Kitabı oku: «Лист Мебиуса. Часть первая», sayfa 3
7.
Общагу я покидал весело. Прибрался, как умел, в комнате, правда, с удивлением обнаружил не две пустые бутылки из-под вина, а пять. Причем три из них были «огнетушителями». Ноль восемь литра. А я покупал две по ноль семь. Потом вспомнил, что мы с Башлачевым, увлекшись собственными песнями, вдруг обнаружили, что выпивка кончилась. И рванули прикупить еще вина за десять минут до закрытия гастронома, благо он был через два дома. Того, которое я покупал, не оказалось, и мы приобрели «огнетушители», хоть дешевле и хуже, но зато – больше. У Александра наскребалось на бутылку, а я потратил остатки «свободных» денег. Это произошло само собой, на автопилоте, мы так были увлечены спором о музыке, поэзии, современном роке, что даже и не заметили этого похода в магазин. Опрокинув в себя остатки вина, я проверил заначенную пятерку – на месте, не пропил, слава КПСС! А значит, вперед, Мальбрук! Нас ждут великие дела!
На вокзале у касс было настоящее столпотворение. Одним словом – Ходынка! Очереди змеились вокруг колонн, пересекались, огибали углы. Гул сотен голосов напоминал пчелиный улей, в котором не только мед, но и жала. Ну, очередь, не проблема для нас – по профессии авантюристов, по характеру – сангвиников. Со скучающим видом я описывал незаметные круги, постепенно приближаясь к голове очереди – все ближе и ближе к кассе – внимательно присматриваясь и прислушиваясь.
– Билет до Сарапула, – услышал я, и уши мои навострились: так-так, эта тема нас интересует!
– Одиннадцать рублей, – прозвучало в маленьком динамике. Как одиннадцать? Почему одиннадцать? На десять процентов больше?
– Да, – прозвучало в динамике, – сезонная наценка с 1 июня.
Кассирша, конечно, ответила не моим мыслям, а мужчине, который приобретал билет. Его, видимо, тоже неприятно удивили. Но я все равно был обескуражен. Даже с пятидесятипроцентной скидкой мне требовалось пять пятьдесят! Так, спокойно, здесь не вымершая на время каникул общага, здесь – вокзал! И главное достоинство вокзала – большое количество людей. Людей, у которых – что? Правильно – есть наличность и прочие продукты. Разумеется, я не собирался воровать. Как говорил Остап Бендер – есть четыреста и один способ честного отъема денег у граждан. Без всякого нарушения Уголовного Кодекса. Остап и я, мы вместе чтим Уголовный Кодекс.
Разве зазорно попросить у кого-либо «двушку», чтобы позвонить по телефону-автомату? А у автомата с газированной водой – извините, у вас не будет «трешки», пить хочется, а как назло – мелочи нет. Вот и копеечка на асфальте лежит, пригодится. Теперь перемещаемся к пункту междугородных переговоров, здесь публика поприличнее, ведем себя с достоинством и поделикатнее. Простите, бога ради, срочно «пятнашка» требуется, никто не меняет, хотите пять рублей дам за «пятнашку»? Естественно пятерка, продемонстрированная немедленно, производит желаемое впечатление. Какой благородный молодой человек! Возьмите вот пятнадцать копеек, чего уж там, всякое бывает. Голодный студент изворотлив и изобретателен! Сколько там не хватает? Двадцать копеек? Уже мелочь! Можно прямо так и объявить – не хватает двадцати копеек на билет. Если полтинник – не посочувствуют – многовато, а двадцать копеек в самый раз, по-божески. Главное – найти в этом жужжащем улье Винни Пуха. Беспроигрышный вариант.
Своего Винни Пуха я обнаружил в аккурат рядом с кассами. Люди в очереди уже пообвыклись с моей личностью, узнавали. И когда кто-то захотел восстановить справедливость, мол, вас здесь не стояло, некоторые заступились за меня. Сердобольные тетки и угрюмые мужики не могли вспомнить, где конкретно я стоял, но ведь кто-то отходил из очереди, кто-то вообще терял терпение и уходил, или ему уже купили билет в другой кассе. «Стоял, стоял!» – кивали головами тетки. «Угу», – подтверждали мужики. Поэтому я без особых раздумий встал сзади Винни Пуха.
– Слушай, брат, двадцать копеек не хватает на билет, выручи, а?
Винни Пух посмотрел на меня грустными голубыми глазами. Первый раз вижу, чтобы у Винни Пуха были голубые глаза. Вообще-то, он больше походил на Гоголя: такая же прическа, только менее ухоженная, такой же нос, но без усов под ним. Еще он был высоким, почти с меня ростом.
– А тебе до куда надо?
«До куда! – передразнил я про себя. – Деревня!»
– До Сарапула, – ответил.
– До Сарапула билетов нет. Мне тоже туда надо. Вообще-то мне до Верхней Толсторюпинки надо. Но туда поезда не ходят, туда только автобусы ходят. Из Сарапула. Раз в сутки. Если я сейчас не уеду на этом поезде, то уже на сегодняшний рейс не попаду.
«Вот, флегма! – подумал я. – Флегма, с грустными глазами!»
– Постой, – вдруг меня осенило. – Ты говоришь, нет билетов на Сарапул?
