Kitabı oku: «Развенчанная царевна. Развенчанная царевна в ссылке. Атаман волжских разбойников Ермак, князь Сибирский (сборник)», sayfa 20
Глава двадцать пятая. Набег татар
Проводив бояр, Ермак в волнении начал ходить по комнате.
– Так вот они как! – говорил он. – Родами вздумали считаться? Ведь я у них не спрашивал о роде, когда шел Сибирь завоевывать, да и какой счет, коли приходится с татарвой драться, тут все едино: родовитый ли ты боярин или простой смерд – смерть для всех одинакова. Ну да ладно, завтра вот выйдем в поле, там мы с вами, бояре, и посчитаемся родами, а то привыкли лежать на печке с бабьем да придумывать небылицы, вот ужо поглядим, пойдут ли они на ум вам.
Он собрался уже ложиться, как вдруг до слуха его донесся звук выстрела. Ермак нахмурил брови.
– Какой дурак вздумал баловать на ночь глядя? – проворчал он.
Но не успел он докончить фразы, как послышались один за другим очередные выстрелы.
– Что такое? – в тревоге произнес Ермак, хватая шапку и выбегая на улицу.
Сибирь была в движении, и все население бежало к валам.
– Что такое? Кто стреляет? – спросил Ермак у первого попавшегося на глаза казака.
– Не знаю, – отвечал тот, – стреляют сторожевые на валу.
Ермак бросился бежать; на валу собралась чуть ли не вся Сибирь, тут же были и бояре, их нельзя было узнать, куда и сонливость девалась. Они суетились между стрельцами, которые наводили пушку.
– Ну вот, Ермак Тимофеевич, – заговорил один из них в возбужденном состоянии, как будто и не было размолвки, – ну вот и не придется нам с тобой в поход идти, сами гости пришли.
– Что ж, хлопот меньше, – отвечал Ермак, – нужно с честью принять гостей дорогих.
Он взобрался на вал, но за темнотою ничего нельзя было разобрать, только изредка мелькали какие-то темные фигуры, по которым и стреляли сторожевые.
– Пальнуть в них нешто из пушки? – проговорил один из бояр.
– Не трожь их, – возразил Ермак.
– Попугать бы!
– Да зря только заряд истратишь, видишь, темь какая, а нам порох дорог.
Никто не спал в эту ночь в Сибири, все были настороже, кто чистил ружье, кто оттачивал клинок сабли.
Сам Ермак Тимофеевич тоже не ложился спать, он не сходил с вала, зорко вглядываясь в темноту, прислушиваясь к малейшему шороху. Поблизости все было тихо, только издали доносился гул со стороны татар да ржание лошадей.
Бояре тоже не отходили от Ермака, о размолвке не было и помина, у всех теперь было одно дело, всех объединяла одна и та же опасность.
– А люты они в поле? – спрашивали бояре у Ермака.
– Сначала как псы сорвутся с цепи, так и ломят стеной, коль не устоишь – беда, а чуть дашь отпор, так и шарахнут назад как стадо баранов.
– Нам за валом куда сподручней, чем им в открытом месте, наше дело что, знай угощай басурманщину ядрами калеными да пулями вместо орехов.
– Ну, не совсем так, боярин, придется и саблями переведаться, а то отсюда их не скоро прогонишь, прежде, правда, побаивались они грома ружейного да пушечного, а теперь попривыкли, не страшен он им.
Беспокойна была эта ночь. Татары ежеминутно могли напасть под покровом ночи.
Наконец небо стало бледным, потом вдруг как заревом вспыхнула половина его. Ясно стал виден вражеский стан, который похож был на муравейник, тысячи людей и лошадей смешались вместе, среди стана возвышался шатер слепого Кучума.
С ненавистью глядел Ермак на эту картину, кровь кипела в нем при воспоминании об убитом Кольце.
– И отведу же я душу, – шептал он, – только бы самому уцелеть, а уж расплата за Ивана Ивановича будет жаркая.
В татарском стане заметно стало сильное движение, русские тоже приготовились.
– Ну вот, теперь можно и угостить гостей дорогих, – промолвил Ермак, – наведи-ка пушку на шатер кучумовский, – продолжал он, обращаясь к стрельцу, стоявшему у пушки.
Тот исполнил приказание, грянул выстрел, и грохотом прокатилось эхо, застонали деревья в лесу. Удар был меток: когда рассеялся дым, шатра уже не было видно; татары засуетились, забегали, затем бросились к коням.
