Kitabı oku: «Полустёртая зебра. Сборник рассказов», sayfa 4
– Да, договорились.
– Ну, вот и отлично, а теперь пошли в школу, пока не опоздали на выпускной, – улыбаясь, сказал директор.
– Я задержусь, мне надо покурить.
– А, ну конечно, вы же теперь все взрослые, все курите, – усмехнувшись, сказал Виктор Геннадьевич и ушел.
Коля закурил и погрузился в раздумья. Он думал о том, как он проведет этот год. В армию точно не возьмут из-за плоскостопия. Учиться в техникуме не особо перспективно. Видимо, придется работать и готовиться к пересдаче. Так же Азимов думал, как он будет извиняться перед отцом. Он очень долго думал, пока не вспомнил о своем выпускном.
Заходя в актовый, он услышал.
– Нет, Азимова еще нет, – крикнул кто-то.
– Я здесь, – сказал Коля, открывая дверь актового.
– Ну, тогда начнем, – улыбнулась Валерия Алексеевна. – Ребята…
Коля лениво стоял и смотрел на сцену, даже не слушая о чем там говорят. Заиграла музыка и все стали подходить к столам с алкоголем. Коля взял бутылку водки и пошел к стульям, чтобы в одиночестве ее распить. Музыка ему не нравилась, танцующие бесили. Через какое-то время алкоголь дал о себе знать. Выпускнику резко захотелось справить нужду, и он пошел на улицу, так как это было ближе, чем идти через всю школу в уборную.
Коля вышел через аварийный выход на улицу рядом с пристройкой. Он остановился, чтобы подышать воздухом. Внезапно Азимов получил удар по голове, он повернулся и увидел перед собой Дубовского, Заварухина и Терехина.
– Ну что? Теперь ты не убежишь. Кто там харкался мне в ноги? – с этими словами Дубовский плюнул Коле в лицо.
Азимов замахнулся и попытался ударить его, но не попал и получил еще один удар в челюсть. Коля лежал на земле и видел перед собой стоящих над ним обидчиков.
– Давайте-ка утихомирим его, – на этих словах они взяли его тело, кинули в пристройку и закрыли на защелкивающийся замок. – Пусть подумает над своим поведением.
В пристройке пахло одновременно краской и бензином. Коля не понимал, что происходит. Он встал на ноги и увидел, что весь в краске. Пол представлял из себя какое-то мелководье, которое по уровню было высотой с подошвы туфель. Вся спина, брюки и руки были теперь терракотового цвета. У Коли самовольно полились слезы из глаз. Он достал сигарету, чтобы закурить и успокоиться. Азимов чиркнул зажигалкой, и его большой палец покрылся пламенем, он дернул рукой, и источник огня упал на пол. В один миг столовая и кухня покрылись оранжевыми языками пламени. Коля побежал к двери и пытался открыть ее, но безуспешно. Он запрыгнул на столы для готовки, единственное металлическое, что было в этой пристройке, и открыл окно. Он пытался выбить решетку, которую поставили в конце учебного года, но у него не получалось. Азимов взялся руками за эту клетку и стал ее трясти вперед-назад. После очередного такого действия на тело Коли резко упало ведро с маслом, которое покрыло все его туловище и от толчка которого он упал обратно на пол. Огонь сразу же подхватил масло, начиная сжигать одежду, кожу и волосы Коли. Была невыносимая боль, едкий запах горевшей плоти, забивал нос, и не давал дышать.
– Папа! – крикнул он, а дальше протяжно и бессвязно орал.
