Kitabı oku: «Хроники Нонтауна», sayfa 2
Вы не подумайте, что у нас на планете все жители – бездельники. Никакой лени и желания «иметь все сразу» там нет. Там все ходят в рванье и практически не едят (я, наверное, был единственный, кто предпочитал трехразовое питание). И все очень суетятся, потому что боятся, как бы кто-нибудь раньше их не реализовал идею, которую они придумали. Так что все работают как волы, только интеллектуальные, и очень много пьют в клубах. Поэтому здесь на Земле я и являюсь постоянным клиентом Клуба Благосклонной Мудрости (сокращенно – КБМ), где можно только курить и цедить легкое пиво. Правда, кое-кто утверждает, что тут подпольно продают канадское виски, но это пусть они сами вам расскажут.
Кроме того, у нас на планете запрещена игра в карты. А тут в КБМ можно легко перекинуться с ребятами картишками. Еще у нас все в черно-белом цвете, и люди сами додумывают цвета. Здесь над этим голову ломать не надо. Как вы уже заметили, я не очень люблю упоминать цветовые гаммы в своей речи. Вообще, различий между моей планетой и Землей существует много. У нас, например, нет чайников. На столе всегда стоит кружка с горячим чаем или кофе. Но его никто не пьет (кроме меня). Обычно пьют в клубах, но там я был всего пару раз. У нас любят поиграть в футбол, где поле иногда растягивается на километр, а ворота могут оказаться в любом месте. Кто-то сказал мне, что этой игре научил людей дедушка Кэрролл. Но его я не видел, он жил где-то далеко от моего района. Там люди – помладше. Помнится, я один раз встретил Хита Леджера. Он сидел на черно-белом лугу, смотрел на черно-белую воду, но из его уст вылетали красочные слова. Они разукрашивали природу вокруг. Он сыпал фразами вроде «Я – бездомный полуночник в стране долгожданного восхода нежных лисиц», «Будем веселы, пока мы молоды душой, спрятанной в нелепых очертаниях фигуры Шалтая-Болтая», «Кто-нибудь, дайте мне снотворное, чтобы избавиться от бодрствования в океане безбрежного спокойствия» и «Где мои жена и дочь?» – последняя фраза (точнее, вопрос, оставшийся без ответа) была явно не в тему, но своей простотой и детской наивностью она затмила все вышеперечисленные. Он остался на этой планете, где ждут так много людей. И он надеялся, что кто-нибудь прилетит к нему и не будет спрашивать «Why so…» ну и тому подобное.
Наверное, вам нужно рассказать о моей тамошней профессии. Во-первых, как я уже говорил, у всех людей на планете одна профессия – «творческий человек». Я еще никого не встречал здесь с этой планеты, но, надеюсь, я не один такой тут. Помню, меня посадили на космический корабль и сказали – «Слетай, поживи с нормальными людьми!». А там все ненормальные. Нет, правда, все ходят и чего-то бормочут! Когда меня тут на Земле называют ненормальным, я только радуюсь, потому что я же действительно прилетел с планеты ненормальных.
В глубине сердца я продолжаю любить свою планету, и, значит, туда еще вернусь. Там у нас все равно, кто ты: музыкант, художник или пишешь на дверях туалета. Ты являешься творческим человеком. У нас там все знамениты и все друг друга знают. Прилетев сюда, я сразу обратил внимание на Клуб Благосклонной Мудрости, так как хозяйка этого заведения одновременно недостаточно знаменита и недоступна для общения с простыми смертными. Такого у нас на планете я не припомню! Кроме того, мы практически не употребляем числительные. Ну, например, дядя Ричард наловил форели и сказал – «Вот посмотрите – поймал форель». Я один раз спросил – «А сколько ты поймал?». И он ответил – «Я поймал форель». Вообще, он забавный такой дядька с усами.
