Kitabı oku: ««Времена были нескучные!..» 2 том», sayfa 3
Татьяна взяла кувшин с ключевой водой и поставила перед собой:
– Смоленская Божия Матерь, Калужская Божия Матерь, Царь Давид, Царь Соломон, Царица Соломониха, святой Дмитрий, станьте на поле, сократив и воду, и землю, и пески и болота, сохраните и помилуйте рабу Божию Ефросинью, выгоньте болести из утробы её, из жил её, из костей её, из головы её и дайте рабе Божией Ефросинье доброе здоровье.
Бабка Татьяна подошла с кувшином к Ульрике и щедро омыла ей лицо. Та резко вздохнула, открыла глаза и села в кровати, оглядывая всех непонимающим взглядом.
Татьяна взяла другой кувшин с водой и начала говорить над ним:
– Избави, Господи, рабу Божию Ефросинью от скорби, от ломоты, от тошноты, от испуга, от колотья и от всякой болести.
И опять умыла Ульрику новой водой. Молодая женщина закрыла глаза и, молча, опустилась на подушку, а бабка Татьяна всё произносила свои заговоры и молитвы. Стоящие в комнате потеряли счёт времени, а ведунья всё продолжала и продолжала свои целительные речи и действия. Когда баба Таня закончила, даже те, кто слушал и смотрел, были в изнеможении, что же говорить о старенькой знахарке. Александра и няня Наташа, подхватив её под руки, вывели из комнаты и уложили в гостиной на диван.
Наверное, с час приходила в себя баба Таня, потом её напоили чаем с калачами, душевно побеседовали, и няня Наташа увела её домой.
Ходила так баба Таня в господский дом с неделю. Откуда только силы брались? Но через неделю больным стало заметно лучше. Александр Артемьевич потихоньку начал ходить, Ульрика тоже стала приходить в себя. Пришедшие навещать больных врачи были уверены, что недуг исцелило время, и только сами выздоравливающие и те, кто был рядом с ними всю эту неделю, понимали: Господь благословил Ульрику и Александра Артемьевича исцелением через удивительную народную знахарку бабку Татьяну.
Глава 7
Наконец-то Александр Артемьевич и Александра Степановна познакомились с Ульрикой поближе. Оба отнеслись к молодой женщине очень сердечно. Общее несчастье объединило всех троих, но Ульрика находилась в самом незавидном положении, и её как могли, старались согреть душевным теплом и лаской. Александр Артемьевич, временами сидя в беседке с Ульрикой, рассказывал ей о днях своей былой воинской славы, своих предках и с нетерпением ждал появления внука или внучки. Александра и Ульрика душевно сблизились, родные сёстры не всегда бывают так сердечно привязаны друг к другу, как сошлись наши героини, найдя утешение друг в друге. О виновнике случившейся драмы старались вовсе не упоминать. О том, что происходило в душах женщин, можно было только догадываться.
Особенно любили Александра и Ульрика часы, когда, присев где-нибудь в уголке дивного сада, делились друг с другом рассказами о своих знаменитых родственниках.
Как-то Александра повела Ульрику к часовне на высоком берегу Ламы. То была могила прадеда Ивана Загряжского украинского гетмана Петра Дорошенко.
Под Москвой? Могила украинского гетмана? Как он оказался среди москалей вдали от Днепра и его круч? Ерунда! Не может такого быть! А вот, оказывается, ещё как может!
Интересный был человек Петр Дорофеевич Дорошенко. Личность самобытная. Герой нескольких художественных произведений, о нём слагались народные песни. В XVII веке началась эта история.
1 октября 1653 года Земский Собор слушал о «неправдах Яна Казимера короля польского» и о «челобитье государю в подданство Богдана Хмельницкого и всего Войска Запорожского». Собор принял решение вести войну с Польшей и удовлетворить просьбу украинского гетмана. Созванная годом позже Переяславская рада провозгласила воссоединение Левобережной Украины с Россией.
