Kitabı oku: «Поход в неизвестность», sayfa 4

Больше недели ими продолжались поиски шхуны и людей, вышедших к ней. Но все было безрезультатно. В конце, на девятый день, все были уже изрядно вымотаны. Местные жители показывали пальцами на возврат к стойбищу. Их волновало состояние здоровья матроса. Тот время от времени терял сознание, бредил, кричал и когда приходил в себя, горел безумным желанием снова искать свою команду. Но вокруг была только одна и та же белоснежная огромная простыня, не расправленная на этот раз заботливой рукой хозяйки природы. Все безрезультатно.

Настал момент, когда о продолжении поиска судна уже не было речи. На обратном пути, не доехав несколько миль до яранг людей, давших приют, матрос Веретяйло Остап Акимович умер от заражения крови, результатом которого стала гангрена вследствие полученного ранее обморожения.

ГЛАВА 9

ДОРОГА В ВЕЧНОСТЬ

Собаки проваливались в рыхлый снег, натыкаясь на валуны. Ветер в буквальном смысле начал валить с ног, когда путники, по их расчетам, оставили за собой большую половину пути. Дышать становилось невмоготу. Немного облегчало лишь то обстоятельство, что ветер долгое время не менял своего направления и дул в спину, помогая тем самым движению. Коренастый Илья Ерофеевич беспрестанно подталкивал нарты, после чего возвращался к собакам. Таким образом помогал преодолевать им ледяные глыбы на пути. От тяжелого труда его лицо покрывалось испариной, борода с усами обросли ледяной коркой, на щеках, на носу, на руках образовались белые пятна от обморожения.

– Ничего, не возьмешь! Чу! Чу! – выкрикивал он собакам.

– Душков! За мной! Не отставать! Немного осталось. Завтра к вечеру должны выйти. Будем в теплой каюте чай попивать горячий! А позже смотреть вперед нужно внимательней. Огоньки должны будут просматриваться!

Боцман кричал, но ветер уносил его слова далеко вперед и Душков мог уловить только обрывки слов.

– Что, что, – продолжал выкрикивать на ходу Илья Ерофимович, – а работать с компасом меня научили! Эх, звезд бы на небе бог послал, ничегошеньки не видно, Идем на ощупь!

– Я, я больше не могу, – твердил его подчиненный. Мы не найдем судна! Мы идем в другую сторону!

Вид у Душкова стал рассеянный, даже чудаковатый, нерешительный. Он часто отставал от упряжки. Человек он был мнительный, не волевой, но до сих пор послушный и знающий свою работу. Отрицательные качества в его характере стали заметны уже после выхода именно на этот маршрут. Там же, на шхуне, распознать это было сложно. Опыта подобных походов у него не случалось, да и на большой воде он оказался непонятно как. Ходил на речных судах по Неве. Жаловать, так, особо никто не жаловал. Привилегий больших не даровали. Человек незаметный. Семьи не было, хотя в его двадцать семь можно было и обзавестись. Немного увлекался поэзией. Любил очень Пушкина. Его иногда в команде и называли поэт. Из всех родных в живых оставалась только мать, уже в значительно преклонном возрасте и надеяться она могла только на сына, единственного. Досмотрит, докормит. Любили они друг друга очень крепко и не чаяли друг в дружке души. Не отпускала она его в это плавание. Но больно Виниамину перемен хотелось, покорять недоступные места на севере России, о которых так много говорили и писали в газетах, хотелось и себя закалить, испробовать в предприятии этом, характер выработать, чтоб было о чем вспомнить, да может внукам рассказать. Хотелось, чтобы заметили его, наконец, уйти и от нищеты позорной, получив после плавания, согласно договора, изрядную сумму и зажить, как господа, заново, ни в чем себе не отказывая. А могло бы случиться и так, что покорив со всеми Ледовое море и забравшись в воды Тихого океана он найдет для себя там такое! Эх! Но видно не суждено в этой жизни ему в далеких краях ногою своею стать.

– Илья Ерофимович! Нас звали для того, чтобы мы выполняли свои обязанности, а не помирали! Никто не говорил, что помирать придется ведь, а?!

