Kitabı oku: «Золотые анклавы», sayfa 4
Глава 3
Старые стены
Элфи повел нас по узкой лестнице меж камней. Закончилась она в странной маленькой лощинке, окруженной валунами выше нашего роста. Впереди высилась мраморная стена, в которой была дверь как в старинном храме. Притолоку поддерживали две статуи, изображающие людей в капюшонах; они стояли, склонив головы так, что лиц не было видно. Мужчина держал открытую книгу, а женщина – кубок. Это, конечно, тоже был защитный артефакт. Когда я проходила мимо статуй, мне показалось, что мужчина оторвался от книги и взглянул на меня. Но поскольку первым шел Элфи, стражи беспрепятственно пропустили нас в просторный тусклый двор.
Я думала, что увижу нечто пышное и величественное. Под ногами у нас был выложенный мозаикой пол, вдоль комнаты тянулся бассейн, окруженный статуями, в дальнем конце виднелся фонтан. В стеклянном потолке над головой должна была быть иллюзия неба – она наверняка казалась полной, если смотреть на отражение в воде, – но сейчас вместо нее чернела пустота. В неподвижном и темном бассейне ничего не отражалось. Из фонтана время от времени падали капли словно из текущего крана, и каждый раз звучало неестественно громкое эхо. Здесь, вероятно, находилась самая старая часть анклава, которую выстроили, когда Лондон еще только начал становиться городом; этот зал, очевидно, должен был наводить на мысль о славе Рима. Но выглядел он как Помпеи незадолго до извержения: тонкий слой пепла уже лег и становился все гуще.
В дальнем конце зала виднелось возвышение со столом и стульями, похожее на скамью присяжных в зале суда. Видимо, так устроили, чтобы собрание высокопоставленных членов анклава могло смотреть сверху вниз на явившегося на аудиенцию. Здесь они, несомненно, принимали всякую мелочь, полных отчаяния просителей, приходящих в надежде получить место в анклаве. Я сердито взглянула на пустой помост; во мне закипал гнев, хоть я и пришла на помощь. Если сад был волшебной сказкой, то здесь разворачивалась другая история – сказка, в которой дети не возвращались домой, а злые волшебники, улыбаясь, ели похлебку из костей.
Все двери из зала вели в темноту, слабо намекая, что на той стороне тоже что-то есть. Элфи некоторое время колебался, а затем вздохнул и шагнул к двери слева – я могла лишь надеяться, что им движет уверенность, а не слепая надежда. Я последовала за ним, все еще кипя, и оказалась в бесконечном коридоре с колоннами, от которого по обе стороны отходили темные туннели, а иногда попадалась крошечная, как келья, комната, даже меньше, чем наши спальни в Шоломанче – верх роскоши в былые дни. С третьего века стандарты явно изменились.
Я практически ничего не видела. На стенах висели плошки, но почти все они потухли, только несколько свечек еще мигали – достаточно, чтобы идти не спотыкаясь. Наши тени бешено плясали на стенах, нависая над нами и колеблясь. Коридор тянулся и тянулся; даже если бы это здание было размером со стадион, он уже должен закончиться. Наверняка он удлинялся от нашего волнения. Из боковых коридоров доносились далекие голоса – слова разобрать не удавалось, но в них слышались тревога и страх. Я по-прежнему ощущала под ногами тошнотворное колыхание маны, и гнев мало-помалу вытекал из меня, пока не иссяк. Остался лишь тягостный холодный ужас.
Все инстинкты, доведенные школой до совершенства, говорили, что за каждым поворотом таятся злыдни. Тревога еще усиливалась по мере того, как мы шли, но никто на нас не нападал. Это могло значить лишь одно: впереди караулит нечто худшее, например чудовище, который питается другими злыднями, и нужно прогулять урок и засесть в библиотеке. В данном случае это было абсолютно верное ощущение: мы прекрасно знали, что за тварь нас ждет. Страшнее не придумаешь. И мы устремлялись прямо к ней, приближаясь с каждым шагом. Другие тоже это понимали; я слышала их хриплое дыхание, которое в узком коридоре казалось очень громким. И тут я сообразила, что слышу не только наше дыхание.