Пётр Дорофеевич был большой головной болью и для Москвы, и для Варшавы, и для Стамбула. Воюя то с одной, то с другой стороной, он одновременно поддерживал контакты и с донским атаманом Степаном Разиным в его крестьянском восстании 1670 г. Вместе с ним и с кошевым атаманом Запорожской Сечи Иваном Сирко планировал поход на Москву.
Дорошенко называют самым трагичным гетманом Украины. Понимая, что Малороссия должна жить в мире и дружбе с Россией и искренне стремясь к такому объединению, он всю сознательную жизнь воевал с… москалями. Времена в Малороссии были не лучшие. Богдана Хмельницкий, объединил всю Украину и стал в 1654 г. под руку московского царя Алексея Михайловича. После его смерти в «самостийной» начались междоусобные войны и рекой полилась кровь. Украина разделилась на два непримиримых лагеря: Левобережную и Правобережную. И там, и там был свой гетман: левобережный служил московскому царю, за правобережную воевали Турция и Польша.
Стремясь к союзу с Россией, Дорошенко желал быть полным и безраздельным властителем всея Украины, потому выставлял Москве жесткие условия: Малороссия должна быть неделимой; московиты не вправе вмешиваться во внутренние дела Малороссии – ею должен править один гетман (в этой роли он видел, конечно, себя); Украина должна самостоятельно вести свою внешнюю политику.
Принять такие условия русский царь не соглашался. И Дорошенко – в надежде, что Москва испугается, – за помощью обращался к турецкому султану и крымскому хану. Москва такой «гремучей смеси», конечно, боялась, но не испугалась.
После гибели гетмана Левобережной Украины Ивана Брюховецкого перед Дорошенко открывалась прямая дорога до гетманства на обеих сторонах Днепра. Сперва дела у него шли довольно успешно: отбиваясь от поляков с помощью татарских орд, он расширил свое господство и на левом берегу Днепра, двинул свои войска против московского воеводы Ромодановского. Но неожиданно польская армия широко вторглась в Правобережную Украину. В скором времени Дорошенко уже не мог держаться своими силами даже на правом берегу. И в марте 1669 г. передался под власть турецкого падишаха. По договору, заключенному Дорошенко с султаном Мухамедом IV, эта территория переходила под власть Турции, а гетман обязывался оказывать ей всяческое военное содействие.
Этот документ погубил дело Дорошенко в глазах народа. Весной 1672 г. султан Мухамед IV с громадной армией, подкрепленной крымским ханом и войсками Дорошенко, вторгся в Польшу, принудил к сдаче Каменец-Подольский, жители которого были частью уничтожены, а частью захвачены в рабство, и осадил Львов. Поляки заключили с султаном Бучацкий договор, по которому отказывались от своих претензий на Правобережную Украину. Однако украинское население правого берега Днепра, разоряемое крымскими татарами и турками, стало массово переходить в Левобережье. Цветущий край со дня на день пустел.
Осенью 1676 г. лишившись поддержки казачества (у него оставалось всего около 5000 тысяч сабель), Дорошенко решил больше не проливать христианской крови. Он капитулировал перед русскими войсками, сложил гетманскую булаву, бунчуки, клейноды и принес присягу на верность московскому государю, после чего был отправлен в Москву и стал «невыездным». На родину он уже больше никогда не возвращался.
В 1679 г. Петр Дорофеевич был отослан еще дальше от Украины, где у него по-прежнему оставалось немало сторонников – на Урал, царским воеводой в Вятку. А три года спустя вернулся в Москву и от царицы Софьи Алексеевны за «заслуги перед отечеством» получил крупное село Ярополец под Москвой, 17 окрестных деревень – всего 1000 дворов.
У Петра Дорофеевича была заветная мечта: остаток жизни провести тихо, не вмешиваясь ни в какие бурные военные и политические события. В Яропольце в пятидесятисемилетнем возрасте он женился уже в третий раз – на девице Агафье Еропкиной. На Украине у него остались две дочери и две жены – одна из них была племянницей Богдана Хмельницкого. (По наследству, видимо, передалась Загряжскому эта родовая черта. Даже возмущаться нельзя. С наследственностью разве поспоришь?!) Умер Петр Дорофеевич в 1698 году.