– Перестань Душков ныть, за собаками лучше смотри, они наши спасители, не будет их, – не будет и нас.

– Не могу Ерофимыч. Сил не хватает. Вы человек, другое дело, крепкий, жилистый. У Вас получится, Вы доберетесь до шхуны.

– А нас то, насильно, никто и не толкал. Кто за славу, а кто и за чайную награду. Из любопытства сюда никто не попал. Вишь, ветер сегодня уже в другую сторону. Вбок дует, все вперед норовит зайти.

– А мы, – запыхавшись, еле поспевая, кричал Душков, – мы, может, и не туда идем?!

– Туда! Я недавно банки наши видел. Остались еще с того привала, как туда, к берегу шли, а это значит, идти осталось не многим более суток.

Банок никаких боцман не видел. Видеть их было нельзя хотя бы потому, что их бы уже несколько раз занесло огромным слоем снега. Но Душков верил, верил и шел переставляя свои ватные ноги по снегу, под которым его еще надежно держал лед, но он, тот лед, на самом деле зыбкий, не умеющий жить вечно, а, как и человек, подвластный законам природы, пока еще гуляющий в безбрежных просторах Арктики и словно игрушками, забавляющийся пришедшими на него людьми, притягивающий их к себе все ниже, словно магнит и носящий их на себе, пока северное солнце его, наконец, не расплавит и не спрячет незаметную крошечную ношу в ледовое море, хранящее в себе тайны поколений, на свое холодное могильное дно, укрыв километровым слоем горькой соленой воды.

– Отдохнуть, отдохнуть надо, Илья Ерофеевич!

– Надо. Давай собак распрягать, мы без них не согреемся Вот так! Теперь немного снега и кусков льда выложить против ветра. Хорошо. Так закроет сторону нашего парусинового домика. Хватай конец, привязывай к упряжке!

Но Душков еле передвигался.

– Илья Ерофи…, у нас и продукты на исходе! Много оставили матросам на берегу.

– Ничего, на сегодня есть хлеб. Вот он. Я его за пазухой отогрел. Есть и от завтрака немного каши в банке.

А завтра уже, будем надеяться на братушек, догребем! Душков ничего сразу не ответил, помолчал, а потом с надеждой в голосе, произнес, обращаясь к боцману, как к спасителю:

– А как думаете? Мы действительно попадем туда?

– Попадем, попадем! Не дрейфь. Хочешь по секрету? Я свое, что к сердцу пристало никому, а тебе вот довелось видно, скажу, раз мы тут вместе в одной упряжке. Хоть я и не верю в приметы, – боцман сплюнул, – а вот помогает. Затеплилась надежда, разгорелся огонек!

– Вы о чем?

– Да о том же! В прошлой ночи, на нашем привале, помню, прикорнул и сон мне чудится. Заносят меня на корабль наши. Капитан встречает. Руки тянет. Радешенек.

– Да. Хорошо если б сбылся! А я, я то где был?

– Тебя не припомню. Проснулся я и мне кажется не зря приснилось, так оно видно и будет. Только…

– Что только?

– Только смущает меня немного, что простыня на мне сверху белая. Лежа я в том сне был, на носилках. Все хочу ее сорвать, ту простыню, да сил нету, не слушаются меня руки мои. А как проснулся, они то у меня замерзли родимые, я и давай их разминать с полчаса, к собакам подходил, в шерсть к ним их засовывал. Грею и отошли.

–А вы где раньше то куда ходили Илья Ерофеевич?

– О! На эсминце на царском. Прусаков топили и на берег сходили. На земле на не нашей, в атаку потом шли. Штыки вскидывали, кололи басурман!

– Ну и как, страшно было?

– Война есть война. Там каждому страшно. Брехня, что к смерти привыкают. Но только не спрашивает никто, боишься или нет. Выполняешь свою работу, так, как и здесь. Ее, ту войну, попробовать надо, а потом только узнаешь, как пороха нанюхаешься, на смерти насмотришься. Но лучше, да это и так понятно, без нее. Мы с тобой сейчас тоже воюем. Только с погодой, со стихией, так тебе скажу. Но здесь легче. Бомбы не рвутся. Пули над головой не летают.

