Kitabı oku: «Монолог Сперматозоида», sayfa 6
Где теперь крикуны и печальники?
Отшумели и сгинули смолоду…
А молчальники вышли в начальники,
Потому что молчание – золото.
Пусть другие кричат от отчаянья,
От обиды, от боли, от голода…
Мы-то знаем – доходней молчание,
Потому что молчание – золото!
Вот как просто попасть в богачи,
Вот как просто попасть в первачи,
Вот как просто попасть в палачи —
Промолчи, промолчи, промолчи!
У Карла Юнга есть фраза: «У настоящих художников происходит прорыв из бессознательного творческого импульса помимо их воли. Этот ещё не родившийся акт творчества прокладывает себе путь на бумагу (полотно, нотную тетрадь) как стихийная сила, тайфун, взрыв, не заботясь о здоровье или личном благе автора». И ещё о том же: молодая журналистка, выпросившая интервью у тогда уже знаменитого Пикассо, напыщенно спросила его: «О чём вы думаете, когда пишете свои великие картины?» – «Мадам, когда я рисую – я не думаю, я волнуюсь», – ответил прославленный художник.
И на фоне этих великих и бесстрашных талантов, бывает очень горько видеть, как весьма известные нынешние писатели, журналисты, режиссёры, актёры проходят постыдный путь от «невольника чести» (по М. Лермонтову) до наёмника черни… («Такова цена, которую Бог берёт за песню – ты становишься тем, о чём поёшь» – Гёте).
Поэты войны
Как только Гитлер напал на СССР, известные советские поэты, как писал когда-то Маяковский, «перо приравняли к штыку». Буквально в течение первых нескольких месяцев после 22 июня 1941 г. в центральных газетах СССР были опубликованы десятки стихотворений; некоторые из них стали знаменитыми: откровенно пафосная «Священная война» («Вставай, страна огромная! Вставай на смертный бой!» В. Лебедева-Кумача, а также прекрасная «военная лирика» – «В землянке» А. Суркова («Бьётся в тесной печурке огонь, на поленьях смола, как слеза») или «Жди меня, и я вернусь, только очень жди» К. Симонова.
Но была и еще одна, «отдельная» поэзия войны – «окопная поэзия», страшная своей жестокой прямотой, написанная поэтами, воевавшими в пекле на передовой и именно ТАМ ставших поэтами. Большинство из них погибли в боях или умерли от ранений вскоре после войны (а ведь почти все они были на тот момент юношами!), а их имена так и не стали широко известны любителям поэзии даже через много лет после 1945-го года. И там, в этих стихах, написанных НАСТОЯЩЕЙ КРОВЬЮ – совсем другая война…
Захар Городисский – в 17 лет, приписав себе один год, ушел на фронт, в пехоту, был командиром взвода, в июне 1943-го года, во время штурма позиций на Курской дуге получил тяжелые ранения, от которых через неделю скончался в госпитале; ему было 19 лет. Автор короткого и безыскусного, но потрясающего по искренности стихотворения:
Если мне смерть повстречается близко
И уложит с собою спать,
Ты скажешь друзьям, что Захар Городисский
В боях не привык отступать.
Что он, нахлебавшись смертельного ветра,
Упал не назад, а вперёд,
Чтоб лишние 172 сантиметра
Вошли в завоёванный счёт!
Ион Дéген (1925–2017) – в 1941 г., в 16 лет (приписав себе 2 года) добровольцем ушел на фронт, воевал в стрелковой дивизии, а затем в танковой бригаде. В 1944 г. в его танк попал немецкий снаряд, он получил тяжелые ранения и ожоги, но чудом выжил (надолго став инвалидом). За беспримерное мужество был дважды представлен к званию Героя Советского Союза, но Звезды так и не получил. Эти его стихи, страшные своей бытовой обыденностью войны в тяжелейшею зиму 1942 г., стихи, на которые он завоевал право в чудовищно жестоких боях – скажем прямо, не для слабонервных…
Мой товарищ, в смертельной агонии
Не зови понапрасну друзей,
Дай-ка лучше погрею ладони я
Над дымящейся кровью твоей.
