзала высокоскоростной магистрали до Москвы уничтожили красивейшие особняки. При этом вокзала до сих пор нет. На углу Невского и Мойки стоит в лесах дом Чичерина (долгое время здесь находился кинотеатр «Баррикада»). Тоже памятник архитектуры, одно из знаковых зданий ансамбля Невского проспекта. Здесь жили Грибоедов, Кюхельбекер, Кваренги, помещалось Благородное Собрание. После 1917 года Максим Горький основал в этих стенах Дом искусств, приютивший Гумилева, Мандельштама, Ходасевича, Зощенко. И все рушится. Остаются одни фасады. Нет больше и Овального кабинета, который оставался последним элементом бывшего Зимнего дворца Елизаветы Петровны, построенного по проекту Растрелли в 1755 году. Рушится история.