В Яропольце у гетмана родились трое сыновей: Александр, Алексей и Пётр. Единственная дочь старшего сына Александра Петровича Екатерина Александровна вышла замуж за Александра Артемьевича Загряжского. У них и родился герой нашего романа Иван Александрович Загряжский.
Ульрика с печалью и тоской вспоминала свои детские и юношеские годы, рассказывая Александре о жизни в поместье родителей. Отец Карл Липхардт, как и дед, служил в русской кавалерии. Вышел в отставку в чине ротмистра. Отставной гвардии ротмистр Карл Липхардт, получив наследство, так умело вел свои дела, что уже через год после смерти отца купил в окрестностях Дерпта имение Ратсхоф.
Рачительно ведя хозяйство, используя новинки агрономии и развивая различные промыслы, он добился больших успехов. Как же сумел достичь этого Карл Липхардт, если учесть, что в течение последующих двадцати пяти лет он расширил свои земельные угодья в 14 раз, купил шесть имений, выстроил в имении Ратсхоф великолепный усадебный дом и выдал замуж всех своих дочерей, обеспечив каждую богатым приданым?
Дело в том, что, помимо рационального ведения сельского хозяйства, Карл Липхардт занялся совершенно новым для него делом – винокурением. Технология винокурения была разработана очень разумно и экономно. Это было безотходное производство: получавшиеся отходы использовались для откорма бычков. Таким образом, он стал одним из крупнейших поставщиков водки, и одновременно у него было большое животноводческое хозяйство.
У Карла и Маргареты (урождённой Фитингоф) Липхардтов было десять детей: три мальчика (двое умерли в младенчестве) и семь девочек. Дочери Липхардта славились своей красотой на всю округу. В 1772 году внезапно умерла любимая жена Карла, Маргарет. К тому времени две старшие дочери были уже замужем. На руках у Карла Липхардта осталось пять незамужних дочерей. Он один вырастил девочек. Когда умерла мама, Ульрике было всего 11 лет. Отец был для Ульрики всем. Она его очень любила, несмотря на суровый характер, и бесконечно уважала. Как страдала она сейчас, понимая, что разбила его сердце своим поступком. Разлука с ним и невозможность примирения убивали её. Его любовь и служение своим детям вызывали восхищение. И именно она, самая любимая дочь, нанесла ему незаживающую рану. Ульрика не переставала себя казнить.
Желая отвлечь Ульрику от тягостных дум, Александра рассказывала и рассказывала о своих знаменитых родственниках. Александра Степановна вообще была очень интересной рассказчицей. Образы рисовались такими живыми, что слушающий легко представлял и людей, и картины, описываемые ею. Так увлекла она Ульрику, несмотря на тяжкие и горькие думы, рассказом о графе Александре Сергеевиче Строганове. Замечательная яркая личность, Почётный член Академии Художеств. Он получил великолепное образование за границей, на протяжении двух лет изучал химию, физику, металлургию, посещал фабрики и заводы. Весёлый, приветливый, граф всегда был интересным собеседником. Имея колоссальное богатство, всегда заботился о своих крестьянах. Все его действия всегда отличались благородством. Александра явно гордилась и восхищалась своим родственником.
Иногда, когда здоровье позволяло, к ним присоединялся и Александр Артемьевич, рассказывая свои истории. Наибольшие плоды Загряжским принесло их породнение с семейством Разумовских, о чём с удовольствием и поведал генерал-поручик. Кирилл Григорьевич Разумовский, брат морганатического супруга императрицы Елизаветы Петровны Алексея Григорьевича, сделал невиданную даже для XVIII века карьеру, уже в юности превратившись из пастушка общественного стада в одного из крупнейших сановников государства: в 16 лет он камер-юнкер, в 18 – обер-камергер, в 22 года – гетман Малороссии. Кирилл Григорьевич родился, в семье реестрового казака Григория Яковлевича Розума. Таково было прозвище отца, любившего говорить о себе: «Гей! Що то за голова, що то за розум!» Обладавший великолепным голосом, средний его сын Алексей был увезен в столицу. Там он получил фамилию Разумовский, обратил на себя особенное внимание Елизаветы Петровны, помогал ей во время дворцового переворота 1740 года, а затем тайно обвенчался с ней, получив графский титул.