В следующее мгновение это поняли все. Элфи остановился. Бормотание, доносившееся из лабиринта коридоров, зазвучало яснее. Вскрики, плач, тяжелые всхлипы. Послышался женский крик: «Помогите, помогите, ради Бога!» Пронзительный вопль длился всего секунду, но жуткое эхо донеслось до нас через полдесятка дверей. Это была недавно проглоченная жертва, если у нее еще хватало сил вопить. Сара, стоя позади меня, с трудом вздохнула; обернувшись, я увидела в потемках, что она стоит, зажав рот ладонью, и ее темные глаза полны непролитых слез.
Она взглянула на меня.
– В выпускном зале ты вытащила парня прямо из пасти чреворота, – сказала Сара чуть слышно, и в ее голосе прозвучала униженная мольба. Я бы предпочла враждебность.
– Его еще не до конца проглотили.
– Но…
– Нет, – коротко сказала я, однако Сара продолжала смотреть на меня, и ее лицо дрожало, как желе. Она не решалась мне поверить. – Фарш обратно не провернешь.
Сара резко отвернулась, словно не желала этого слышать – но зачем тогда вообще спрашивать?
– Пошли, – велела я Элфи.
Лицо у него было бледное и болезненное, но он тут же собрался с духом, расправил плечи и зашагал дальше по коридору.
Голоса становились все громче и громче. Элфи шел твердо и решительно, а вот я бы уже не отказалась немного притормозить. Я не сомневалась, что этот чреворот больше того, которого я убила во время выпуска; в кои-то веки я бы отнюдь не обрадовалась своей правоте. Эта тварь должна оказаться страшнее той, в библиотеке. Я слишком хорошо помнила звуки, которые она издавала, – негромкое тяжелое дыхание в тишине, среди темных шкафов. Тот чреворот протиснулся в школу через вентиляцию, и все равно он был невероятно, чудовищно огромным.
Я не смогла бы пробыть внутри долго. Он выжег девять моих кристаллов с маной, целое состояние для меня; но там, в Шоломанче, Элфи, взглянув на мою коробку с кристаллами, вежливо улыбнулся бы и спросил: «Ух ты, Эль, ты сама их все наполнила?» Там Сара носила бы полдесятка таких кристаллов в качестве брелоков. Я так энергично черпала из них силу, что каждый опустел примерно за минуту. Но мне вовсе не казалось, что я провела внутри чреворота девять минут. Вообще ничего не казалось. Время перестало существовать. Существовал только бесконечный чреворот, и единственным способом спастись было убивать, убивать, убивать как можно быстрее, по одному смертельному удару за каждую жизнь, которую он уничтожил. Я выжила только потому, что умею убивать очень быстро.
Скоро мы достигли конца коридора. Он завершался лестницей, которая посередине разделялась, превращаясь в двойную спираль; обе части вели вниз. Голоса доносились сверху. Каменные фигуры в капюшонах стояли и здесь, на площадке. Элфи подошел к статуе с чашей, достал из кармана булавку, уколол палец, выдавил в чашу несколько капель крови и коснулся окровавленным пальцем страниц открытой книги. Пятнышко казалось черным в тусклом свете. И вдруг оно пропало, словно растворившись в камне. Элфи на мгновение отвел взгляд, не мешая магии действовать. Мы тоже. Но ничего не вышло. Элфи с явной тревогой посмотрел на нас, однако стоило ему отвернуться, статуя женщины отодвинулась.
Элфи прерывисто вздохнул и повел нас вниз, но теперь крадучись, шаг за шагом по узкой спирали, пока мы не добрались до огромного, похожего на склад помещения, такого просторного, что по нему мог проехать грузовик, и полного воды; каменная дорожка посередине вела к дверной арке в дальнем конце. Там, по обе стороны высокой красной двери, стояли две каменные фигуры, держа в руках магические лампы.
Чреворот облепил всю дверь, включая статуи. Он вытек на ступеньки, и две лампы светили сквозь его тушу как из-под воды – нечто среднее между жидкостью, желе и облаком. Внутри виднелись жуткие отдельные фрагменты.
