Kitabı oku: «Реальность и сны», sayfa 6
Ничего сегодня не будет. Тина нашла в смартфоне нужный контакт и отправила сообщение: «Кирилл, ты мне нужен сейчас». Она даже не стала краситься, просто надела тёмные очки на пол-лица, чуть подмазала губы и спустилась в гараж.
Кирилл уже сидел за рулём её машины. Огромный, чёрный, молчаливый, как всегда.
Тине не хотелось сегодня самой рулить, ей хотелось думать. Она села на заднее сидение. Кирилл слегка повернул голову, ровно настолько, чтобы ей было понятно, что он внимательно слушает.
– Покатаемся, – сказала Тина. Кирилл кивнул и плавно вывел тяжёлый джип из гаража. Сначала он довольно сильно разогнался на шоссе, но скоро, увидев настроение хозяйки, свернул в какой-то тихий пригород и медленно поехал по узким улицам.
Здесь жило быдло. Серые, скучные коробки домов нависали над грязными улочками. Освещённые витрины магазинов попадались редко, не то, что в центре. На остановках толпился народ. Грязно-оранжевые автобусы-скотовозы тащились от остановки к остановке со скоростью пешехода.
«Почему так мало креаторов среди потров? – размышляла Тина. – У нас есть деньги, у нас есть возможности. Мы – хозяева. Мы в состоянии потреблять всё, что производит современный мир, но мы почти не можем создавать». Она вспомнила своих однокурсников из числа быдла. Они не могли потреблять. У них не было денег. Они учились в кредит. Но шли к своей цели с каким-то маниакальным упорством. Они желали стать техническими креаторами и становились ими. Они проектировали большие чёрные джипы для потров, воздухоочистители, компьютерные программы и ручки в виде гусиного пера, инкрустированного золотом и стразами. Они были хорошими ребятами, несмотря на то, что были быдлом. Вот, например, Кирилл. Он исполнительный, молчаливый и верный. Его можно не замечать, даже находясь с ним рядом. На него можно положиться, как на друга. Даже больше, чем на друга.
Тина взглянула на экран смартфона. Лялька пространно утешала её в чате, на все лады нахваливала её сегодняшний креатив. Эх, Лялька. Ты тоже хорошая, но на тебя нельзя положиться. Вот и сейчас ты мне врёшь. Зачем? Кирилл вот мне не врёт. Он вообще особо не разговаривает. Почему же тебе, Ляльке, моей подруге, я верю меньше, чем своему водителю?
Джип нырнул в какой-то переулок и оказался не на соседней улице, а посреди закрытого двора с перетянутыми поперёк него верёвками для белья, убогой детской площадкой и переполненными мусорными баками. Кирилл пробормотал что-то неразборчивое и стал разворачиваться. Тина осматривала двор и не понимала. Как? Ну как в этой грязи, в этом убожестве могут рождаться высшие креаторы? Откуда здесь взяться фантазии? Полёту мысли? Как эти серые люди могут создавать контент, от которого мурашки по коже, захватывает дух и хочется петь и смеяться? Видимо, их просто очень много. В тысячи раз больше, чем потров. И чисто случайно среди них рождаются таланты, которые за счёт своего быдляцкого упорства пробиваются, заявляют о себе, обращают на себя внимание корпораций авторского права, и вот уже новый высший креатор взрывает сеть каким-нибудь своим творением. А следующие его творения продаются за огромные деньги таким ценителям, как отец. Может быть, вот эта кучка подростков на скамейке у подъезда – новые «Битлз», или «Лимп Бискит», или «Агротек».
– Стоп, – резко сказала Тина. Кирилл тут же остановился, не закончив разворот, поперёк двора.
Тина вышла из машины и направилась к подросткам. Да, она не ошиблась, один из них держал в руках гитару и негромко напевал.
– Когда на дальних берегах увижу я свою мечту, – донеслось до неё. Мотив был незнакомый, но очень приятный, открытый и простой, честный, бесхитростный. Он брал за душу, хотелось подпевать и грустить.