Вокруг обгоревшей пристройки стояли пожарные, полицейские и группа выпускников, которые с ужасом смотрели на произошедшее. Через какое-то время из столовой вышли врачи с носилками. На носилках лежало что-то, обернутое черным пакетом. Все понимали, что это. Девушки залились слезами. Да что там девушки, даже Серый глотал солёные капли, вытекающие из его глаз. Дубовский, Терехин и Заварухин в ужасе переглядывались между собой. А Виктор Геннадьевич, дав показания полицейским, направился к своей машине. Он сел в нее и попытался завести. В баке не было топлива, директор очень удивился этому факту. Он решил взять бензин из багажника, где лежали канистры с топливом. Глава школы открыл багажник, но там было пусто. Виктор Геннадьевич поднял взгляд на обгоревшую пристройку и произнес:
– Твою мать.
Крекер
Все началось с того, как я поступил в академию министерства внутренних дел. Не буду говорить, в каком городе это было, но точно знаю, что этот рассказ отобьет у вас все желание поступать в такие заведения и жить в общежитиях, казармах и прочих помещениях, где обитает кучка людей, против своей воли вынужденных жить друг с другом.
Думаю, стоит рассказывать по порядку. За несколько дней до начала учебного года нас заселили в специальное общежитие. Мы же называли это казармой, поскольку учеба в академии была равносильна служению в армии. Казарма представляла собой восьмиэтажное совковое здание из красного кирпича с прогнившими, цвета тухлого банана, рамами окон. На каждом этаже было несколько комнат и один туалет, совмещенный с душевой. В этих комнатах было по пять кроватей. Меня, как и какую-то часть моего курса, поселили на восьмом этаже.
За то время, что я провел с соседями, нам, как мне казалось, удалось неплохо так сдружиться. Наверное, наша комната была единственной, в которой никогда не было ссор. Убирались всегда по очереди, готовили тоже. Да и поговорить всегда было о чем, поскольку каждый человек был по-своему интересен.
Женька Крабов – настоящий киноман. Если ты начнешь рассказывать про какой-то фильм, то он обязательно перебьет тебя и сам продолжит, потому что, скорее всего, он уже его смотрел, и истории ему даются гораздо лучше. Когда я рассказывал парням сюжет «Криминального чтива», он постоянно вставлял свою лепту в мой пересказ, а иногда даже поправлял. Из-за этой его привычки у него были постоянные перепалки с однокурсниками, которые жутко не любили, когда их перебивают. Порой это даже доходило до драк из-за вспыльчивых характеров некоторых одногруппников.
Санёк Филиппов у нас в прошлом музыкант. Приехал в казарму вместе со своей черной гитарой и каждый вечер бренчал на ней. Многие старшекурсники, когда заступали в караул, даже просили его выходить на балкон и играть, чтобы они не заснули. Через какое-то время его начал звать к себе в каморку сам комендант, чтобы Санёк играл на гитаре для него и его собутыльников блатные песни на заказ, за что он, в свою очередь, получал пузырь водки, а иногда даже два, и нес их к нам в комнату.
Кирюха Стрыкин – зубрилка, так мы его называли. Он всегда все учит практически дословно. Ему даже удалось удивить коменданта, процитировав весь устав казармы, когда зашел вопрос о наших музыкальных вечерах и нарушении общественного порядка. Несмотря на то, что он очень ответственно относится к учебе, сам по себе Стрыкин довольно отвязный тип и иногда может учудить все, что угодно. Однажды он прожег сигаретой линолеум на полу, в коридоре казармы. Но он выкрутился из ситуации. Кирюха взял восковую свечку, поджег ее и покапал горячим воском на дырку. Когда воск застыл, он аккуратно сравнял его с уровнем линолеума и акварелью повторил рисунок.
И последний из нашей комнаты – Валера Слабов. Вот что странно: с ним я сблизился больше, чем со всеми, несмотря на то, что у него нет отличительных качеств или особых увлечений. Он добрый, дружелюбный и всегда готов поддержать любую беседу, даже если является дилетантом и совсем не разбирается в теме разговора. Наверное, именно это меня в нем и привлекло. Обычно я всегда выслушивал людей, а тут он сам предоставлял мне слово. Но это не значит, что я не давал ему высказаться. Нет, совсем наоборот, как мне кажется, он делился со мной самым сокровенным. Он рассказал мне, что у него ни разу за восемнадцать лет не было девушки, что он никогда не убегал от полицейских в комендантский час, что ему нравится девушка Лиза из нашей группы и все в таком духе.