Но Вениамин уже спал, уткнувшись в мешковину.

Боцман же достал карандаш, бумагу и сделал очередную запись в своем дневнике для отчета командованию о пройденном. Подробностей не было, информация его была изложена вкратце. Вскользь упоминалась погода, самочувствие. Можно было все самому изложить на шхуне в своем докладе. Но, как знать? С дневником надежнее, что о его группе узнают.

Ночью, около четырех утра, пурга снова запела. Такое впечатление, что у нее в руках появилась дудка, и наигрывала она жалобную мелодию, мелодию странную, погребальную, такую, что и проснуться трудно с ней. Собаки визжали и жалобно выли, прижимаясь друг к другу.

– Виниамин, ты как? Вставай братушка. Нам тут долго нельзя. Замерзнем мы с тобой. Идти надо. Пеши согреемся скорей.

– Не могу я, – твердил тот, – руки, ноги одеревенели, а выше болят. Дышать, хочу дышать, света, видеть света хочу! А еще есть хочу. Меня бы мамка моя сейчас накормила. А потом и помереть можно.

Все это он высказал тихо, но потом внезапно стал кричать, будто этот крик мог что-либо изменить. И разъяренный ветер относил от палатки его обрывки слов:

– Жить! Дайте мне жить! Хочу на корабль! Домой, отвезите меня домой!

Это уже было не просто хотение, выражение необходимых телу потребностей, это уже была истерика, при которой человек может пойти на что угодно, вплоть на уничтожение себя в порыве приступа и всего, что стоит к этому на пути.

Илья наотмашь сильно ударил Душкова, и этого хватило, чтобы тот рухнул в снег.

– Ты тут не ори! Я на фронте навидался разного! Горлом взять решил. Так я тебя в порядок приведу!

– Ты… Ты никто! Кто ты мне здесь?!

– Ты хочешь жить?! – боцман приблизился к матросу вплотную, – и я тоже хочу, – теперь он сказал тихо и достаточно понятливо, – поэтому надо, чтобы мы были вместе. Понимаешь? И мы дойдем до шхуны! Я все забуду. От тебя ничего не слышал. А сейчас в путь!

Душков сидел на снегу и плакал. Боцман отошел в сторону, дав ему прийти в себя, закурил, собрав остатки табака. Мало помалу все стало на свои места. И матрос взял себя в руки. До самой середины дня от него ничего не было слышно. И когда они расположились на очередной привал, только тогда он снова начал сетовать на свое самочувствие, на то, что не ощущает больше пальцев ни на руках, ни на ногах. Снова жаловался на тяжесть и приступы боли в сердце, на нехватку воздуха для вздоха. Но теперь он об этом говорил спокойно, как будто соглашаясь на свою участь. Казалось, для себя уже все решил и уже попрощался перед своим уходом с этим миром, таким большим, таким прекрасным и жестоким.

– Но почему именно я? Но если бы не я, то был бы обязательно кто-нибудь другой, – думал матрос, и его сознание застилала какая-то черная пелена, мрак. Ничего уже не хотелось, все надежды угасли, планы рассеялись, уже не было никакого сопротивления к жизни, но потом, проходил час, другой и инстинкты к выживанию возвращались. Сознание восстанавливалось и ему снова становилось дико и невыносимо в этих адских, поистине чудовищных условиях, так не пригодных для нормального существования.

Собак кормить стало нечем и Ордынцев решил самую слабую заколоть. Накинул на нее веревку, отвел на несколько саженей за стоянку. Тут же ловко ее разделал. Разделил все на небольшие куски. Варить пищу было не на чем. На дрова можно было пустить нарты, сжечь брезент. Мясо глотали, запивая сырой кровью. После него стало тепло.

