Kitabı oku: «Право налево», sayfa 3

Глава 5
…и нечеловека? Будут ли права у машины?

Но не зря же человеку достался его не в меру активный мозг. Так просто мы отказываемся сдаваться, поэтому в XXI веке борьба за права прорвалась в такие дали, которые в XX посещали только писатели-фантасты и прочие футурологи, да и то под тяжелыми галлюциногенами.

Думали ли вы, читая такой трогательный и теплый детский рассказ Куприна, а хотел ли слон пить чай с депрессивной девочкой и гуманно ли было заманивать его булками в квартиру?

А за вас подумали. Чтобы разобраться в хитросплетениях концепции наделения высших животных правами, близкими к естественным правам человека, надо снова вернуться в богатый на события XVII век – колыбель всей политической философии.

Желчный француз и одновременно отец-основатель научной революции, забросившей человечество в наше с вами сегодня, Рене Декарт, как всем известно со школьной скамьи, предложил миру механистическую историю Вселенной. По Декарту, во Вселенной все является объектом либо материи, либо духа. Сознание для него равнялось Душе, то есть части божественного дара.

Как нетрудно догадаться, животные, согласно любившему погурманить Декарту, относились к продуктам материи, а люди – духа. У первых не было души и сознания, да здравствует французская кухня! Надо сказать, в гораздо более скромной в части разнообразия продуктов Англии Декарту изрядно досталось от Джона Локка. Животных он, разумеется, не включал в число наделенных Богом естественными правами существ, но, рассматривая их в качестве части великого божественного замысла, завещал всем не допускать чрезмерной жестокости к любым живым тварям.

Справедливости ради, в те годы и человеку рассчитывать на особый гуманизм не приходилось. Но права животных как объектов права, то есть особых вещей, продолжали развиваться дальше.

Эпоха Просвещения задала новый стандарт в этой области, когда Руссо поддержал Локка, а не Декарта, сообщив миру, что у животных есть некоторые естественные права не благодаря разуму, а благодаря их способности чувствовать. Добил проблему окончательно утилитарист Бентам, который естественные права не признавал, но справедливо отметил, что отсутствие сознания лишало бы прав младенцев и некоторых инвалидов, что совсем никуда не годится.

Так, с XIX века началось движение за права животных, включая ответственность за негуманное отношение к ним.

К концу столетия игры в антропоморфизм животных вышли на приличный уровень, однако появившиеся до этого психиатрия и социология весьма серьезно урезали очеловечивание зверей, ссылаясь теперь уже не на Бога, где тексты можно было толковать по-разному, а на устройство мозга, разум и личность. Личность числилась исключительным свойством человека (в первой половине XX века ею наделяли даже не всех людей, времена были лихие). У животных ее нет, поэтому их можно оберегать, холить и лелеять, восхищаться, но строго по Канту. Цель существования животных – человек. Про это и гуманист Куприн.

Оправившееся от последствий разрушительнейшей из всех Второй мировой войны, человечество снова обратило свои взоры в сторону братьев наших меньших. Появился на свет термин «спесишизм» (англ. – speciesism), то есть дискриминация одним видом животных (Homo sapiens) других видов.

С правовой точки зрения, это вызвало легкую икоту, поскольку дискриминация предполагает изначальное равенство в правах, а откуда ему взяться, Карл? Но с философской получалось достаточно стройненько, так как мировое сообщество переваривало тот неприглядный факт, что еще за сто лет до этого вполне себе держало в клетках и показывало публике в зверинцах своих собратьев по виду, а буквально четверти века не прошло, как существенная часть мира складно делила нации и расы на высших существ и унтерменшей, до людей не дотягивавших.

В 1975 году Питер Сингер издает библию зоозащитников под названием «Освобождение животных», где с Бентамом наперевес атакует любые формы дискриминации, указывая, что после прав женщин, черных и геев должна же справедливость дойти и до животных. С этого момента запускается крупнейшая и весьма радикальная кампания по аболиционизму животных, гарантиям их прав и прочей полезной деятельности, заставившая развитые страны серьезно пересмотреть свою правовую материю и выведшая на первый план зеленую повестку. Если кто не помнит, начиналось все чинно – со всяких «Освободите Вилли» ⁵.