Ты не плачь, не стони, ты не маленький,
Ты не ранен, ты просто убит.
Дай на память сниму с тебя валенки —
Мне ещё наступать предстоит.
Семен Гудзенко – пулемётчик Отдельной мотострелковой бригады особого назначения (ОМСБОН). В 1942-м году был тяжело ранен в живот осколками мины. Умер в 1953 г. (31 год) от последствий ранений:
Когда на смерть идут – поют,
а перед этим можно плакать.
Ведь самый страшный час в бою —
час ожидания атаки.
Сейчас настанет мой черед,
за мной одним идет охота…
Будь проклят, сорок первый год,
ты, вмерзшая в снега пехота.
Но мы уже не в силах ждать,
и нас ведет через траншеи
окоченевшая вражда,
штыком дырявящая шеи.
Бой был короткий. А потом
глушили водку ледяную,
и выковыривал ножом
из-под ногтей я кровь чужую.
Павел Шубин – в годы Великой Отечественной и советско-японской войн служил разведчиком и («по совместительству») фронтовым корреспондентом на разных фронтах, участвовал в многочисленных боевых действиях, за мужество и отвагу награждён орденами Отечественной войны, Красной Звезды и несколькими медалями. Умер в 1950-м г. от последствий ранений (36 лет):
Погоди, дай припомнить… Стой!
Мы кричали “ура”. Потом
я свалился в окоп пустой
с развороченным животом.
Где-то замерший крик “ура”…
Но сошел и отхлынул бой.
Здравствуй, матерь-земля, пора! —
Возвращаюсь к тебе тобой.
Ты кровавого праха горсть
от груди своей не отринь;
не как странник и не как гость
шел я в громе твоих пустынь.
Я хозяином шел на смерть, —
сам приученный убивать, —
чтобы верить, любить и сметь,
чтобы лучшить и открывать…
Над рассветной твоей рекой
встанет завтра цветком огня
мальчик бронзовый – вот такой,
как задумала ты меня.
И за то, что последним днём
не умели мы дорожить,
воскреси меня завтра в нём —
я его научу, как жить!
Николай Майоров – был политруком пулемётной роты стрелкового полка, погиб в бою под Смоленском в 1943-м г. (в возрасте 23 года):
Есть в голосе моем звучание металла.
Я в жизнь вошел тяжелым и прямым.
Не всё умрет. Не всё войдет в каталог.
Но только пусть под именем моим
Потомок различит в архивном хламе
Кусок горячей, верной нам земли,
Где мы прошли с обугленными ртами
И мужество, как знамя, пронесли.
Мы были высоки, русоволосы,
Вы в книгах прочитаете, как миф,
О людях, что ушли, не долюбив,
Не докурив последней папиросы.
Для многих из тех, кто прошел войну, но сумел в ней выжить и стать профессиональным известным поэтом – война осталась с ними навсегда; вот они-то и пишут о войне «и поныне»; но это совсем другие стихи, стихи памяти…
Ю. Левитанский (1922–1996 гг.) – начал войну в звании рядового в частях ОМСБОН, закончил лейтенантом в Манчжурии, награжден орденами Красной Звезды и Отечественной войны, 7-ю медалями (отрывок):
Ну что с того, что я там был.
Я был давно. Я всё забыл.
Не помню дней. Не помню дат.
Ни тех форсированных рек.
Я неопознанный солдат.
Я рядовой. Я имярек.
Я меткой пули недолёт,
Я лед кровавый в январе,
Я прочно впаян в этот лёд —
Я в нем, как мушка в янтаре.
Я не участвую в войне —
она участвует во мне.
И отблеск Вечного огня
дрожит на скулах у меня.
Б. Слуцкий (1919–1986 гг.) – начал войну в 1941-м году в звании рядового 60-й стрелковой бригады, а закончил в звании гвардии майора:
Давайте после драки
Помашем кулаками,
Не только пиво-раки
Мы ели и лакали. —
Нет, назначались сроки,
Готовились бои,
Готовились в пророки
Товарищи мои.