У нас на Планете никто не следит за течением времени, а просто говорят: день или ночь. И без времени проблем хватает. Вот вдруг подбежит к тебе старичок Хемингуэй и начнет бубнить про острова в океане – аж волосы дыбом встают! Про Сальвадора Дали тоже надлежит замолвить словечко, но я не буду эти ужасы рассказывать. Я, кстати, думал, что здесь живут нормальные люди, и я тоже стану нормальным. Но это не так просто. Тут странные критерии «нормальности» – если ты перешел улицу на красный цвет, то ты нормальный, а если чего выдумываешь, то уже не совсем. У нас же светофоров не было, там все пешком ходят. В-общем, прилетел я сюда еще потому, что хотел увидеть Сэлинджера. Я Курту обещал – ведь это один из любимых его писателей. Но постепенно выяснилось, что Сэлинджер живет в другой стране, разговаривает на другом языке (а у нас там у всех один язык) и сидит в бункере. Потом оказалось, что он умер. Но я с большим удовольствием прочитал здесь «Над пропастью во ржи», так как я лишь слышал пересказ Курта. С книжками у нас там всегда туговато – я имею в виду с земными (своих у нас – навалом).
Короче говоря, здесь все неплохо, только вот в кино сложней попасть.
У нас-то – пожалуйста, любой фильм смотри, а хочешь – снимай свой (даже прямо в кинотеатре). И смерти там нет. Хотя про нее все, кому не лень, говорят, а некоторые женщины даже прикидываются ею. Иногда даже Дженис Джоплин участвует в этом карнавале, но ей этот наряд не идет. А так, поскольку у нас все в черно-белом цвете, смерти бы понравилось. Но – увы!
Обычно, когда попадаешь в другое место, принято забирать что-нибудь в качестве сувенира с собой на память. Если бы мне предложили взять с Земли какую-нибудь вещь, то я чайник бы взял, наверное. Надо же чего-нибудь самому начать делать, хоть воду кипятить! Еще бы взял лопату – хочу научиться выкапывать ямы для старых книг и сломанных DVD. Я бы вообще многих людей туда перетащил, но боюсь, что космический корабль придет за мной одним. А так никаких вещей с Земли не нужно – сами не знаем, куда что девать.
Мне интересно многое на Земле. Поскольку я нахожусь здесь тоже в довольно забавном месте с кодовым названием КБМ, то буду придерживаться устоев этого заведения. У нас в КБМ редко обсуждают фразы типа – «Ты – это ты. А они – твои родители» или «Я не притворяюсь, что делаю домашнюю работу. Я притворяюсь, что ненавижу свою жизнь». То есть, вообще не обсуждают. Вообще, как-то к спорным и забавным фразам немного равнодушны. У нас на планете эту фразу день и ночь мусолили бы. Обглодали бы как кость. Все бы смыслы разобрали, контекст и прочее. А потом бы все равно продолжили – так как многие знакомы с принципом «От абстрактного – к конкретному». Ну, типа, слово «родители» возьмут и давай конкретизировать! Диву даешься, до чего доходят. Кстати, числительные и цвета нам не помешали бы… хотя кто его знает? Вот у нас компьютеры стоят, а сколько 2 на 2 будет – никто не может вспомнить. А может, они знают ответ, но скрывают? Ладно, вернусь туда – проверю.
А пока что меня всегда можно найти в Клубе Благосклонной Мудрости. Обычно я спокойно сижу за карточным столиком № 5. Сбоку от меня, на стене, висит телевизор, по которому беспрерывно транслируют бейсбольный матч памяти Рокки Колавито. У меня темно-русые волосы, и в моих зубах – сигарета Winston Classic. Очков не ношу, белого грима и шрамов на лице тоже не наблюдается. Если чего случится – обращайтесь кому не лень! А то я ненавижу одиночество!
