Kitabı oku: «Башня», sayfa 3
Глава третья
Мастера кулинарии
Конечно, она что-то почувствовала. Может, даже услышала – не так уж далеко мы стояли. Потому и потянула меня к себе. Узнала, что я голодный, и тут же объявила себя знатной кухаркой. Настроение уличные варяги мне подпортили, но Алиса умела убеждать. Собственно, она и не убеждала – ухватив за руку, решительно повела к подъезду.
– Пошли! Мама говорит, я прирожденная повариха. Угощу тебя чем-нибудь вкусненьким…
Вкусненькое нам пришлось готовить самостоятельно. Сначала Алиса заставила меня вымыть руки, потом попыталась усадить в центр кухни на табурет, накрытый затейливым ковриком. Рисунок был простенький, но мне неожиданно понравился. Лодочка посреди золотистого моря, а в ней два человечка. Солнце – нежно-зеленое, а дельфинчики, что выглядывали из воды, – розовые, в симпатичных очочках.
– Забавный коврик!
– Это я сама связала.
– Ты? – удивился я. – Но как?.. Тут же надо это – руками да спицами…
– Есть много методик, да и мама помогала, подсказывала. Тебе правда нравится?
– Еще бы!
– Значит, и тебе что-нибудь свяжу. А цвета я специально такие выбрала. Хотелось утереть нос родителям. Носки-то вязать куда проще, а тут пришлось немного помучиться…
Да уж, немного… Полюбовавшись на дельфинчиков, я придвинул к себе другой табурет. Садиться на лодочку с золотистым морем решительно не хотелось. Алиса тем временем продолжала порхать по кухоньке, делая разом несколько дел. Включив микроволновку, подогрела для нас какие-то диковинные бутерброды. Пока они грелись, из крупных апельсинов выжала два бокала сока. Я смотрел на нее во все глаза и ничего не понимал. То есть понимал, что вот передо мной девчонка, которая ни фигашеньки не видит и которая движется вдвое быстрее меня. Ну никак она не походила на слепую! А уж когда Алиса оборачивалась ко мне и глаза ее слегка щурились, я мог бы поклясться, что она меня видит! Не мог же я быть для нее одним только голо сом!
Я и не заметил, как истекли положенные минуты и Алиса достала из духовки благоухающую шарлотку.
– Ого! Как ты быстро!
– Антош, это же простейший рецепт: режешь мелко яблоки, сыплешь на сковородку, туда же стакан муки, стакан сахара и три яйца. Потом в печку – и до победного.
– А как ты определяешь нужное время? По таймеру?
Алиса с улыбкой ткнула себя пальцем в нос.
– Можно по таймеру, но носом надежнее. Я же постоянно нюхаю.
– Как собака?
– Наверное, даже как олень. У них, говорят, обоняние лучше, чем у волков.
– Тогда я это… Тоже что-нибудь приготовлю. Это, правда, вредно, но вкусно.
– Если вкусно, значит, уже не вредно! – убежденно возразила Алиса. – Психосоматика – такая штука, рулит и настроением, и здоровьем. Если жизнь озарена настоящим светом, никакая гадость ее не омрачит.
Светом… Да еще настоящим? На такие эпитеты я даже не знал, как реагировать. Странная все-таки была эта Алиска, но мне ее странности нравились.
– А как называется твое блюдо?
– Мое блюдо называется просто, – хмыкнул я. – Ле-ден-цы.
В следующие четверть часа я тоже как мог демонстрировал свои кулинарные способности. Для начала в эмалированной кастрюльке растопил сахарный сироп, но пока искал с Алисой подходящие специи, часть кастрюльки успела необратимо потемнеть. Пришлось спешить, и за неимением свободных сковородок я скоренько разложил на кромке плиты кусочки яблок, хлеба и резаных апельсиновых корок, после чего, обмотав кастрюльку полотенцем, принялся разливать тут и там желтеющий сироп. Обжегшись, капнул пару раз мимо – на пол и табурет.
– Я тут это… Напачкал у тебя немного.
