Kitabı oku: «Семейная сага. Сборник. Книга II», sayfa 7

Глава 8

Был май. Цвела сирень. Мы шли с папой по парку, когда он сказал:

– Хочу тебя кое с кем познакомить.

Навстречу к нам шла молодая женщина. Высокая, стройная, в модных бордовых брючках. Она улыбалась нам.

– Привет, – сказала она мне ласково, а я спряталась за папу.

– Аленка, познакомься: это Дина, – папа потянул меня за руку. – Динуль, это Лена.

Она присела на корточки передо мной и взяла за руку.

– Можно с вами погулять, – улыбаясь, спросила она.

Я кивнула. Мы гуляли, разговаривали и смеялись. А потом папа пригласил ее к нам на обед.

Дина была младше папы на одиннадцать лет. Она училась на вечернем отделении института и работала в библиотеке. Папа ее был ветераном Великой Отечественной Войны, артиллеристом. Старший брат работал в зоопарке. А мама умерла, когда Дине было три годика. И она ее совсем не помнила.

Дина дала мне свой номер телефона, и я ей звонила. Особенно, когда ссорилась с бабушкой или Киркой. Бабушка души не чаяла в брате. Ему прощалось то, за что меня ругали. Часто разрешалось то, что мне было запрещено или нельзя по здоровью. Я понимала, что меня любят. Но чувствовала, что не так, как брата. К тому же я не соответствовала бабушкиным представлениям о девочках. Не была, в ее понимании, аккуратной, не была красивой, зато часто вредничала и ныла.

Бабушка вообще не любила девок. Так и говорила: никчемные создания, только что продолжение рода. Хотя ее мама и три бездетные тетки были врачами. Души в Лёле не чаяли. За что бабушка не любила девочек, не понятно. Из трех своих внучек она обожала только самую старшую, дочку Андрея, Александру.

Она была первой внучкой в семье, и очень красивой девочкой. Бабушка на полном серьезе называла ее «королева «Шантеклера». Причем я думала, что Шантеклера это имя настоящей и, видимо, очень красивой королевы. Глаза у Али, говорила баба Лёля, – голубые звезды. Вьющиеся волосы, толстая коса до пояса. В 12 лет, когда она с родителями приезжала к нам в гости, ее сопровождал косяк поклонников.

Когда мне было плохо или скучно, я звонила Дине. Мы встречались в выходные, иногда приходили к ней в гости. А через два месяца они поженились, и мы все поехали отдыхать в Литву.

***

Вот уже двадцать лет, после того, как бабушке запретили отдыхать на юге, они с Дедом проводили свой отпуск в Литве. Познакомились они в пионерском лагере, куда бабушка поехала врачом, и чтобы приглядывать за своими двумя сорванцами. Мужа она не видела уже несколько лет. Он служил на китайской границе.

Смена в лагере подошла к концу. Уже были поданы автобусы. Вдруг мальчишки позвали:

– Любовь Михайловна, бегите скорее в спортзал, там физруку плохо.

Она побежала. За дверьми стоял здоровый и очень симпатичный физрук Виктор. Он обнял ее, прижал к себе и так поцеловал, что голова закружилась. Увесистую пощечину получил он от доктора, но все равно признался в любви.

Их роман был страстный, бурный, как весенняя река, сметающая все на своем пути. От одного взгляда друг на друга ток бежал по их телам. От одного прикосновения замирало и обрывалось дыхание. Скоро невозможно стало скрывать отношения. Люба хотела их прервать, не разводиться с мужем, да любовь была сумасшедшая.

Когда подавали документы в ЗАГС, оказалось, что Виктору-то всего двадцать. Бабушке же было тридцать пять. Она хотела уйти, но он остановил ее.

– Лёля! Ты до этого не знала и не чувствовала разницу. И клянусь, никогда в жизни не почувствуешь. Я буду любить тебя всегда. До последнего вздоха буду с тобой.

Они расписались и уехали на Кавказ. Каждое лето потом они ездили на море. Пока не случилась беда. У Любы обнаружили рак груди третей степени. Тогда она пошла к оперирующему врачу.

– Любовь Михайловна, маленький шанс, только если выскабливать все до костей, но мы не имеем права так рисковать, – сказал он.

– Прошу Вас, как коллегу, сделайте все как надо.

