Kitabı oku: «Реальность и сны», sayfa 5
И мы больше никогда не ездили в походы.
Сейчас мне сорок, но он иногда мне снится до сих пор.
Прекрасная дама
(рассказ)
Где проходит грань между необычным и загадочным?
Между загадочным и странным?
Между странным и пугающим?
Между пугающим и опасным?
(Из лекции по психиатрии)
Лёхе Коновалову приснился сон. Необычный сон. Страшный. Лёха метался во сне, вскрикивал и скрежетал зубами. Снились какие-то твари совершенно неуловимых очертаний, словно тени, преследовавшие Лёху. Лёха знал там, во сне, что они просто ужасны, однако увидеть их не мог. Стоило ему только повернуть голову, как твари рассыпались чёрным дымком и скользили к нему за спину, чтобы материализоваться там и нависнуть сзади над Лёхиной головой всеми своими клыками и когтями. Тогда Лёха побежал. Он бежал по каким-то закоулкам и слышал сзади хриплое дыхание и цоканье когтей по мостовой. Он оборачивался на бегу, но его преследователи неизменно превращались в дым, который начинал струиться вокруг его ног, словно пытаясь угадать его дальнейшее направление движения. Лёха прислонился спиной к стене и закрыл глаза. И тут же почувствовал, что его обхватили десятки рук и тянут внутрь стены. Он закричал и проснулся.
В зашторенной комнате был полумрак, однако из узких щелей между шторами явственно пробивался свет. То ли рассвет, то ли луна.
Лёха полежал немного с открытыми глазами, чтобы сон окончательно растворился, рассеялся и исчез.
– Тьфу ты! – мысленно произнёс он и тут же почувствовал рядом движение. Видимо, сон ещё не совсем его покинул, потому что Лёха подпрыгнул на кровати и вскрикнул. Рядом с ним спала девушка. Лёха не мог её толком разглядеть в полутьме, но очертания тела под одеялом были очень соблазнительными.
Так. Девушка, значит. Очень, очень интересно. Потому что у Лёхи не было девушки, и он абсолютно не понимал и не помнил, откуда она взялась. А откуда она вообще могла появиться?
И тут Лёха вспомнил, что вчера они с Костиком и Серым смотрели футбол в баре. Аргентина – Парагвай. Три-ноль. Ну, выпивали, естественно. Хорошо выпивали. Но не настолько, чтобы не помнить девушку. Да и не было там девушек, в спортбаре.
Лёха осторожно прикоснулся к руке девушки. Рука была тёплая и мягкая. Девушка сквозь сон пробормотала что-то невнятное и повернулась на другой бок.
Лёха решительно встал с кровати и понял, что зря это сделал. Перед глазами поплыли фиолетовые круги, и в затылок стрельнуло острой болью. Видимо, выпили они вчера гораздо больше, чем ему казалось. Пошатываясь, Лёха раздвинул шторы. Было раннее утро. Небо угрюмо закуталось в тучи, которые подгонял и тащил с запада на восток резкий мартовский ветер. Фонари ещё горели, хотя и было достаточно светло. По улице проезжали редкие автомобили. Хмурое воскресное утро после бурной пятницы и субботы.
Девушка на кровати зашевелилась. Леха оглянулся. Она сидела на кровати и прикрывала глаза от света. Красивая. С милым рубчиком от подушки на розовой от сна щеке. Рыжие кудрявые волосы, нежная кожа.
– Привет, – не слишком уместно поздоровался Лёха.
– Привет, – отозвалась она низким, грудным, с легким придыханием голосом, от которого у Лёхи всё внутри подобралось и похолодело. У него никогда раньше не было такой девушки, по-настоящему красивой, привлекательной и желающей быть с ним. И он её не помнил. А она сидела на кровати и прикрывала глаза от неяркого утреннего света.
Надо было что-то говорить. Только Лёха не знал, что именно. Те два вопроса, что крутились в его голове, были абсолютно, катастрофически неуместны, а третий вопрос, внезапно возникший, был ещё и неприличным.
Поэтому Лёха стоял как истукан, пошатываясь от гудевших в голове винных паров, и молчал.
– Ты меня любишь? – произнесла девушка.
– Что? Й-йяаа? – проблеял от неожиданности Леха. – Д-даа…
– Понятно, – невесело усмехнулась девушка, – а вчера в клубе ты мне в любви признавался.
– В клубе?
Девушка деловито встала с кровати и, не одеваясь, вышла из спальни. Послышалось шлёпанье босых ног по полу, хлопнула дверь ванной, и зашумела вода.