Душков пришел в себя. Заметно изменился. Стал уже другим. По-иному рассуждал, думал. Уже не любопытствовал, больше молчал и при любом удобном случае закрывал глаза. Иногда в тишине от него можно было слышать бессвязную речь, тогда он начинал общаться сам с собой. Когда по ночам забирались в палатку, использовали собачий жир на освещение. Во время снов Душков кричал. Кого-то звал на помощь, дико смеялся. Боцман подбирался к нему вплотную, тормошил, щипал, тот приходил в себя совсем ненадолго и, пробыв несколько секунд с открытыми глазами, снова впадал в только ему известные воображаемые несуществующие реальности. Илья понимал, что силы на исходе, ему самому становилось не по себе, но вида матросу старался не показывать. Он перебирал в памяти свою жизнь, оставшись наедине сам с собою в течение ночи. Под раскачивание палатки от напора ветра он вспоминал свою тихую гавань, свою супругу Авдотью, которая всегда выходила провожать его в море. Вот и на этот раз, перед большим плаванием, она что-то предчувствовала и с самого утра была тихая, все о чем-то думала. Умоляла все бросить и остаться. Потом не выдержала, заплакала. Долго ее Илья не мог успокоить. Не понятно ему было, что с женщиной его любимой могло случиться. Сколько раз уходил в море, а такое в первый раз.

– Да вернусь я, перестань, успокойся, ты,– говорил он ей ласково, а сказать правильно все не получалось, не мог, да и не умел. И утешить ее не мог до самой пристани. Сняла с себя она тогда медальон свой с иконой божьей матери. Отдала мужу.

– Носи Илюша, это заступница наша, в дороге будет тебе помощница, проси у нее себе спасения.

Усмехнулся про себя тогда Ордынцев, но вида не подал. Не раз священник на судно приходил, освещал все вокруг, молитвы читал, напутственные речи говорил. Сквозь пальцы смотрел на все это боцман. Не верил он ни в бога, ни в сатану.

–Выдумки все это, понапридумывали люди себе, вот и живут, не могут без этого. Как человек себя ведет, так все и сложится. И никто ему не указ. Есть государь, есть капитан. Вот твои боги. От них все зависит, да голова на плечах должна быть. Сам умен должен быть и других уму разуму научи. Кто не хочет учиться, пусть место службы меняет. Вот так то, – рассуждал Илья Ерофеевич.

А теперь, в палатке, в кромешной тьме, под раздирающие стоны Душкова понял, ошибался он всю жизнь. Дышит на него смерть теперь холодным дыханием со всех углов, не может еще дотянуться и забрать в свое логово его душу, нет у нее пока сил, ждет, когда ослабеет боцман, когда подпустит ее поближе. Но крепок тот еще. Не так просто его взять.

Прошло трое суток с того момента, как судно должно было появиться на их пути. Хотя и шли очень медленно к нему, но все сроки попасть к спасительному месту ушли. Все же продолжали надеяться на чудо.

– Вот рассеется туман, – успокаивал себя в дороге боцман,

– уйдет прочь ночь, сойдет снег с низких темных облаков и появится внезапно перед ними долгожданная шхуна «Екатерина Великая» и встретят их сослуживцы. Помогут снять, разрезать обледенелые унты, чтобы достать оттуда отмороженные ноги. И начнут они в тепле, как сосульки весной оттаивать, а после заплачут, но не чистой слезой, а будут исторгать гной и мутную скользкую жидкость из набухших черных волдырей. Там нет врача. Но что бы мог сделать врач? Врач все же мог спасти. Оставить их жить на белом свете. Но самое необходимое все же можно попытаться сделать и без него. Отрубать уже ненужные отмороженные ноженьки. Это сделает и кто-нибудь из матросов. А после главное вернуться просто живым. Государь позаботится. Страховые компании выплатят. Назначат пенсион. И все. И никаких плаваний. А жене я и без ног сгожусь. Займусь обувью хотя бы, ремонтом. Тяга у меня к этому есть, – все рассуждал Илья.