И они сделали. Дед не отходил от жены все дни, пока она была в больнице. Выхаживал после операции, сидел возле нее во время химиотерапии. Ждал после облучения. Бабушка видела, как брезгливо другие мужья прикасались к женам. Однажды, стоя у окна, наблюдала, как из дверей больницы вышел муж ее соседки. Он оттирал руки снегом. Она видела, как умирают девочки. Они умерли все из их десятиместной палаты. Кто-то в больнице, а кто-то позже. Осталась только бабушка.

Она долго восстанавливалась, разрабатывала правую руку, потому что мышц почти не осталось. Через боль, через «не могу», через слезы и страх, возвращалась к жизни. И смогла! Вернулась на работу, вскоре стала главным врачом поликлиники, а потом открыла больницу.

Глава 9

Через год после свадьбы отца и Дины мы все переехали в просторную пятикомнатную квартиру. Там у меня появилась своя комната. Она была небольшая, но уютная и светлая. На долгие годы это будет моим убежищем от внешнего мира. Каждый вечер, закрывая дверь, я оставалась наедине со своими мыслями, печалями и радостями. Я могла спокойно, не таясь, плакать, мечтать, разговаривать с игрушками.

Часто я играла в игру, где у меня рождался ребенок, или я его находила. С ним вдвоем мы должны были выжить, заработать денег, стать успешными. Мысль, что у меня не будет детей, уже лет с десяти мучила меня. Мне так хотелось отдать кому-то свою любовь и нежность, стать мамой для маленькой одинокой девочки, какой я себя чувствовала.

В то же время я проигрывала ситуации, когда я находила маму. Довольно часто я как бы влюблялась в женщин. Это были мои учительницы, знакомые, которые приходили к нам в гости или соседки. Общей чертой, которой они обладали, была женственность и нежность матери. Я завидовала их детям и представляла, как было бы здорово, если бы я была ее дочкой.

С Диной у меня были ровные отношения. Достаточно теплые, но нет, не материнские. Я не смогла называть ее мамой. Первые несколько лет я очень ждала, что у них родится ребенок. Мечтала, что буду гулять с коляской, как подружка Ирка с братиком. Но, увы. У Дины было тяжелое заболевание, которое помешало ей стать матерью.

У меня не было человека, с которым я могла бы поговорить по душам, поплакать в коленки. Папа был мужчиной, а это не совсем то, что мне тогда было нужно. Он уставал и переживал за меня. И чуть что начинал воспитывать. А мне надо было просто поделиться болью, чтобы выслушали и погладили по голове. Он был со мной ласков, но и не менее требователен.

С бабушкой отношения были не простые. Я не чувствовала от нее нежности. Она была правильной, педантичной, сильной и властной. Единственный настоящий перфекционист в моей жизни. Она следила, чтобы я держала комнату в идеальном порядке. За накиданные вещи в моем шкафу я еженедельно получала нагоняй. В общем, мы довольно часто ссорились.

Была у меня еще Бабуля. Я ее очень любила с самого детства. Она всегда находила, чем утешить, как отвлечь, приласкать. Когда они с мамой лепили пироги, мы сидели внизу под овальным старинным столом. Мама строго-настрого запрещала нам есть сырое тесто. Но Бабуля раз и опустит руку с белым кусочком под стол. А потом, когда из печи будет вынимать горячий противень, обязательно сунет нам по румяному пирожку в руки. Пока мама не видит.

Дни, когда Бабуля приезжала к нам, были для меня настоящими праздниками. Столько было в ней тепла, доброты, ласковости. Она была настоящей бабушкой-старушкой. Маленькая, сухонькая, в белом платочке на голове и серой пуховой шалью на плечах. С ней мне и плакать-то не хотелось.

Но причин для печали было много. Мне, конечно, казалось, что меня никто не любит и я никому не нужна. Постепенно подружки начали встречаться с мальчиками, а я все ходила одна. Мечта о ребенке становилась острее, но казалась несбыточной. Разговоры с бабой Лёлей только подливали масла в огонь. Она часто говорила мне:

– Женщина может иметь сто мужчиной. Но становится настоящей женщиной, только родив ребенка.

– Ба, я очень хочу родить, – обмолвилась я о заветном.

– Даже не думай! – воскликнула она. – Себя угробишь, и ребенок инвалидом будет. Если выживет. Вон их сколько у меня в больнице лежит. Ты давай лучше подумай об учебе, институт тебе не потянуть, а в медицинское училище я тебе помогу поступить.