Лёха повалился на кровать лицом вниз и обхватил голову руками. Клуб! Клуб! Ночной клуб? Кажется, Костик вчера предлагал поехать в клуб. Значит, они всё-таки туда поехали. И, видимо, там познакомились с этой девушкой. Хоть бы вспомнить, как её зовут! А он вообще знает, как её зовут? Боже мой, какая девушка! Сейчас она умоется, оденется и уйдёт. А он не может придумать ни одного слова, которое могло бы её задержать. Он даже имени её не помнит!
Лёха застонал и несколько раз ударил себя ладонями по затылку. Снова поплыли фиолетовые круги, и его замутило.
Кофе. Крепкий горячий кофе и поджаренный хлеб с сыром. И всё это сервировать, как положено, на маленьком столике. Достать хрустальную сахарницу из серванта, серебряные ложечки, чашки от сервиза. Это не завтрак в постель, но всё же. И сказать ей за завтраком, прихлёбывая черный бодрящий кофе, который должен прояснить эту муть в голове, что полюбил её с первого взгляда, полюбил больше всего на свете, больше жизни и никогда её теперь не отпустит. Тогда, возможно, она не уйдёт. Возможно, как-нибудь в разговоре ему удастся восстановить в памяти вчерашний вечер. И, может быть, он вспомнит наконец, как её зовут.
Лёха поднялся и, борясь с тошнотой, побрёл на кухню. На полу в коридоре была раскидана одежда. Его брюки, свитер, её блузка, сумка. Его телефон лежал на комоде у входа. Телефон! Он судорожно схватил трубку и набрал номер Костика. Абонент Костик оказался недоступен. Он тут же набрал Серого. Серый взял трубку сразу, как будто ждал звонка.
– Привет!
– Привет, – прохрипел Серый.
– Мы что вчера, в клуб, что ли, ходили?
– Сколько времени?
– Понятия не имею. Утро. Серый, мне нужно срочно знать, как звать девушку, с которой я вчера познакомился в клубе.
– Ты что, в клуб вчера ходил? – удивился Серый.
– Я… Эм… Не помню. Я думал, мы вместе ходили.
– Лёха, иди ты в пень! – заревел в трубке Серый. – Сейчас семь часов утра, какого ляда ты мне названиваешь? Иди проспись уже! – и в телефоне воцарилась тишина.
Ладно. Друг, тоже мне. Пойдём по намеченному плану. Лёгкий завтрак и непринуждённый разговор.
На сковородке зашкворчали гренки. Кофе умопомрачительно пах из большой турки. Лёха резал сыр тонкими ломтиками и прислушивался. Кажется, вода в ванной больше не шумела. В самый раз, значит. Он разлил кофе по чашкам, положил сыр на горячие гренки, насыпал сахар в хрустальную сахарницу, налил молока в маленький фарфоровый сотейник и выглянул в коридор.
Вода в ванной не бежала. Было вообще очень тихо. Лёха осторожно вышел из кухни. Дверь в ванную была закрыта. Он подошёл к двери и прислушался. Оттуда не доносилось ни звука. Лёха замешкался, размышляя, постучать ли ему в дверь, легонько приоткрыть и позвать завтракать или дать знать о себе как-нибудь ещё, но тут взгляд его упал на пол. Вещи больше не валялись в коридоре. Его брюки и свитер висели на стуле, как он обычно их вешал. А вещей девушки не было. Лёха робко постучал в дверь ванной. Ответа не последовало. Тогда он выдохнул и открыл дверь.
В ванной было темно. Лёха включил свет и убедился, что девушки здесь нет. Он быстро прошёл в спальню, потом в зал – квартира была пуста.
«Ушла. Умылась, оделась и ушла, пока я варил кофе».
Лёха вернулся на кухню и отхлебнул кофе из тонкостенной фарфоровой чашки. Внезапно он бросился в коридор и начал торопливо шарить по карманам своей куртки. Документы и деньги были на месте. Да нет. Глупость. При желании можно было всю квартиру вынести, пока он спал.
– Пьянь гидролизная, – с чувством произнёс он вслух. – Какая девушка была! И ушла. Из-за меня, идиота пьяного.
* * *
– Олег Георгиевич?
– Да, здравствуйте, Александр Васильевич.
– Я хотел бы получить комментарии относительно пациента.