При её приближении песня стихла. Четыре пары глаз смотрели на неё настороженно и немного удивлённо. Подростки молчали.
– Что это вы поёте? – холодно спросила она.
– Не твоё дело, – буркнул один из подростков и усмехнулся.
– Кирилл! – чуть возвысила голос Тина. Подростки словно уменьшились в размерах и смотрели ей за спину. Тина глядела на них высокомерно и изучающе. Она знала, что за её спиной бесшумной тёмной громадой вырастает Кирилл, всеми своими ста девяноста восемью сантиметрами и ста двадцатью килограммами.
– Я задала вопрос, – продолжала Тина. – Или, может, вызвать полицию? Вы вообще в курсе, каков размер штрафа за нарушение копирайта? У ваших родителей квартиры столько не стоят.
– Мы не нарушаем копирайт, – тихо сказал парень с гитарой. – Это моя песня, я сам её сочинил.
– Ага, – усмехнулась Тина, – и сидишь поёшь её на улице. Ты не боишься, что твои друзья зарегистрируют на неё право? Или я? Или кто-то ещё?
Однако за усмешкой Тины скрывалась растерянность. Она понимала, что нашла. Ту самую третью часть своей мечты. Молодого, неизвестного креатора, которого ещё не нашли корпорации, которого можно увезти с собой, и он будет творить только для неё… Только в мечтах её не было плана, как вести себя в такой ситуации. Что ему сказать? Как заставить поехать с ней? Как убедить, что он должен писать свои песни только дня неё?
– Нет, не боюсь, – всё так же тихо произнёс гитарист, – я ещё напишу.
Он ещё напишет! Вот телёнок-то!
– С тобой не связывались корпорации? – смягчила тон Тина.
– Нет.
– А ты сам? Показывал кому-нибудь свои песни?
– Мне это не интересно. Мне интересно сочинять.
Да, они такие и есть, высшие креаторы. Им не интересны деньги и авторское право. Они творят, потому что так устроены. Какие-то извилины у них в голове созданы так, что креатив льётся из них, словно вода из крана. Сколько хочешь, всем и даром. Глупые, какие же они глупые. Но без них не обойтись. Они – единственные, кто может дать нам, потребителям, хозяевам, что-то новое, необычное, будоражащее. То, что является для нас высшей ценностью. То, что мы не можем создать сами.
– Хочешь, поедем со мной? Ты покажешь мне свои песни, а я расскажу тебе, как правильно распорядиться своим авторским правом?
– Нет, не хочу.
– Почему? – искренне удивилась Тина.
– Ехали бы вы своей дорогой, – сказал гитарист, косясь на Кирилла.
Щёки Тины сделались пунцовыми от злости и унижения. Вот сейчас она скомандует Кириллу, он просто сунет его в багажник, как щенка, вместе с его копеечной гитарой. И никто не узнает, куда она его увезёт. А даже если и узнает, плевать. Отец откупится. Отец её поймёт.
Подростки словно прочитали её мысли и напряглись. Кулаки их непроизвольно сжались, глаза потемнели.
Глупые. Наивные. Дикие.
– Хорошо, – сказала Тина, – я покупаю у тебя эту песню. Сколько ты хочешь? – она расстегнула сумочку и достала чековую книжку.
– Эта песня не продаётся, – ответил гитарист, глядя на стремительно бледнеющее лицо Тины. – Но если хочешь… – он оглянулся на своих друзей, словно ища одобрения, – если хочешь, можешь послушать. Можешь приезжать и слушать. И другие песни тоже. Мне не жалко.
Когда на дальних берегах увижу я свою мечту,
Когда мне ветер принесёт её взволнованные вести,
Отправлюсь я за океан, не в силах усидеть на месте,
Найду её, спою о ней, увижу эту красоту…
Тина сидела на корточках у грязной скамейки в тёмном вонючем дворике, и по её щекам катились слёзы. Кирилл присел рядом и обнял её за плечи, по-дружески, по-отечески. Он тоже слушал. И улыбался.