Глава 10

ПОТЕРЯ ТОВАРИЩА

Одна из собак под утро пропала. Долго боцман ходил вокруг палатки. Все ее искал. Свистел, звал, отходил в разные стороны. Все было безрезультатно. Осталось две. Если бы не они… На ночь люди забирали их к себе и становилось немного теплее. Те внутри еще долго скулили, как- будто призывая погоду успокоиться. Но даже если бы на несколько дней замер ветер, очистилось небо, стало теплее, и после этого никому не стало бы заметно лучше. Там впереди, они уже чувствовали, никого не найдут. И назад тоже не вернутся. Нет. Потому что силы оставили их обоих, потому что собаки настолько слабы, что на второй, быть может на третий день не смогут уже и просто подняться после привала со снега. Ох, как им хотелось чуда, обычного волшебного чуда. Чтобы спустились облака совсем низко и забрали этих двух людей на свои перины и перенесли по небу назад на свою родину. Теперь уже боцман по ночам не выпускал из рук медальона с иконой. И хотя человеком он был сильным, временами ему становилось себя жалко. Наверное, так и должно быть. Не все успел сделать, ни с кем не попрощался, не дал напутственного слова. Если бы все можно предвидеть. Как же иногда все складывается так глупо. Все бесповоротно кануло в прошлое и изменить ничего уже нельзя.

В эту ночь Душков, в первые несколько часов на удивление не стонал. Боцману спать не хотелось. Он просто лежал. Последнее время они уже никуда не шли. Вокруг та же белая пустыня и искать в ней своего спасения было уже просто бессмысленно. Совершать лишние движения, это значит тратить последние силы.

–Боцман. Боцман, – прошептал Душков.

–Да. Говори.

– Боцман, кто там за палаткой?

– Да никого, тебе чудится. Кому там быть. Собаки здесь.

– Там кто-то есть.

– Я сейчас выйду, вернусь и ты поймешь, там никого.

– Илья Ерофеевич. В левом кармане моих брюк письмо моей маме, адрес там указан. Я очень хотел бы, чтобы вы передали.

–Ты сам передашь. Завтра нас найдут. Через два, три месяца мы будем дома и ты все сам отдашь.

–Это не так. Я понимаю, что все не так. Иногда у меня пропадает память, я себя не помню. Но сейчас я при своем уме. Вы, ты, ты боцман говоришь не правду… Лучше скажи, наши тела команда найдет? Не хотелось вот так, как собаке околеть, и чтоб и не похоронили…

Илья повернулся на бок и молчал. Замолчал и Вениамин. Слышно было, как сухой снег сыплет на палатку, как его метет по льду. Быть может он попал из тех самых облаков, которые совсем недавно проплывали над их родиной.

Среди ночи Вениамин начал что-то неразборчивое плести скороговоркой, слышно было, как он за спиной боцмана встал, потом начал рычать, скулить, всхлипывая через слезы. Ордынцев ждал, когда тот успокоится сам, потому как его утешительные слова в такие минуты были одни и те же и уже на правду стали давно не похожи.

– Сейчас, – лежал и думал боцман,– поквохчет, устанет и заснет. Разогреется пускай. Хотя может оно и не надо, так хоть меньше мучиться, если не вставать. Тянет в сон. А во сне можно и цветные сны видеть, – дом, словно и нет этого мрака вокруг.

Но Душков не унимался. Из всхлипываний он перешел на раздирающий душу страшный нечеловеческий крик. При этом он вдруг выскочил за палатку и его голос стал тонуть под шум вьюги и внезапно стал отдаляться и скоро затих.

Боцман приподнялся:

– Не хватало грех на душу взваливать….

И он, цепляясь за растяжки, в полной темноте вылез из укрытия. В глазах от быстрых движений потемнело, появилась отдышка от слабости. Кроме белого снега под ногами и слабых очертаний палатки ничего видно. А вокруг продолжал дуть поземок, перемещая с место на место тонны холодной ваты, которая со всех сторон поднималась все выше и выше.

– Душков! Душков! Веня! – все кричал боцман. Он пробовал найти следы, но в кромешной темноте их определить было вообще не возможно, если они вообще оставались, так как снег засыпал любые лазейки. Любые изгибы быстро и умело заравнивал, словно смеясь над Ордынцевым. Но того просто начала захлестывать жажда найти товарища.

– Может собаки возьмут след, – пронеслось в голове. Непослушными околевшими руками он стал последних двух пытаться запрячь в упряжку. Но когда потянул вторую, не услышал знакомого визга и лая. Тело ее лежало, согнувшись в клубок, без движения. За эту ночь собака околела, лапы ее словно в скульптуре застыли в прыжке к смерти и теперь можно было только рассчитывать на последнюю. Накинув на нее поводок, боцман шел с ней в надежде найти матроса, но куда?