– Сегодняшнего? Да, пожалуйста. Мне кажется, он уже по вашей части. Свою работу мы сделали, весь коктейль этот из него выгнали, а он всё не приходит в себя.
– Коктейль?
– Да, была смесь амфетаминов и какая-то органика. Предполагаю, что беладонна, она же спорынья.
– Почему вы так решили?
– Следователь сообщил, что по клубам сейчас ходит новая смесь китайских наркодельцов под названием «Прекрасная дама». Прекрасная дама – белла донна…
– Понятно. А я-то тут причём?
– А притом! – возвысил голос Олег Георгиевич. – Я решительно не знаю, что с ним делать. У меня пациенты либо очухиваются, и тогда ими занимается полиция, либо не очухиваются, и тогда ими занимается морг.
– Спихиваете проблему, значит.
– У меня нет томографа, я даже энцефалограмму сделать не могу! – ещё более возвысил голос Олег Георгиевич. – К тому же, повторяю, по моей части всё чисто. Кровь, желудок, печень.
– Хорошо, хорошо. Я посмотрю его.
* * *
Допивая остывший кофе, Лёха рассуждал: «Странная какая-то девушка. Ну, подумаешь, не вспомнил сразу, как её зовут. Мало ли. Не выспался. Клуб опять же этот… Просто чего ж так убегать? В любви признавался… Может быть, и признавался. Такой девушке можно и признаваться. И любить такую можно и нужно. Прекрасная девушка. Прекрасная дама… Хм… Причем тут дама? Тоже мне, дама, пошла с первым встречным!»
Лёха помыл посуду, убрал со стола и решил вынести мусор. В коридоре он не обнаружил своих ботинок, но, поскольку полы всё равно давно не мылись, махнул рукой и собрался было идти к мусоропроводу в тапках. Однако, едва открыв входную дверь, отлетел к противоположной стене прихожей, как от удара током. За дверью была стена. Глухая кирпичная кладка.
Лёха медленно подошёл и потрогал стену. Обычная стена, обычный кирпич. Он легонько ударил по стене кулаком, потом сильнее. Стена, как и полагается стене, не шелохнулась.
«Я сплю», – мелькнула в голове спасительная мысль, но легче почему-то не стало. Лёха малодушно ущипнул себя за руку. Было больно. И голова так и продолжала гудеть.
Не отрывая глаз от стены, Лёха нащупал на тумбочке телефон. Руки его заметно тряслись. Он набрал Серому. После двух длинных гудков в трубке наступила тишина.
– Аллё, – неуверенно произнёс Лёха и удивился, как тихо и жалобно звучит его голос.
– Ну? – неожиданно громко буркнула трубка Серёгиным голосом.
– Серый, у меня тут… – Лёха запнулся. – Проблемы. Ты можешь ко мне приехать?
– Нет! – отрезала трубка.
– П-почему?!
– Потому что я уже здесь, – прошептала трубка, и Лёха увидел, как из-под стены возле его ног сочится тёмный, еле заметный дымок. Лёха попятился. Дым повалил столбом, и, прежде чем Лёха успел среагировать, на месте клубов дыма образовался Серый.
– Ну здорово, друг! – энергично протянул ему руку Серый.
Лёха машинально перевёл взгляд на протянутую руку и обомлел: к нему тянулся острый, длинный, зазубренный шип, похожий на жало гигантского насекомого.
– Проблемы, говоришь? – сказал Серый и с противным хрустом всадил шип Лёхе под рёбра.
* * *
– Обратите внимание вот на это затемнение, – неторопливо, как на лекции, говорил Лавров, – вы знаете, что оно означает? Этот участок отвечает за взаимодействие с сигнальной системой, с органами чувств. А это значит… Вам не интересно, молодой человек?
– Очень интересно, – соврал молодой человек в небрежно накинутом поверх кожаной куртки халате.
Лавров обернулся и строго посмотрел на него поверх очков.
– Вы пытаетесь обмануть профессора психиатрии? Мне даже смотреть на вас не надо, я слышу, как стучат ваши сводимые зевотой челюсти.
– Простите, Александр Васильевич, – потупился молодой человек, – я половины не понимаю из того, что вы говорите.
– Хорошо, – удовлетворённо произнёс Лавров, – скажу проще. У парня отмирают участки мозга. Он не получает сигналов от внешнего мира. Но при этом, взгляните вот сюда, – он зашуршал длинной лентой энцефалограммы, – его мозг работает, и, судя по активным областям, пациент испытывает нечеловеческие страдания. Страх, боль, отчаянье. Если бы у нас в стране была бы разрешена эвтаназия, я бы, ни секунды не сомневаясь, дал бы на неё санкцию.