Вскоре после вступления на престол Елизаветы Петровны Кирилл Григорьевич был вызван в Петербург, а в марте 1743 года под именем Ивана Ивановича Обидовского отправлен учиться в Европу. Он посетил Германию, Францию, Италию, слушал лекции в Кенигсберге, Берлине, Геттингене, Страсбурге. Среди его профессоров был и знаменитый математик Леонард Эйлер. Кирилл Разумовский изучил несколько языков, в том числе французский, немецкий, латынь. Науки давались ему легко. Он был хорош собою, оригинального ума, очень приятен в общении. Доброта, щедрость, великодушие и природная насмешливость отличали бывшего пастушка. 27 мая 1746 года в восемнадцать лет Кирилл Разумовский был избран президентом Академии наук. Пожалуй, во всемирной истории науки не было столь юных президентов научных учреждений. За время его управления значительную роль в академии стали играть русские ученые, именно при нем выдвинулся М. В. Ломоносов, которому Разумовский оказывал постоянное покровительство. 29 июля 1746 года Кирилл Григорьевич вступил в брак с троюродной сестрой Елизаветы Петровны, Екатериной Ивановной Нарышкиной. Первенцем в семье Кирилла Разумовского была дочь Наталья. В 1772 году она вышла замуж за молодого измайловского офицера Николая Александровича Загряжского, брата Ивана Загряжского, ещё одного сына Александра Артемьевича, о чём хозяин усадьбы с удовольствием рассказывал. Это родство открыло Загряжским путь к карьере и чинам. Правда, с сыном Кирилла Григорьевича, Григорием Кирилловичем, случился один казус – его наследники не были признаны законными в России, поскольку он женился в Австрии, не расторгнув брак с первой женой. (Что тут можно сказать?!)
Нужно ли говорить, что эти «посиделки» очень сблизили обитателей усадьбы Ярополец?
Глава 8
Наступила вторая половина октября. Дивная природа Яропольца окрасилась во все оттенки жёлтого и багряного цветов. От этой невероятной красоты глаз невозможно было отвести. Дожди сдались и отступили. Стояла замечательная прохладная солнечная осень.
Александра едва переводила дух после вчерашнего домашнего спектакля по басням Лафонтена. Играли три басни: «Кот и мышь», «Две козы», «Ворон и лисица». Приехали соседи, помещики близлежащих усадеб. Их детки вместе с Софи, Катей и Сашей принимали участие в постановке. Спектакль прошёл на ура! Родители были в восторге, о детях – и говорить нечего. Волнений была масса. Но играли дети от души, атмосфера была радостная и восторженная. Конечно же, не обошлось и без накладок, ведь играли не профессиональные актёры. Маленькая мышка, крошка Оленька, потеряла туфельку, а та возьми и упади с импровизированной сцены. Но малышка не растерялась, так и доиграла басню в одном башмачке. А у кота Николеньки в самый неподходящий момент отвалился хвост. Но публика была благодарная, оплошностей не замечала. Зал то и дело взрывался аплодисментами, тут и там слышались крики «браво!». Затем в столовой было чаепитие. Взрослые отдельно, дети отдельно. И наконец, наговорившись и наигравшись, чада с родителями разъехались по домам.
Александра, сидя в столовой, разбирала костюмы и декорации по коробкам. Ей помогали крепостные девушки. Саша, Катя и Софья, ещё не отойдя от вчерашнего возбуждения, бегали по комнате и не столько помогали, сколько мешали. Но Александра не останавливала их, с любовью и нежностью глядя на своих детей.