Он жалобно щупал косяки, как кот, который просится в дом; ворчание и недовольные звуки смешивались со стонами и плачем, который издавали его многочисленные рты. Щупальца пытались просочиться под дверь, цеплялись за края, лезли под капюшоны статуй, искали хоть какое-нибудь слабое место, чтобы приоткрыть ящик с лакомствами. Точно так же чреворот, которого убила я, пытался пробить мою защиту.
Мы все как вкопанные застыли на узкой лестнице. Чреворот перекатил полдесятка глаз по телу спереди назад, чтобы взглянуть на нас. Некоторые из них еще плакали или отчаянно таращились. Чреворот так или иначе мог ими пользоваться. Меня затошнило; больше всего мне хотелось с криком убежать. Сара от ужаса дышала коротко и рвано, Элфи был напряжен, как струна, – он едва сдерживал дрожь.
– Так и будем здесь стоять? – отрывисто и громко спросила Лизель. – Ну? Что дальше?
Прекрасный вопрос. К сожалению, никто из них ничего сделать не мог – на самом деле она имела в виду «Давай, Эль, займись», и это наполнило бы меня желанной яростью, не будь я испугана до чертиков. Польза от Лизель была только в одном: она преградила мне путь наверх, а значит, убежать я не могла.
– Мы замкнем круг и будем его удерживать сколько сможем, – сказал Элфи, не глядя на меня – для этого пришлось бы отвести взгляд от чреворота. – Ты знаешь заклинание, Лизель.
Они заключили союз еще до выпуска и наверняка усердно работали над тем, чтобы довести до совершенства лучшее защитное заклинание Элфи: отказ. Чары, с помощью которых можно убрать все, что тебе не нравится, в том числе ту или иную часть чреворота.
Элфи поделился своим заклинанием и со мной, однако это была не обычная защита, которую можно поставить и забыть; заклинание отказа приходилось поддерживать постоянно, и я бы не справилась с этим, одновременно ведя бой. Но если они прикроют меня, а заклинание не поможет или не удержится, чреворот доберется до них. Даже если они тут же прервут процесс, он может уцепиться за их ману, и тогда всем крышка. Если верить хрестоматийной статье в журнале «Изучение злых чар», именно так погибли трое магов из шанхайского круга; предположительно та же судьба постигла участников двух попыток, предпринятых Лондоном. И среди них не было вчерашних выпускников.
Элфи поступил великодушно, причем мне даже не пришлось просить. Члены анклавов обычно так себя не ведут. Сара напряженно вздохнула – щедрость Элфи явно ей не понравилась, – но не стала возражать, а Лизель, к ее чести, отозвалась:
– Да. Я буду якорем. Ты начинай.
Я действительно оценила их щедрость. Был, впрочем, один существенный нюанс: как только они наложат заклинание, мне придется идти вперед. Но Лизель, как всегда, права. Топтаться на месте не стоило – ничего хорошего бы не вышло, если бы чреворот в ту самую минуту преодолел дверь и добрался до хранилища маны или проглотил десяток взрослых магов.
– Поехали, – быстро сказала я, сделала глубокий вдох и ступила на каменную дорожку.
И чреворот накинулся на нас.
Я уже видела, как они двигаются. Обычно чревороты никуда не торопятся – они предпочитают занять местечко поудобнее и выжидать. Но когда они решают тронуться с места, то развивают удивительную скорость. Он отцепился от двери и чудовищной волной покатился к нам. Все голоса разразились ужасными рыданиями и криками, как будто чреворот снова раздирал своих жертв на части, подвергая мукам тех, кого уже сожрал. Глаза выпучивались, воющие рты кривились. Сара завизжала, а Элфи отступил на полшага – но все мы прошли Шоломанчу, и хотя Элфи дрогнул, руки у него сами собой принялись за дело.