Взаперти
(миниатюра)
Тревожно мне, неспокойно. Как мухе, которую поймали, накрыли банкой на столе и ушли. И вроде ничего плохого в данный момент не происходит, но ведь произойдёт. Или люди вернутся и раздавят несчастную муху, или не придут, и под банкой просто закончится воздух. И так, и сяк плохо. Есть, конечно, небольшой шанс, что придут и выпустят безо всяких последствий. Но очень небольшой.
А меня кто выпустит? Некому… Давит меня эта квартира, прямо расплющивает. Ну куда такая огромная? Нет в ней места, откуда можно было бы видеть хотя бы её треть. Коридоры, повороты, углы… И кто знает, что там, за этими поворотами, в этих невидимых двух третьих квартиры происходит? Что-то же происходит! Вот ходит кто-то… Кто? Иду в дальнюю комнату, открываю дверь. Никого. Но кто-то же ходил только что?! Соседи наверху? Да, пожалуй, пусть будут соседи. И как это они умудряются всегда ходить в той части квартиры, где меня в данный момент нет? Хоть бы раз над головой затопали. Десять лет уже здесь живу – ни разу с ними не встретился. Странные они какие-то…
Колокольчик звякнул у входной двери. Как если бы дверь открылась. Но дверь не открывалась. По крайней мере, я не видел. Иду к двери. Да, всё закрыто, заперто. А колокольчик звенел. Наверное, сквозняк. Дунул из-под двери, задел колокольчик и скрылся в вентиляционных шахтах. Кто ж ещё может звенеть колокольчиком в пустой квартире? Нашёл где-то щель невидимый ветер.
Как громыхнуло что-то на кухне! Я аж вздрогнул. Бегу на кухню. Всё в порядке. Шкафы, полки, посуда ровными рядами. Цветы на подоконнике. Может, это они грохочут? Только притворяются тихими, а как только я отвернусь – раз! – и листьями, корнями зашевелят. Может, из горшков своих вылезти хотят. Фух… Глупость какая. Открываю посудный шкаф и сразу вижу: миска не на месте. Стояла на боку, о стенку опиралась, а сейчас лежит кверху дном. Упала, громыхнула.
Душно мне здесь. Не хватает воздуха, как мухе, накрытой банкой и забытой на столе. И выпустить некому. В голове нет дверей, но есть замки. И стены.
3. Сны
Если бы они могли говорить
(рассказ)
Не думал, что когда-нибудь я буду торопиться. А вот, приходится. Тороплюсь рассказать, ведь завтрашний день для меня, скорее всего, не наступит.
Я раньше никогда не думал о смерти, как о чём-то близком, о том, что может произойти со мной. Нет, конечно, я знаю, что такое смерть. Это процесс постепенный, долгий. Медленное угасание в течение многих лет в окружении друзей, родных и близких, которые и после смерти останутся рядом, будут помнить тебя ещё очень долгое время. И даже те, кто не застал тебя живым, будут знать о тебе, слушать рассказы о тебе ещё долгие годы.
Так всё и было, так мы жили тысячелетия до Вторжения. Пришельцы изменили всё. И самое ужасное, нам нечего противопоставить им. Я смотрю на безжизненное тело друга и сознаю нашу полную беспомощность. Он погиб вчера на моих глазах, и я ничего не мог сделать, не мог помочь ему, защитить. Мы росли с ним вместе с самого детства. Я помню его совсем маленьким, как он забавно негодовал, что его даже не видно в траве. Как годами позже мы, молодые и горячие, мечтали о дальних путешествиях, ловили потоки западного ветра и представляли, какие земли лежат там, куда он дует, на востоке, у сиреневых гор, едва различимых на горизонте. Помню, какими мы выросли непохожими и разными: я долговязый и худой, он грузный, невысокий, массивный, но в то же время переменчивый и чувствительный, добрый, отзывчивый. Зимой он впадал в тоску, но я знал, что лишь только сойдёт снег, его депрессия закончится, и он вновь будет общителен, весел и добродушен, как всегда. Я таким богатством эмоций не отличался, зима меня никогда особо не печалила, а тёплое время года не приносило сильной радости. И только когда прилетали птицы, мы с ним одинаково умилялись и веселились. Птицы умеют поднять настроение.