***
…а тем временем Барни Шакалис отправлялся по делу – его одноцветная шляпа трепыхалась на ветру, в ее полях прорастали нелепые папоротники – до свидания, правосудный лимонад – читая вслух объявления в закоулках, Барни шел по верному следу –чутье практически потомственного детектива (дедушка однажды выкопал в огороде труп неолитического жирафа, а бабуля любила следить за процессом выключения света в туалете) – чутье подсказывало ему, что здесь ве-е-е-рняк – разбогатеет в момент и сможет завести себе плодородную интрижку, которая перерастет в долговечный роман всей его жизни в Нонтауне – он долго спускался по лестнице, боясь забыть подробности своих значительных догадок касательно поступков подозреваемого, стены ходили ходуном от его раздумий, в желудке плескалось утреннее кофе, 8 утра 23 минуты – то время, когда пешеходы мешают раскрытию преступления термоядерного столетия, черт тебя дери, Гарольд, я же должен позвонить и тебе, и Кори – рассказать о своем везении, да я же счастлив – осталось пройти пару кварталов, завернуть за угол – а там уже ждут легкие бабки – потом на автобус, и прочь отсюда – только бы не перешла дорогу Госпожа Невесомость – она все может.
***
Хочешь – не хочешь, а у меня сейчас вторник – и на этих листах будет вечный вторник – августовский полдень – когда петухи всё кричат – алкаши уже затихли и разливают предобеденное пойло по стаканам. Что я делаю? Не в силах закончить работу – выдавая по две фразы в час – где мое место на этом свете? На этих листах? В итоге я уверяю незримых людей – «Мне нужна лишь любовь» – но потом монитор, где находится мое лицо – этот монитор вырубают – и куда я пошел? Где я – и куда я пошел? Нужно находить свое призвание в этом мире – водить машину по пыльным дорогам – путешествовать в праздники или после работы в магазине (продавать музыкальные диски – хорошее дело), тихо молиться, преклонять колени перед Господом нашим, в которого поверю в одночасье (а сейчас не верю – да и не собираюсь, так как я и без «Господа нашего» знаю, что есть смысл у этой жизни, у этого мира – а если и нет – то я его сам придумаю – уже придумал – мир есть, так как жизнь – великое достижение, к примеру) – и вот так я живу – фактически в западне, но свободный и справедливый, редко бешусь – как буддист, но иногда топчу насекомых под ногами и мух луплю полотенцем – возможно, буду низвергнут в пучину горестей и стыда, нечестивый послушник и монах в незримом монастыре, литературной келье имени Джека Керуака – но время проходит между этих листов, коверкая фразы – и Джонни приехал в Город, а к нему все безразличны – да ведь и он безразличен к действительности зданий и машин – таких одиноких много – Джонни думал, что мы все потеряны для пространства Фантазии – лишь начали идти по чужой дороге, чтобы заплутать на целые песочные вечности (столько вечностей, сколько песчинок на берегу мирового океана) – и перерождаясь столько же раз – мы видели таких девушек в вагоне метро – и потом, когда шли по очередному Проспекту – они только начали теряться – но Джонни ни на кого не обращал внимания – для него все потеряно (он сам так считает) – преднамеренно слеп для этих реалий – прозрел для иного видения, для иных знаков бытия – даже фонарный столб кажется иным, если смотреть на него издалека.
Помнится, Джонни высказался в одном письме – «Если у тебя есть возможность и время думать об искусстве (и творить что-то) – ты уже можешь называться счастливым человеком» – сейчас же, если Джонни мог бы здесь заговорить, то он, наверное, сказал – «Это говорил другой Джонни, который уже умер – хуже ему уже не будет» – по сути, он был прав, говоря таким образом о счастье – ведь так оно и есть – например, доказывается в самом начале «Больших надежд» – там мальчика заставляют искать напильник и еду – иначе (так уверяет мальчика беглый заключенный) ему вырвут сердце и печень – разумеется, ни о каком искусстве мальчик и не может думать – и главная его задача теперь – выжить. Его фактически превращают в животное – лишают счастья полноценной творческой жизни – пусть и на один день – и сколько таких еще ходит по улицам тысяч городов – зарабатывающих себе на жизнь нелегким трудом, даже сейчас, в наш развитый информационный век? Сколько сходит с ума, познав глубинный ужас, растянутый на долгие минуты ожидания своей очереди на отдых? Сколько сердец разбито и никогда не будет склеено – так как клей высох на солнце, на солнце гнева и перенапряжения, сколько лучей еще пронзит эти отчаянные земли?