– Нестрашно, – ободрила меня Алиса. – Пахнет очень аппетитно.
– Обычно это все заливается в формочки – петушки там разные, зайчики, – пояснил я. – Но у нас будут просто монетки и лепешки.
– Я люблю, когда все просто.
– Ну, так-то оно действительно просто… Но иногда случаются, понимаешь, спотыки с оврагами.
– Что-что?
– Форс-мажоры, значит…
Я ножом попытался подцепить одну из монеток, но она почему-то не поддавалась.
– А сейчас у нас что? Спотыки или овраги? – Алиса забавно склонила голову набок. Лицо ее приняло плутоватое выражение – совсем как в ту минуту, когда на улице она решила от меня затаиться.
– Ну… – промямлил я. – Сейчас у нас фигня, похоже, получается. То самое, что никак не предвидишь…
Я тут же мысленно себя обругал. Старался же не поминать подобные вещи! «Смотреть», «видеть», «глядеть» – будто других глаголов нет…
– Слушай, Антош, давай без этих твоих шпионских реверансов. Ты ведь мой друг? Вот и нечего стесняться.
Если Алиса полагала, что я справлюсь со своим смущением и тут же начну щебетать соловушкой, она крепко ошибалась. Скоротечно записав в друзья, она лишь ввергла меня в окончательное смятение.
– Антош! – Алиса немедленно встревожилась. – Ты что, обиделся? Я что-то не так сказала?
Шагнув ближе, она наугад потянулась и ухватила меня за руку. Для нее-то это было естественным движением, а вот для меня нет. Ощущая жар ее ладони, слыша, как галопом мчится мое собственное сердце, я совершенно сбился с мысли.
– Да нет, только…
– Ой! Кажется, что-то горит?!
– Блин!..
Мы одновременно бросились к плите. Кастрюльку с остатками сиропа я, оказывается, вновь водрузил на огонь. А за разговорами напрочь о ней забыл.
– Ай! – вскрикнула Алиса. – На полу что-то горячее…
Я опять чертыхнулся.
– Я тут капнул маленько… Погоди, сейчас приберу.
Вооружившись ножом и ложкой покрепче, я суматошно взялся за дело. Уж не знаю, в чем тут крылась загвоздка, но дома у нас леденцы отрывались обычно легко. Здесь же они прилипли намертво. Часть из сахарных лепешек я кое-как отодрал, но оставшиеся монетки никак не желали отрываться. Скажем, с табурета золотистый медальон я снял без труда – прямо вместе с краской, а вот на полу сахарная блямба приросла прочнейшим образом.
– У вас тут чересчур чисто, – хмуро пробурчал я. – Маслицем надо было все смазать. Или мукой посыпать.
– Зато появился опыт! – утешила меня Алиса.
Судя по ее внешнему виду, она особенно не огорчилась. Похоже, ее даже веселила вся эта кулинарная неразбериха.
– Фиг его знает, чего они так крепко держатся. – Я продолжал колупать ложкой очередную золотистую кляксу. – Может, сахар у вас другой? Или эмаль на плитке с более мелким пикселем…
Алиса начала смеяться. Сначала тихо, потом громче и громче. Я насупился. Мне-то было определенно не до смеха. Представилось, что вечером придут ее родители, разглядят все эти лепехи, и начнется допрос с пристрастием. Что за повар-кулинар приходил, откуда? И если напакостил, почему, гад такой, не прибрал?
– Антон, да брось ты их! – воскликнула наконец Алиса. – Половину сковырнул – и славно. Я, кстати, сгрызла уже парочку – ужасно вкусно.
– Ужасно?
– В смысле – очень и очень.
Я выпрямился, положил на край плиты ложку с ножом. Нож, конечно, тут же кувыркнулся на пол. Я потянулся за ним, лбом хлобыстнулся о чертову плиту. Аж загудело что-то. Не то плита, не то мой черепок.
– Да блин! Что за чертовщина-то!