Сейчас всё это странно,
Звучит всё это глупо.
В пяти соседних странах
Зарыты наши трупы.
И «мрамор лейтенантов» —
Фанерный монумент —
Венчанье тех талантов,
Развязка тех легенд.
За наши судьбы (личные),
За нашу славу (общую),
За ту строку отличную,
Что мы искали ощупью,
За то, что не испортили
Ни песню мы, ни стих —
Давайте выпьем, мёртвые,
За здравие живых!
К. Ваншенкин (1925–2012 гг.) – в 1942-м году из десятого класса ушел на фронт, будучи рослым и крепким парнем, попал в воздушно-десантные войска; демобилизовался в конце 1946-го года в звании гвардии сержанта (отрывок):
В земле солдат намного больше,
Чем на земле.
Они лежат над Волгой, в Польше —
В кромешной мгле,
Лежат дивизии лихие
И корпуса.
А сверху дали голубые
И небеса.
Юмор в поэзии
Начнём, как и всё в русской поэзии начинается, с Пушкина, эпиграммы которого были остры и даже злы, и мгновенно расходились среди петербургского бомонда.
В Академии наук
Заседает князь Дундук.
Говорят, не подобает
Дундуку такая честь;
Почему ж он заседает? —
Потому что ж[опа] есть.
Эта эпиграмма написана в 1835 г. на Дондукова-Корсакова, вице-президента Санкт-Петербургской Академии наук. Злые языки того времени связывали неожиданную карьеру недалекого провинциального чиновника Дондукова в Министерстве народного просвещения с тем, что тот в молодости находился в гомосексуальной связи с влиятельным в то время министром народного просвещения и президентом Академии Наук С. Уваровым, так что эпиграмма эта, возможно, куда более ядовита, чем кажется на первый взгляд…
(Надо заметить, что «жопа» – весьма востребованная часть тела для эпиграмм. Взять хотя бы известную «словесную дуэль» 30-x годов прошлого века поэта и баснописца Сергея Михалкова и сатирика Виктора Ардова:
В. Ардов – С. Михалкову: «Ему досталась от Эзопа2 не голова, а только жопа». С. Михалков – В. Ардову: «Литературе нужен Ардов, как писсуар для леопардов, как жопе – пара бакенбардов».)
И еще Пушкин:
Полу-милорд, полу-купец,
Полу-мудрец, полу-невежда,
Полу-подлец, но есть надежда,
Что будет полным наконец.
Эта эпиграмма Пушкина адресована новороссийскому генерал-губернатору графу Михаилу Воронцову, с которым поэт познакомился во время своей «южной ссылки» в 1823 г. Объективности ради надо отметить, что граф принял ссыльного поэта в Одессе очень дружелюбно, любезно ввел его в близкий круг своих приятелей, даже представил его своей супруге (которой любвеобильный Пушкин сразу увлёкся). Граф Воронцов был противоречивой фигурой. Был талантливым и успешным военачальником, в боях отличался отвагой и хладнокровием, делил с рядовыми все их лишения. Вместе с тем был тщеславен, противодействия не терпел, любил лесть и был злопамятен. Пушкин же, как известно, был тоже «не подарок» – строптив и непокорен; короче: «нашла коса на камень»… В 1824 г. Воронцов написал министру иностранных дел К. Нессельроде письмо, в котором просил «убрать Пушкина подальше». Позднее, в 1825 г., в письме к А. Бестужеву поэт писал: «Мы (писатели) не хотим, чтобы нам покровительствовали равные. Вот чего подлец Воронцов не понимает. Он воображает, что русский поэт явится в его переднюю с посвящением или одою для него, а поэт является с требованием на уважение как шестисотлетний дворянин – дьявольская разница!». Какая все же это великая Личность – Пушкин! Какое яростное стремление к свободе вопреки всему! Для Пушкина его собственные строки: «Пока свободою горим, пока сердца для чести живы…» – это не просто красивые слова, это внутренние законы, по которым он жил и умер!