Если я задаю вопросы, много вопросов – я являюсь преступником, да – очень ценная мысль. Ведь все должно быть скрыто зловещей тайной – не обычными добродушными загадками-таинствами-магией – а именно зловонной, непонятной тиной – она опутывает бытие как прогнившие халаты дворянина, похороненного в склепе вместе с любимыми детьми – а я, Джонни и еще некоторые любители искусства и правды, скрытой в реальности – мы все пытаемся достать естественные кости жизни, милые кости правды, достать-отыскать костяк или хотя бы увидеть отблеск того, что можно было назвать раньше подобием древа жизни. О чем я думаю, безумец собственного учения? Надо пытаться сосредоточиться на вневременном, как Джонни умеет, или на конкретном – научной работе – а вместо этого я ухищряюсь балансировать на грани между «Большими надеждами» и собственными мыслями… преступника увозит лодка – свет опять гаснет.
***
… а тут снова из-за поворота возникает Барни, он взлетает по лестнице, несколько раз звонит в нужную дверь – «Чертова работа детектива в этой местности – сплошное наказание» – нужен был ордер на обыск – тысячи монет расплывались перед глазами в очевидных мечтах – «Да неужели дверь открыта?» – кошка заглянула в щель между полом и стальными воротами – «Как это так, а?» – Барни прошел внутрь квартиры, и только он переступил порог прихожей, как стал забывать подробности своего дела – «Что-то начинает вылетать из головы через ушные раковины» – постепенно, постепенно – двигаясь по пустым комнатам – если здесь кто-то жил, то его грешные следы на линолеуме уже давно растворились – в центре гостиной крутилась пластинка GYBE – композиция Death Flag Blues – важная информация о подозреваемом продолжала уползать из черепушки – «Где я?» – нужно срочно выпить кофейку – «Да, Барни?» – бегом в кабак к тетушке Рози – я же детектив, провалиться вам в тартарары – ну и куда подевалась справедливость – а зачем я сегодня поднялся с постели – прозвучал звонок в пустоте найденной квартиры, посередине стоял я, горе-детектив, из окна никто не выглядывал, что достаточно странно в нынешнее время года – по-моему, было жаркое лето – «Бывало ли такое раньше?» – в голову лезла цитата из «Сладкой жизни» – «Я слишком серьезен для дилетанта и слишком несерьезен для профессионала» – ладно, поеду к тетушке Рози.
***
Джонни плетется сзади меня, мы недавно прошли пруд и углубляемся в Ситцевский парк – немного прохладно, скоро вечер – народу немного, плетутся одинокие пастухи, водопроводчики, дровосеки желаний, березы и осины тянутся к небесам – и мы плетемся, я как будто видел Джонни массу раз-мгновений, а ведь, в основном, он написал мне несколько писем и еще звонил иногда – «Я приеду, дружище, на оранжевом слоне с Вуди Алленом», и вот он – здесь, футболка бежевая, кроссовки немного потертые путешествиями по запредельным окраинам Города, непричесанные волосы, чуть видные усики, начинающий фанат ZZ Top-a, ха-ха, смотрит по сторонам, не замечая людей, не запоминая дороги назад, просто бредет вслед за мной, мы выходим на небольшую полянку, и Джонни разрождается очередным аристократическим замечанием – «Трава тут ждет своего Тарковского, прижимаясь от сильного ветра к спокойной земле» – я, не в силах прокомментировать эту тираду, говорю – «Вон там, скамейка, присядем и обсудим план дальнейших действий» – хотя знаю, что мы просто будем базарить о разных символических артефактах нашего странного мира.