– Ну, сейчас начнется жаркая работа, не плошай, товарищи! – обратился Ермак к казакам и стрельцам.
Казакам не в диковинку было встречаться с татарами, знакомы они были с их приемами, поэтому знали, как и встретить их, но стрельцам, в первый раз вступавшим в бой с татарами, было как-то жутко, не по себе.
– За пушками, товарищи, поглядите, все ли в порядке? – продолжал распоряжаться Ермак.
– Все как следует! – послышался ответ.
Между тем татары массою двинулись к валу. Грянул пушечный залп, и целые ряды татар были выхвачены, произошла суматоха, некоторые бросились назад, другие поскакали в лес, но меткие пули нагоняли их на ходу. Остальные остановились в нерешительности, словно не зная, что делать – броситься ли вперед или последовать примеру бежавших.
– Скорее заряжайте пушки! – командовал Ермак.
– Готово!
– Пали!
Снова раздался пушечный залп, не успевшие прийти в себя татары после первого залпа бросились врассыпную.
– Валяй их из ружей!
Послышалась трескотня ружейных выстрелов, татары то там, то здесь падали с лошадей.
– Ну и воины, – подсмеивались бояре, – у таких-то можно несколько Сибирей завоевать.
Ермак не отвечал ни слова на это, он знал татар и не хотел разочаровывать в удаче своих товарищей. А в это время смятые бежавшими конными пешие начали наводить порядок. Скоро вся масса татар двинулась вперед.
Ермак улыбнулся и искоса поглядел на бояр.
– Аль не унялись? – посмеивались те. – Что же – можно и еще угостить!
– Нет, бояре, дело-то только начинается, – заметил Ермак.
Масса между тем надвигалась, Ермак не отдавал никаких приказаний, казалось, он хотел подпустить врагов как можно ближе, чтобы не пропал ни один заряд. Бояре с недоумением переглядывались, ничего не понимая.
Наконец послышался резкий свист, и целая туча стрел полетела на вал.
Вслед за этим татары с гиканьем и криком бросились вперед.
Этого мгновения только и дожидался Ермак.
– Пали! – крикнул он.
И целые ряды были вырваны из татарской орды, но это не остановило нападавших, они продолжали наступать.
– Вишь, проклятые, так и лезут, – ворчали стрельцы.
Зачастили ружейные выстрелы, ни один из них не пропал даром, каждая пуля находила врага. Однако расстояние между татарами и русскими все больше и больше уменьшалось, стрелять не представлялось более возможным.
– Ну а теперь, братцы-товарищи, держитесь крепче: пойдет рукопашная! – кричал Ермак.
Это видели все, и пока враг был далеко, стрельцы бодрились, но когда рукопашная схватка стала неизбежной, уверенность заметно уменьшилась.
– И впрямь, прут как бараны, – говорили бояре.
– Что, можно с такими воевать аль нет? – невольно усмехнулся Ермак. – Да, – продолжал он, – рукам нынче достанется работы.
Татары были уже у самого вала, с бешеным криком бросились они взбираться на него.
Казаки встретили их пиками и саблями, многие татары попадали вниз, но на месте павшего тут же вставал новый враг.
Были мгновения, когда Ермак терялся, – казалось, татары задавят своей численностью, сомнут горсточку храбрецов, и тогда подвиг его дружины, стоивший стольких усилий, погибнет…
Наконец казаки напрягли последние усилия, татары дрогнули и бросились бежать, вдогонку им снова полетели ядра и пули.
– Теперь, товарищи, в погоню.
И понеслись казаки вслед за татарами, но лес был хорошей защитой последним.
– Опять Кучумка утек, не дается, проклятый, в руки, да и только, – с досадой ворчал Ермак, возвращаясь после погони.
Глава двадцать шестая. Чует сердце
Немало работы выпало на долю казаков, когда пришлось убирать трупы врагов, зловонный запах стоял в воздухе, поэтому спешно закапывали убитых. Скоро высокие курганы возвышались вокруг Сибири, чтобы многие века напоминать потомкам об удальстве и молодечестве казаков и их атамана Ермака Тимофеевича.
С честью проводили казаки в последний путь и своих товарищей, с грустью шел за их гробами Ермак, и бог весть какие мысли роились в его поникшей голове.