– Куда же нужно идти? – задавал он вопрос. Уже предчувствовал потерю товарища, знал, что если в ближайшее время не сможет его найти, тот и сам замерзнет. И он искал, возвращаясь время от времени к палатке, потом снова тащился с собакой уже в другом направлении. При третьем возврате потерял, как ориентир, уже место своего привала. Теперь его просто стал одолевать животный страх за свою жизнь

– Ищи Казбек, ищи палатку, – твердил он собаке, ищи мой хороший, иначе мы тут сдохнем, а так еще поживем с тобой несколько дней. Жить хорошо. Ищи мой хороший. Это же не несколько минут, это целые дни, а может будет и неделя, может нас еще найдут. Еще около часа он кидался с собакой из стороны в сторону, успокаивал себя, отчитывал шаги при каждой смене направления и, вдруг чудом вышел прямо на нее.

– Ну вот, Казбек, я знал, что найдем и мы нашли! – трепал он от радости псину. – Так нас наверное и Душков потерял. Он тоже, глупыш, нас ищет, не может в таком погодном переплете найти. Ему, ему нужно помочь. Нужно зажечь сани. Он увидит огонь и будет здесь. И боцман начал пытаться выстругивать из нее лучины, но ничего не получалось. Пальцев как не было. По глазам текли слезы, сами собой, и их не надо было останавливать, они согревали своим присутствием тело, растапливая кусочки льда и инея на бороде, они напоминали ему еще о том, что он живой, а живые люди имеют право и смеяться, и плакать. И он уже скоро будет на самом деле смеяться и обнимать своего товарища, когда тот увидит костер и вернется.

– Глупыш, дурень, набегался. Уже, назад пора! Мы знаем, ты где-то рядом и не можешь к нам выйти. Сейчас! Подожди! Сейчас! Надо только тебе зажечь костер, любым путем, чтобы ты нас увидел.

И Ордынцев собрал в охапку ткань на палатке, используя фитиль с жиром стал ее разжигать, пламя перекинулось на расколотые мелкие щепки. Боцман, орудуя топором, все больше растапливал костер и скоро тепло от него уже расходилось по его телу, он жадно подставлял под пламя свои руки, тер ими лицо, забывая обо всем радовался искрам, отлетающим от огня, настоящим красным искоркам. Его собака сидела рядом, высунув язык. Она также радостно вбирала в себя долгожданное тепло. Ее глаза искрились, и в них весело отражался яркий свет костра. Как много стоят такие счастливые, наполненные райским блаженством минуты, минуты которые исторгают такое дорогое тепло, и которое так мало стоит там, на большой земле, и как они бесценны здесь.

– Наш костер видно далеко, – и если поможет случай, нас заметят и со шхуны. Я, чувствую, что мы от нее совсем близко, – говорил теперь он сам себе. Потом достал из-за пазухи свой потрепанный дневник и сделал в нем последнюю запись:

«Сегодня сего числа 10.12.1912 я, боцман Ордынцев, докладываю о самовольном уходе в эту ночь матроса Душкова в ненадежном бессознательном состоянии, в порыве нервного возбуждения. Принятые мной меры к поиску результатов не дали. С рассветом поиск продолжу. Осталась последняя собака. Сани и палатку сжег для облегчения выхода ко мне матроса Душкова в пургу. Надеялся и на то, что Вы, капитан с командой нас могли бы обнаружить, если мы действительно находимся от вас на небольшом расстоянии.

Состояние не удовлетворительное. Конечности ног, рук, лицо сильно обморожены. Продукты закончились. Низкий поклон моей Авдотьюшке. Успокойте ее добрым словом и помогите получить причитающее содержание за мужа ее, исполнившего свой долг, как вдове».

Теперь ветер со снегом рьяно набрасывался на костер, пытаясь его затоптать, задушить , как можно скорее, как что-то чуждое и ненужное среди однообразной, раскинувшейся на тысячи миль ледяной пустыни, в которой волею обстоятельств был затерян корабль «Екатерина Великая», хранящий все еще свои надежды на благополучие и удачу в своем походе.