Сумбурный XXI век, как водится, внес свежую струю в это прекрасное поле. В рамках запрета любых форм дискриминации правовая мысль четко определила, почему все люди, вне зависимости от их возраста или интеллекта, обладают равными правами от рождения, из-за чего держать друг друга на привязи нехорошо. «Естественными правами мы наделены в силу наличия у нас личности (то есть активного сознания, сложной коммуникации и морали)», – сказало человечество, надежно прикрывая один ящик Пандоры и незамедлительно распечатывая соседний.

Однако исследования мозга, интеллекта и много другого, столь бурно рванувшее в начале нашего столетия, привели ученых к неутешительным для homo sapiens выводам – высшие животные (слоны, киты и высшие приматы) обладают очень приличной коммуникацией, не уступающей местами первобытному человеку, весьма схожим на мораль набором психологических установок, а сообщества приматов вообще тянут на «правогенез». Ученые с восторгом отметили у них не только, например, усыновление и воспитание генетически чужих детенышей, но и наличие элементов «талиона» («око за око»), а также присутствие явственного чувства справедливости. Способности же интеллекта у таких животных тоже крайне велики. Примерно двадцать лет назад перед просвещенным людом встал неуютный вопрос, а есть ли у них, таким образом, личность? А следовательно, не являются ли они не суперзащищенными объектами, а субъектами права?

Вопрос о том, тварь ли он дрожащая или право имеет, Родион Романович Раскольников задавал в переводе на русский юридический в том смысле, насколько у него есть личность. Человек, как вывели за долгие столетия правоведы, это биосоциальное единство. Есть в нем, значит, животное начало, то есть тело, а есть социальная надстройка, именуемая личностью, как он проявляет себя в отношениях с обществом себе подобных. Появляется личность не сразу, а набирается от минимума, данного каждому при рождении, и до решения вопроса о семейном статусе и трудовой функции. Считается, что примерно годам к тридцати дитятко должно выдавить из себя Маугли, вынуть Железный зуб и далее по тексту. Мятущаяся душа Достоевского же (а в России традиционно все главные философские вопросы задают литераторы) требовала ответа, может ли государство загнать человека до статуса недочеловека. По высшим животным же возник обратный вопрос. Если у них сильно развит интеллект, коммуникация, есть сложные сообщества и весьма приличная по нынешним временам мораль, то не пора ли признать за ними личность и правосубъектность. Так в начале нулевых родилась концепция nonhuman rights, которые я не без заминки перевела бы как «нечеловеческие права». Ничего общего с правами животных это не имеет. Не буду отвлекать вас на рассказы о попытках в Швейцарии ввести в судах институт адвоката животных и прочую Эйс Вентуру, которой развлекалось скучающее сытое меньшинство. За африканскими детьми бы признали еще хоть какой стандарт, но откуда…

Беда, как обычно, пришла, откуда не ждали. Пока мир с умилением наблюдал за группой городских сумасшедших, доказывающих по разным американским судам, что пожилая слониха Хэппи в зоопарке Бронкса – личность, которая подверглась незаконному лишению свободы, поэтому требует немедленного освобождения (не спрашивайте, надо ли в связи с этим будет ее судить, если ненароком она затопчет смотрителя; я в этом шабаше отказываюсь принимать участие), а в Швеции собирали всем миром на операцию по перемене пола коту, – подъехало новое развитие искусственного интеллекта.

Мир в эту сторону напряженно взирает достаточно давно, но пока подавляющее большинство очень серьезных работ и организаций занимаются перспективой ответственности в случае нападения или ошибки алгоритма, а также того факта, что крайне сомнительную новую этику ему не пересадишь (одного безногого, трех цветных и двух геев предпочтительнее выбирать не потребуешь), то есть его разум может пойти здоровым путем и завести себе по нынешним меркам предрассудки. Никаким алгоритмом это ему не включить. ООН носится со ставшими уже реальностью боевыми роботами, поставить которые под управление нейросетью вопрос даже не завтрашнего дня, а уже сегодняшнего. Но если вы думаете, тут проблема и закончилась – напрасно.

Слегка скосив глаза в сторону азимовского «Я, робот» и аккуратно напоминая, что первые полновесные гуманоидные собратья с ИИ прогнозируются к 2030 году, то есть просто завтра, юристы стали вопрошать: а как мы докажем, что у них не будет личности, и как планируем поступить, если грудастой Дуняше 3.0 ⁶ не понравится, что именно вместо эскимо у нее захочет облизнуть покупатель. Да, товарищи, на тему вот этого всего «Мира Дикого Запада» сейчас ломается много серьезных правовых копий. Ответов пока немного, но решать, как видно по датам, надо быстро. Страшно не хочется, чтобы заплаканная Дуняша побежала жаловаться влюбленному в нее автопилоту. Нам такое «мимино» вообще ни в какие ворота.