Сидим на одной из многострадальных скамеек в Ситцевском парке – Джонни говорит опять и снова о Тарковском – «Неплохо бы оказаться сейчас в затхлой гостинице и ностальгировать, ностальгировать, ностальгировать» – беседа поворачивает левой стороной к отелю «У бабули Каурисмяки» – там любят рассуждать о сюрреализме и собственном Боге за чашкой эспрессо – и о семье, где Джонни гостит – особый акцент на дочке хозяина – 14 лет – но выглядит (по словам очевидцев) на 20 и миловидна, но только вот погрязла в современности – а я еще с Джонни спорил, пытался дискуссировать о былом и насущном (ну скажем, как можно передать природу не через человеческое восприятие, ну, то есть, как будто камень – это человек, но одновременно и не человек – что он видит?) – но опять же больше мы говорили о кино и музыке – хотя Джонни все время перескакивал с предмета на предмет (как и в его сценарии – задумке – где через человеческий глаз и мозг проходят скопом различные видения, не связанные (кто знает?) между собой – всё красочно и неоднозначно, да и не требует интерпретации, вдобавок) – господин Сингер редко позволял довести мою мысль до конца – да и свою тоже – сначала немного раздражал своей манерой говорить юморные вещи, например – «У этого человека колеса с ногами перепутаны» – серьезным тоном, как будто Декларацию Прав Городского Человека зачитывает – Джонни был заточен ножом грусти – сам он назвался Жителем Королевства Хрупкой Меланхолии – данный образ был воссоздан в шикарном поэтическом цикле «Хранители предрассветной тайны» – и осторожно блуждая по собственным просторам и вырывая клоки волос с непокрытой головы, провинциальный меланхолик вспоминает теперь о своих постоянных потерях, о непонимании родных, друзей, об отстранении от мира – «Эфес» поджимает, я иду в кусты отлить, стою, выливаю из себя накопленное пивко, пялюсь в ствол дерева, как в дуло пистолета, ожидая мгновенного выстрела, а грандиозные кроны продолжают свой пляс, листья ведут нескончаемый разговор о неземных радостях и бедах – я наблюдал подобное, когда однажды в Трущобе ждал битый час автобуса на трухлявой остановке, и мои волосы развевались, желая рассказать листьям о последних трущобных новостях, но тихие выкрики моих волос потонули в водопаде древесных слов, и уже сейчас все листья заорали мне «Ступай отсюда!», – и я отправился назад, заметил на выходе из кустов по дороге к Джонни какого-то бродягу, он у меня тихонько спрашивает – «Ты – продавец чая?» – его листовой вопрос остается без ответа, так как я уже добрался до скамейки, где развалился Джонни, который все еще вытягивает из недр своей души пространный и сухой монолог об Антониони – «Да, и в «Фотоувеличении» концовка хорошая, но в целом явственно проступает американизированная атмосфера происходящего на экране, может быть, не хватает безудержного полумрака «Ночи», а ведь я еще «Затмения» не посмотрел – ведь надо было поиграть в матчах чемпионата Персидского Двора» – и я, опускаясь на край скамейки, закуриваю и говорю Джонни – «А ты посмотри – не пожалеешь» – луна неторопливо занимает место солнца – а я уже становлюсь гостем у трущобного знакомого, мне надоело ночевать в темных одиноких комнатах, я слушаю разговор его дедули и бабули – «Не хочешь видеть, ну и не смотри на меня – хватит пить водку!» – «Кто тебя просил говорить? Ах ты зараза! Только пакостишь, тварь! Пил и буду пить! Буду!» – «Совсем уже мозги пропил, идиот!» – «Ты мне тут ультиматумы не ставь, дура старая» – Джонни ковыряет носком ботинка в земле, наверное, ищет таинственный сундучок божьей коровки (а сама коровка только что слетела с мизинца будущего президента здешнего лесного простора) – я спросил его про «Мудрецов» и их клуб – а он тихо произнес «Я больше туда не вернусь», из-за травмы (упал с мостика на бетонные плиты, серьезно повредив себе ребра) – он там долго не появлялся, и теперь ему это неинтересно – его больше волнуют более абстрактные вещи, чем обсуждение образа Люсинды Босоногой или последних событий шоу-бизнеса – вы можете спокойно прочесть отходную во вчерашней газете после рекламы омолаживающего шампуня и укорачивающих карамелек – «И теперь я свободен – обрел незыблемое умиротворение» – он полностью разорвал отношения с Ким, своей единственной любовью, забыл прошлую жизнь и теперь заявил о себе как новоявленный «бергмано-годаро-джармушец» – как угодно – бредовщина, небожительство, смыслочехарда – «Доволен статусом?» – «Не обманывай хищников натощак!» – «Езжай в санаторий – пусть тебя комары с оводами зажрут» – «Не буду я этих старомодных уродов слушать, ох, ах, не буду, не буду – и не проси!» – все равноценно, и таланты равноценны, пусть и различаются в своих проявлениях – для расшифровки задач в каждом из разделов таксономии используются наиболее типичные глаголы – мою голову сразу посещают мысли о нелинейности – прежние мысли, которые я должен был оставить в барах и кафешках, которые не посетил – оставить от греха и благодати подальше – но эта реальность не отпускает и не дает продохнуть. Джонни спрашивает меня «Как твоя рок-группа?» – я не знаю, с чего начать – придется попрыгать через страницы своей памяти, в надежде, что не все сожглось и сгнило.