И вот он лежит рядом со мной, и я знаю, что сегодня моя очередь. С пришельцами невозможно договориться. Они нас не понимают. Думаю, они нас даже не слышат. Мы для них корм, строительный материал, биомасса. Что угодно, но не субъект для диалога. Я видел, они выращивают нас на нашей же земле только для того, чтобы съесть или просто убить в самом расцвете. Мы не знаем, откуда они пришли, каковы их цели и мотивы. Мы не в силах им противиться.
Солнце всходит, и его лучи поблёскивают на чудовищных механизмах пришельцев, которые они оставили здесь вчера. Скоро они вернутся… Скоро… Уже…
* * *
– Петрович, а что тут будет?
– А тебе-то какое дело?
– Да так, интересно.
– Вроде председатель говорил, под картошку поля чистим.
– Понятно, – Саня долил бензина в бак, протёр горловину ветошью и дёрнул стартер. Старенькая «Дружба» взревела и громко застрекотала на холостом ходу. Мелкие птицы резко снялись с вырубки и, трепеща крыльями, исчезли в глубине леса. Петрович уселся на спиленный вчера ствол дуба и закурил.
– Санька, сядь, покури, куда торопишься?
– А чего тянуть, раньше начнём, раньше кончим.
– Молодой ты, Санька. Не наработался ещё. Ну что мы тут кончим, полтора километра леса впереди. Я вот думаю, – Петрович затянулся и прищурился от попавшего в глаза дыма, – как бы нам этот дубок, – он похлопал рукой по шершавой коре огромного дерева, – на мебельную фабрику продать? Смотри, какой красавец, жалко же, уйдёт на дрова. Съездил бы за Генкой, он трактором мог бы оттащить. Трелёвочник всё равно только послезавтра придёт. А мы бы на пиво заработали.
– Ладно. Давай, и вот этот тополь тоже, хорош же!
– Да кому он нужен, его-то точно только на дрова.
– Ну, всё равно завалю, раз уж пилу завёл. Отойди лучше, Петрович, больно уж они близко росли. Даже странно, как друг другу не мешали.
Саня привычным движением повёл пилу чуть под углом к стволу. Дерево мелко задрожало и зашелестело листьями. Саня обошёл ствол и сделал глубокий пропил с противоположной стороны. Тополь застонал и, ломая ветки, рухнул в подлесок.
Игрушка
(миниатюра)
– Дорогой, а где наш ребёнок? – Ида обеспокоенно оглядывалась вокруг.
Эсир с улыбкой указал в направлении большой кучи песка:
– Вон он, пирамидки свои складывает.
– Тебе не кажется, – Ида продолжала беспокоиться словно по инерции уже на совсем другую тему, – что у него очень узкий круг интересов? Ребёнок ничем другим не увлекается, всё строит, строит.
– Ну и пусть строит, – засмеялся Эсир, – может, строителем станет.
– Нет, ты мне объясни, – не унималась Ида, но осеклась. Гор подбежал к ним и обнял родителей.
– Мама, папа! Можно я сплаваю на ту сторону?
– Плыви, конечно, – погладил сына по голове Эсир.
– Нет, я не здесь хочу, а во-о-н там! – Гор указывал на запад.
– Ой, сынок, там очень далеко. Разве что вместе с папой, если он согласится.
– Папа, папа, ну пожалуйста! Туда и обратно!
Эсир снова улыбнулся, приобнял сына, и они неспешно побрели к поблёскивающему вдалеке водоёму.
– Сплаваешь с нами? – обернулся Эсир к жене.
– Нет, я вас здесь подожду. Не задерживайтесь, только туда и обратно, хорошо?
Эсир кивнул, и они с Гором вошли в воду.