На Алису вновь напала смешливая икота. Мне и самому стало смешно. Потирая лоб, я уселся на табурет.
– В общем, сама ты этого лучше не готовь. Тут, понимаешь, технология хитрая – не совсем отработанная. В особенности для вашей кухни…
Алиса хохотала уже во весь голос.
– Короче, не рискуй – обжечься можно… Да хорош заливаться-то!
– Все, Антош, прости! – Алиса даже руки к груди прижала, но все равно прыснула еще пару раз.
– Как ты тут управляешься, не пойму. – Пальцы нащупали на лбу вздувающуюся шишку. – Я вон голову разбил, руки обжег, а ты цела-целехонька.
– Хочешь, чтобы я тоже в синяках да ожогах корчилась?
– Нет, конечно. Я удивляюсь.
– Просто ты еще не освоился. – Алиса по-хозяйски скрестила руки на груди. – Мы же все привыкаем к своим домам да кухням, а ты у меня в гостях впервые.
– Все равно. Тут тоже навыки нужны, а ты и с газом управляешься, и со всеми этими банками-склянками, и по улице вон как вышагивала.
– Потому что все это тут. – Алиса постучала себя пальцем по виску. – Память, которую мы ежедневно тренируем. Когда я выхожу на улицу, я мысленно разворачиваю карту города. Она не совсем такая, как у обычных людей, но в чем-то похожа. Я иду и знаю: сначала девяносто шагов прямо, потом сорок пять налево, и так далее.
– Ты что, правда считаешь шаги?
– Нет, конечно. Хотя раньше считала. А теперь все на автомате. Если часто ходишь одним и тем же маршрутом, начинает работать моторная память; где-то помогает трость, а где-то звуки с запахами. Пахнуло с правой стороны ароматом выпечки – значит, рядом хлебный киоск, встречается аптека – там тоже свой специфический запах, так что и шаги считать не надо.
– Ловко!
– Еще бы! Но ориентация не главное. Есть ученые, что всерьез верят в феномен замещения. То есть в пробуждение древних способностей. Вышел из строя один сгусток нейронов, его функции постепенно берут на себя соседние нейроны, понимаешь? А еще у нас есть такой загадочный участок мозга – гиппокамп называется. Тоже очень важный орган. Во-первых, он производит новые нейроны, это нейрогенезом называется, а во-вторых, именно он формирует нашу кратковременную память, после чего превращает ее в долговремен ную.
– ОЗУ и ПЗУ, – перевел я. – В смысле оперативка и жесткий диск.
– Ну да… Для незрячих это очень важный момент, поскольку именно гиппокамп помогает нам в пространственном ориентировании. У него есть особые клетки, которые называют нейронами места. Они и помогают рисовать мысленную карту. Но еще интереснее другое! – Голос Алисы снизился до шепота. – Многие всерьез верят, что этот отдел мозга способен предсказывать будущее.
– Будущее?
– Ну да! Если гиппокамп работает со временем и формирует наше настоящее и прошлое, почему бы ему не моделировать будущее? Интуиция и предчувствие – это ведь не выдумка. Благодаря гиппокампу мы смутно воспроизводим картинку нашего возможного будущего. Кто-то ощущает тревогу, а кто-то, наоборот, предвкушает удачу, понимаешь? Получается, что гиппокамп помогает нам ориентироваться не только в пространстве, но и во времени!
– Направо свернешь – шею сломаешь, налево сгуляешь – коня потеряешь…
– Антон, я серьезно! Помнишь, мы говорили про страхи? Возможно, и здесь участвует этот отдел мозга.
– Ты хочешь сказать, что все трусы – это без пяти минут пророки?
– Ну… В каком-то смысле да. Они более обостренно чувствуют надвигающиеся угрозы.
– Хорошая отмазка…
– Антон, я совершенно о другом!
– Да понял я… Конечно, заглядывать в будущее – это круто. – Я смутился. – Только куда важнее, чтобы это самое будущее у нас у всех было.
Алиса резко развернулась ко мне. Это было настолько неожиданно, что я перепугался.