Он накрыл нас заклинанием за полсекунды до того, как чреворот к нам подкатился. И тут чудовище врезалось в щит – кошмарная бурлящая масса плоти целиком окутала маленький купол, сжав его так крепко, что отвратительные внутренности чреворота заколыхались в нескольких сантиметрах от моего лица. Я тоже закричала и почувствовала, как к горлу подступила тошнота; но в то же время я не утратила способности рассуждать – в голове у меня холодно и мерно работали шестеренки. «Нет времени создавать круг; Элфи наложил заклинание в одиночку. Он не продержится дольше сорока девяти секунд. Обратный отсчет пошел. Если я буду накладывать заклинание сама, кто займется чреворотом? Рано или поздно он прорвется».
Варианты: позволить ему сожрать Элфи, Лизель и Сару – или нас всех. Поскольку эти опции меня не устраивали, значит, огромную тварь нужно убить прямо сейчас, за то ограниченное количество секунд, которое оставалось у Элфи, и время истекало – ну и что? Я не позволила бы чревороту добраться до остальных, и если для этого он должен очень быстро умереть – значит, он должен умереть, только и всего. Я утвердилась в этой мысли, сделала вдох, чтобы доступно донести ее до чреворота – и тут он пронесся над нами – и исчез. Завывающая масса исчезла на узкой лестнице, не замедлив хода и даже не попытавшись отщипнуть от нас кусочек.
Я стояла в полнейшем замешательстве и дрожала от прилива адреналина. Купол лопнул и осыпался облаком ярких искр; Элфи произнес, еле ворочая языком:
– Почему… почему…
Он не договорил, потому что я поняла – мы все это поняли одновременно. Чреворот удирал. От меня.
– Твою мать, – сказала я и побежала за ним.
Чреворот катился прочь на предельной скорости. Когда я достигла верха винтовой лестницы, он уже скрылся в бесконечном коридоре, где колонны исчезали в темноте, напоминая иллюзию бесконечности, которую можно создать при помощи двух зеркал. Несколько мгновений я стояла, тяжело дыша. Никто еще меня не нагнал – неудивительно, – и я даже успела задуматься, какого черта творю, но тут кто-то изнутри чреворота снова вскрикнул ломким голосом, будто треснуло стекло. Жертвы были внутри, в ловушке, как мой папа, как Орион, и я не могла позволить чревороту сожрать еще кого-нибудь. Я погналась за ним.
Чревороту не удавалось скрыться только из-за крика и плача жертв, но я не понимала, откуда доносится звук, и крики постепенно начали затихать. Они сменились измученным тяжелым дыханием, что было еще хуже – этот болезненный хриплый звук, тусклым эхом отдаваясь от каменных стен, волной накатывался на меня словно сам чреворот.
Я свернула в один коридор, потом в другой и в третий. Они все заканчивались тупиками – наверняка мнимыми, если знать, что делать. Вполне возможно, чреворот знал, что делать, поскольку в брюхе у него находились лондонские волшебники; возможно, ему удалось пробраться на ту сторону стены, но я не могла стоять и дожидаться Элфи, чтобы спросить совета. Если бы я остановилась, мне бы пришлось задуматься. Вместо этого я решительно перла напролом.
Меня отчасти поддерживало то, что происходящее напоминало злополучные игры в прятки в коммуне; другие дети не хотели играть со мной, но взрослые, которые хорошо относились к моей маме или приехали специально, чтобы повидаться с ней, заставляли их принимать меня в игру. Поэтому все играли в «давайте спрячемся от Эль». Ребята разбегались, прятались и сидели, перешептываясь, пока я отчаянно металась с места на место, пытаясь найти хоть кого-нибудь; я прекрасно понимала, в чем фокус, но притворялась, что не понимаю, и пыталась поддерживать игру, потому что других возможностей поиграть у меня просто не было. Если бы я спряталась сама, все пошли бы играть во что-нибудь другое, оставив меня до посинения сидеть в укрытии.