Гор отлично плавал для своего возраста. Можно было и отпустить его одного. Да всё равно потом пришлось бы плыть за ним, заиграется ведь на том берегу. Эсир плыл молча, Гор пытался болтать, отфыркивался и поднимал кучу брызг.
Противоположный берег утопал в зелени. Деревья подступали к самой воде. Отец и сын немного прошли вглубь леса, поднимая стаи разноцветных птиц и огромных бабочек.
– Папа, как тут красиво! Давай в следующий раз здесь остановимся?
– Давай, – легко согласился Эсир. Лес и правда был прекрасен.
– А можно я тут тоже что-нибудь построю?
– Можно, но в следующий раз. Нас мама ждёт. Мы ей обещали – туда и сразу назад. Пора собираться домой.
Два человека потрясённо смотрели вслед удаляющемуся огненному шару, пока он не скрылся на фоне закатного солнца.
– Боги ушли, Рамзес. Как думаешь, они вернутся?
Рамзес перевёл взгляд на исполинские пирамиды, багровые в лучах заходящего солнца, и статую странного существа с телом льва, увенчанным человеческой головой.
– Обязательно вернутся! Обязательно!
– Эсир, кажется, Гор свою игрушку забыл, я её нигде не вижу.
– Не напоминай ему, может, и не вспомнит. В следующий раз заберём.
Степень сомнения
(рассказ)
Они встретились и некоторое время смотрели друг на друга, стоя на небольшом расстоянии. Наконец Егов протянул руки навстречу и слегка кивнул головой. Они обнялись и троекратно поцеловались по древнему обычаю.
– Ну, слава тебе, – произнёс Люций, – а то я уж подумал, испепелишь.
– Да вроде не за что, – улыбнулся Егов. – Поговорить хочу.
Они пошли по местами поросшей клочками травы деревенской дороге. Егов шёл чуть впереди, опустив голову, он думал, с чего начать разговор. Люций шагал позади него, слева.
– Не топай, пожалуйста, – не поворачивая головы, произнёс Егов.
Люций опустил глаза на свои копыта и укоризненно взглянул на Егова. Однако тот даже не обернулся и взгляда не увидел, поэтому Люций взлетел и стал виться кругами вокруг своего собеседника.
– Знаешь, что меня беспокоит?
– Конечно, знаю, – тут же ответил Люций, – тебя всегда беспокоят люди.
– Ну да, – кивнул Егов, – это само собой.
– То, что опять воюют?
– Они всегда воюют, – невесело усмехнулся Егов.
– Тогда что? Падение нравов? Разврат? Гомосексуальные браки?
– Да, есть такое. Но до времён падения Рима им ещё далеко. Тогда и не такое было.
Люций перестал кружиться, перевернулся в воздухе на спину и заложил руки за голову.
– Забыли тебя? Не чтут? Поминают всуе? Убивают с твоим именем на устах?
– Ох, да это вообще во все времена было. Они войны через одну священными объявляют. Я уже рукой махнул.
– Ну-у-у… – протянул Люций. – Из современного, значит… Глобализм? Поклонение капиталу? Толерантность и европейские ценности?
– Да ладно, толерантность. Что в ней плохого?
– Принцип естественного отбора нарушается. Насильственное уравнивание в правах и свободах различных меньшинств за счёт большинства, – глубокомысленно произнёс Люций.
– Ну и что? На мой взгляд, ничего не нарушается. Естественный отбор всё равно сработает. Уже не раз такое было в истории. Придут очередные варвары и сметут очередную ослабевшую и погрязшую в разврате и коррупции империю.
– Развития не будет. Шаг назад.
– Не согласен, – покачал головой Егов, – для меня они все равны. Люди есть люди. Шаг назад для одних – это шаг вперёд для других.
– Тогда сдаюсь. Других серьёзных проблем не вижу.
– Ты знаешь… – Егов чуть помолчал и продолжил. – Мне кажется, в них постепенно гаснет Искра.