***
Группа Six уже существовала до меня, но от прежнего состава там остался лишь басист Крис, который песен не писал, а гнал разного рода импровизацию под драм машину – я встретил его в аспирантуре – он стоял в дверях лифта и бубнил себе под нос мантры Роберта Джонсона, меня что-то дернуло спросить: «Музыкой интересуешься?» – «Да, на басу играю потихоньку» – «А я тексты пишу» – «Ну, давай группу создадим!»– «А еще я сочинениями Славоя Жижека увлекаюсь» – «Да я сам сейчас трудами Бодрийяра зачитываюсь» – короче, разговор двух полоумных – помнится, на занятия мы не пошли – плюнули на философию, сели на метро и дружно проехали свою станцию – Крис жил в той же общаге, что и я – но регулярно исчезал из Города, ездил навестить сестренку, да и просто пожрать на халяву разных лакомств, сам-то готовил постоянно только пельмени и поедал килограммами шпик – не слушал ни Led Zeppelin, ни Black Sabbath до нашего знакомства, то есть о рок-музыке, к которой я тяготел, он имел самое поверхностное знание – тем не менее, любил и заслушал до дыр Криденс – нам приспичило найти гитариста – и оказалось, что такой чувак живет ниже этажом – у него и гитара (полуразломанный B. C. Rich – но нам было похрену) и комбик – барабанщика мы поначалу не искали – драм-машина рулит – я притащил пару текстов, и мы начали греметь в подвале общаги – репетировать там было сложно, так как постоянно жаловались обитатели той дыры – нет, не крысы и тараканы, конечно, но другого варианта у нас не было – денег было впритык – работать никто не хотел – да и к самой группе отношение было любительское – Крис валялся на кровати после выпитого винца и бурчал «Неохота никуда идти» – приходилось полчаса его уговаривать доделать песню – наш гитарист Ричи однажды привел какого-то ударника, и мы решили съездить на первый и последний концерт в одну из окраин Города – мне уже на тот момент осточертело всех тормошить и все сочинять – поэтому поведаю о поездке и выступлении позже – Брауни прибежал за остатками коньяка – «Ты обязан мне переписать несколько картин Пола Ньюмена» – затем следует северно-атлантический натюрморт – архитектура давится лезвиями – Джонни задает свой очередной шепотливый вопросец – он так устал, что мне приходится переспрашивать «Чего там?» – мистер Сингер только что изрек алмазную истину про нелепых бардовых гепардов, которые милостиво отдали мне часть своих шкур на рубаху – Джонни небрежно озирается в темноте леса и задает более стандартный вопрос для нашей ситуации – «Как мы пройдем к метро?» – а мы просто свернули не там, где нужно – этот коварный парк – я постоянно, находясь тут, сворачиваю не туда – но нам повезло, перед нами уже шоссе – и хоть нам брести еще минут двадцать до нужной станции, мы оба веселимся – Джонни откалывает очередной номер своей абсурдной передачи «Шутки для меланхоликов» – типа, каждый день зеленый катафалк выравнивает данную дорогу до неуловимого горизонта – бредем без скамеечных передышек, без проблесков надежды, без армейских сапог, без тщеславных замыслов – а Джонни все балагурит и просвещает – о криминальных драмах, о провинциалках, о короткометражках Шванкмайера (лучше уж подглядывать за танцем леденцовых шурупов, чем спускаться без фонарика в винный погребок!) – о кинокритиках-огородниках, о Пане и Кассандре (они пашут землю и выкорчевывают лифчики!), о Самсоне и Эвридике (нет спасения утонувшим маятникам, чувак!) – о княгине Екатерине