Именно так я себя чувствовала, слыша, как голоса чреворота превращаются в шепот, бормотание и еле уловимые хриплые вздохи. Я страшно разозлилась – и злилась все сильней, пока шла; смешанная с горем досада громоздилась все выше, как в детстве, в те минуты, когда маме приходилось забирать меня и уводить. Она издалека чувствовала, что я начинаю впадать в состояние неконтролируемой ярости. Но мамы сейчас рядом не было. Никого не было, кроме меня, охотящейся за ускользающим шепотом по бесконечным жутким темным коридорам анклава, которые нарочно удлинялись, не позволяя мне настигнуть добычу. Казалось, вот-вот голоса начнут хихикать, потешаясь над тем, какая я глупая, раз поддалась на уловку.
Я повернула за угол – и обнаружила их источник: чудовищную тушу чреворота, полностью загородившую очередной тупик. Он пульсировал, переливался и стонал. На мгновение я обрадовалась, что нашла его.
В ту же секунду загнанная в угол тварь бросилась на меня, открыто атакуя – так, как никогда не делали дети, поскольку все они знали (как знал и чреворот), что, если дать мне повод, хотя бы крошечный, я их жестоко изувечу. Они чуяли силу, с которой не решались сталкиваться открыто. Но чреворот дал мне повод, потому что в его внимании я не нуждалась, и на одно-единственное мгновение я настолько преисполнилась ярости, что для страха не осталось места. Я заорала:
– Ну, давай! Валяй сюда! Ты уже умер, вонючий мешок гнили, ты уже мертв! – Я орала, накручивая себя, как пьяница в баре. Я собиралась убить, уничтожить эту гигантскую надутую жабу…
…и вдруг чреворот лопнул. Я даже не применила ману – он распался на части, не успев меня коснуться; его шкура треснула, как рвется футболка, которую слишком часто за минувшие два года латали при помощи магии, и на ней наконец буквально не осталось живого места. Глаза, рты, конечности, внутренности хлынули на пол; волна гнилой плоти вырвалась в коридор, поднявшись выше колен, а я снова заорала – на сей раз от неподдельного ужаса. На секунду на поверхность всплыло безобразное искривленное тельце, похожее на эмбрион, – точно такое же я видела внутри чреворота, убитого в библиотеке. И тут же оно тоже распалось на части и утонуло.
Но один рот и измученный, налитый кровью глаз, соединенные тонкой полоской кожи – жуткое напоминание о лице, на котором они некогда находились, – плавали на поверхности у моих коленей, смотрели на меня и молили: «Пожалуйста, выпусти меня, пожалуйста» – молили отчаянно, как делает человек, когда ему внезапно кажется, что у него есть шанс, что можно вырваться из ада на свободу, что у двери стоит тюремщик с ключом, не чуждый жалости.
Я закрыла лицо руками, мучительно всхлипнула и повторила, задыхаясь:
– Ты умер, ты уже мертв.
Рот возмущенно открылся, но тут же обвис, а глаз потускнел; оба уплыли прочь – мертвые, совсем мертвые, как я и сказала. Эти слова, порожденные моим гневом, стали заклинанием у меня на устах, и теперь им предстояло вечно жить во мне – страшным убийственным чарам, которые я создала сама, и, честно говоря, они гораздо больше мне подходили, чем сдержанная и элегантная Рука Смерти. Рукой Смерти мог воспользоваться какой-нибудь утонченный малефицер, с узкой бородкой и тонкими губами, в расшитой серебром черной бархатной куртке, с презрением глядящий на врага сверху вниз. Тот, кто никогда не стоял в темном коридоре, по пояс в гнилье, вынужденный подчищать за собой и добивать последних жертв пыток, которых не удалось прикончить с первого раза.
Глава 4
На верхнем этаже
Явышла из коридора, мокрая и шатающаяся. Трижды меня вырвало от зрелища особо отвратительных останков. Я всегда искренне ненавидела школьные сточные трубы, шумные распылители, вообще все механизмы, созданные для уборки за злыднями, которые пожирали нас. Теперь я по ним скучала. Море гнили, оставшееся после чреворота, могло вечно плескаться здесь. Ручейки мерзости стекали обратно в главный коридор, оставляя на полу тонкие липкие полосы.