– Нет, я буду поступать в педагогический институт.

– Ты не сможешь.

Закрывшись в комнате, уткнувшись в подушку, я беззвучно рыдала. Я разговаривала с Богом, спрашивала его, за что я такая невезучая. За что именно у меня он отнял маму. Почему именно со мной это должно было случиться. Я умоляла Его дать мне увидеть ее хотя бы во сне. Обнять. Прижаться к ней, хоть на мгновенье. И произнести это волшебное слово «мама».

Успокоившись немного, я начинала говорить с мамой. Рассказывала, как мне плохо. Звала ее, просила прийти. Прийти за мной. Забрать меня к себе. Я была уверена, что она меня слышит. И вообще я долго не верила, что мамы нет НАСОВСЕМ. Я знала, что однажды мы встретимся.

***

И это случилось. Тогда мамы уже лет двенадцать как не было. За это время она мне ни разу не снилась. Да и не помнила я ее почти. Так, светлый образ, ласковые руки. Или как я у нее на коленках сижу. А лица не помнила.

Как-то я оказалась в здании с длинным темным коридором. Было там сыро и холодно. В стенах были ниши. Вдруг вижу, в одной из ниш плачет женщина. И руки ко мне протягивает. На ней длинная серая рубаха, сама босая и волосы длинные растрепаны.

Меня как током прошибло.

– Мама! – закричала я. – Мамочка!

Бегу к ней, а подойти не могу. Рядом с ней, а дотянуться не получается. Стоим мы, руки друг к другу протягиваем, а коснуться не можем. Как долго я просила, чтобы Господь дал мне возможность хоть во сне увидеться с мамой. Прижаться к ней, обнять. И вот я ее вижу. Но отчего так тоскливо, так тяжело на душе?

– Мама, – снова кричу я.

Она плачет.

– Не плачь, пожалуйста, мама. Я пришла, я здесь.

– Ох, доченька, плохо мне. Плохо мне здесь. Холодно. Одиноко. Так тепла хочется. Да видно не заслужила его.

– Что ты, мама, ты самая… – хочу сказать ей, но все вдруг поплыло, завертелось, стало исчезать.

– Мама, – кричу я, и чувство невосполнимой потери накрывает. – Мама!

Я просыпаюсь с этим словом. Вся в слезах. А в понедельник еду с подругой в трамвае и рассказываю эту историю. Рядом старушка стоит и вдруг спрашивает:

– Прости дочка, историю твою услышала. Когда тебе сон-то этот приснился?

– В субботу, под утро, – отвечаю.

– Так в субботу-то Большая родительская была. В храм сходить бы.

Далека я от храма была в то время. Да побежала, как миленькая. Стала потом захаживать. Записки подам, свечки поставлю.

А мама потом еще раз приснилась. Светлый такой образ, спокойный. И так хорошо на душе стало, так радостно.

Глава 10

В Морозовскую я больше не попадала. Папа полностью взял контроль надо мной. Его девизом были слова: «Вы – врач своему ребенку, а врачи только консультанты». Он вел дневник, делал графики, сравнивал кривые, записывал, когда и почему были гипо- или гипергликемия.

Вместе с другими активными родителями, папа организовал Московскую Диабетическую ассоциацию. Благодаря ей, в Москве появились хорошие инсулины, одноразовые шприцы, был открыт диспансер.

Со второго класса я возвращалась из школы сама. Сама обедала, делала уроки, шла гулять. Я занималась фигурным катанием и плаванием, ходила в разные кружки. Летом мы обязательно ездили отдыхать.

Лишь в тринадцать лет я легла в Тушинскую больницу, чтобы перейти на шприц-ручки. С этого момента папа полностью передал бразды правления диабетом мне самой.

Как бы бабушка не настаивала, я не пошла в училище.

– Будешь потом жалеть, – уверяла она.

– Не буду! – отвечала я. И записалась на курсы подготовки в МПГУ, на факультет дошкольной педагогики и психологии. Моя жизнь все равно будет связана с детьми.

Папа меня поддерживал. Он, пожалуй, единственный верил в меня. Он верил, что я смогу учиться, смогу выйти замуж и родить. Он помог оплатить курсы, ни разу не упомянув слова десятилетней давности: никаких экзаменов и ВУЗов.