Козьма Прутков – это был такой «коллективный автор», если угодно – «литературная маска», под которой успешно выступали в печати (50–60-е годы XIX века) с сатирическими стихами и афоризмами поэты А. К. Толстой и три брата Жемчужниковы (правда, их современники утверждали, что к этому кружку был причастен еще и забытый ныне А. Аммосов, российский поэт 1850-х годов, автор романсов, например: «Хас-Булат удалой/ Бедна сакля твоя» – рано умерший боевой офицер). Вот образец их творчества, из которого выявляется высочайшая образованность этой «литературной компашки» под именем «Козьма Прутков»:
Дайте силу мне Самсона;
Дайте мне Сократов ум;
Дайте легкие Клеона,
Оглашавшие форум;
Цицерона красноречье,
Ювеналовскую злость,
И Эзопово увечье,
И магическую трость!
Дайте бочку Диогена;
Ганнибалов острый меч,
Что за славу Карфагена
Столько вый отсек от плеч!
Дайте мне ступню Психеи,
Сапфы женственный стишок,
И Аспазины затеи,
И Венерин поясок!
Дайте череп мне Сенеки;
Дайте мне Вергильев стих, —
Затряслись бы человеки
От глаголов уст моих!
Я бы, с мужеством Ликурга,
Озираяся кругом,
Стогны все Санктпетербурга
Потрясал своим стихом!
Для значения инова
Я исхитил бы из тьмы
Имя славное Пруткова,
Имя громкое Козьмы!
Я насчитал в этом коротком стихотворении 15 (пятнадцать!) ссылок на великих исторических или мифологических личностей! Вот это интеллект!!
Александр Архангельский (1889–1938), советский поэт-пародист, рано умерший от туберкулеза; обладал исключительным литературным талантом, тесно сотрудничал со знаменитыми в советскую эпоху карикатуристами «Кукрыниксы». Ниже – его пародия на «колхозную тематику»:
Светит солнце ярко,
поле, яр.
Встретились доярка
и дояр.
Не мычат коровы
и быки,
Парень чернобровый
у реки.
Парень чернобровый,
молодой…
– Коровы здоровы?
Как удой?
Голубые пашни,
теплый взгляд…
Силосные башни
встали в ряд.
Что же отвечала
ты ему? —
Только промычала:
– Му… му… му-у…
Один из героев знаменитых «зашифрованных» воспоминаний В. Катаева «Алмазный мой венец» – фигурировавший там под псевдонимом «Эскес» Семён Кесельман (1889–1940) (т. е. «эскес» – это парафраз его инициалов «С.К.»). Он получил признание как однин из лучших одесских поэтов среди своих коллег по литературному цеху (а среди них были Валентин Катаев, Илья Ильф и Евгений Петров, Эдуард Багрицкий, Юрий Олеша, Семён Кирсанов, Вера Инбер – неслабо, правда?). Но все эти литераторы позже переехали в Москву и стали знаменитыми, а Кесельман остался в тогдашней провинциальной Одессе и обрек себя на безвестность… Тем не менее он был очень талантлив (ниже – его пародия на И. Северянина, взятая из книги В. Катаева):
Кто говорит, что у меня есть муж,
по кафедре истории прозектор. —
Его давно не замечаю уж,
не на него направлен мой прожектор.
Сейчас ко мне придет один «эксцесс»
(так я зову соседа с ближней дачи),
мы совершим с ним сладостный процесс
сначала так, а после по-собачьи…
Владимир Высоцкий (1938–1980), выдающийся актер, поэт, бард. В его стихах-песнях много иронии, юмора, сарказма. Ниже – прекрасный образец его иронии по поводу штампов неуклюжей советской пропаганды: тупой американский шпион и хитроумный советский чекист (отрывок):
Опасаясь контрразведки, избегая жизни светской,
Под английским псевдонимом «мистер Джон Ланкастер Пек»,
Вечно в кожаных перчатках, чтоб не сделать отпечатков,
Жил в гостинице «Советской» несоветский человек.