Я долго брела вдоль них, едва переставляя ноги, когда бедная Моя Прелесть, которую во все это втянули и которая дрожала, сидя в кармане, наконец высунула нос и запищала; тогда я поняла, что никуда не выберусь – я потратила уже вдвое больше времени, чем когда мы шли по коридору вместе с Элфи.
Я остановилась и задумалась. На мне по-прежнему был разделитель, но до сих пор я не взяла ни капли маны. Мое новое смертоносное заклинание оказалось высокоэффективным. Я могла убить хоть десять чреворотов! Зато на ум не приходило ни одного простенького заклинания поиска, кроме детского стишка, которому мама научила меня в пятилетнем возрасте: «Из леса, из оврага долой, вовремя к обеду домой». Этот утонченный образчик высокой поэзии прекрасно помогал вернуться в юрту к обеду, но, увы, вряд ли совладал бы с чарами, предназначенными сбивать с толку и запутывать. Возможно, защитные чары анклава заодно мешали мне собраться с мыслями.
К счастью, у меня остался один совсем простой способ. Я убила чреворота и рассчитывала получить награду.
– Элфи, я заблудилась, выведи меня отсюда, блин, – громко сказала я, потянув за нить, которую он сам мне вручил, и спустя минуту где-то впереди его голос неуверенно позвал:
– Эль?
Он вышел из темноты в нескольких шагах от меня и осторожно двинулся по коридору, лавируя среди вонючих луж. Вместе с ним появилась Лизель; оба уставились на меня, и на лице Элфи отразился почти комический ужас. Я понятия не имела, на что похожа, да и не хотела этого знать; я бы предпочла не краткую сводку, а душ, причем немедленно. Хорошо, что Лизель не стала спрашивать разрешения – она просто произнесла заклинание на немецком, звучащее весьма настойчиво. Вполне возможно, оно означало «о боже, ну-ка немедленно приведи себя в порядок». Заклинание подхватило меня и крепко встряхнуло. После этого я почувствовала себя выколоченным ковриком, но, в общем, даже не возражала: ура, я стала чистой. По крайней мере, снаружи.
– Что ты… – машинально начал Элфи, но на половине фразы решил не выяснять. – Он… ты…
– Он мертв, – коротко сказала я, подводя конец всем дискуссиям. – Прибирайтесь сами.
Элфи несколько секунд смотрел на меня, а затем до него дошло, что чреворот убит, что он по-прежнему член анклава и – да, что его отец будет жить, вместо того чтобы навеки сгинуть в брюхе чудовища. Тогда Элфи издал тяжелый, полный облегчения вздох, зажал рот ладонью и отвернулся, отчаянно борясь со слезами, хотя ему наверняка очень хотелось разрыдаться. Несколько слезинок все-таки пролилось.
Лизель явно подмывало сказать ему «Соберись, тряпка», но она удержалась – с ее стороны это было огромное усилие. Я понятия не имела, отчего Элфи связался с человеком, откровенно считающим его худо-бедно подходящим сырьем, из которого можно вылепить нечто приличное, – и еще меньше понимала, отчего Лизель так упорно за ним охотилась. Она выпустилась с отличием и не была обязана спать с Элфи, чтобы получить место в лондонском анклаве – и даже через постель она не получила бы места, если бы выпустилась не с отличием! Иными словами, решение она приняла добровольно.
– Пошли, – сказала мне Лизель. – Совет захочет тебя поблагодарить.
Иными словами, она собиралась отвести меня вниз и торжественно представить совету, не забыв щегольнуть собственной гениальностью. Но я не была обязана соглашаться:
– Спасибо, но нет. Я не проведу здесь больше ни минуты. Покажите, где выход.
Элфи слегка дернулся – моя настойчивость была сродни рывку поводка – и кивнул:
– Конечно, Эль… пойдем в сад. Кажется, тебе надо подышать свежим воздухом.
Говорил он искренне, но, безусловно, скоро должен был пожалеть о своем обещании. Судя по мрачному виду Лизель, она уже об этом жалела. Наверное, чувствовала себя ястребом, который едва успел поймать рыбу, как с неба камнем упал огромный орел и выхватил добычу прямо из-под носа. Не повезло девочке. Но я ей ничуть не сочувствовала. Я бы наверняка передумала через пару дней, если бы не сумела избавиться от Элфи, но только не сейчас.