Глава 11

ПОСЛЕДНИЙ ПРИВАЛ

Забрезжил рассвет и боцман с собакой вновь отправились на поиски Душкова, прихватив с собой, на всякий случай, все ценное, что могло бы хоть как-то немного облегчить участь в случае потери своей последней стоянки. По дороге что-то черное выглядывало из под снега. Собака, лая, подбежала первая и зубами стала тянуть находку на себя. Это были унты, унты Душкова и сердце Ордынцева забилось чаще. Его напарник был где – то рядом. При сильном обморожении люди, затерявшиеся в подобной ситуации начинают раздеваться. К ним приходят приступы, жара. Предсмертное состояние. Голова уже перестает воспринимать окружающий мир. Еще темно. Если бы раньше был карабин. Выстрелами из него в воздух он мог бы пробудить память Душкова, призвать его к возвращению. И теперь все пробовал кричать, но ветер прятал слова, кромсал их и разбрасывал в разные стороны. У них оставалась до сих пор вместе возможность противостоять стихии только большее время, но не более того. Они надеялись, что их услышат, что их найдут люди со шхуны… Но этого не случилось и Душков сдался. Еще через минут сорок был найден ватник со свитером Вениамина, но самого его найти так и не удалось. Когда начало снова темнеть боцман вернулся на свою прежнюю стоянку.

– Ну что, Казбек, будем с тобой доживать свой век.

Илья Ерофеевич погладил нежно псину.

– Ты меня не бойся. Я тебя не трону. Не стану забивать, чтоб натолкать свое нутро. Ни мне, ни тебе теперь природа не оставила шансов выжить. Ты псиной родился, псиной и помрешь, я, я человеком, стало быть человеком помирать и буду.

Собака будто внимала человеческой речи и сначала негромко, а потом все сильней стала выть, оглашая своим живым присутствием несколько миль вокруг.

И лежали они потом вместе, прижавшись друг к другу плотнее, подпуская к себе невидимое дыхание смерти, которая медленно подбиралась от конечностей к сердцу, останавливая и перекрывая сосуды и вены, а в это время там, в далеком Петербурге, проносились пролетки, продавались с лотков пироги и бублики, подходили и уходили от пристани огромные корабли и рыболовецкие баркасы, и мальчишки со звонкими голосами предлагали в газетах самые свежие новости:

– Купите, купите газету. Сенсация!

–Найдены сокровища графа Лебединского!

–Загадочное исчезновение шхуны «Екатерина Великая»!

–Впервые гастроли Ивана Безухова! Только один раз! Не пропустите!

Глава 12

УЖАСНАЯ НАХОДКА

Прошло уже несколько дней после столь мрачной новости и люди уже успели немного привыкнуть к своему не лучшему положению. Как только непогода улеглась, капитаном были предприняты поиски группы Ордынцева, для чего его люди отправлялись в течение двух недель по два, три человека в сторону юга. Но несмотря на все кропотливые попытки их обнаружения результат оставался отрицательный. Уходило время и всякие надежды их найти иссякали. Все предпринятые меры привели в последующем лишь к разочарованию. Напрасно были потрачены и время и силы. В наступившем положении настроение команды изменилось заметно, не было той оживленности, которая присутствовала раньше. Кто-то пытался иногда шутить, но после этих редких шуток люди оставались холодными, удрученными своим ограниченным состоянием. Над их головами будто нависла огромная клетка, выбраться из которой не было никакой возможности, хотя они и занимались теперь своим привычным делом; несли дежурство на корабле, следили за его состоянием, построили небольшую баню из подручного материала прямо на льду, иногда выходили на охоту и удача скоро не заставила себя ждать. Застрелили медведицу. Тушу разделывали на месте и возили на упряжке, на единственной, запряженной шестью собаками, из которых четыре были лайки, две же нет. На короткие расстояния непородистые собаки исправно выполняли свою работу, но на длинные быстро выдыхались и без движения на стоянках чаще замерзали.