(Кличка шпиона «Джон Ланкастер Пек» составлена из имен трех звезд Голливуда: Джон Вэйн, Берт Ланкастер, Грегори Пек).
Джон Ланкастер в одиночку, преимущественно ночью,
Чем-то щелкал, в чем был спрятан инфракрасный объектив.
А потом в нормальном свете, представало в черном цвете
То, что ценим мы и любим, чем гордится коллектив.
Клуб на улице Нагорной стал общественной уборной,
Наш родной центральный рынок стал похож на грязный склад.
Искаженный микропленкой, ГУМ стал маленькой избенкой.
И уж вспомнить неприлично, чем предстал театр МХАТ.
(В 60-е годы прошлого века «бунтарский» Театр на Таганке под руководством знаменитого Ю. Любимова, где служил Высоцкий – был сверхпопулярен (билетов не достать!), а МХАТ (до прихода худруком О. Ефремова в 1970 г.) переживал, под руководством безликого В. Богомолова, творческий кризис: его постановки были «махрово-советскими», его зал был полупустым, его труппа насчитывала полторы сотни актёров, многие из которых годами не получали ролей и не выходили на сцену, растрачивая свою энергию на интриги и сплетни). Далее тупой американский шпион вербует «в дебрях ресторана гражданина Епифана».
Епифан казался жадным, хитрым, умным, плотоядным,
Меры в женщинах и в пиве он не знал и не хотел.
В общем, так: подручный Джона был находкой для шпиона.
Так случиться может с каждым, если пьян и мягкотел.
И Джон дает ему пару «шпионских заданий»:
…И ещё. Побрейтесь свеже. И на выставке в Манеже
К вам приблизится мужчина с чемоданом – скажет он:
"Не хотите ли черешни?" Вы ответите: "Конечно".
Он вам даст батон с взрывчаткой – принесёте мне батон.
А за это, друг мой пьяный, – говорил он Епифану, —
Будут деньги, дом в Чикаго, много женщин и машин..
Враг не ведал, дурачина: тот, кому всё поручил он,
Был чекист, майор разведки и прекрасный семьянин…
Во как!
Юрий Левитанский (1922–1996), блистательный поэт, который также был известен в литературной среде как прекрасный пародист (ниже – замечательная пародия на «Параболическую балладу» А. Вознесенского):
Фиеста феерий!
Фатальная зависть!
Долой Рафаэля!
Да здравствует заяц!
Жил огненно-рыжий охотник Мишель.
Из зайца он сделал, мошенник, мишень.
Дабы добывать ежедневный пирог,
он в зайца стрелял через задний порог.
А зайка, а зайка бежал по параболе.
Его не убили, его не поранили.
Не делали пиф и не делали паф —
он сам испугался, случайно упав.
А зайка, а зайка
уже – боже мой!
Он белый, как сайка.
Он антиживой.
Распалась семья,
в которой семь я,
а восьмой,
мерцающий, как неон,
говорит, что и он – не он.
Феликс Кривин (1928–2016), российский, а потом израильский писатель и поэт, прекрасный и тонкий, один из основоположников литературного «интеллектуального юмора».
Я начал сказку так: «Однажды Заяц…»
Потом чуть-чуть помедлил, сомневаясь.
Потом, сомнения преодолев,
Я начал сказку так: «Однажды Лев…»
Потом сравнил я эти два «однажды»,
Сообразил, что так бывает с каждым,
Кто, в чем-то струсив, в чем-то осмелев,
Однажды заяц, а однажды лев.
О это всемогущее «Однажды»! —
Однажды труса делает отважным,
Из робких зайцев делает мужчин.
И это – сказки доблестный зачин!
Однажды в сказке может все случиться.
А кто за остальное поручится?
Ведь даже сказка – в этом весь секрет —
Однажды сказка, а однажды – нет.
Лев Лосев (1937–2009), русский поэт и литературовед, эмигрировал из СССР в США в 1976 г., преподавал русскую литературу в Дартмутском колледже (один из старейших университетов США, входящий в элитную Лигу Плюща); известен своими ироническими стихами:
На машинке старой стукал
25 часов на дню —
сочинял для театра кукол
я какую-то фигню.