Школу – языковую гимназию – я закончила без домашнего обучения. Сдала вступительные экзамены на все четверки и поступила-таки в институт. Примерно в это же время я взялась за свое здоровье. Я стала регулярно проверять сахар, благо визуальные тест-полоски года три у меня были. До этого они валялись в углу, я чувствовала себя прекрасно, и не думала о самоконтроле.

На втором курсе института мы писали курсовые. Я долго не могла определиться с темой, пока меня не осенило. Дети с диабетом. Ведь у них масса психологических проблем. Помощь психолога нужна им и их родителям не меньше, чем инсулин, самоконтроль и физическая активность.

Благодаря бабушке, у которой везде были связи, я обошла все больницы Москвы, где была детская эндокринология. Был собран потрясающий материал, который лег потом в основу дипломной работы. В 1997 году вышла моя первая статья. А меня закружила первая настоящая любовь.

С Колей мы познакомились в лагере для подростков с диабетом, куда я поехала вожатой. Мы были ровесниками и с головой ушли в первую любовь. Он был частым гостем в нашем доме. Все смотрели на нас и говорили, неужели бывает такая любовь. Он носил меня на руках, понимал с полуслова. Иногда я хочу что-то сказать, а он уже это произносит.

Все взрослые относились к нему как к родному, а брат как другу. Лишь однажды бабушка мне сказала:

– Он хороший и добрый парень. Любит тебя, это видно. Но глаза его… что-то в них есть хитрое, еле заметное. Либо что-то скрывает, либо чего-то боится.

Я отмахнулась тогда. Слепая была моя любовь. Я нашла в Коле то, что искала долгие годы. Любовь, нежность, внимание, понимание, романтику. Я им буквально жила и дышала. Ждала, когда поженимся. Но он все уходил от этого разговора.

Когда я узнала, что жду ребенка, счастью не было предела. Да, нельзя было. Да, за сахарами не следила. Да, рискую собой, если оставлю его. Но я ждала этого так долго, и теперь он у меня есть – ребенок от любимого мужчины. Я была уверена, что смогу. Лишь бы Коля был рядом.

Это был удар для меня. Коля был не рад новости.

– А ты не боишься? Надо ведь было готовиться, – стал он мне говорить с заботой в голосе.

– Все хорошо будет, я знаю, – еще не понимая, что он отказывается от меня с ребенком, пыталась успокоить я его.

– Нет, надо подождать. Мы закончим институты. Поженимся, и вот тогда…

– Коля! Он уже есть. Он во мне. Живой. Наш.

– Ну, у меня нет средств, чтобы обеспечить вас.

– За девять месяцев все можно изменить, – отвечала я.

Так мы несколько дней обсуждали, спорили. Я сказала бабушке, что беременная, что буду рожать. Она, конечно, охала, ахала. Пыталась объяснить мне, как это опасно. Что можешь ослепнуть, откажут почки и все в таком духе. Но мне казалось, что все это ерунда. Правда, как раз в это время я совсем не следила за собой и не мерила сахар.

В один из дней, после очередного спора с Колей, он мне холодно заявил:

– Мне не нужен этот ребенок. – И ушел.

Впервые за всю жизнь я побежала к бабушке. Уткнулась ей в колени и рыдала. Рушилось мое счастье, умирала моя мечта. Бабушка гладила меня по голове и плакала вместе со мной.

Глава 11

Мы не расстались с Колей, хотя надо было бежать от него без оглядки. Он ездил со мной в клинику, с которой договорилась бабушка. Да, мой организм был в плачевном состоянии. Но у дверей операционной, рыдая, я умоляла оставить ребенка. Верила, что все будет хорошо. Он отворачивался, молчал.

Я так и не смогла оправиться после этой истории. Весной началась депрессия. Жить не хотелось. И как бы Коля не окружал меня любовью, внутри была пустота. Простить себе этот поступок я не смогла.

Через год я закончила институт, и мы решили сыграть свадьбу. Но что-то было не так. Что-то его тяготило, он что-то скрывал. И до сих пор не познакомил меня со своей матерью. Хотя отца и двух братьев я уже знала.

Утром в день свадьбы, когда меня причесывали и делали макияж, раздался звонок телефона. Все оборвалось внутри. Я знала, кто это звонит. Кто звонит и что скажет.

– Лена, прости меня, я не приеду.

Распахнутое окно четвертого этажа. Я понимаю, что надо это сделать, уйти. Но тут люди. Не дадут. Я звоню ему сама.

– Приезжай. Сегодня распишемся, завтра разведемся.