Лизель была не из тех, кто бьется головой о стену; она повернулась к Элфи и сказала, хоть и не очень любезно:
– Выведи ее. Я сообщу остальным. – Решив извлечь из ситуации максимум, она зашагала по коридору.
Элфи повел меня в другую сторону и свернул в первый же коридор – к счастью, не тот, где по-прежнему истлевали останки чреворота. Почти сразу он распахнул дверь в сад, как окруженная золотым сиянием Беатриче открыла для Данте двери в рай, оставив бедного обреченного Вергилия позади.
Элфи тоже не ворчал, хотя я, образно говоря, вонзила ему шпоры в бока. Он отвел меня туда, где водопад лился мощным серебристым потоком через край очередной террасы; я подставила руки, набрала воды, умылась, прижала прохладные ладони к щекам и постояла так, пока меня не перестало мутить. Я достала из кармана Мою Прелесть, посадила ее на край маленького углубления в камне, наполненного чистой водой, и она искупалась. Мне хотелось последовать ее примеру.
Убийство чреворота не исправило ущерба, нанесенного анклаву – я по-прежнему чувствовала, как под ногами колышется мана, и разделитель прекрасно передавал это ощущение. Но, избавившись от твари, я развязала руки всем волшебникам, которые до тех пор отчаянно отбивались, и они сразу же взялись за работу. Прямо у меня на глазах лампы загорелись ярче – в несколько приемов, словно кто-то подергал выключатель туда-сюда; терраса стала прочнее. Уже не было ощущения, что сад вот-вот скроется под водой. Казалось, впрочем, что я сижу за столом, у которого одна ножка короче других – облокачиваться нельзя, чтобы стол не опрокинулся, но все-таки он стоит, и целая бригада рабочих трудится над починкой.
Элфи тем временем налил мне попить из серебряного кувшина вроде того, что я видела сверху, сквозь заросли. Значит, эти чары тоже заработали. Хоть я и не хотела ничего брать в рот, от одного лишь легкого сладковатого запаха мне полегчало. Поэтому я осторожно сделала глоточек, который тут же избавил меня от привкуса тошноты и позволил глубоко вдохнуть. Я и не догадывалась, как нуждалась в этом.
Я допила остаток маленькими глотками, наслаждаясь каждым и угощая Мою Прелесть каплями с кончика пальца; допив, я почти успокоилась. Не то чтобы успокоилась по-настоящему – просто расслабилась. Я четыре года не могла толком расслабиться. Даже мамино заклинание не справлялось с моими нервами. Конечно, мама бы сказала, что месяц в лесу – куда более подходящий способ обрести спокойствие, но я находилась в лондонском анклаве, занималась истреблением чудовищ и наслаждалась охватившей меня безмятежностью. Ужас отступил.
Элфи сидел на полированном, самом обычном на вид деревянном табурете, удобном, как кресло, и с тревогой изучал меня. Наверное, он гадал, что я намерена делать с поводком, который он сам мне вручил. Поэтому, когда Элфи, неопределенно помахав рукой, тихо сказал: «Эль, прости, все случилось так внезапно, мы вывалились прямо посреди этого хаоса», я цинично принялась ждать, когда же он попросит меня избавить его от клятвы, и страшно удивилась, услышав:
– Я даже не спросил про Ориона.
У меня возникло ощущение, что я ломлюсь в открытую дверь.
– Я знаю, что вам почти удалось выбраться, – продолжал Элфи, пока я сидела, цепляясь за остатки безмятежности, вместо того чтобы зарыдать или в гневе обрушиться на него – да как он смел сожалеть об Орионе, как смел быть первым и единственным, кто сказал о нем хоть что-то приятное или просто любезное?! – Это страшная потеря. И так несправедливо… после всего, что он сделал, что сделали вы оба.