Возле чеховской калитки,
там, где цвёл вишнёвый сад,
выводил своих на нитке
персонажей – пусть висят.
На машинке стукал, стукал,
стукал, стукал, стукал я…
Вот и стал одной из кукол,
кукол, кукол, кукол я!
Наум Сагаловский (1935 г.р.), прекрасный поэт из Киева, ныне живущий в США:
В оперном театре
– Скажите, Онегин еврей? – Ну и бред!
Вы что – не читали романа?
Он русский помещик, пижон и эстет,
какой он еврей?.. – А Татьяна?
– Татьяна!.. Оставьте вопросы свои!
Какой вы настырный, о Боже!
Татьяна из русской дворянской семьи,
и Ольга, сестра её, тоже.
– А Ленский? – Вы, батенька, оригинал,
какой-то вы весь ядовитый!
Ну еврей этот Ленский! – О, так я и знал!
И он таки будет убитый…
Игорь Иртеньев (1947 г.р.), очень хороший, очень интеллигентный и ироничный российский поэт, автор многих поэтических сборников; хотя его почему-то называют «правдорубом», я думаю, что топор – вовсе не его поэтический инструмент, ему больше подошел бы скальпель хирурга:
Идет страна моя ко дну
Со мною заодно,
А мне обидно за страну
И боязно за дно.
Не говори мне про застой,
Про то, что Брежнев в нем виновен,
А я-то думал, что Бетховен,
Ну, в крайнем случае, Толстой.
Нет, не люблю я этих марсиан,
Народец, скажем прямо, хероватый,
К тому же пьющий, да и вороватый,
В отличие от нас, от россиян.
В помойке роется старушка
На пропитания предмет,
Заплесневелая горбушка —
Ее бесхитростный обед.
Горбушку съест, попьет из лужи,
Взлетит на ветку – и поёт,
Покуда солнце не зайдёт.
А там, глядишь, пора на ужин…
Моё кино
«Кино – это управление невыразимым».
Ингмар Бергман
Одним из самых ярких увлечений моей вузовской молодости (как студенческой, так и более поздней, аспирантской) было кино. Мы упивались кино 60–70-х! Мы купались в нём! О, итальянское кино – гениальный Феллини, блистательный Антониони, шокирующий Пазолини. Мы часами спорили о фильмах Андрея Тарковского. Кто есть Сталкер? – Собирательный образ интеллигенции? Что есть Зона, куда он водил желающих? – Внутренний мир человека? Почему никто не решился зайти в таинственную «Комнату»? – Боялись, что ЗАВЕТНЫЕ желания окажутся не такими чистыми и благородными, как те, что сходят с языка?.. А такие шедевры, как «Бег» Алова и Наумова (1970 г.), «Покровские ворота» М. Козакова (это было позже, в 1982 г.) или снятый с «полки» «Комиссар» Аскольдова?! Там были все звезды советского кино, и звёздами они были не потому, что клялись в любви к Брежневу, а потому, что были поцелованы Богом! Это был какой-то актерско-режиссёрский ПИР!
Помню как мы, раскрыв от восхищения рты, смотрели фильмы гениального Параджанова – «Ашик-Кериб», «Цвет граната». Это какой же непреклонной должна быть вера в собственный талант, чтобы, снимая такие статичные для кино, но такие высокие духом кадры, ни на йоту не сомневаться, что всё это будет с восторгом смотреть зритель. Но ведь так оно и случилось! Помню, какой ошеломляющий восторг испытывал я, впервые увидев (уже ближе к 2000 году) поразительный и диковатый фильм-метафору Э. Кустурицы «Чёрная кошка, белый кот», душераздирающую драму Ларса фон Триера «Танцующая в темноте» или щемящую любовную историю Ж. Анно «Любовник»!