Вспомнились, быть может, прежние ратные дела вместе с теми, которые теперь лежали в гробах и которые навеки останутся покоиться вдали от родины.
«Где-то мне придется сложить голову?» – думалось ему.
Где же, как не здесь? Не видать ему берегов родимой матушки-Волги, не вырваться ему больше из Сибири, здесь и сложить ему голову. Да и как вырвешься отсюда? На кого бросишь начатое дело? Уйди только, Кучум сейчас же завладеет Сибирью, а не для того он и поход затеял и с татарвою отчаянно дрался, чтобы погубить дело.
Поглядел он на кучку казаков, окружавших убитых товарищей, и невольно сжалось у него сердце. Все они были молодец к молодцу, только много ли их осталось? Нет и третьей доли того, сколько вышло от Строгановых; лежат и тлеют их кости по обширной Сибирской земле.
А там, дома, по родимым селам и станицам все небось ждут еще жены и дети своих кормильцев. Прежде, когда гуливали на Волге, нет-нет, а все заглянут на родину, все принесут кой-какой добычи, а теперь, поди, семьи в нужде, чай, с голоду помирают, ожидаючи добрых молодцев, не ведая того, что давно уже над этими молодцами лежит мерзлая сибирская земля и белеет глубокий снег.
Могила для казаков была вырыта общая, большая да глубокая, начали опускать в нее товарищей одного за другим… посыпались комья земли, никаких следов, кроме могильной насыпи, не осталось на земле от погибших в последней битве казаков.
Невеселые возвращались с похорон казаки, каждый был занят своей думой, быть может, манила их к себе родина, мерещилась семья, малые ребятишки…
Но всех пасмурнее был сам Ермак. Приходилось ему и прежде драться с татарами, драться еще и не так, как в последний раз; бывало, и прежде нелегко ему было при виде потери товарищей, но теперь как-то особенно тяжко на сердце, словно что нехорошее чует оно.
Взглянув на стрельцов с боярами во главе и увидев горсточку своих казаков, Ермак еще более затосковал.
«Что ни говори, – думалось ему, – а чужие для нас все эти люди, и выходит, что головы мы свои складывали да кровь проливали из-за чужих людей. Теперь вот нас один-другой, да и обчелся, а придет время, когда ни одного не останется здесь и будут всем владеть да распоряжаться вот эти самые бояре».
Он вздохнул и поплелся дальше.
«Одначе навестить надо того боярина, которого ранили», – решил он, заворачивая к одному из дворов.
Боярин лежал с обвязанной головой, сквозь повязку просачивалась кровь, он слегка стонал. Ермак тихо подошел к нему.
– Что, боярин, больно неможется? – с участием спросил он.
Тот открыл глаза и взглянул на вошедшего.
– Изрядно, – слабо отвечал он, – чуть, окаянный, головы пополам не разнес, попадись он мне в лапы, живого, кажись, не выпущу.
– Да и трудненько, – усмехнулся Ермак.
– Что так? – с неудовольствием спросил боярин.
– Ты упал и не видал, значит, как ему самому раскроили голову, уж он теперь в земле лежит.
– Туда ему, окаянному, и дорога.
– Что ж, рано ль, поздно ль все там будем.
– Знаю, что будем, только всяк в свое время, не от поганой же татарской руки отправляться туда.
– В ратном деле нечего разбирать, от чьей руки свалишься.
– Нелегкая меня сюда занесла, – проворчал боярин.
– Скажи на милость, – заговорил Ермак, – кто это тебе голову повязывал?
– А что?
– Да нешто так повязывают, этак ты и кровью изойдешь.
– Тут стрелец один, знахарем себя величает.
– А ты этого знахаря в шею, я тебе пришлю своего, тот тебя живо поднимет.
– Сделай милость, Ермак Тимофеевич.
– Сейчас пошлю, а теперь прощай пока, делов еще у меня уйма.
«Вишь, головы повязать не могут, тоже мне, ратные люди», – ворчал про себя Ермак Тимофеевич, плетясь по улице.
– Эй, Кудимыч, – крикнул он, постучавшись в окно одной из изб.
– Что, атаман? – спросил, высовывая голову из окна, седоусый и седобородый казак.
– Подь, пожалуйста, к боярину, полечи его.
– А что с ним попритчилось?
– Татарин его изувечил, саблей голову раскроил.