Он говорил глупые, абсолютно очевидные вещи, не имеющие никакого значения, но я коротко и неуклюже кивнула, поставила бокал на стол и отвернулась, сдерживая слезы, наполовину в ярости, наполовину благодарная. Это ничего не значило – и в то же время значило очень много. Я знала, что Элфи не было дела до Ориона, они почти не общались. Ему ничего не стоило сказать несколько вежливых слов. И он их сказал – ничего сверх обычного соболезнования, которое ты вроде как обязан предложить человеку, потерявшему друга, однако Элфи отдал дань уважения мне и Ориону, словно мы были нормальными людьми. Не его друзьями, конечно, – просто людьми, которым он хотя бы немного сочувствовал. Элфи ничего больше не сказал; он замолчал и некоторое время сидел рядом со мной, посреди безграничного покоя и красоты, а мимо нас с журчанием текла вода.
На зеленых стеблях медленно начали распускаться нежные цветы, похожие на колокольчики; бутоны раскрылись, а потом среди них, как по сигналу, показались и крошечные пчелы. Я услышала голоса задолго до того, как рядом появились люди – еще одна тщательно отмеренная вежливость, поскольку, разумеется, магия не заставила бы аристократию анклава идти по саду долгой извилистой тропой. Возможно, какой-то артефакт замедлял наше ощущение времени, поэтому нам путь казался дольше. Я протянула руку Моей Прелести и посадила ее в карман. Терраса между тем украдкой начала расти, чтобы вместить приближающуюся компанию; со всех сторон придвинулись еще стулья и табуреты, делая вид, что с самого начала стояли здесь.
Элфи заметно выпрямился; когда старшие вошли, он встал. Его отца я узнала бы и так – они очень похожи, только отец смуглее и солиднее. Он казался смутно знакомым. Может, он приезжал в коммуну, когда я была маленькой? Иногда нас посещают члены анклавов; мама не отказывает никому, кто приезжает в поисках исцеления, хотя не лишает себя удовольствия осудить их образ жизни (поэтому они показываются редко). Отец Элфи был в красивом кремовом костюме с безупречно заутюженными складками, темно-зеленой рубашке с галстуком, застегнутым булавкой с крупным опалом: он так оделся, готовясь к смерти.
С ним была Лизель, а рядом еще несколько расфуфыренных особ, считая Господина лондонского анклава, Кристофера Мартела – седого мага, тяжело опирающегося на бронзовый посох. Левый глаз и часть лица до скулы полностью закрывал сложный артефакт, похожий на монокль. Я практически не сомневалась, что глаз под ним, в высшей степени искусно сделанный, также был артефактом или иллюзией; настоящий глаз Мартел, скорее всего, где-то потерял, а может быть, променял. С возрастом волшебникам становится трудней исцеляться, но даже в старости, как правило, можно лет на десять – двадцать отсрочить агрессивную форму рака или старческую деменцию, отдав взамен нечто существенное, например глаз (плюс внушительный объем маны).
Лодыжка, вероятно, тоже не выдержала возраста. Мартел пробыл на своем посту минимум шестьдесят лет. Правление в анклавах трудно назвать демократичным; это нечто среднее между международной корпорацией и сельской общиной: то и другое – изрядный гадюшник. Большинству обитателей анклава плевать, чем занимается совет, лишь бы, с их точки зрения, все шло гладко; в любом случае, всерьез правом голоса обладают только люди, имеющие место в совете (либо они совершили нечто необыкновенное, либо им посчастливилось состоять в родстве с основателями анклава). Как правило, Господин занимает свою должность, пока не уйдет на покой или не умрет – ну или пока на анклав не обрушится большая беда.
Вроде нынешней. И я не сомневалась, что правление Мартела подходило к концу – точнее сказать, он должен уступить место отцу Элфи, поскольку тот вызвался сразиться с чреворотом; такие предложения дорогого стоят, это ежу понятно. Но должно было пройти некоторое время, прежде чем передача власти состоялась бы официально – тем более что анклав еще шатался, – и, естественно, все касались этой темы с утонченнейшей деликатностью. Отец Элфи устроил настоящий спектакль: он принес Мартелу самое большое кресло и поставил напротив меня, прежде чем опуститься на стул, который сам тихонько к нему придвинулся.