– Ты чего?
Какое-то время она молчала, и только пальцы ее нервно сжимались и разжимались. Я неуверенно взял их в ладони, стиснул, заставив замереть.
– Чего ты, Алис?
– Я… – Она как-то неестественно улыбнулась. – Не знаю… Наверное, я не про то думаю. Это ведь на самом деле отговорка. Или как ты говоришь – отмазка. Чувствуешь страх – и чего-то важного, может быть, самого главного не делаешь, правда?
– Ну… Наверное, – предположил я без особой уверенности. – Если бы все кругом верили в свои страхи, мир давно бы впал в кому. И торчал бы в ней до второго пришествия.
– Конечно, ты прав. Я такая дурында…
Чуть отодвинувшись от меня, она раскинула руки и неожиданно закружилась на месте – легко, как балерина.
– Это что? Танец такой? – Я совсем ошалел.
– Мое любимое упражнение. – Алиса ни на мгновение не замедлила своего кружения. – Только надо обязательно по часовой стрелке, и тогда получается, что ты заводишь пружину.
– Какую пружину?
– Пружину времени.
– Как у тех китайцев?
– Умничка!
Продолжая вращаться, Алиса рассмеялась, а я ошарашенно кивнул.
В самом деле, чего проще: хочешь быть молодым, шагай себе задом наперед или кружись по часовой стрелке. До полного младенчества и окончательного поглупения. Последнее со мной, верно, и приключилось. Во всяком случае, я отчетливо понимал: сегодня я связался с девчонкой сказочной, удивительной и стопроцентно сумасшедшей.
Глава четвертая
Урок с Эсэмом
(За 30 дней до катастрофы…)
Своего кабинета у Эсэма не водилось. Как-то вот обделили нашего любимого препода. Поэтому уроки изо у нас обычно проходили где попало. Помню, несколько раз нам приходилось заниматься и в физзале. При этом Эсэм не роптал и, как нам казалось, даже находил определенное удовольствие в затянувшемся путешествии по школе. Сегодня в одном кабинете, завтра в другом – прямо как в турпоходе.
Звали его Сергей Александрович Малышев, но мы именовали его по первым двум буквам имени и фамилии – «Эс» и «Эм». Между прочим, и сам предмет «изобразительное искусство» у нас оставили вопреки учебному расписанию. Так уж вышло, что обществознание вести было некому, и пустоту заполняли случайные волонтеры со стороны – то учитель истории, то завуч, а то и вовсе учителя английского с немецким. В конце концов брешь закрыл наш героический Эсэм – однако при условии, что ему сохранят уроки рисования. Так и уцелело у нас изо. Что же касается изменившегося обществознания, то оно стало одним из увлекательнейших школьных предметов. Многие в классе всерьез полагали, что Эсэм с легкостью мог бы подменить половину учителей. Должно быть, о том же самом подозревали и сами педагоги, потому и не давали Эсэму собственное помещение, потому и выживали правдами и неправдами из школы. Любили, уважали – и все равно выталкивали из общего гнезда как опасного конкурента, как фон, на котором все они блекли и жухли. Будь у Эсэма характер почерствее, давно бы выкинули на все четыре стороны, но наш учитель изо был добр, мудр и сказочно обаятелен, что и удерживало его на поверхности школьных вод вопреки всем известным законам физики. Бабочку – ее ведь тоже не у всякого поднимется рука прихлопнуть. Вот и для наших учителей Эсэм был подобием диковинной бабочки.
Сегодня мы занимались в классе малышей, учительница которых благополучно заболела. Заходившие в помещение тут же принимались хихикать и неуклюже примерялись к крохотным партам.
– Как мы только сюда влезали?! – Долговязый Олежа Краев, рост которого уже пересек пограничную черту в метр девяносто, попытался уместить себя за столешницу первоклашек и опасно застрял.
Вдоволь поиздевавшись, бедолагу кое-как выдернули обратно.