– Какой саблей, коли наговорная, так ничего не поделаешь, никакие травы не помогут.
– Ты уж там погляди.
Казак поморщился, ему, видимо, не нравилось поручение атамана.
– Да ведь у них, атаман, свои знахари-стрельцы есть.
– Денег этих знахари не стоят, видел я, как ему голову повязали.
– Ладно, пойду, только мне сейчас идти недосуг, у меня вон Терентий лежит, надо сначала с ним управиться.
– А что с Терентием приключилось?
– Да то же, татарва ухо да щеку ему отхватила.
– Зайду взглянуть.
– Что ж, милости просим, да и хворый повеселеет, коль атамана удалого своего увидит.
Ермак Тимофеевич вошел в небольшую избушку знахаря. Прямо напротив окна сидел с обвязанным лицом Терентий, из-за повязки у него ярко блестел один только глаз. При виде атамана больной отвесил ему поклон.
– Что, товарищ, и тебе досталось?
– Так, маленько поцарапали, – с трудом проговорил раненый.
– Маленько ли?
– Да пустяшное, ухо, анафема, отхватил, щеку срезал да нос поцарапал. Одно жалко, Кудимыч вот говорит, что одного уса да полбороды не будет, не вырастут.
– Что врешь-то! – заворчал Кудимыч. – Всего пол-уса, а не целый, половина-то у тебя осталась.
– Да ведь это все едино, – промычал больной.
– Как же это тебя угораздило? – спросил Ермак.
– Да подхватил одного поганого на копье, хочу его столкнуть в ров, а он, дьявол, тяжелый, копье-то у меня пополам, злость меня взяла, размахнулся я да как свисну его по бритой башке, он и покатился, только бельмами завертел, а тут другой как двинет меня, хорошо еще по голове не пришлось, а то не видать бы света Божьего.
– Так ты, Кудимыч, уж пожалуйста, поскорей приди к боярину.
– Чай, не помрет он, атаман, народ московский, здоровый.
– Говорю, кровью, как бык, изойдет.
– Ну ладно, сейчас пойду, правду сказать, с Терентием мне теперь и делать нечего, через неделю хоть опять в бой с татарами.
Ермак воротился домой. Три последних дня совершенно его измучили, он чувствовал какую-то ломоту во всем теле, нездоровилось ему.
– Эх, старость-то, видно, подходит, – вздохнул он, – то ли дело было прежде, сколько, бывало, ни маялся, а все как с гуся вода.
Но усталость брала свое. Сильно ломило тело.
– Вот еще беда будет, как занемогу, тогда хоть все дело брось.
Он закрыл глаза, и разные грезы стали мерещиться ему. Видит он свою дружину в том виде, в каком вышла она от Строгановых, бодрой, веселой, многих из товарищей нет теперь, но они перед ним стоят как живые, он ведет с ними речь. Но вот перед ним явился Иван Иванович Кольцо, все тот же, как в последний раз он отпустил его изловить Кучума, только бледен он да глаза какие-то тусклые. Горячо убеждает Кольцо двинуться в поход, поймать во что бы то ни стало Кучумку. Вся дружина охотно откликается на его призыв, дружные крики оглашают поляну.
Весело развевается стяг.
«Вперед, товарищи!» – кричит Ермак и рука об руку идет вперед всех с Кольцом.
Все громче и громче раздаются крики. Ермак вскочил на ноги. Это уже не грезы, а настоящие крики на дворе.
«Что это значит?» – мелькнуло в голове Ермака.
– Тащи его, черта бритого, к атаману! – раздавались голоса.
Ермак выскочил на улицу. Там собралась толпа, казаки смешались со стрельцами. Среди толпы стоял высокий, здоровый татарин с длинной бородой, чалма на голове была сбита на сторону, из-под нее выглядывала часть бритой головы.
– Что такое, братцы? – спросил Ермак.
– Кучумку этого самого изловили, – гаркнул один казак.
Ермак встрепенулся. Глаза его блеснули радостью.
– Где же он?
– Да вот стоит, анафема.
– Что вы, братцы, да разве это Кучум? – недовольным голосом спросил атаман.
– Он самый!
– Да ведь тот слепой, а этот, видите, зрячий.
– И впрямь зрячий! – согласились казаки.
– Стоило вести, прямо бы вздернуть на веревку.
– Что ж, это можно и сейчас сделать.