Глава 6
Преступность и борьба с ней

Если попытаться вычленить главный грех нашего законотворца, то им окажется не веселое непотребство, а абсолютное непонимание категории преступности. Многие юристы, что называется, не вкуривают – что уж ждать от наших избранников.

Как только человечество завело себе преступление и наказание, как и другие хорошие вещи, оно начало их множить. С захватывающими начинаниями всегда так. Главное – не бросать. Первое время (это как раз до XVIII века) человек не шибко задумывался о том, что есть такая болезнь у общества. Все понимали, человек слаб и грешен, хорошего не жди. Вопрос стоит, как прополоть гряду сынов отечества и вырвать, так сказать… по возможности с корнем.

Античные философы маялись, определяя болезни государства и общества, подходили в размышлениях своих к категории преступности практически вплотную, но последнего шага так и не сделали. Средние века по понятным причинам не располагали вообще к укрупненным проблемам общества. И только в эпоху Просвещения, когда впервые в основу философии права была положена идея свободной воли человека, мир задумался о причинах, толкающих оного на преступление. Так зарождается наука криминология, изучающая преступность как социальное явление.

Со второй половины XVIII века ведущие мыслители начинают писать работы про философскую природу преступности, борьбу с ней и цели наказания. Отцами-основателями по праву считаются итальянский аристократ Чезаре Беккариа и выдающийся английский социальный философ-утилитарист Иеремия Бентам. Я вообще всегда говорю, что «Атлант расправил плечи» выпускницы Петроградского университета Алисы Розенбаум, известной миру как Айн Рэнд, может произвести впечатление только на того, кто не знаком с этическим гедонизмом Бентама. Если ты масштаб мысли Бентама себе представляешь, над убогими потугами «Атланта» можешь только смеяться.

Славу же трактата Беккариа «О преступлениях и наказаниях» удалось перебить только «Капиталу» Маркса. Небольшая по объему книга была сразу переведена на несколько европейских языков. Ее гуманистические идеи подвели всю Европу к изменению принципов уголовного законодательства, сподвигли многие страны на начало судебных реформ, а также легли в основу первого современного Уголовного кодекса, изданного в конце XVIII века в Тоскане.

Проекты, которые хотела реализовать в России Екатерина II, в том числе и попытки отказаться от смертной казни, продиктованы ее увлечением трудами Беккариа, которого она приглашала в Россию для работы над Уголовным уложением. Беккариа не приехал, а ведь прими он приглашение государыни, судьба декабристов могла бы сложиться совсем иначе.

В XIX веке начинается увлечение всего образованного европейского сообщества «реальными» науками. Даже высший свет ездит на эксперименты и очарован новейшими направлениями: психиатрией и социологией. Криминология теперь изучает преступность через самого преступника (Чезаре Ломброзо по носам определял прирожденных насильников) и процессы в обществе (мой любимец Эмиль Дюркгейм придумал аномию – отторжение нормы).

Так человечество вывело свойство преступности как социального явления, присущего любому обществу, минимизировать которое это самое общество и должно стремиться, влияя на различные причины, его порождающие. Я не знаю, каким капслоком напечатать:

НЕ УГОЛОВНЫЙ КОДЕКС МЕНЯТЬ ПОСЛЕ КАЖДОГО РЕЗОНАНСНОГО ДЕЛА, А ВЫЯСНИТЬ, ЕСТЬ ЛИ ТАКАЯ СОЦИАЛЬНАЯ ПРОБЛЕМА И ЧТО НАДО ИЗМЕНИТЬ В ОБЩЕСТВЕ, ЧТОБЫ ОНА УШЛА.

Всем, кроме законотворцев, известно, что преступность обладает тремя фундаментальными признаками. Если их нет, то это поле деятельности по конкретным делам правоохранителей, а не законодателей.

А) Массовость (таких событий должно быть существенно много, чтобы можно было сделать выборку).

Б) Иррегулярность (преступления не должны быть связаны между собой, то есть за ними не должна стоять одна организация/технология/территория).

В) Устойчивость (закономерности повторяются регулярно, а не, скажем, прокатилась мода на ловлю, прости господи, покемонов).

Во всех остальных случаях, как говорится, держите руки поверх кнопки для голосования.