– До Сарапула билетов нет.
– А когда поезд?
– Сейчас, отходит через десять минут.
– Так чего ж мы стоим, – почти прокричал я. – Бежать надо!
– Куда бежать?
– На поезд, на поезд!
– Так билетов же нет?
– Так зайцами поедем.
– Поймают, ссодют где-нибудь у черта на куличках, ни в п…, ни в Красную Армию.
Он так и сказал – «ссодют». Ну нет на вашу Верхнюю Толсторюпинку достославной Людмилы Трофимовны Спаленко. Она бы спалила и Верхнюю, и Нижнюю, и какую там еще? Среднюю? И Среднюю Толсторюпинку, камня на камне бы не оставила, а всех училок местной школы собрала бы в кучу, отрубила бы всем руки, ноги, головы, разбросала бы все в чистом поле, а потом расстреляла останки, чтобы они, не дай Бог, не самовозродились!
Я настойчиво толкал моего неожиданного товарища по несчастью в сторону платформ, выглядывая на табло название необходимого поезда.
– А как мы без билетов сядем? – уже смирившись с ролью «зайца», беспокоился он.
– Каком! Каком! Как тебя зовут, брат? – стал свирепеть я.
– Федор. Федор Толсторюпин.
Я чуть не поперхнулся. Хорошо хоть не… Достоевский!
– Олег, – пожал я ему руку. – Слушай сюда, Федя Толсторюпин. Ты и я – провожающие. Мы помогаем во-о-он той большой семье заносить в вагон чемоданы. Видишь, как много чемоданов? Людям необходима помощь, без нас им не справиться.
– Так мы ж не…
– Молчи, Федя! Надо, Федя! Вперед, Федя!
Что ж, с моей помощью Федя справился с ролью провожающего. У него хватило ума не проронить ни слова во время всей операции. Я вежливо сказал проводнице, что мы только занесем саквояжи дорогих и любимых, поцелуем в щечку и – обратно. Ну зачем нам в Сарапул? Там чай растет, но нам туда не надо!
Вагон оказался купейным, здесь сложно было как-то затеряться. Поэтому, как только мы покидали на верхнюю полку часть чемоданов и помогли другую часть спрятать под нижние полки, я предложил Феде перебраться в тамбур соседнего вагона.
8.
Сумерки сгустились так сильно, что я с трудом различал очертания предметов, которых было не так много – столбы да деревья. Метрах в пятидесяти от моего «приземления» виднелся яркий свет фонаря. Маячок. Больше ориентиров не было, и я, как мотылек, двинулся навстречу свету, опалять крылышки.
Ближе я сумел разглядеть небольшое строение, не дом даже, а домик какой-то, аккуратно побеленный, еще не успевший почернеть от дыма тепловозов. Почти под самым фонарем виднелась одинокая фигура в железнодорожной форме.
– Что за станция такая? Костромская аль Ямская? – решил пошутить я.
– А с платформы говорят: «Это город Ленинград!» – неожиданно подхватила шутку фигура в железнодорожной форме.
– Здравствуйте. Добрый вечер, – я специально продублировал приветствие, так, на всякий случай.
– Да уж скорее – доброй ночи, – прокхекхекал голос. Еще пара шагов, и я сумел разглядеть одинокого железнодорожника. Его возраст было трудно определить: где-то от 35 до 55. Он был стройным, подтянутым, с большими руками. Такой врежет кулачищем по сусалам – и поминай как звали. Мужчина в расцвете лет. Но глаза! Серые глаза обрамляли паутинки морщинок. Глаза были внимательными и мудрыми. Нет, не добрыми, как у Санта Клауса, и не жесткими, как у Рональда Рейгана, а как у естествоиспытателя, изучающего под микроскопом… того же мотылька! Нос тоже впечатлял – правильный римский нос. Железнодорожник снял фуражку, чтобы протереть платком заблестевшую лысину, и сходство с римлянином стало стопроцентным. Сократ, Платон, Цицерон, а может, даже где-то Цезарь! Больше под рукой сравнений не нашлось, и я решил, что надо освежить в памяти при случае всю историю античности.
– Иван Григорьевич Бойко, – представился римлянин. – Обходчик путей.
– Не начальник станции? – поинтересовался я.
– Какой станции? Нет тут никакой станции, даже полустанка нет. Так – одно недоразумение.
– А как же тогда… – осекся я и впал в ступор.
– Чего как же? Здесь только местные поезда останавливаются на пару минут – почту сбросить, пассажиров принять. А такие солидные поезда, как твой – поезда дальнего следования, – не останавливаются здесь вообще. Километрах в десяти отсюда есть городок Неведа, там и станция.
– Как городок называется? Невада?
– Невада – это штат в Америке, а Неведа – станция. Считай сто лет ей. Не закрыли только из уважения к старости, как музей. Сам городок-то бесперспективный, жителей с каждым годом все меньше и меньше. Норовят все в крупные города, поближе к благам цивилизации. А я считаю, жить здесь можно. Смотря кто что от жизни ждет. Да что мы на улице? Проходи в дом, – засуетился гостеприимно Иван Григорьевич. – Сейчас чайку соорудим, а хочешь – чего покрепче плесну?
– Не отказался бы, – обрадованно согласился я.