Отец в шоке. Бабушке плохо с сердцем. Кирюха рвется ехать бить ему рожу. Он приехал. Мы расписались. Отдохнули в Дагомысе. Потом я вышла на работу в детский сад, а он уехал домой. На этом наш брак закончился.

Позже я узнаю, в чем было дело. Его мать сидела в тюрьме в Мордовии. И не просто сидела. Она была вор-рецидивист. Колю и младшего сына родила, чтобы срок скостили. Хорошая девочка из московской интеллигентной семьи. Учитель английского языка в школе. Сын вундеркинд. Но выбрала другой путь. Путь легкой наживы и больших денег.

Пока ее не было дома, мы и жили как в сказке. Но стоило ей появиться, Коля как привязанный сидел у ее ног. Выполнял все ее поручения. Любил ее до беспамятства. Отца возненавидел, за то, что тот ушел от жены к другой. Его не смущало, что мать ходит по бабкам, заговоры делает. И что не разрешает ему со мной видеться.

Мужа вернуть задумала. И вернула. Пришел он как-то навестить сыновей, да и остался в квартире. Ноги отнялись. Однажды она и Колю попросила съездить ночью к храму в другой город, свечу поставить.

– Не езди, на меня она это делает, – сказала я ему.

Но он слушал только маму.

Мучительно тяжело переживала я расставание с Колей. Прошло всего два месяца – - новая беда. В начале октября умерла Бабуля. Похоронами занималась я, а потом осталась пожить с тетей Раей, чтобы не оставлять ее одну. Конечно, ездить к семи утра на работу было неудобно. Зато после я могла заскочить домой.

Вот тогда мы с бабушкой как-то сблизились. Она всегда радовалась, когда я приходила. Мы разговаривали, шутили. Она спрашивала меня:

– Может, останешься?

А я отказывалась, потому что там ждала одна тетя Рая. Правда, и дома было не веселей. Кира приходил поздно, Дед тоже. И часто пил. Папа жил у Дины.

Так прошла неделя, и я вернулась домой, а бабушка с Дедом уехали в деревню, в отпуск. Мы купили мобильный телефон, первый в нашей семье. Звонили им обычно папа или Кира. Как-то я позвонила им сама. Связь была плохая, но бабушка обрадовалась:

– Ой, Елена моя звонит! Как вы там?

И так мы тепло и душевно поговорили с ней. В последний раз. Следующим вечером ее не стало. Они ужинали с дедом, когда ей стало плохо. Она задыхалась. Дед крутился рядом, не зная, как помочь, вызвал скорую.

– Витя, я умираю, – сказала Лёля, – Это отек легких. Я люблю тебя, Витя. И детям передай, что я их очень сильно люблю.

Скорая приехала быстро, минут за 30. Но было уже поздно. Отец и Кира уехали к ним. Дядя Андрей был на дне рождения шурина, когда позвонили ему. Не смотря на опьянение, он сел в машину и помчался.

– Меня сама мама тогда вела, – говорил он, – я дороги не помнил.

Я осталась одна в огромной опустевшей квартире. Нет, я осталась одна во всем мире. После похорон Бабули прошло всего две недели. Я выла и вгрызалась в палас на полу. А на следующее утро в детском саду был осенний праздник. Его вела я. В роли пугала огородного. И никто не заметил, что я проплакала всю ночь.

Полгода прошли как в тумане. Меня спасала работа. Дети, двадцать пять моих малышей, лечили меня от одиночества двенадцать часов в сутки. Я работала на группе в две смены, да еще за нянечку.

К апрелю силы мои были на исходе. Мне подыскали замену, и я легла отдохнуть и подлечиться в больницу. Первые несколько дней я там просто спала. Возвращались силы, хорошее настроение. Я как будто начала просыпаться от долгого и кошмарного сна. Вот только потери во сне не остались.

Глава 12

Как-то в один из ясных дней я увидела его. Он шел по коридору, пронизанному лучами солнца. Спортивный костюм, тапочки, улыбка – вполне больничный вид. Теплом и уютом веяло от него. Нет, я не влюбилась. Но почему-то тянуло к нему. Хотелось разговаривать, смеяться над его глупыми анекдотами и откусывать от его «маасдама», который ему привозила мама. Так мы познакомились с Костей.