– Вы считаете, прогноз негативный? – произнёс Олег Георгиевич, изучая бешеную кривую энцефалограммы.
– Более чем. Его мозг умирает медленно и болезненно. Одна за другой отключаются нейронные связи. Перестают поступать сигналы от органов. Отключаются целые области – зрение, речь, память, логика. Он сейчас в аду, который создает его агонизирующее сознание.
– Так он умрёт? – деловито осведомился молодой человек в кожаной куртке.
– Это вопрос нескольких дней. Возможно, недели.
– Ч-черт, – неподдельно огорчился молодой человек, – мне дело придётся переквалифицировать.
Лавров и Олег Георгиевич переглянулись.
– Вот она, наша полиция, – на сей раз огорчился профессор. – Я вам битый час объясняю, что из-за этой вашей дряни человек испытывает непередаваемые страдания, а вас волнует ваша отчётность!
– А я-то что? Я ему эту таблетку не подсовывал. Мы работаем, между прочим!
– Плохо работаете! – вставил Олег Георгиевич.
– Мы уже установили нескольких распространителей. Молодые девчонки, симпатичные. Раздавали таблетки бесплатно у клубов. Вроде рекламной акции, на пробу. Красивые девчонки – за «Прекрасную даму». Эти сволочи иногда так делают – проверяют партию на людях. Вы думаете, мне его не жалко? – молодой человек осёкся. – А, впрочем, вы правы. Не могу я уже их жалеть. Не хватает у меня жалости. Это для вас они – пациенты, больные. А для нас… На прошлой неделе у нас был труп – пожилого мужчину двое забили на улице арматурой среди бела дня за триста пятьдесят рублей. Это значит героин. А две недели назад – групповое изнасилование в офисе после рабочего дня. И все обвиняемые – приличные вроде люди. Пока кокса не нюхнут. Одно меня успокаивает: рано или поздно каждый из них закинет в себя какую-нибудь особенно лютую дрянь и загнётся… Как вот этот…
Врачи молча смотрели на него. Молодой человек смутился и покраснел.
– Извините.
– Не извиняйтесь. Вы делаете свою работу, мы свою. Заключение я вам предоставлю, когда придёт время. Если вам будет легче, могу написать там, что пациент умер вследствие обизвествления мозговой ткани, а не вследствие употребления неизвестной наркотической смеси. Тем более что и то, и другое является правдой.
– Неважно, – махнул рукой молодой человек, сбросил халат на кушетку и поспешно вышел из палаты.
– Александр Васильевич, действительно нет никакой надежды? – негромко спросил Олег Георгиевич.
Лавров покачал головой.
– Меня даже не это печалит. Этот парень действительно сильно мучается. Вот, посмотрите на эти пики, – он развернул энцефалограмму.
– Да-да, я вижу. Я только хотел сказать, что он не похож на наркомана. Нет характерных изменений печени и сердца. Возможно, он вообще попробовал в первый раз, и сразу так…
– Что об этом говорить. Они будут травиться, а мы будем их вытаскивать. Большую часть, по крайней мере. Идите-ка, Олег Георгиевич, ко мне в кабинет. У меня там есть весьма неплохой коньяк. Я скоро к вам присоединюсь, только поставлю пациенту укол.
Когда дверь палаты закрылась за Олегом Георгиевичем, Лавров вскрыл ампулу с транквилизатором и набрал полтора кубика. Потом на секунду прикрыл глаза и втянул в шприц всю ампулу целиком.
* * *
Он уже не мог кричать. Не мог бояться. Не мог думать ни о чём. Он превратился в сгусток боли. Это не была физическая боль. Она шла изнутри, разрывала его на части и не могла разорвать. Его уже не волновали вьющиеся вокруг него призрачные тени. Он не замечал чудовищ за своей спиной. Он растворился в боли, он стал болью.
Внезапно вспыхнул яркий свет. Его повлекло куда-то вверх, сначала медленно, словно вырывая, выцарапывая из объятий, терзающих его, а потом всё быстрее и быстрее, всё ближе к свету.
Он на секунду взглянул вниз и увидел себя лежащего на спине с открытыми пустыми глазами. И пожилого человека в белом халате, стоящего рядом.
И тогда Лёха вспомнил всё. И клуб, и девушку, и маленькую горькую «Прекрасную даму». Но это уже было неважно. Абсолютно неважно.