Эту любовь к хорошему кино я сохранил навсегда, ибо, несмотря на захват телевидения дебильными «мыльными операми» и милицейскими сериалами для даунов, хороше кино, которое ежегодно привозят в Канны, Венецию и Берлин – живет и здравствует! Его привозили и привозят Эмир Кустурица и Ким Ки Дук, Михаэль Ханеке и Квентин Тарантино, братья Коэны и Вонг Карвай, Роман Полански и Жан Жак Анно, Чжан Имоу и Вуди Аллен, Педро Альмодовар и Франсуа Озон и многие другие.
В 90-е годы на меня огромное впечатление произвел фильм Ивана Дыховичного «Прорва», фильм о сталинских временах. Известные актеры – Е. Сидихин, А. Феклистов, А. Кортнев, немка Уте Лемпер – сыграли там свои лучшие роли. В кинотусовке поговаривали, что Михалков, понимая могучую силу «Прорвы» (которая была нежелательным конкурентом его посредственной, хотя и оскароносной «Утомленные солнцем») приложил большие усилия, чтобы этот фильм не попал на крупные международные кинофестивали. Позже, прочитав интервью И. Дыховичного «Снобу», я поверил, что так и было. Вот отрывок из этого интервью: «Многие знаменитые художники, такие как Никита Михалков – они трутся у тела власти, они вхожи в Кремль, такое впечатление, что они там живут. Я их не осуждаю, это они меня осуждают. Михалков закрывал мои картины. Михалков всё время хитрит, он всё время льстит власти, он сытый, довольный буржуй. Он растратил свой талант, он себя исчерпал».
Что касается «Оскаров», то, как ни странно, американские киноакадемики – люди очень «идейные» и «политкоррекные», и весьма часто они присуждают свои «Оскары» за «идейно правильные», но художественно весьма посредственные фильмы, такие как упомянутый «Утомлённые солнцем» («сталинская тема»), «Спасти рядового Райана» Спилберга («военно-патриотическая тема») или «Список Шиндлера» того же Спилберга («тема Холокоста»). (Для сравнения: есть один «полуамериканский» и один неамериканский фильмы высочайшего уровня о том же Холокосте: «Пианист» Романа Полански и «Жизнь прекрасна» Роберто Бениньи, которые получили вполне заслуженных «Оскаров», плюс по Гран-при Каннского кинофестиваля). «Повелитель бурь» Кэтрин Бигелоу о войне в Ираке получил «Оскар»-2010 – кто бы сомневался! «Оскар»-2013 получила весьма прямолинейная «Операция «Арго» Бена Аффлека – об освобождении американских заложников в Иране (патриотизм, однако!). С другой стороны, быть может, коммерческий успех Голливуда и объясняется как раз тем, что в его фильмах, несмотря на жуткий мордобой и оглушительную пальбу, хорошие парни всегда побеждают плохих парней, полиция Нью-Йорка (Лос-Анджелеса, Майами, далее везде) всегда ловит бандитов и одевает на них наручники, а пожилой топ-менеджер, влюбившийся в начале фильма в молодую, но коварную секретаршу, в конце фильма обязательно осознаёт незыблемость семейных ценностей и, вымолив прощение, возвращается к своей немолодой, но верной супруге и трём очаровательным дочкам… Такое чувство, что единственная задача крупных бюджетных блокбастеров Голливуда («Бэтмен», «Звездные войны», «Трансформер», «Скорость», «Горец» и т. д.) – позаботиться о том, чтобы зрители не заметили, что на самом деле это фильмы НИ О ЧЕМ. Их режиссеры полагают, что занимаюся искусством, но они просто поставляют на кинорынок качественный ширпотреб. Вот оно, тонкое, но существенное различие между творчеством и торговлей. Если говорить в общих чертах, именно в этом заключается разница между Стивеном Спилбергом и Федерико Феллини.
Но Америка – это не обязательно «традиционный Голливуд», есть много прекрасных, искренних и глубоких американских фильмов без лихих ковбоев, тупых мордобоев и кровожадных космических пришельцев (см. «Приложение»). Вот этот истинный режиссерский дар: заставить зрителя проникнуться фильмом, в котором, строго говоря, почти нет значительных событий, а есть только оголенные нервы героев – он и восхищает меня!