– Вот оно что, – улыбнулся Люций, – ну, тут уже я не согласен. Посмотри, сколько всего они творят сейчас! Практически каждый! Раньше творили избранные, а сейчас – все. Разве селфи – не творчество? Фотография – это же искусство! Писателей, поэтов сейчас больше, чем за всю предыдущую историю! И они делятся своим творчеством друг с другом.
– Количественно – да. Но качество падает. Где шедевры? Где то, что останется в веках?
– Количество рано или поздно перейдёт в качество.
– Ты прекрасно знаешь, что это не так. Общество непритязательно. Им не нужны яркие таланты. Если раньше они стремились к великим, то сейчас великим мнит себя каждый. Им больше не нужны ориентиры.
– Но разве ты не этого хотел? В каждом человеке горит твоя Искра. Каждый – творец, по образу и подобию твоему.
– Это подмена понятий. Каждый творец изначально равен мне. Каждая Искра равна моей Искре. А сейчас… Знаешь, у меня чувство, что я распался на множество еле тлеющих угольков. Мне кажется, что вместо приумножения света творения люди гасят его, топят в серости и посредственности.
– Я понимаю, – Люций задумался. – Но ведь и раньше были длительные периоды застоя. Тёмные века.
– Нет! – горячо возразил Егов. – В самые тёмные времена были настоящие творцы. Пусть немного, пусть о них не знали, пусть даже их творения не сохранились. Но они были. Яркие звёзды. Негасимые огни.
– Но погоди! А современная наука? Разве она не несёт твою Искру? Разве человечество не достигло невиданных высот в познании мира? Разве они не приблизились вплотную к разгадке кода ДНК? Разве они не полетели на другие планеты?
– Разве не ты их запутал, лукавый? – в тон ему ответил Егов. – Мысль торжествует в пределах своей картины мира, только верна ли эта картина? Я уже устал подсказывать, что они идут по ложному пути. Современная наука предпочитает игнорировать факты, которые не укладываются в господствующие теории, нежели менять сами теории. Где торжество духа? Где использование тех возможностей, которые я им дал? Как они обращаются со своими телами? Ведь еле дотягивают до ста лет, хотя могли бы жить тысячу. О чём мы вообще говорим, если за тысячи лет своего развития человек даже не научился летать…
– Нет, ну некоторые научились, – вяло возразил Люций.
– Некоторые… Пара монахов в горах Тибета. Узко, узко ты мыслишь. Я говорю о человечестве в целом. Что дальше? Куда они пойдут? Окончательно загадят планету, перебьют друг друга, откатятся в каменный век, и всё по новой?
Собеседники замолчали.
– Может, тогда их… того? Как в прошлый раз? – несмело предложил Люций.
– Это мы всегда успеем. А может, дело во мне? Может, это я ошибся изначально? Может, во мне самом не хватает того, чего я жду от людей?
Люций встал на ноги и выпрямился в полный рост. Ноздри его раздувались, из них вырывались полупрозрачные струйки дыма. Глаза засверкали красным недобрым светом.
– Как смеешь ты сомневаться в себе, творце всего сущего? Как смеешь ты подвергать сомнению таинство созидания? Как можешь ты допустить мысль о собственном несовершенстве?
Егов слушал раскаты его голоса, опустив глаза.
– Да, ты прав. Своим сомнением я заставляю сомневаться людей. И я прав. Все правы. И люди правы. Надо только подождать.
– Вот именно. Давай подождём. И даже если выбран неверный путь, всегда есть возможность начать всё сначала.
– Спасибо, Люций. Ты умеешь поддержать. Я подожду. Я буду ждать столько, сколько потребуется. А если вдруг окажется, что люди придут не туда, начну всё сначала. Это уже было. Всё уже было…
Лицо Егова засветилось, сияние постепенно распространилось на его грудь, руки, всё тело. Люций прикрыл глаза от яркого света. Раздался негромкий хлопок, яркая вспышка, и Егов исчез. Люций сел на землю и вытер пот со лба.
– Тяжело с ним иногда, – произнёс он, ни к кому не обращаясь. – Но что поделать? Творец, тонкая натура. Беречь его надо. И любить.