Когда на дальних берегах
(рассказ)
Высокий голос похотливо и протяжно завыл над ухом:
– Ааа-ууу-еее… аха-аха…
Тина, не открывая глаз, нашарила на прикроватном столике смартфон и наощупь выключила будильник. «Надо бы звонок сменить», – малодушно подумала она. Никто же не узнает. Тренд трендом, но просыпаться под ЭТО – просто мучение. Она открыла глаза и мельком взглянула на экран. Три обновления, одиннадцать сообщений. Ничего особенного. Скукота.
Ничего она не сменит. Вдруг кто-нибудь спросит, что у неё на будильнике? А она что? Не в тренде? Нет, так нельзя. Придётся мучиться, пока не пройдёт мода на эту дурацкую песню. Тина быстро пробежалась по сообщениям, большая часть из которых была рекламой, ответила «ничё» на вопрос «чё делаешь?» от Ляльки и «Гы-ы» на смешную картинку, которую прислал Марик. Хотя эту картинку она уже видела, и не очень-то она была смешная, если честно, но Марик ей нравился. Надо бы с ним увидеться в реале.
С этой мыслью она встала с постели и включила компьютер.
– Я проснулась! – крикнула она в сторону двери и прислушалась. Никто не ответил. Ну и хорошо, значит мама уже ушла, и в институт её выгнать будет некому. Тина спустилась на кухню, нашла в холодильнике стаканчик йогурта, взяла из шкафа вазочку с печеньем и, перепрыгивая через ступеньки, побежала обратно в свою комнату.
Компьютер уже загрузился и требовал ввести пароль. Тина набрала шесть единичек и погрузилась в новинки видео. Через несколько минут она откинулась в кресле и отвернулась от экрана, обиженно надув губки. Опять ничего интересного. Как и вчера, и позавчера. Тина подбежала к зеркалу, посмотрела на своё обиженное лицо и немножко поджала губы, чтобы выглядеть не только обиженной, но и разочарованной. Полюбовавшись на своё выражение лица, она показала себе язык и вернулась за компьютер. Привычно щёлкая мышкой, она занялась своим обычным утренним делом. Надо было поставить лайки, плюсики и смайлики всем своим друзьям в четырёх соцсетях. На второй сотне ей надоело, и она решила запустить автолайк. Автолайк был никудышный, часто останавливался, и приходилось запускать его снова. На седьмой сотне он окончательно вывел её из себя, и оставшиеся полторы сотни лайков она проставила вручную. Это было необходимо, иначе кто же будет ставить лайки ей? Она же не креатор, чтобы получать лайки от посторонних людей.
Да, креатив – это была её мечта. Она стремилась к своей мечте, упорно и планомерно. Мечта была разделена на три части, и каждый день Тина обязательно уделяла внимание каждой.
Первая часть была понятной, но очень трудно осуществимой. Настолько трудно, что Тина почти уже не уделяла ей времени. Так, для галочки, думала о ней немножко каждый день. Последняя её находка в этой области была два года назад, когда она включила камеру и подожгла на себе волосы. Волосы сгорели в секунду, было очень больно, и полгода потом она ходила в платке. А результат – ерунда, каких-то жалких три тысячи просмотров и чуть больше тысячи лайков. Потом она уже и сама поняла, что вряд ли бы поставила лайк за такую ерунду. Вот раньше, говорят, какой-нибудь прыжок с моста, убийство кошки перед камерой или даже простое селфи в необычном месте могли набрать миллионы просмотров. Сейчас никого уже этим не удивишь. Потры не умеют делать интересные креативы. Последний нормальный креатив, сделанный потром, она видела года три назад, когда какой-то парень пробрался в музей, снял со стены картину и испражнялся на неё. Это было действительно круто! Вроде его даже хотели судить, потому что быдло сильно возмущалось, но в итоге просто оштрафовали на несколько миллионов. Ну а что, он заплатил, конечно. На то и потры, чтобы платить. Платить просто, сложно придумать что-то новое. У Тины не хватало фантазии на что-нибудь большее, чем сжечь волосы на голове. Поэтому она не слишком уделяла внимание этой части своей мечты.
А вот вторая часть была очень и очень серьёзной. Тина хотела сама стать креатором. Но не техническим креатором, которым она должна стать после института, а высшим, тем, кто создаёт Контент.
Тина мечтательно вздохнула и достала из ящика стола чистый лист бумаги и ручку, выполненную в виде гусиного пера, инкрустированную золотом и стразами. Подставка к этой ручке была в виде массивной старинной чернильницы. Тине казалось, что так ей будет легче настроиться и найти своё вдохновение.