Свёкор с Ульрикой тоже были на спектакле. Александр Артемьевич собрался с силами и с удовольствием посмотрел на своих внучат на сцене, а Ульрика, представленная гостям родственницей, тихонько сидела в уголке и смотрела с улыбкой, как дети разыгрывали действо. Она полюбила брата и сестёр её будущего ребёнка. Дети, видя расположение маменьки к приехавшей в имение красивой молодой даме, тоже сердечно приняли Ульрику и часто подбегали рассказать свои детские секреты и поделиться новостями. Она была с ними ласкова и добра, и дети привязались к ней всей душой.
* * *
После представления прошла неделя. Укрывшись от всех, Александра, няня Наташа и баба Таня держали в малой гостиной совет, кого звать принимать роды у Ульрики.
– Вы, матушки мои, решайте скорее, – с беспокойством произнесла баба Таня, – у Ефросиньюшки уж живот опустился, не ровен час рожать баба начнёт, а рядом никого, кто «бабить» хорошо может.
– Может, акушерку Антониду позвать. Пусть будет наготове.
– И-и-и, зачем ей «баба-голландка»? Ей деревенская повитуха нужна. Сама-то, барыня, припомни, с кем рожала? То-то.
– Ты, голубушка, прислушайся-прислушайся, баба Таня верно говорит.
– Поприехали в уезд разные специялисты, а рази кто может сравниться с баушкой-повитухой? – разворчалась бабка Таня.
– Ты, баб Тань, не отвлекайся, давай о деле говорить, – пристрожила старушку Александра. – Так кого посоветуешь?
– Тут сурьёзно к делу подходить надоть, – продолжила баба Таня, – того мало, чтоб роды уже принимала. Можно выбрать из вдов, но только пожилую, молодая не подойдёт.
– Почему не подойдёт молодая, баб Тань? – спросила Александра.
– Матушка, тут нужна такая, чтоб уже сама родить не смогла, – ответила за бабу Таню няня Наташа. – Может, Агафью покличем, а?
– Да, ты что?! В своём ли уме, Наташа? Она ж девица престарелая, бездетная. Как она «бабить» будет, коли сама трудов не пытала? При ней и рожать труднее, и дети не всегда в живых будут.
– Так, кого звать-то, баба Таня? – в недоумении спросила Александра.
– Федора, говорят, хорошо «бабит», – предложила няня Наташа.
– Эту вертихвостку, которая от мужа налево и направо бегала?!
– Так то, когда было-то, Татьяна? В её возрасте не до мужиков сейчас, поди?
– Нет, Наташа, баушка должна быть поведения честного во всю жисть, не то дети рождаются уродами, больными и не жильцы долго-то.
– Ну, я не знаю, Акулину, может? – с сомнением произнесла няня Наташа.
– Только не Акульку. Выдумала тоже. Ты что, не знаешь, что она мёртвых обмывает? Сама злющая, глаза у неё чёрные, как два угля горят. Рука у неё тяжёлая, и роды с ней трудные будут.
– Баб Тань, тебя послушать, так и звать к Ефросинье некого, – огорчённо сказала Александра.
– Как это некого? Я разве сказала, что некого? Есть у меня одна повитуха-знахарка, в почёте и доверии слывёт, делает роды быстрыми, лёгкими. Мужу верная, в летах, сама рожать уже перестала, тоже Татьяной зовут. Её даже на отёл к скотине зовут. Во как! Что разулыбалась, барыня? Лучше такого одобрения в деревне нет.
– И, правда, конечно же, Татьяна! Как я запамятовала? – всплеснула руками няня Наташа.
– Ну, Татьяна, так Татьяна, – согласилась Александра, – вы договоритесь с ней заранее.
– Договоримся, – произнесла няня Наташа, – только ты уж, милая, не сказывай никому о нашем уговоре, а то сглазят нашу Ефросиньюшку, порчу наведут. Пусть роды начнутся для всех в тайне.