А еще в классе стояло пианино, за которое, дожевав столовский бутерброд, немедленно пристроился Славка. Тут он, пожалуй, смотрелся вполне органично – прямо ковбой на лихом скакуне. Дверь тут же прикрыли, а Славка, разогрев пальцы на «Собачьем вальсе», заиграл нечто роковое с хулиганскими аккордами. Как-то вот получалось у него это – чуть ли не экспромтом. Он и на нас при этом поглядывал, точно заправский тапёр.
Взгромоздившись на парты, парни уважительно хмыкали, девчонки стояли обособленными кучками и, скрестив на груди руки, тоже внимательно слушали. Улька Дёмина, наша первая королева красоты, как и положено, стояла в окружении свиты. Лариска Завьялова (мы звали ее Герцогиней) паслась там же, косясь то на Славку, то на меня.
Я тоже косился. Поочередно на всех одноклассников. Так, должно быть, действовала на нас музыка – бередила струнки, которые в обычном состоянии безмолвствовали.
Гудящее пианино озвучивало то, о чем стеснялись говорить вслух, но, конечно, знали все присутствующие. Знали о том, что сам Славка старается сейчас исключительно для Лариски, что бо́льшая часть девчонок вовсе не прочь занять ее место, да только надеяться на это смешно. Он ведь и французский зубрил, и по клавишам долбал – все только чтобы завоевать ее внимание!
Сам я когда-то долго и преданно любил Ульку. Любил до тех самых пор, пока не повстречал Алису. И что-то скоропостижно случилось с моей прошлой любовью – забылась, пожухла, будто и не было. Впрочем, Улька про это ничего не знала, по-прежнему порхая там и сям, сознательно кружа головы, денно и нощно закрепляя свой статус королевы, без которого она, вероятно, уже не видела смысла посещать школу. Возможно, по этой же причине на Славку она поглядывала с особым недоумением, и это подмечали все. Глаза у нее в такие минуты становились то злыми, то по-коровьи грустными. Да и с Лариской она вела себя крайне непоследовательно – периодически ссорилась, нехотя мирилась.
Самой же Лариске все было фиолетово. Ее и Герцогиней прозвали не только за точеный носик и аристократический овал лица, но и за независимый характер: ни Славку, ни Улькиных подколов она в упор не замечала. Потому что с некоторых пор активно осаждала совершенно иного субъекта. Лишь относительно недавно до меня абсолютно по-жирафьи дошло, что этим субъектом являюсь я. Разумеется, кроме нас в классе достаточно было и других любовно-геометрических аномалий, но мне, честно говоря, за глаза хватало и выше-указанных…
– А теперь, mesdames et messieurs, то же самое, но в стиле «рэгги»! – с блюзовой хрипотцой объявил Славка, и пальцы его запорхали по клавишам особенно резво.
Ноты шариками скакнули по помещению, кое-кто стал пританцовывать, парни ладонями взялись постукивать по партам и коленкам. Я бросил горделивый взгляд в сторону девчонок. Как минимум треть из них успела провести немало лет в музыкальных школах, однако никто не осмеливался подойти к инструменту и помузицировать после Славки. А он ведь ни в какие музшколы не хаживал, всю нотную грамоту осваивал исключительно по Интернету! Одним словом – самоучка-самородок.
Дверь тихо отворилась, и, держа под мышкой объемистую стопку ватманских листов, в класс вошел преподаватель Сергей Малышев, наш несравненный Эсэм – невысокого ростика, с аккуратной бородкой и седой косичкой на затылке, безбрежно спокойный, неизменно улыбчивый. Заметившим его ребятам он со значением подмигнул и беззвучно приложил палец к губам. Дескать, не стоит мешать маэстро. Пусть играет. Потому как на самом деле получалось здорово.
Глядя на него и Славку, я подумал, что завидую тому и другому. И не какой-то там белой или черной завистью, а просто любуюсь этими двумя людьми и недоумеваю, почему сам я расту балбес балбесом и никогда, наверное, не сумею ни так улыбаться, ни так играть.