Скоро уже вся туша перевезлась на шхуну в распоряжение повара. Все было рассортировано и уже изрядно подморожено. Шкура выделывалась Лобовым и Стругановым, кок же, взяв в себе в помощники матроса Головина, ловко управлялся с кусками мяса.

– Ну, теперь нам хватит надолго, оно хоть не часто, но зато сразу сколько еды! – приговаривал кок.

– Да Ваня, хорошая медведица попалась, а если бы не оружие, несдобровать бы ни кому.

– Ты знаешь, я тебе расскажу одну историю, – начал Головин. – У меня ведь тоже отец охотой занимался в Муромских лесах, мы там жили. Как пойдет, нету долго, по неделе пропадал, а потом возвращается в деревню счастливый, людей собирает и идут за лосем или медведем. А раз, помню, пришел весь помятый, в крови. Не пришел, а приполз, это сказано будет вернее. Помял зверь его видно, а какой, что, так мы и не поняли. Говорить то он уже и не мог. Положили его с маманей у печки на кушетку, а у него внутри все раздавлено. Хрипит, а изо рта кровь сгустками выходит и слово сказать не скажет. И лекаря звали и бабку заговорщицу, а все зря. Сознание потерял, затуманился рассудок его. Глаза как стеклянные были, все смотрит и не признает никого, потом вроде ж как заснул. А утром и не проснулся вовсе.

–Да, – произнес Густов, – история то, какая жутковатая.

–Ты теска смотри кась! Что это у медведицы в желудке?

– А ну, подожди, дай я сам достану…, -проговорил кок и стал доставать какой-то не большой клок материи, а на нем металлическую пуговицу.

–А ну, тащи таз с водой, вон в углу, снег уже растаял, промыть надо!

После того, как найденное было очищено от налипшей крови на пуговице появились до боли знакомые слова «Екатерина Великая». Кусок материи вместе с ней явно принадлежал к строевой одежде моряков и здесь, на шхуне, можно было и сейчас увидеть их в подобной форме, которая выдавалась каждому при поступлении сюда на службу.

– Это что же получается, Ваня, эта зверина сожрала кого-то из ребят, из наших ребят, перед тем, как ее застрелили! – сказал членораздельно, медленно повар.

– Надо узнать, кто не вернулся с охоты! – отозвался Головин.

Через несколько минут пуговица вместе с обрывком материи уже лежала на столе капитана.

Рядом собрались моряки, которые выходили на лед на охоту.

Все начало быстро проясняться. Каждый, уже вокруг, стал понимать, что случилось что-то страшное с кем-то именно из группы боцмана и что она, эта группа, вполне возможно, находится все же не так далеко. Возможно, кто-то из них все таки, каким-то чудом, еще жив и ему сейчас так нужна помощь!

Больше всех эта новость пришлась не по душе Евгении Александровне. Она побледнела, а при виде туши медведицы ее сразу начинало тошнить. В противоположность другим мясо с нее она не ела. Поначалу им кормили только собак, хотя после длительных раздумий и разногласий, все же некоторые им стали питаться.

После ужасной находки была предпринята попытка капитаном разбить людей снова на группы, и каждому назначить определенный участок для поиска пропавших. Но ни в первый, ни во второй день и ни через неделю никого обнаружить так и не удалось. И та успокаивающая мысль, что их сослуживцы все же остались, к их счастью, на большой земле, сменилась на горестное утверждение, что все на обратном пути замерзли, что шли они к кораблю вместе с дрейфующим льдом, потому и так близко от шхуны оказались. Хотя не все в команде придерживались именно этой точки зрения.

–Я полагаю господа, – говорил штурман в кают компании, – что белые медведи проходят довольно значительные расстояния даже за день, и как знать, они ведь тоже подвластны капризам льда и питаться этот зверь человеком мог на приличном отсюда расстоянии, быть может и не так далеко от берега. И вполне возможно, не было ни каких столь почти героических переходов к шхуне обратно всей группы матросов во главе с Ордынцевым, что жертва эта вполне возможно единственная, а другие уже наверняка, господа, уже нашли себе теплое прибежище и за нас попросту забыли. Здесь каждый должен думать за себя, чтобы не помереть в этой северной глуши.