В ту же минуту появилась веревка, петлю накинули на шею татарину и потащили на место казни.
Понял татарин теперь свое положение, глаза его яростно сверкнули, он поднял кулак и погрозил им Ермаку. В то же время удары посыпались на татарина.
Непонятной болью защемило сердце у Ермака Тимофеевича.
Глава двадцать седьмая. Непрошеная невеста
Долго не выходил из головы Ермака Тимофеевича этот старик, взгляд его, полный ненависти, его угрожающий жест врезались в память атамана, ему словно что-то говорило, что судьба его тесно связана с судьбой этого старика.
«Не отпустить ли его? – пронеслось у него в голове. – Пусть отправляется на все четыре стороны. А как он пришел поразведать да Кучуму передать все? Нет, уж пусть лучше поболтается на перекладине».
Он задумчиво прошелся несколько раз по комнате, колеблясь, как поступить с пойманным татарином.
– Нет, отпущу, лучше уж будет запереть его куда-нибудь, пусть живет, ему и жить придется недолго, – вслух произнес Ермак.
Ему почему-то казалось, что вместе со смертью татарина последует и его если не смерть, то какое-нибудь несчастье.
«Может, колдун какой», – раздумывал он.
Ермак Тимофеевич вышел на двор, увидел проходившего стрельца и кликнул его:
– Ты не знаешь, куда повели татарина?
– Какого?
– Того, что поймали сейчас.
– Да ведь ты, атаман, приказал его повесить.
– Так я и спрашиваю, знаешь или нет, куда его потащили?
– Вестимо, знаю, на вал поволокли.
– Так беги скорее, скажи, чтобы его ко мне привели.
– Кого?
– Черт, татарина, да проворнее отправляйся.
– Значит, его вешать не будут?
– О, дьявол, делай то, что тебе приказывают! – крикнул на стрельца Ермак.
Тот повернулся и отправился по назначению.
Прошло более получаса, Ермак нетерпеливо ждал.
– Тюлень проклятый, – ворчал он на стрельца, – когда-то доплетется еще.
На улице показались казаки.
«Должно, покончили», – подумал Ермак.
В это время к нему ввалился посланный стрелец.
– Никак нельзя привести его, – заявил он атаману.
– Отчего нельзя?
– Потому, когда я пришел, так он уж и ногами не болтал, готов был.
– Ну, ладно, ступай, – отпустил Ермак стрельца и задумался.
Что же дальше будет? До сих пор Бог милостью Своей его не оставлял, а дальше-то, дальше? Сил все меньше остается, дружина уже не та, стрельцов, что царь прислал, надолго ли хватит, когда их половины не осталось, часть перебита, другие перемерли, не по них оказалась страна Сибирская… Если просить у царя подмоги, так такими просьбами и царя прогневишь. А куда грозен он, как порассказал Иван Иванович. Бояре-то вон помалкивают, не больно разговорчивы, а Ивану Ивановичу что ж было таиться! Вот и пойди попроси у него помощи, а что тут делать с двумя сотнями, когда целая орда налетит татарская. Покойным можно быть тогда только, когда совсем сокрушишь орду, а как ее сокрушишь с такими силами. Как взяли Сибирь, поначалу беспокойны были татары, тревожили, потом угомонились, а теперь вот, проклятые, опять заворошились, того и гляди, снова целая ордища нагрянет, что тогда делать без народу.
И невеселые, одна другой мрачнее закопошились думы в голове Ермака. В последнее время сердце у него как-то стало неспокойно, тревога зародилась в душе, словно чуяла она несчастье, невзгоду.
Между тем Ермак, предполагая возможность нового татарского нападения, сильно ошибался – не в силах был Кучум напасть на него. Последнее нашествие на Сибирь ясно показало ему, что бороться с Ермаком невозможно, несмотря на то что он привел с собою целую орду, от нее уцелела едва третья часть, да и та разбежалась, сам Кучум с несколькими из своих приближенных, остававшимися еще верными ему, едва успел спастись бегством в степи. О новом нападении он и не мечтал, хотя злоба на неудачу и потерю целого царства и грызла его. Он ясно видел, что, пока жив Ермак, царства ему не воротить. Но как же избавиться от лютого врага? Открыто невозможно, остается одна хитрость, к ней-то и нужно прибегнуть, но когда и как – это вопрос времени, и притаился Кучум, кочуя по степи и выжидая удобного момента, чтобы нанести решительный удар по Ермаку.