– Вау! – Славка все-таки почувствовал появление учителя и, выдав торжественный аккорд, вскочил с места. – Рота, смирно! Тарщ генерал, рота обормотов для торжественного парада построена. Дежурный по роте Ивашев Эспэ.
– Вольно, Ивашев Эспэ! – Низенький Эсэм немедленно приосанился, войдя в генеральскую роль, величественной поступью прошествовал к столу, выложил принесенный ватман и, озирая наши смешливые лица, подкрутил свои небольшие усики. Бархатистым голосом протянул: – Тэ-экс… Не вижу отсутствующих.
– Потому как отсутствуют, – поддакнул Славка и чуть тише добавил: – Канальи!
– Что ж, граф, в целом я доволен. Присаживайтесь. И вы, юные леди, и вы бравые юнкера.
– Никак невозможно-с, – продолжал дурачиться Славка. – Сами изволите видеть, парты для первоклашек.
– Упс! – Эсэм покачал головой. Смутить его было невозможно. – И что мы думаем по этому поводу?
– Полагаю – интриги-с. Завистники и все такое. Oh, ces intrigues, votre exellence! – Французский у Славки был безупречен.
– Не страшно, мон шер. – Эсэм величаво махнул рукой. – Значит, будем рассаживаться на полу.
– На полу? – возмутился кто-то из девчонок.
– Именно! Представим, что мы на пленэре. Ну, или на пикнике – кому что предпочтительнее. Пол деревянный – не простынете.
– Но там же грязно!
– Ревнителям чистоты я раздам газетки и обложки от тетрадей, а кто не желает сидеть, приглашаю к доске. Будем рисовать мелками стоя. – Эсэм окинул нас искрящимся взором. – Сегодня, господа, рисуем эмоции. Не простенькие эмотиконы, а гримасы ужаса, восторга, любви и недоумения. Для тех, кто не в курсе, что это такое, просьба подойти к зеркалу – я вижу одно такое у входа. Цель урока – осмыслить магию глаз и магию улыбки.
– А магию гнева? – переспросил кто-то.
– Всенепременно! Но исключительно как контрапункт, важный для понимания главной жизненной изюминки.
В классе зафыркали.
– И в чем заключается главная изюминка?
– А вот на этот вопрос вы мне сегодня сами и ответите. Желательно рисунками…
Иногда и жирафы способны на скоростные поступки. Если честно, сидеть на полу и анонимно черкаться в альбоме мне не очень хотелось. Куда прикольнее было работать у доски, постоянно общаясь с Эсэмом с помощью мелков, тряпки и чумазых ладоней.
Хитрецов вроде меня выскочило еще человек шесть, но странным образом места хватило всем. Зашуршала бумага, заскрипели мелки – дело пошло. А вскоре из-за хохота уже и не стало ничего слышно. Смеялись над тем, что изображали сами, а больше всего – над комментариями учителя.
– Все верно, мимику проще задать морщинками, но если мы рисуем ребенка – какие могут у него быть морщинки! Взгляните друг на друга, улыбнитесь по-настоящему – и вы увидите, что наши глаза светятся…
Моя рука с мелом сама собой опустилась. Я сразу вспомнил Алису, вспомнил ее глаза. Что-то ведь в них тоже было такое. Определенно – какой-то свет! Может, она его и не видела, но я-то еще не ослеп. Когда она улыбалась, в глубине глаз зажигались крохотные огоньки, а если хмурилась, огоньки гасли.
Блин!.. На минуту-другую мне стало грустно. Прямо будто под дых врезали. Мой мелок вполне самостоятельно изобразил на доске унылую физиономию. До того унылую, что я сразу понял: это автопортрет…
* * *
В середине урока, должно быть заслышав басовитый гогот, к нам заглянула завуч Элла Витальевна. По классу тут же подобием взрывной волны раскатился запах ее умопомрачительных духов. Кое-кто полагал, что это было своеобразной защитой завуча от нашего брата. Во всяком случае, приблизиться к ней было непросто. У иных деток кружились головы, рассказывали даже про случаи обмороков…
В кругах старшеклассников ее прозывали Эллочкой-людоедкой, хотя ни человеческим, ни каким другим мясом она не питалась. Будучи убежденной вегетарианкой, школьный завуч предпочитала питаться иными материями – возможно, именно поэтому была еще по совместительству школьным психологом.