Тина посмотрела в окно, задумалась на секунду и вывела на листе красивым, ровным почерком: «Я гляжу в своё окно».
За окном светило солнце, с крыши капало. Сквозь тройные стёкла негромко, но отчётливо слышалось щебетание синиц.
«Светит солнышко давно», – написала Тина. Сразу получилось в рифму, и Тина, ободрённая таким успехом, вскочила из-за стола, пробежала по комнате и вновь взяла ручку-перо.
«Подошла я к окну», – написала она, и тут вдохновение закончилось. Тина устало свесила руки по бокам кресла. Больше в голову ничего не приходило. Она медленно встала и подошла к окну. За окном было солнечно и радостно. Снег таял, и маленький смуглый Фархад рыхлил его там, где были сугробы вдоль дорожек, и разбрасывал по лужайке. Тина минуту поразмышляла, не заснять ли его на видео, но потом решила, что убирающий снег садовник вряд ли будет считаться интересным креативом. Солнце ощутимо припекало, а внизу, под подоконником, голые колени прижигала батарея. «Прямо жарко», – подумала Тина, и тут её осенило. Она пулей метнулась к столу и написала:
«Что-то жарко стало мне».
Получилось! От избытка чувств Тина запрыгала по комнате, скандируя:
– Я гляжу в своё окно! Светит солнышко давно! Подошла я к окну! Что-то жарко стало… – Тина осеклась. Нет, «мне» не в рифму!
– Мну! – тут же нашлась она. – Что-то жарко стало мну!
Правда, лёгкое сомнение поселилось где-то в глубине, под радостью от удавшегося креатива. Тина села за компьютер и набрала в поисковике «мну». Нашлось полтора миллиона страниц с этим словом. Ну, значит, есть такое слово, сеть не может ошибаться. Тина изо всех сил гнала от себя сомнение, которое, несмотря ни на что, её не покидало. Она решила проверить свой креатив на счётчике слогов. Счётчик ехидно выдал, что в третьей строке на один слог меньше, чем в трёх остальных. Настроение Тины постепенно ползло вниз. Да что ж за слог этот дурацкий, откуда я его возьму? Тина обхватила голову руками и задумалась. Какая же все-таки мука – писать стихи! Так всё славно получалось, и тут этот слог! Она швырнула в монитор стаканчик из-под йогурта. Главное, фраза получилась – ни убавить, ни прибавить. Подошла я к окну. Я подошла к окну. Подошла я ВДРУГ к окну!!!
Тина метнулась за компьютер и быстренько зарегистрировала копирайт на свой новый креатив. Ожидая подтверждения, она начала набивать текст на всех своих страничках.
Я гляжу в своё окно,
Светит солнышко давно.
Подошла я вдруг к окну,
Что-то жарко стало мну.
В углу экрана вспыхнуло уведомление об успешной регистрации креатива. Тина выдохнула, улыбнулась и начала копировать своё произведение на все известные ей ресурсы в сети, которые занимались размещением. «Свободный доступ», – отмечала она на очередном сайте. Свободный доступ. Читайте все, читайте! Мне не жалко! Я не буду брать деньги за авторское право! Знайте, что я – креатор!
К вечеру всё стало ясно. Все восемьсот с лишним друзей, друзей друзей и друзей друзей друзей поставили лайки. И только жалких пятнадцать просмотров со стороны. И больше ничего. Уже три часа никто не смотрел на её креатив.
– Я опять написала плохой стих, – сказала она вслух.
Скоро придут родители. Она опять не была в институте. Весь день! Весь день она мечтала, как мама зайдёт и скажет укоризненно: «Ты опять прогуляла институт?» А она покажет ей на экран и скажет: «Посмотри, мам, я высший креатор! Мне не надо ходить в институт и учиться изобретать идиотские холодильники и смартфоны». А мама ахнет и позовёт отца. Отец – не просто потр, он ценитель. Тина пересмотрела почти всю его коллекцию приобретённого креатива. Не такого, что размещают в сети в свободном доступе, а того, что на века, за который платят огромные деньги, выкупают копирайт и хранят только для себя и своих родных. У него были музыкальные произведения каких-то древних групп, неизвестные стихи известных поэтов трехсотлетней давности, картины, как в музее. Лучше, чем в музее. В музеях теперь одни копии, все оригиналы распроданы ценителям.