А весть о полном поражении Кучума быстро разнеслась по всей земле Сибирской и произвела на всех громадное впечатление. Многие из инородцев были крайне рады поражению Кучума и победе Ермака. По приходе казаков и по завоевании ими Сибири они ясно увидели разницу в жизни.
Кучум, восточный деспот, давил все подвластные ему племена, он грабил их, заставлял принимать магометанство, с приходом же Ермака жизнь их совершенно переменилась. Они не чувствовали над собой никакого гнета, каждый свободно исповедовал свою веру, подать не бралась с них, а они сами добровольно приносили самый умеренный ясак. Легко вздохнули они, избавившись от татарской власти: как же им было не радоваться поражению Кучума?
Целыми толпами со всех сторон двинулись инородцы в Сибирь с выражением покорности Ермаку и данью. Другие соседние народцы добровольно отказывались от подданства Кучума и приходили с поклоном в Сибирь.
Сибирь оживилась, из ничтожного городка, каким она была в прежнее время при Кучуме, превратилась она в торговый город, в который стекались купцы со всех сторон, приезжали даже из Бухары и Хивы.
Повеселел Ермак Тимофеевич, позабыв все тревоги, он только и радовался тому, как не по дням, а по часам растет Сибирское царство, да так растет, что поравняться может и Московскому, а по богатству и перещеголяет его. Повеселели и бояре, стали они относиться к атаману совершенно иначе, почувствовали его силу и разум.
Лето было в полном разгаре, лень овладевала всеми, солнце жгло невыносимо, все забились по избам, и только одни часовые из стрельцов расхаживали с бердышами и ружьями по валу.
Вдали на дороге поднялась пыль, как будто двигался целый обоз.
– Держи ухо востро, – заметил один из часовых, – пожалуй, и татары могут быть, хитры они очень.
– Ну, татарам охоту отбили к нам в гости жаловать, вишь, какие курганы на память им насыпали.
– На всяк час не убережешься, мало ли таких курганов по всей Сибирской земле понасыпано, а они все лезут.
Поезд начал обозначаться явственно, обрисовалось несколько кибиток.
– Так, какой-нибудь инородец с товаром идет.
– Черт их разберет, нужно поосторожней.
Поезд подъехал к воротам, из кибитки вылез инородец и что-то забормотал по-своему.
– Вишь, бормочет, сам леший его не поймет, – говорили часовые.
– Как же быть-то, чего ему нужно?
– Надо позвать какого-нибудь казака, они давно уже тут живут, насобачились по-ихнему бормотать.
Позвали казака, и тот с грехом пополам вступил в объяснение с приезжим гостем.
После нескольких слов казак расхохотался.
– Чего ты ржешь-то? – спросили заинтересованные стрельцы.
– Да как же, братцы, оказывается, их князек приехал с дочкой, хочет нашему атаману ее в жены отдать.
– Вот те и клюква, нашел благодать, хоть бы одним глазом поглядеть на эту кралю сибирскую писаную.
– Что ж, дело, хоть одна баба будет у нас в городе, а то ведь без них и скучно.
– Так как же быть, братцы, пускать чучел аль нет?
– Надо Ермака Тимофеевича спервоначально поспрошать, – проговорил казак.
– Тогда беги скорей, а то как же невесту атаманову держать за воротами.
Ермак был крайне удивлен этим известием. Жениться, конечно, он никогда и не подумал бы, но приехал все-таки местный князь, нужно было обласкать его и принять с почетом, поэтому он и приказал впустить их.
Сначала внесли дорогие меха, потом показался и сам князь, пожилой уже человек, вместе с дочерью, лицо которой было закрыто.
– Я приехал приветствовать тебя, могущественный князь, – начал гость, – прими в знак многоуважения к тебе дары, но вместе с этим прими самый дорогой для меня дар, мою дочь, возьми ее себе в жены. – Он откинул покрывало, и Ермак едва удержался от смеха при взгляде на косое, плоское лицо своей нареченной.
Кое-как он объяснил, что его вера не позволяет ему жениться на дочери князя.
Гость остался доволен объяснением и приемом, и на другой день, одаренный Ермаком, он уехал из Сибири.
Долго еще этот визит был предметом разговоров, а тучи, грозные тучи уже собирались над головой Ермака.
