Kitabı oku: «Ведьма», sayfa 3
Катя поднялась на пригорок. Тут уже солнце было летним, ласковым, кудрявые облака неслись к нему по небу, да все добежать не могли. Деревня сияла белыми пластиковыми окнами и свежей зеленой краской на крышах. Справа, в сторонке, высилась киношная церковь, а если налево – начиналась обычная житейская суета.
Где-то звучала музыка, стук, хруст дрели, протяжный вой пилы, тарахтел мотор. На табуретках вдоль дороги, в расчете на проезжающих вдруг городских, стояли разноцветные банки с грибочками, огурчиками, помидорчиками, вареньицем, ровные снаряды кабачков, и тут же чуть поменьше горки огурцов. Большие эмалированные ведра с крышками.
Навстречу Кате проехал маленький велосипедист, раз в пять меньше своего велосипеда, и чтобы доставать до педалей, ему приходилось сильно наклоняться вниз и влево, а потом вниз и вправо. Мужик около старой машины, тронутой ржавчиной протирал руки промасленной тряпкой. Со вкусом осмотрел Катины голые ляжки. Только что не облизнулся…
В магазинчике было солнечно. Одновременно слепило со всех сторон и темнело в глазах. В углу манил чернотой распахнутый зев подсобки. Тетка-продавщица с прелым тестом вместо рук заорала прямо туда, в темноту и прохладу:
– Серега! Ну ты че там? Заснул?
Потом повернулась к Кате и спросила нагло:
– Ты чья? Чет я тебя не видала тут раньше.
Катя, придерживая руками расползающиеся упаковки спагетти и печенья от неожиданности вздрогнула:
– Дом сняли, с мужем.
– У кого? Почем? – ревниво допрашивала тетка. – Серега?! Ты че там встрял!
Катя ответила. В магазинчике вдруг стало ощутимо свежее. На солнце видимо наконец набрели облака, потому что все вокруг перестало сиять, поблекло и даже жужжащая муха влипла в висящую ловушку и замолчала. Зато из подсобки вышел Серега – мятый, с пузом, в сандалиях и носках, в кепке-бейсболке. Вышел, зевнул, равнодушно развернулся и снова пропал в темноте.
– Муж у тебя хороший?
Тетка на Катю не смотрела, а пялилась куда-то вбок, нажимая кнопки на миниатюрном терминале. Катя даже не поняла, что это она ее спрашивает. Хороший, вот такенский, уж не твой Сережа-то точно, захотелось ответить, но Катя просто кивнула.
Тетка вдруг перегнулась через прилавок, тестом расползлась, и тихой скороговоркой, при этом почему-то оглядываясь на темный пролом в стене, затарахтела:
– Ты его, девчуля, возле себя держи. А еще лучше ехала бы ты отсюда. И мужа своего увозила. Или переезжай, вон, в Малиновку, там и дом есть хороший, у свекрови моей, и магазинов там два, и речка…
– И церковь, – почему-то вспомнила Катя.
– Вот, – кивнула доверительно тетка, – заодно и в церковь сходите, от греха-то.
Дверь звякнула, в магазин вошел посетитель, и тетка, собрав свои телеса с прилавка, выпрямилась и как ни в чем не бывало отсчитала Кате сдачу.
Катя вышла из магазина в уличную жару.
Недалеко, на косой скамейки сидел мелкий местный пацан. Огромный велосипед валялся тут же в траве. Увидев Катю, пацан зло глянул из-под выгоревших ресниц и нарочито сплюнул в ее сторону тягучей струей.
***
Каждый вечер был как вечность.
На подоконнике стоял сухостой, пахло лекарством и сеном, за окном отмирал день.
Тьма постепенно наползала на улицу. Тени прятались под заборами, а иные посмелее, перебегали улицу от дома к дому. И ни одного человека. Улица Рябиновая – мертвое царство.
Катя отвернулась от окна. Фомин читал какой-то потрепанный томик.
– И как тебе наша хозяйка? – спросила его Катя.
– Кто?
– Ну хозяйка наша, которая дом нам сдала.
– А-а-а. Ну, норм.
– Ты думаешь она какая? Интересная?
Фомин отлип наконец от книжки и уставился на Катю.
– Сколько ей лет по-твоему?
– Не знаю, – Фомин пожал плечами, но смотрел теперь так словно пытался что-то разглядеть в Катином лице.
– Примерно?
– Да, не знаю я. Наверное… Да много ей. Фиг знает.
– Ты вот как думаешь, она старая или молодая? – продолжала настаивать Катя.
Здесь Фомин действительно задумался, уперся отсутствующим взглядом в стену и начал пальцами теребить белую полоску пластыря на подбородке.
– Вспоминай, Фомин, мы когда приехали первый раз, она вообще старухой мне показалась. Прям бабка какая-то. Баба Яга.