Конской (раньше она была Волконская, но правящая верхушка запретила упоминать ее полноватый титул – теперь она способна лишь исправно играть свою социологическую роль, проклиная языческую идеологию и озвучивая пластилиновые мультфильмы с помощью разноцветной швабры) – о рыжеволосых разносчиках тухловатого чая (но они сказали, что смогут сами додумать выцветшее оформление моей пустой болтовни, чувак!) – о чокнутых программистах, прожигающих свои девять жизненных состояний под нелепые эмбиент-переливы (мы должны заниматься оформлением уровней – пора уже заняться оформлением уровней – хватит трепать высохшими языками – нужно приступать к оформлению уровней, товарищ дорогой – незамедлительно проходи отредактированные пустоши – не забудь про дальнейшее оформление уровней – спасибо за обретенное время и просроченные фильмы – вы меня возродили, спасли от деградации – но сейчас нам требуется продолжить идеологическое оформление уровней!) – о Селине, о Ерофееве, о Гамсуне, о Стерне, о Рильке (покойтесь с миром, братья по воображению!) – об утрате человеческого облика (чувак, моя любовь к животным вызвана предчувствием вселенского коллапса и повсеместного поедания нестиранных носков!) – о перекрещенных руках (так же легче играть – так же легче страдать – никогда не освою современные штучки!) – о разодетых бомжах, мультимедийных мещанах, роботах-ботаниках, козлах отпущения, стерильных нимфоманках, молодежном протесте, храмовом убранстве, звуковой юности, смешливых дивизиях, пире хищников, трапезе травоядных, о сладкой Женевьеве – кроме того, об ощущении двухмерной сферы при перманентном спазме сосудов головного мозга (скоро меня не будет, Майк, скоро меня не будет, дамы и господа – все пропало, доехало, растворилось!) – слова выпадают из носоглотки Джонни как капли из крана, как листья с деревьев, как звезды с небес.
Наконец-то метро – мы спускаемся под землю – даже вахтер уже спит на поручнях – хорошо, что мне быстро выходить – напоследок я кивнул Джонни «До завтра!» – его еще ждал нежданный трип – не успел добраться до своих знакомых, метро закрылось – но он, как рассказывал позже, сохранял безмятежность – Джонни вообще не переживал особо, что его жизнь кончится внезапно в мрачных городских проулках – доехал на забавной машине с еще одним попутчиком, за рулем сидел изрядный перец – права получил только недавно или купил их (один только автомобильный демон знает) – на дорогу смотрел лишь мельком – и все рассуждал про новый «Порш» или «Феррари», Джонни уже спросонок не помнил детали – теперь он ждет приезда родителей из командировки, постоянно гладит кота по лохматой спинке и просматривает по иррациональному множеству кино-проектов всех существующих стран и областей – я же заснул как младенец, не представляя себе, где окажусь завтра, и наступит ли данное конкретно-незыблемо-строго-странное-завтра-вообще.
***
…когда я открываю глаза, то уже подъезжаю к Трущобе. Автобус ускоряется по направлению к закату, и вот он, «последний поворот на Линбрук», на обочине пара верзил передают друг другу бутылку зверского пойла, смотрят в никуда, ищут развлечений – этот фильм я видел лишь урывками, валяясь в полубреду на полу очередной трущобной хибары с мимолетными знакомыми, но все ушло, а теперь я опять возвращаюсь, только на этот раз я уже никому здесь не нужен, друзья начали спокойную и мирную жизнь, экран погас.
Если ты сюда вернулся, значит, плохи дела твои.