Лежал он в больнице с впервые выявленным диабетом, был студентом Второго мединститута. И о своей болезни догадался на лекциях по биохимии, когда проходили углеводный обмен. Он был внимательным слушателем. И по капле, по крупицам я рассказала обо всем, что случилось за последние четыре года.

Когда я поняла, что он не просто так все время рядом, было поздно. Я выложила всю подноготную, а он влюбился. Ухаживал красиво и недолго. В мае приехал ко мне, да так и остался. А летом мы поехали в Крым.

Нет, я и тогда не влюбилась. Я принимала его любовь, делая вид, что мы пара. Мы часто ссорились, притирались друг к другу болезненно и долго. Он был младше меня на три с половиной года, ничего не умел по дому. Да к тому же диабетик. Ну, какой из него муж?!

На самом деле я просто не могла никого сейчас любить. Мое сердце было выморожено изнутри. Мои чувства были отключены, а я сама плыла по течению, не пытаясь что-то изменить. И все время чем-то болела, с каждым разом всё тяжелее.

Как-то мы с Костей поехали к его крестной, бабе Клане. Посмотрела она на меня и говорит:

– Порча на тебе. Иди-ка ты к Валентине, она тебя отчитает.

Маленькая сухонькая старушка приветливо встретила нас, проводила в дом. Выслушала про Колю и его маму. Отвела меня в маленькую светлую комнатку, посадила перед иконами и стала шептать молитвы. А я начала зевать. Чуть челюсть не свернула.

– Девонька моя, сильно как сделано-то, на смерть, – уставшим голосом проговорила бабушка Валя и вытерла платком вспотевший лоб. – Ну, ничего, дай Бог, справимся.

В следующий раз все было точно также, только я никак не могла зевнуть. Открываю рот, вроде сейчас зевну. А зевок внутрь уходит. Валентина опустилась на кушетку. Руки ее тряслись, пот катился со лба.

– Не хочет она отпустить тебя, девонька. Крепко держит. Ох, крепко.

В сентябре Костя сделал мне предложение. На знакомстве родителей и выяснилось, что Костик и есть тот самый мальчик, которого когда-то спасла моя бабушка.

Перед свадьбой я ему сказала:

– Знаешь, мне нужен ребенок, и тянуть с этим нельзя. Я выйду за тебя, если ты на это согласен.

– Я на все согласен.

– И еще: мы пойдем к генетику. Если будет высокий риск, ты готов усыновить?

– Не волнуйся. У нас будет ребенок. И я буду с тобой.

Перед свадьбой мы снова съездили к Валентине. На этот раз обе мы чувствовали себя после отчитки значительно лучше.

– Знаешь, нам надо повенчаться, – сказал мне потом Костя.

И мы венчались. Свадьба была холодным ноябрьским днем. Трижды сменилась погода, а вечером лег тонкий и нежный, как моя фата, снег. К новому году мы получили добро на беременность у генетика, и началась моя подготовка.

Много было страхов и негатива со стороны. Как-то я пришла к эндокринологу в диспансер, а она, сама диабетик и мама, мне говорит:

– Зачем тебе это надо? Даже если ты, с таким стажем болезни, сможешь выносить и родить, представь, что ему передастся диабет? Вот он вырастет и будет тебе выговаривать: «Зачем ты меня вообще родила?»

Руки опускались после такого, но мы шли дальше. В КДЦ Первой Градской меня поставили на учет и поддерживали. К лету я прошла обследование всего организма. Гликированный гемоглобин был 6,2. И врачи дали зеленый свет.

Я очень хотела забеременеть в июле, чтобы дочка родилась в апреле, как бабушка, мама и я. В начале августа на УЗИ я впервые услышала, как бьется сердечко моего ребенка. Нет, я не плакала. Просто как-то весь мир стих. И только эти звуки. Ту-тук, ту-тук, ту-тук. Это было волшебство. Я позвонила Косте, сказала, что все у нас хорошо. Он уже знал про беременность, так как я уже кучу тестов извела, пока наконец не увидела такие желанные две полоски. Дальше я поехала к папе на работу.

– Пап, я беременна, – шепнула ему на ушко.

Он застыл на несколько секунд, а потом молча обнял меня.

– Ура! – сказал он, и голос его дрогнул.

Потом мы поехали к Валентине. Узнав новость, она просто сказала:

– Слава Богу за всё! Мы победили, она тебя больше не достанет.

Первого апреля 2004 года мы стали родителями. Дочка родилась абсолютно здоровой. Мы назвали ее Любовь.