Так или иначе, но сейчас взгляд ее был строг, губы поджаты. Да и как иначе она должна была реагировать? Вместо стройных ученических рядов в классе наблюдалась мешанина тел, вместо благостной тишины – откровенный галдеж. Кто-то из самостийных художников и вовсе разлегся на полу, многие сидели на детских партах, и все это анархическое безумие тонуло в несанкционированном хохоте.
– Атас! – брякнул Димон.
Шум тут же пошел на спад.
– Я вижу, тут у вас… – начала было Эллочка.
Но чудный наш Эсэм находчиво вскинул ладонь:
– Минутку, Элла Витальевна!
– Что вы себе…
– Внимание! – властно обратился к классу Эсэм. Когда он хотел, голос его приобретал рокочущую мощь. – Всем и каждому рисую задачу и жду пояснений! Самых трепетных и талантливых!
Конечно, мы развернулись, подняли головы и вытаращили глаза. Если Эсэм к чему-то призывал, это было неспроста.
– Элла Витальевна, могу я попросить вас взглянуть на эту вазу с цветами? А еще лучше – приблизиться к ней и осторожно коснуться кончиками пальцев. Совсем чуть-чуть!
Ёшкин кот! Как же он это произнес! И не произнес даже, а пропел! Уже и не рокот звучал в его голосе, а некое весеннее журчание.
– Да, но зачем? – растерялась завуч.
– Честное слово, вы сами все поймете. Для нас это крайне важно!
Точно под гипнозом Элла Витальевна подошла к стоящей на учительском столе вазе с цветами, опасливо погладила ее рукой. Эсэм с замиранием следил за ее движениями.
– Ивашев, Перелегин! Впрочем, вопрос адресован всему классу: дайте художественную оценку тому, что вы сейчас увидели.
– Грация – дочь Юпитера! – воскликнул начитанный Славка.
– Очарованная странница! – поддакнул Перелегин.
– Так… Кто-нибудь еще? – Эсэм обвел класс сияющим взором.
И мы не заставили себя ждать.
– Модель на подиуме! – объявила Ульяна.
– Ангел в полете, – бархатным голоском проворковала Лариска.
– Диво дивное!
– Сестра милосердия!
– Юная парижанка! – брякнул расхрабрившийся Олежа.
– Замечательно! – Эсэм даже похлопал в ладоши, мимолетно потрепал по голове Вовку Зорина, молчавшего как рыба. – Мне, честно говоря, понравилось больше всего определение маэстро Ивашева. Ой, не зря представители неоплатонической эстетики определяли грацию как сокровенный вид красоты, который нельзя измерить с помощью пропорций и определить рациональным путем. Именно это я и имел в виду, рассказывая вам о сиянии глаз. Именно это нам продемонстрировала сейчас Элла Витальевна. Полагаю, с нашим заданием она справилась блестяще. Кто и какую оценку ей поставит?
– Твердое «пять».
– Чего «пять», можно и шесть баллов! Потому что экспромтом и неожиданно, – бухнул Максим.
– Серьезный аргумент, – кивнул Эсэм. – Принимается.
– А по десятибалльной шкале можно и все двенадцать дать. Потому что на публике. Я бы точно так не смогла!
Это, конечно, опять Лариска подмаслила. Эсэм не зря первыми вызвал Максима Перелегина и Славку Ивашева – двух самых говорливых и сметливых из нашего класса. Еще и Лариску к этим двоим можно было приплюсовать. Вот я бы не сообразил так сразу. Хоть и стоял совсем рядом.
– Огромное спасибо, Элла Витальевна, за этот маленький эксперимент! – Шагнув к завучу, Эсэм церемонно склонил голову.