Впрочем, и здесь есть, чем заняться – я договорился с Дядьком и Томми о сотрудничестве в группе Old Rule, побазарить со старым корешом Робертом – короче, дел было навалом, и вот я, не доезжая до вокзала, выхожу такой потный, одна зеленая сумка через плечо, водитель ждет, что я скажу – «Откройте багажник, пожалуйста, мне нужно забрать свои вещи», а я лишь указываю ему, чтобы ехал дальше и забыл обо мне навсегда, чтобы вез своих постоянных смертников в монастырь – счастливой дороги – сам топаю к ближайшей палатке, покупаю литр апельсиновой газировки и выдуваю прямо из горлышка половину содержимого пластиковой бутылки – аминь, ребята.
***
…теперь-то уже у тетушки Рози кофеек подорожал – «Эй, хрен ушастый, береги последние монеты!» – ах, она была раньше миловидной девахой, способной перепить массу бродяг – «Да я и сейчас неплоха на вид и на вкус, дорогуша» – Барни уселся за столик – вокруг сразу собралась целая компания незнакомых охламонов – «О, чувак, Барни…» – скоро послышалась членораздельная речь – «Старина, как ты мог сбежать от дел?» – «Слышь, клиент в бешенстве – или ты пить бросаешь, или он тебя на клочки разрежет в твоем частном владении» – ребята, дайте вспомнить о самом себе хоть что-то – «Ну, короче, доконало тебя житье в Нонтауне!» – дверь распахивается, заходит Гарольд – «Интересно, каким образом я вспомнил его имя и внешность?» – «Здорово, Барни! Ну-ка, кыш отсюда, ведьмино отродье!» – «Приятель, рад тебя видеть – я все забыл» – «Прими поздравления – я бы тоже не отказался в выходной день забыть о предстоящих рабочих буднях», что же будет, а? – смываться надо, тебя разыскивает Отдел по борьбе с частными сыскными агентствами – хватит бред-то нести – к столику подсаживается еще какой-то чудила – «Эй, Барни, ты же три раза брался за «Высокое окно», но не дочитал – расплата приближается» – «Сгинь, чмырь», чудила вылетает через вытяжку, а детектив чешет переносицу.
– Гарольд, мне необходимо на свежий воздух.
– Ну и чудак, ты, дружище!
– Ох, братец, по шляпе ты получишь и по ушам своим длиннющим!
– Слышь, Барни, ты всегда стараешься найти нечто среднее между символическим и натуралистическим.
– Я вообще уже мало что могу найти.
– Стремление к смерти не беспокоит?
– Заканчивай свои шутки про сладкую постель с нелепой девахой.
– Ладно, я был уверен, что однажды мой друг-детектив станет амнезийным овощем – поэтому навел нужные справки. В больницу тебе нельзя – шпионы Запределья могли пронюхать про твой недуг.
– Какие шпионы?
– У меня недавно появился отличный знакомый – прочищает мозги лучше любого знахаря!
– Может лучше сразу отправиться к гадалке на воскресное ток-шоу?
– Нет, Барни, езжай в кафешку «Полевой ворон» – там за стойкой увидишь худощавого паренька в серой футболке и белоснежных штанах – подойдешь к нему, и он все тебе объяснит.
– Как звать-то его?
– Ха-ха, ты же забудешь!
– Постараюсь собраться с мыслями
– Окей, зовут его Миклош. Жители Нонтауна видят в нем неловкого Спасителя. Также поговаривают, что он получил на прошлой войне с трущобными монстрами звание полковника.
***
Джонни разыскивает хотя бы одну пару добрых глаз, чтобы нежные взоры согрели душу, измотанную и очумелую – но мы встречали лишь недоверчивость или дикую приставучесть разных бродяг – «Добавьте пару рублей на иррациональное метро» или «Угостите прагматической сигареткой» – кого-то уже уносили на руках, пьяного, с автобусной остановки – за неприглядные дали – так что редко увидишь одухотворенное, живое лицо, наделенную энергией фигуру – а если и заметишь, то она скроется в толпе – и навсегда, навсегда исчезнет из тех или иных пределов объектива камеры.