– Оборони Бог, если кто спознает, что баба родит, замучит ее, ни за что не родит, как должно. Она должна будет лишнее страдать за всякого, кто узнает об этом, и будет мучиться за каждый грех узнавшего, – продолжила баба Таня.
– Не беспокойтесь, мои дорогие, всё сделаю, как надо, – улыбнувшись старушкам, сказала Александра.
Но как ни готовились к данному событию, свершилось всё неожиданно.
Александра с Ульрикой мирно сидели в саду в удобных креслах, принесённых слугами. Был замечательный солнечный день. Александра читала «Жака-фаталиста» Дидро, Ульрика вязала шапочку для ребёнка, изредка поднимая глаза, глядя на буйство осенних красок, и горестно вздыхая.
– Что ты, милая? – заботливо спросила Александра.
– Как-то странно я себя сегодня чувствую, – ответила Ульрика.
– Может, схватки начинаются? – забеспокоилась Саша.
– Похоже на схватки, но какие-то они слабые и беспорядочные.
Александра кликнула слуг и велела позвать няню Наташу. Та прибежала, запыхавшись, узнала, в чём дело, велела натопить баню, отвести в неё Ульрику, а сама побежала за повитухой Татьяной.
Повитуха, бабка Татьяна, выйдя за свои ворота, первым делом стала лицом к востоку и сказала: «Батюшка, восток, бывает на тебе сам Иисус Христос. Благословите меня, рабу грешную, на мир Божий, к рабе Божией Ефросинье Казанская Божия Матерь, Михаил Архангел и все святые Угоднички». А во время пути до бани всю дорогу читала «Богородицу». Так как самое важное при родах – совершить их, насколько возможно, секретнее, повитуха с няней Наташей, чтобы их никто не заметил, пробирались в баню окольными путями через гумна и огороды.
Баню к этому времени растопили, чтобы распарить и «размягчить» тело роженицы. Ульрику переодели во все чистое и уложили на скамью.
– Помогай, Бог, трудиться, – приветствовала повитуха Татьяна Ульрику, войдя в баню.
Бабка осмотрела роженицу. Как только она прикоснулась к животу Ульрики, плод внутри сразу же отозвался.
– Все благополучно, ребеночек на ходу, только бы воды прошли, а там все пойдет своим чередом, – заключила она.
Для ускорения родов повитуха расстегнула Ульрике ворот, сняла с нее кольца и серьги, развязала все узлы, какие были, распустила волосы, велела отпереть все замки в доме, открыть печи, заслонки, двери, ворота, сундуки и лари, чтобы роды «развязались» скорее и у роженицы свободно открылись все «затворы и запоры», затрудняющие выход ребенка.
Затем Татьяна поставила в голову Ульрике икону Божией Матери и святую воду, окурила и себя, и роженицу росным ладаном, опрыскала крещенской водицей и дала испить её, а перед иконой зажгла восковую свечку.
– Пресвятая Богородица, – молилась повитуха, – отпусти матушку Соломониду, принимавшую Иисуса Христа. Бабушка Соломонида, приложи свои рученьки к рабе Божией Ефросинье. Чистый четверг, великая пятница, честная суббота, святое воскресенье, отблагодарите нас добрыми делами.
Начались схватки, но очень слабые. Татьяна ободряла роженицу, разглаживала ей поясницу с приговором «Расступитеся, растворитеся, косточки!», растирала живот деревянным маслом, но схватки стали затухать. Тогда повитуха дала Ульрике сильнейшее, много раз испытанное средство: настой травы чернобыльника. Схватки возобновились.
Во все продолжение родов бабка постоянно крестилась, клала земные поклоны и утешала роженицу: «Потерпи, моя касатка, потерпи, Бог пошлет, все благополучно будет, все по-доброму идет».
Но всё шло как-то не по-доброму. С начала родов прошло семь часов, отошли воды, Ульрика измучилась, чуть слышно стонала. Александра послала няню Наташу за акушеркой, той самой «бабой-голландкой».