Что касается жизни в казарме… Знаете, по началу все круто! Вы постоянно в дружной мужской компании, общаетесь на интересные вам темы, не видите своих родных, чувствуете себя самостоятельными. Плюсом, вам даже выдают одежду, майку с вышитыми инициалами и штаны, как сменную одежду для общажников. Но в какой-то момент, а это примерно через три-четыре недели, вы начинаете скучать. Начинает недоставать прежних друзей и приятелей, родителей и других родственников. Вы начинаете тосковать, и ни один гитарный вечер не сможет прогнать это уныние. Да, конечно, со временем ты к этому привыкаешь, но поначалу это просто невыносимо. И слава богу, это длится не все время учебы, а только первый курс! Я уже с нетерпением ждал конца года, чтобы вернуться домой.
Пронзительный визг будильника заставил открыть глаза и сделать все, что угодно, лишь бы заткнуть его.
– Парни, что у нас сегодня по предметам? – протяжно зевая, спросил Крабов.
– Две пары истории зарубежных стран, – не открывая глаз, ответил я, выключив будильник.
– У меня есть гениальная идея, – продолжил Женька, – давайте не пойдем!
– Не, чувак, ты же знаешь, что из-за истории отчисляют половину первокурсников, – ответил Филиппов.
– Да знаю я, но от одного раза ничего не будет, – с неохотой вставать, сказал киноман.
Дверь комнаты открылась, и в нее вошел Стрыкин, уже одетый по форме. До этого момента никто не замечал его отсутствия.
– Вы что, еще спите? Давайте вставайте! Грыжа не будет ждать!
Грыжа – это наша преподавательница по истории зарубежных стран. Это, наверное, самый жесткий педагог во всей академии. На ее дисциплине валятся практически все, только единицы не ходят на пересдачу. А об автомате и речи быть не может.
– Ребят, вы как хотите, а я не пойду, – сказал Крабов и вновь укутался одеялом.
– Я тоже не пойду, пошла эта Грыжа… – сказал Слабов.
– Да вы что, совсем? Санек, Олег, вы то хоть идете? – недоуменно спросил Стрыкин.
Мои глаза так и не хотели открываться, и тело просило еще полежать.
– Слушай, я, наверное, тоже не пойду, – ответил я, – что-то тело прям ломит, не могу встать даже.
– Да вы что? – еще больше недоумевая, спросил Кирюха.
– Да отстань от них, я пойду, – ответил Филиппов, – потом сами будут жалеть об этом, когда на пересдачу пойдут.
Он быстро оделся и отправился вместе со Стрыкиным в учебный корпус. А мы так и продолжили сладко дремать в объятиях своих постелей. Каждая минута, проведенная в кровати, казалась вечной и божественной.
– Так, а я не понял, почему это вы не на парах? – проскрипел до ужаса противный голос.
Этот голос мы бы узнали из тысячи. Да что там мы, вся казарма узнала бы. Это был голос Иваныча, нашего коменданта. Сам по себе это был строгий и грубый старикашка, которому постоянно что-то не нравилось.
– Иваныч, отстань, дай поспать, мы итак на все пары ходим. Дай хоть раз прогулять! – жалостливо крикнул Крабов.
– Я вам прогуляю! Я вот доложу начальнику академии на вас, и вам выговор дадут! Вы на кой ляд сюда поступали, если вам учиться влом? Здесь вам не курорт, вы должны учиться, а не балду пинать. Все, я пошел докладывать Илье Аркадьевичу…
– Иваныч, стой! – крикнул я. – Погоди, не кипятись. Ну, давай мы, что-нибудь сделаем для тебя, а ты не будешь никому рассказывать об этом маленьком инциденте?