– Ну да.
– А сейчас я пригляделась, так ей же лет сорок. Не больше. А еще помнишь, женщина почему-то крестилась, ну та, которую мы подвезли. А еще сегодня в магазине сказали…
– Ой, началось, – Фомин скривился. – А еще… А еще… Ты без своего фейсбука тут совсем дуреешь, сплетни собираешь. Вот, лучше возьми книжку почитай.
Фомин взял один из томиков, лежащих рядом с ним, и подкинул к ней поближе. Томик скользнул по одеялу и участливо ткнулся Кате в руку. Катя брезгливо оттолкнула холодную, гладкую как змею книжку.
– Представляешь, – продолжал, не заметив ее реакции Фомин, – никогда этого Гоголя не читал. Даже в школе. Только кино смотрел. Ну с Петровым которое. А сейчас оторваться не могу. И красиво как. Вот, например… «Робкое полночное сияние, как сквозное покрывало, ложилось легко и дымилось на земле» …
Фомин продолжал читать, когда Катя встала с кровати, нацепила кофту и вышла из дома.
В воздухе носились стрижи, или ласточки, или какие-то другие стремительные птицы, Катя не разбиралась. С одной стороны, над пригорком, небо багровело вывернутой наизнанку улыбкой, как грустный смайлик. С другой, сливалось с елками в непроглядную тьму.
Катя пошла по участку. Было жутковато и зябко. По голым икрам щекотно бились нависшие над тропинкой травинки. Там же крапива, запоздало подумала Катя, как щиколотка уже ощутимо взбухла и зачесалась. По колену царапнула сухая ветка. А это крыжовник! Вспомнилось Кате. Какой же тут все-таки неухоженный участок.
Ноги сами вынесли ее к приземистому домику хозяйки. Тот был как мертвый. Молчащий, окна плотно завешаны шторами или занавесками. Вдруг одно из окон разрезала узкая полоска света. Катя тихо, не обращая внимания на колющее и режущее скопление растительности под ногами, шагнула к окну и осторожно заглянула в обжигающе яркую щель.
На полу стояла лампа на лишенном абажура тонком шесте. Слабый восковой свет дрожал на темных бревнах. Голая хозяйка сидела на коленях, спиной к окну. Волосы, спутанные, неряшливыми прядями лежали на плечах. Хозяйка наклонилась и что-то зачерпнула. Потом резко выпрямилась с прижатыми к лицу руками. По бокам свисала складками желтая кожа.
Катя тихо стукнулась головой о стекло. Хозяйка резко обернулась. Лицо ее было черно, глаза закрыты, а рот развернулся как алый цветок. Белые, ровные, один к одному зубы. Хозяйка улыбалась. Тягучая красно-черная капля сорвалась с подбородка и упала на висящую грудь, следом еще одна, а за ней еще. Капли покатились по выпирающему животу. Оставили дорожки на дряблых бедрах. Так это же кровь, поняла Катя. Хозяйка открыла белые глаза.
Катя отпрянула, ломая куст и обдирая ноги вывернула на тропинку. Прочь от низкой избы, от замершего леса, от морока, от тишины. Домой, под теплое одеяло. К Фомину, к книжкам.
Выскочив из-за угла, Катя почти налетела на большую собаку. Та нюхала что-то под их дверью и, увидев Катю, оскалилась.
– Фу, – слабым голосом сказала Катя, – Нельзя.
На Катю уставились пустые, укрытые ночной тенью глазницы. Собака зарычала громче. Рычание разнеслось по темноте, окружило, подобралось со спины.
Вдруг звонкий женский голос крикнул:
– Назад!
Рык прекратился, силуэт на фоне двери обмяк. Собака легко сорвалась с места и не обращая внимания на Катю промчалась мимо, задев ее теплым мохнатым боком.
Катя вошла в дом. Кожа на месте крапивных ожогов и царапин горела. Катя, не раздеваясь, нырнула под одеяло к Фомину, прижалась к его спине, обняла. Фомин не ответил. Спал. Ноги у него были холодные. Как вода из колодца.
***
…Кто-то смотрел на нее из темной щели между двумя елками. Загудел ветер, трава пошла волнам, и слабая рябь тронула черные мохнатые деревья. Из зарослей порхнула мелкая напуганная птица. Полуденный зной вдруг отступил. Стало холодно. Слабая, еле слышная дрожь повисла в груди.
– Эй, – позвала она. Снова ударил ветер. Елки заслонили своими лапами смотрящего. Если он был. Слабая тень метнулась от края поля и побежала, побежала, скрылась в травяном переливающемся мороке. Лед на коже. Внутри что-то сорвалось и ухнуло вниз, только вот все никак не могло упасть. А кто-то невидимый ухватил за загривок и не отпускал.