– Ох, Сергей Александрович, какой же вы льстец!
– Ни боже мой! – с чувством произнес Эсэм. – Поверьте, я не мог упустить столь редкий случай. Прошу заходить к нам почаще! Правда, ребятки?
– Да-а!!! – в тридцать глоток пропело и проревело наше стадо.
Завуч потрясенно взглянула на класс, затем на нашего учителя, и трудно было сказать, чего ей больше всего хочется – то ли расцеловать Эсэма, то ли швырнуть в него цветочной вазой. Хотя, возможно, ей хотелось того и другого сразу.
Когда завуч вышла, Эсэм вновь выразительно приложил палец к губам. По счастью, ума не рассмеяться у нас хватило.
– А теперь, дорогие мои комбатанты, продолжим урок, – объявил наш любимый учитель. – К эмоциональным чертам предлагаю добавить и грацию.
Никто, разумеется, не возражал.
* * *
А потом были другие учителя и другие уроки, только все они смазались в одно туманное марево. После изо и эсэмовского обществознания воспринимать что-либо всерьез было уже невозможно. Славка так и высказался однажды, посулив, что много лет спустя после школы мы, наверное, никого и не вспомним, кроме нашего Эсэма. Уроки рисования, его шуточки и афоризмы, экскурсы в античную историю, разговоры об эпохе Ренессанса – только это в нас и останется…
– А проволоки у тебя случайно нет? – спросил я у Славки, когда мы выходили уже из школы.
– Медная, алюминиевая?
– Стальная – и не меньше пяти миллиметров в диаметре.
– Ого! Откуда я тебе такую возьму? – Славка прозорливо прищурился. – А тебе для чего? Для Башни?
Я тут же расстроился. И про грацию этот умник быстрее всех сообразил, и про Башню догадался. Но не рассказывать же ему про туман, про загадочную встречу на Пятачке. Поэтому я сказал совершенно другое:
– Это для качелей. Алиса просилась покачаться, а там поручни не слишком надежные.
– Хочешь примотать ее к сиденью проволокой?
– Пошел ты…
– Ладно, ладно – шучу!
– Ты шутишь, а мне Юлия Сергеевна опять распекон устроила.
– Это ты про ее учительницу?
– Ну да. Она их возит по различным мероприятиям и по юнкоровским делам самая главная. Телефон откуда-то узнала, самолично звонила, ругала за качели.
– Погоди, она-то как про них узнала? Настучал кто-то?
– Так Алиска сама и рассказала.
– Ни фига себе! C’est fantastique!
– Такие уж у них отношения. Алиса ее обожает, доверяет во всем, ну а та, само собой, держит охламонов вроде меня под прицелом. Короче, проволока нужна – и покрепче.
– Ну… Это надо у трудовика спросить.
– У Дормидонтыча?
– Ага, только ты к нему не суйся. – Славка глубокомысленно изогнул правую бровь, надломил левую. Здорово у него это получалось. Я как-то тужился перед зеркалом – ничего не вышло. – Он тебя в три счета заболтает, а там и поругаетесь.
Я погрустнел. Славка был прав. Дормидонтыча, нашего трудовика, переболтать было невозможно. Он поучал и наставлял, любил тыкать пальцем в грудь, заглядывать в лицо. На уроках его мы без конца писали диктанты и сочинения – Дормидонтыч явно что-то напутал в своем образовании. Во всяком случае, за те годы, что мы учились у него, напильники с молотками мы держали в руках раза три или четыре…
– В общем, попробую. – Славка перестал играть бровями и заговорщицки мне подмигнул. – На практике испытаю систему Эсэма. Видел, что он с Эллочкой-то сотворил! Считай, праздник ей на весь день устроил. – Славка помолчал. – Да и нам тоже.
Я подумал, что мой друг, наверное, гений или мудрец, и чуточку разозлился. А потом успокоился и даже порадовался. Сначала за Славку, потом за себя. Поскольку вовремя сообразил, что умение радоваться за других – это тоже дар. Как у Алиски или того же Эсэма.