– Да что вы мне можете сделать? – с ухмылкой спросил комендант.
– Да что угодно, полы помыть, шкафы перетаскать, стены покрасить.
– Ох, Кононенко, умеешь ты уговаривать. Вымоете мне все восемь этажей и, так уж и быть, я не буду докладывать на вас. Тряпки с ведрами найдете на посту, – сказал Иваныч и ушел.
– Ну, во всяком случае, это лучше истории, – лениво потягиваясь сказал Слабов.
– Как же меня бесит этот хрыч! Что ему не сидится на своем посту? Решал бы свои кроссворды или судоку и жил бы спокойно. Нет, ему надо сломать кайф другим! – бурчал Крабов себе под нос.
Пока мы спускались на пост, Женька продолжал ворчать что-то про коменданта и разводить руками. Когда мы пришли на место, нас уже дожидались серые мокрые тряпки, лежавшие рядом с ржавыми ведрами, наполненными мутной водой. Мы стали драить пол. Честно говоря, я не представляю, как уборщица моет коридоры каждый день одна, потому что наша компания взвыла от усталости уже на четвертом этаже. Крабов рассказывал, как он хочет расправиться с комендантом, что напоминало кровавые сцены в фильмах Тарантино, Валера засыпал на ходу, а я постоянно отвлекался от работы, витая в облаках.
В какой-то момент открылась дверь одной из комнат, и оттуда показался плечистый, коротко стриженный парень в белой майке и серых спортивных штанах с красными лампасами. Он окинул нас вопросительным взглядом и спросил:
– Пацаны, а вы что тут делаете?
– Нас комендант заставил полы мыть на всех этажах, – пробурчал Женька.
– А, Иваныч, ну да, он может, – с усмешкой сказал парень. – За что он вас так?
– За прогулы, – пояснил я.
– А его-то это как касается? – с недоумением спросил он.
Мы пожали плечами, а из его комнаты донесся другой грубый голос:
– Да его начальство дерет за косяки, вот он на всех и срывается без повода.
– Понятно, – ответил коротко стриженный, а потом снова обратился к нам. – А вы перваки что ль?
– Да, – ответил я.
– Ага, а посвящение не проходили еще? – с интересом спросил парень.
– Лёх, не начинай, а, – прервал его тот же голос из комнаты.
– Да погоди ты! Не проходили?
– Нет, а что за посвящение? – спросил Крабов, уже рисуя у себя в голове ванны с алкоголем, в которые он будет окунаться с головой.
– Да так, традиционная, так сказать, игра у нас есть. Каждый год проводим среди перваков, – уклончиво начал говорить коротко стриженный.
– А в чем заключается суть? – поинтересовался Слабов.
– Вот в выходные и узнаете! Мы же сможем провести в субботу посвящение, да Андрюх?
– Можем, но нужно больше людей, – опять раздался голос из комнаты.
– Да ладно тебе, зачем много-то? Я тоже с ними сыграю, Висяк, наверное, тоже будет.
– Твое дело, – ответил Лёхе человек из комнаты.
– Ну, все, заметано! Значит в субботу, где-то в шесть вечера, пусть сюда приходят те, кто хочет пройти посвящение! А вы, давайте, работайте, – усмехнулся коротко стриженный и закрыл дверь.
Мы с Женькой и Валерой несколько секунд переглядывались между собой.
– Вы поняли, что нас ждет? – с недоумением спросил я.
– У старшаков надо будет спросить. Они должны знать, – сказал Крабов. – И надо спрашивать сейчас, а то суббота уже послезавтра.
– Ты выяснил, что нас ждет? – спросил я.
– Не-а, я спрашивал у кураторов других групп, они либо не знают, либо говорят, что это плохая затея. В принципе, кроме нас никто и не идет. Другим группам запретили кураторы, Филиппова опять Иваныч к себе в алкогольную каморку затащил, а Стрыкин подтягивает Лесину по английскому, – ответил Женька.