В один из моих приездов в США я познакомился с бывшим советским знаменитым актером Олегом Видовым («Сказка о царе Салтане», «Всадник без головы», «Сага о викинге», «Москва, любовь моя» и многие другие фильмы) и даже один раз побывал у него в гостях. Женская часть моего поколения «умирала» за мускулистым красавцем Олегом. Теперь он жил в США, в собственном двухэтажном доме в West Hollywood. Олег рассказал нам свою историю. Он снимался в кино, был успешен, знаменит, востребован. Женился на московской красавице, дочери генерала КГБ, которая, к тому же, оказалось подругой «скандально знаменитой» дочечки Брежнева Галины. Всё было замечательно! Но в 70-х годах брак Олега начал рушиться, дошло до развода. Бывшая жена, используя как своего папу-генерала, так и дружбу с Галиной Брежневой, сделала всё, чтобы сломать карьеру бывшему мужу. Олега, советскую «суперстар», перестали снимать в кино, а когда режиссёр из Англии (Рейш) утвердил его на роль Есенина в картине «Любовники Айседоры» и даже приехал за артистом в Москву, в Госкино сказали, что Видов «заболел» и поэтому не может участвовать в фильме. Затем Олег получил приглашение сниматься в Югославии и тайно уехал в Белград. Но об этом узнали в КГБ; в разгар съёмок Видова вызвали в белградскую полицию и приказали немедленно возвратиться в СССР. Тогда он понял – это конец. Выбора ему не оставили. Друзья помогли ему бежать в Австрию, а оттуда в США. Какие всё же безжалостные это были конторы – ЦК КПСС и КГБ СССР. Любой человек для них значил меньше мухи! Ведь Олег Видов не был ни заговорщиком, ни диссидентом. Но достаточно было обиды двух ничтожеств – дочки генерала КГБ (бывшей жены) и дочки генсека ЦК КПСС (её подруги), – чтобы уничтожили советскую кинозвезду.
Я в гостях у Олега Видова в Малибу 13 января 1998 г.
В 1962 году на «Мосфильме» встретились три молодых человека: 30-летний Гия Данелия, 25-летний Гена Шпаликов и 18-летний студент ВГИКа Никита Михалков – и через год появилась на свет культовая лирическая картина «Я шагаю по Москве». Ее снял будущий знаменитый кинорежиссёр Данелия («Не горюй», «Афоня», «Мимино», «Осенний марафон», «Кин-дза-дза» и др.) по сценарию киносценариста и поэта высочайшего дарования Шпаликова, а сыграл там одну из главных ролей будущая кинознаменитость Михалков. С тех пор прошло более 50 лет, и каждый из них сделал свой выбор. Данелия остался Кинорежиссёром (с большой буквы!). Н. Михалков прошел путь от высокоталанливого режиссера и актёра, снявшего такие прекрасные фильмы, как «Раба любви», «Неоконченная пьеса для механического пианино», «Пять вечеров» – к расчетливому кремлевскому киночиновнику. Со второй половины 60-х Шпаликов, со своей явно «несоветской» тематикой, со своей обостренной честностью, со своим по-прежнему ярчайшим талантом (и, увы, как следствие, со своим алкоголизмом) – не был нужен никому. Он бедствовал – и творчески, и материально. В 1974-м 37-летний Шпаликов, не выдержав «компартийной» травли, покончил с собой. Очень хочется верить, что абсолютно все бывшие члены ЦК КПСС пребывают нынче а аду – кипят в смоле в адских котлах или поджариваются на раскалённых сковородках, а Гена Шпаликов нежится в раю – земные мучения обернулись для него небесным блаженством! Ведь он оставил нам свои замечательные стихи:
Бывают крылья у художников,
Портных и железнодорожников.
Но лишь художники открыли,
КАК прорастают эти крылья.
А прорастают они так —
Из ничего, из ниоткуда,
Нет объяснения у чуда,
И я на это не мастак!