Спустя некоторое время в баню вошла крупная ширококостная женщина-богатырь, акушерка Антонида. В ту секунду, когда у Ульрики начались потуги, она решительно отодвинула повитуху Татьяну и склонилась над роженицей:
– Как у нас дела?
– Я умираю, – чуть слышно прошелестела Ульрика заплетающимся языком.
– Что это она у вас говорит? – сердито спросила акушерка.
Ульрика вскрикнула, приближались очередные потуги. Антонида взглянула на показавшуюся головку плода, и в то же мгновение поняла, что тужится нельзя, головка не встала родничком.
– Нет, милая, нет, мы сейчас тужиться не будем. Послушай меня: как будет очередная потуга, ты будешь вместе со мной дышать носиком. Договорились?
С огромным трудом Ульрика послушно дышала носом вместе с акушеркой, преодолевая потуги. Наконец и потуги тоже прошли, как и схватки.
Повитуха в это время заговаривала воду:
– Стану я, раба Божия Ефросинья благословясь, пойду перекрестясь, из избы дверьми, из двора воротми. Выйду я в чистое поле, помолюсь и поклонюсь на восточну сторону. На той восточной стороне стоит престол Господень. На том престоле Господнем сидит Пресвятая Мати Божья Богородица. И помолюсь, и поклонюсь Пресвятой Матери Божьей Богородице: «Пресвятая Мати Богородица, соходи с престола Господня и бери свои золотые ключи и отпирай у рабы Божьей Ефросиньи мясные ворота, и выпущай младеня на свет и на Божью волю». Во веки веков, аминь.
Трижды произнесла она этот заговор, после чего заговорённой водой облила живот Ульрики.
Александра, которая в слезах стояла и молилась, спросила у Антониды:
– Что делать-то теперь?
– Как что? – ответила та. – Рожать!
Она решительно взяла за руку ничего не понимающую повитуху и поставила к ногам роженицы.
– Значит так, – сказала она, обращаясь к Ульрике, – сейчас мы будем с…ать!
Акушерка потянула обессилевшую женщину вниз лавки и упёрла её ноги в бедра повитухи. Перекрестилась и аккуратно повернула рукой головку плода.
– Сейчас я положу руку тебе под грудью на живот, сосчитаю до трёх и на счёт «три» надавлю на живот, а ты упрись крепко ногами в бедра этой женщины и на счёт «три» одновременно со мной тужься изо всех сил. Поняла?
– Да, – чуть слышно ответила Ульрика.
Антонида опять перекрестилась, сосчитала «раз, два, три» и надавила сверху на живот, но Ульрика слегка запоздала и одновременно не получилось.
– Я же сказала «одновременно», – раздраженно произнесла акушерка. – Ничего, ничего, сейчас всё получится, – сказала она, успокаивая себя и Ульрику.
И опять прозвучало «раз, два, три». Все свои оставшиеся силы вложила Ульрика в эту потугу. Невероятное ощущение, неведомое дотоле, несмотря на третьи уже роды, испытала она. Что-то необычайно ласковое, нежное, восхитительное коснулось её внутренностей, исходя из её тела.
Ребёнок сразу не закричал, пришлось сначала убрать пуповину, которая не сильно, но всё же обвила его шейку. Шлепок – и раздался долгожданный крик. Акушерка поднесла ребёнка к Ульрике, показала, держа в руках, всё в слизи и крови заливающееся криком существо:
– Видишь, кто это?
– Да, девочка, – еле слышно произнесла её мама.
С детским местом проблем не было, оно отошло быстро и безболезненно.
Ульрику так трясло от напряжения, что подбрасывало буквально на несколько сантиметров над лавкой. Она позвала Александру и, чтобы успокоить тряску, попросила держать её за руку, что та и сделала. Другую руку придерживала няня Наташа. Подошла акушерка, «баба-голландка» Антонида. Пот ручьями стекал по её лицу.
– Ты думаешь – это ты родила? – спросила она Ульрику. – Это я родила.
Заканчивался день 22 октября 1785 года.