– Ага, конечно, подтягивает, – съязвил я.
– Не веришь?
– В то, что подтягивает, верю, а в то, что по английскому – нет, – смеясь, ответил я.
– Ну что, идем? – спросил Валера, входя в комнату.
– Я все еще сомневаюсь, – с недоверием сказал я.
– Да ладно тебе, затусим со старшаками! Все будет отлично! – ободрил Крабов.
– Ладно, пошли, – лениво вставая с кровати, ответил я.
Женька шел впереди, а мы с Валерой сзади. Меня всегда интересовала жизнь других людей, сам не знаю почему. Я понимаю, что это не лучшая черта характера, но мое неподдающееся контролю влечение знать все про всех заставляет меня совать нос не в свои дела, особенно, когда я знаю предысторию.
– Ты решил признаться Лизе? – тихо начал разговор я.
– Да, собираюсь завтра это сделать, – также тихо ответил он. – Очень сильно волнуюсь по этому поводу. Вдруг она не испытывает того же?
– Ты с ней сколько общаешься?
– Ну, месяца два-два с половиной, где-то так…
– Вот и не переживай, если бы ты ей не нравился, она бы не общалась с тобой столько, – улыбаясь, ответил я.
К этому времени мы уже подошли к двери, которая должна была в этот день открыть нам путь в настоящую студенческую жизнь, если я правильно понимаю смысл посвящения. Крабов немного замялся перед «вратами студенчества», но, собравшись с духом, открыл их. Как только мы переступили порог, нам сразу врезался в носы резкий запах никотина. Вся комната была поглощена сигаретным дымом, который не давал разглядеть лица. Вместо привычной физиономии Слабова я видел лишь какое-то пятно, как за запотевшим стеклом. Из этого вонючего тумана к нам вышел уже знакомый коротко стриженный. Я увидел фамилию, вышитую у него на майке. «Скотинин А. И.» было отделано алыми нитками по белому полотну.
– Ну, привет, парни! – поздоровавшись с каждым за руку, сказал он. – А где остальные?
– Они… не смогли. Заняты! – ответил Женька.
– Ну ладно, не велика беда! Я поговорил с нашими, там тоже пару человек будет играть. Ну, а для начала вам надо выпить, – с этим словами он раздал нам жестяные банки дешевого пива.
Крабов сразу открыл ее и начал огромными глотками опустошать банку.
– А разве в казарме не работает сухой закон? – спросил я.
– Когда Иваныч бухает, тогда не работает, – с усмешкой ответил Скотинин.
Я открыл пиво. Не успел я глотнуть, как учуял острый запах спирта. Он пронзал мои ноздри и царапал их изнутри. На вкус оказалось еще хуже. По ощущениям, как будто водку смешали с квасом и плесенью от чайного гриба. Я сделал всего один глоток, отложил банку в сторону и стал наблюдать за происходящим вокруг. В комнате был целый ящик этого пойла, и я смотрел, как Крабов допивает уже вторую банку и левой рукой тянется за третьей. Валера, нехотя, периодически отпивает пиво и морщится при каждом глотке. Скотинин курит вместе с какими-то парнями у окна. А на одной из кроватей лежал парень. Он выглядел довольно подкаченным, видно, что человек до поступления в академию активно занимался спортом. Он читал «Архипелаг ГУЛАГ» и был белой вороной на фоне его соседей. На майке красовалась вышитая надпись «Забытый А. Л.». Забавная фамилия, особенно в этой ситуации, когда он один, как изгой, читает книгу, пока другие веселятся.
– Ну, что, я думаю, стоит начать игру! – торжественным голосом проговорил коротко стриженный и одарил всех присутствующих таинственным взглядом. – Но прежде чем я расскажу правила, я должен знать, кто дает согласие на игру. Кто уже согласился не имеет права отказаться, когда узнает правила, и обязан будет выполнить наказание, если проиграет. Учтите, после этой игры, как минимум, один человек самовольно отчисляется из академии. Так, из наших играем я, Андрюха, Висяк, – он указал на двух парней, которые также курили с ним у окна. – Сань, ты будешь? – обратился он к Забытому.
Читающий закатил глаза, оторвался от книги и усталым голосом сказал:
– Лёх, ты же знаешь, я в такое не играю.
– Ладно, ладно, – сказал Скотинин и повернулся к нам. – У вас все играют?
Крабов и Слабов машинально и синхронно закивали головами, а я, непонятно почему – наверное, мое нутро чувствовало неладное – сказал:
– Я не буду.
Все повернулись ко мне, а Забытый лишь одобрительно моргнул глазами.
– Что это вдруг? – с удивлением спросил Лёха.
– Я не хочу, – утвердительно ответил я.
Скотинин злобно сузил глаза и смотрел так, будто сейчас прожжет ими во мне отверстие.
– Ладно. Объясняю правила, – на этих словах он достал солёный крекер из своих штанов. – Игра называется «Крекер». Правила очень просты: мы все встаем в круг, кладем печенье в центр и начинаем одновременно дрочить. Как только понимаем, что финал уже близко, – направляем наш прицел на печенье и выходим из круга. Проиграет тот, кто останется последним, и в наказание он должен съесть этот крекер.
У Валеры и Жени открылись рты от услышанного. По их лицам было видно, что они не были готовы к такому. Я тоже был в шоке от правил и благодарил свое чутьё за то, что дернуло меня отказаться от этой затеи.
– Я не буду, – громко сказал Валера.
– Поздно отказываться, ты уже дал согласие, – смеясь, ответил Скотинин.
– Я не буду, – продолжал настаивать Валера.
– Слышь, Слабов! – прочитал он на майке. – Не будь слабаком! Не оправдывай фамилию! Тебе что, слабо? Так мы с ребятами выбьем из тебя это! Мужик сказал – мужик сделал! Таковы правила, и теперь уже не тебе решать, будешь ты играть или нет! – наорал на него коротко стриженный.
Валера выглядел растерянным и подавленным. Его лицо стало белее снега, а ноги слегка подергивались. Скотинин взял его за майку и метнул в толпу, которая уже собралась в круг. Я не вступился за него. В душе я говорил себе, что надо, а на деле – молчал как рыба. Наверное, я боялся получить побои от старшаков или стать объектом общественного порицания. Ведь если бы я за него заступился и не завязалась бы драка, над нами, скорее всего, стали бы насмехаться в академии. В моей голове уже воссоздались образы тех людей, которые смеются, оскорбляют и унижают нас. Да, я трус. Да, я боюсь стать изгоем. Да, я могу пожертвовать ради репутации дружбой. Да, я такой. Чтобы вы сделали в моей ситуации? Заступились? Если бы вы видели этих амбалов, я сомневаюсь, что вы придерживались бы этой позиции.
Они все по очереди спустили штаны и начали «игру». Я не хочу и не буду описывать весь процесс. Потому что это настолько мерзко и отвратительно, что не хочется даже вспоминать какие-либо подробности. И тогда я старался смотреть куда-то в сторону, чтобы абстрагироваться от ситуации, происходящей в комнате. Но из-за отчетливых звуков шлепков и стонов некоторых игроков картина сама рисовалась в голове.
Первым ушел Висяк. Никого это не удивило, все принимали это как должное, видимо, он уже далеко не в первый раз играет и постоянно уходит первым. За ним последовал Скотинин, а за ними его второй дружок Андрюха. Валера и Женька остались вдвоем, а все остальные наблюдали за ними. В какой-то момент они столкнулись взглядами. По глазам Крабова было видно, что он ни за что не хочет проигрывать, в глазах же Валеры была только растерянность. Через какое-то время послышался звук облегчения. Я повернул голову и увидел Слабова одного в круге. Он тупым взглядом смотрел на крекер, не осознавая, что происходит.
– Ну что Валера, настало твое время! – сказал Скотинин, доставая при этом телефон.
Я осмотрел комнату и увидел, что все достали телефоны кроме меня, Женьки и Забытого.
– Давай, спермобак, заправляйся! – ехидно крикнул Лёха.
– Я… я не буду… – начал запинаться Валера.
– Будешь, будешь! Парни, помогите ему.
Висяк был самым крупным из них, поэтому он схватил Слабова сзади и так держал его, а Андрей, вооружившись салфеткой, аккуратно взял печенье и поднес к лицу проигравшего. Валера стал уворачиваться, пока Андрюха не ударил его ладонью по лицу. Слабов открыл рот и в тот же момент ему туда залетел попорченный крекер.
– Ребят, мы же договорились об этой ситуации никому не говорить? – с опаской спросил Валера, направляясь на занятие по конституционному праву.
– Да, да, конечно, – сказали мы.
– Ты главное не переживай. Эта игра… она для скорострелов. Чтобы они могли самоутвердиться за счет нее, – сказал я.
– Да, Олег правильно говорит, – подтвердил Крабов.
Мы зашли в кабинет и сразу направились к своим местам. Были слышны смешки с ближних парт. И в какой-то момент кто-то крикнул:
– Слабов, каково быть спермобаком?
Вся аудитория наполнилась заливным смехом, который был слышен даже в коридоре. Я смотрел на эти лица – лица подонков, которые смеялись от души над горем человека. Было бы интересно посмотреть, как бы они повели себя, если бы попали в такую ситуацию. Филиппов и Стрыкин смотрели в свои тетради с конспектами, делая вид, что не замечают нас. Я видел, как на глазах Слабова появились слезы, после чего он направился к выходу. Перед уходом он посмотрел на первую парту, за которой сидела Лиза, которая старалась избегать его взгляда. Он вышел из аудитории и побежал в казармы.
Разумеется, было понятно, что Скотинин скинул видео всем, кому мог, те своим знакомым, а те – уже другим. По такому принципу распространяется три вещи: слухи, компромат и агитация. Я всю пару думал о Валере. Во-первых, мне было жаль его, хоть я никогда и не попадал в подобные ситуации, но понимал, что он испытывает. Во-вторых, я начал строить предположения о том, что будет дальше. Я понимал, что он слишком слаб духом, чтобы вынести такой тяжелый удар по репутации и что, скорее всего, он подаст заявление об уходе. Вот об этом и говорил Скотинин. Интересно, это он придумал эту дурацкую игру, чтобы самоутвердиться?
Я абсолютно не слушал, что говорил преподаватель, и был погружен в свои мысли. Когда закончилась пара, выходя из аудитории почти самым последним, я заметил, что Крабов направляется к компании Скотинина и приветствует их, как старых закадычных друзей. Мне было противно смотреть на них, даже больше, чем на ту самую игру.
Я поспешил в казарму, чтобы удостовериться в том, что с Валерой все хорошо, ну или хотя бы просто убедиться, что он находиться в комнате. Пробегая каменные пролеты и громко стуча берцами по ступеням, мне удалось добраться до комнаты. В помещении было пусто и тихо, лишь открытая дверь балкона назойливо скрипела под силой ветра. Я вышел на балкон и увидел привязанную к ограждению крепкую веревку. Медленно и аккуратно подойдя к ней, я посмотрел вниз. Увиденное вызвало у меня одновременно ужас, страх и рвотный рефлекс. На этой самой веревке висело поникшее тело моего друга, с окоченевшим лицом и открытыми стеклянными глазами.
Он знал, что будет дальше, выбегая из аудитории. Он знал, что этот случай ему будут припоминать всю дальнейшую учебу. Он знал, что теперь ни при каких обстоятельствах не сможет завоевать свою возлюбленную. Он все знал.
