Kitabı oku: «Лист Мебиуса. Часть первая», sayfa 4

9.

Федор Толсторюпин начал паниковать ровно через две минуты. Он не докурил сигарету, спешно ее затушил, посмотрел на меня грустными глазами и сказал:

– Надо идти к начальнику поезда, все ему расскажем, чай не преступники какие. Он нам билеты выпишет, не надо будет бегать по вагонам и прятаться.

– Выпишет. Как же. Догонит и еще выпишет. Штраф, – я с усмешкой посматривал на Федю. Встречаются же такие экземпляры! Бедняга верит в идеалы и при этом туп неимоверно. Наверное, старушкам помогает дорогу перейти, даже когда им это и не надо. Хотя, какое может быть движение в Верхней Толсторюпинке? Два мотоциклиста раз в пятилетку столкнутся на единственном перекрестке и только лишь потому, что оба задом наперед на сиденьях сидели! Скорее всего, Толсторюпин воду из колодцев толсторюпинцам таскает. Бесплатно, в качестве тимуровской помощи.

Через тамбур прошла проводница из соседнего вагона. Она глянула на нас подозрительно и бросила мимоходом:

– Пройдите на места, пожалуйста. Сейчас билеты проверять будем.

Федор побледнел. Его лицо покрылось испариной:

– Вот видишь, видишь, что творится? Ссодют нас, ни в п…, ни в Красную Армию. К начальнику поезда надо идти, дело говорю!

– Барин нас рассудит, барин нам поможет. Эх, ты, Федя! – с досадой произнес я. – Ты случайно не директором металлургического комбината работаешь?

– А че? Похож на директора? – расплылся в широкой улыбке Федор. – Не-а, я шофером работаю на водовозке. У нас по водопроводу вода техническая подается, только чтоб постирать там, полы помыть, огород полить. А для питья – я развожу по дворам каждый день.

– Бесплатно?

– Ну да, не хватало еще с людей за воду деньги брать. А ты че про директора-то спросил?

– Да так. Подсчитываю кое-что. Билет до Сарапула одиннадцать рублей стоит. Так? Нас двое. Так? Уже двадцать два рубля. Все это умножай на два, так как нас оштрафуют в аккурат на сто процентов. Итого – сорок четыре рубля. Вот я и подумал – откуда такие деньги у человека, который совсем не директор комбината, а просто бесплатно развозит воду несчастным толсторюпинцам.

– Я не бесплатно работаю! – обиженно засопел Федя. Он наконец-то понял, что я над ним издеваюсь. – Мне поселковый совет зарплату платит – сто четыре рубля двадцать копеек. Это раз. А толсторюпинцы вовсе не несчастные… это два.

– Ладно, ладно, толсторюпинцы – счастливые, извини и успокойся, – миролюбиво заключил я. – Но твои сто четыре двадцать минус подоходный да минус за бездетность превращаются в итоге в девяносто рублей на руки. И ты готов половину своей месячной зарплаты отдать какому-то алчному, коварному и нечистому на руку проходимцу?!!

– Кому? – заморгал голубыми глазами Федя.

– Начальнику поезда.

– Ну, ты загнул, – рассердился Федор, – ни в п…, ни в Красную Армию! Все – пошли сдаваться.

– Пошли, тимуровец, – пробурчал я недовольно.

– Почему тимуровец?

– Потому что я – Квакин!

Пока мы пробирались через вагоны к центру поезда, где, как нам объяснили, находилась резиденция начальника, Федор с разочарованием узнал, что у меня наличности всего-ничего – пять рублей.

– Ты же говорил, что тебе двадцать копеек не хватает.

– Правильно, на студенческий билет. Я же студент – факультета журналистики государственного университета.

Федор уважительно посмотрел в мою сторону. Да, не всегда встретишь (вот так запросто!) студента факультета журналистики да еще и государственного университета! Потом со вздохом сообщил, что у него осталось полсотни, и что должно хватить.

Начальник поезда оказался гораздо хуже, чем я предполагал. Если взять Трех Толстяков, которые олицетворяли, каждый по отдельности, Жадность, Глупость и Чревоугодие, и соединить в одном человеке – получится начальник поезда.

Ровно на середине столика в его купе расположилась хорошо прожаренная крупная курица, вокруг нее, как фавориты вокруг французской королевы, на блюдечках толпились салаты из свежих помидоров, огурцов, перчиков, аккуратно нарезанная копченая колбаса, шмат сала, шпроты, картошка в мундире, яблоки, груши, виноград. Я сглотнул слюну – несколько килек, полсырка и полбулочки сутки назад успешно переварились в моем растущем организме и никак не могли конкурировать с изобилием на столе. В раскрасневшееся круглое, заплывшее жиром лицо начальника поезда кто-то воткнул две черные бусинки паслена – и получились глаза. Над ними канцелярским клеем пришпандорили щетинки от одежной щетки – и получились брови. Неудачливый рыболов, не поймавший за день ни одной рыбки и истративший почти весь запас дождевых червей, наконец, плюнул на рыбную ловлю и отдал двух последних для начальника поезда. Чтобы тот из этих червей сделал себе губы. А уши? Ушей не было видно из-за толстых щек, которые лоснились то ли от пота, то ли от… сала! Я так и подумал, что начальник поезда намазывает свои щеки вот этим вот шматом сала, лежащим на столе. Чтобы не было морщин.

Две проводницы сидели напротив начальника и смеялись. Третья стояла у дверей и тоже подхихикивала. Похоже, что они запивали курочку не только минералкой. Третья, увидев нас, вдруг зло сказала, что идет совещание и что нам необходимо подождать. Затем громко закрыла дверь перед нашими носами.

Ждали мы долго, и настроение, бывшее не ахти каким, совершенно испортилось, потому как нет ничего хуже – ждать и догонять. Наконец та, третья, явилась перед нашими очами и пригласила в апартаменты:

– Ефрем Михайлович, к вам тут…

Ефрем Михайлович прожевал что-то под нос и впился в нас черными бусинками. Федор опустил глаза, а я с трудом, но выдержал этот сверлящий взгляд.

– Что у вас?

Я ткнул локтем Федора – сам кашу заварил, сам и расхлебывай.

– Мы тут… это, сели в ваш поезд… без билета, – забормотал Федор.

– Что!!! КАК!!! Как посмели?!! В какой вагон сели!!!? Говорите немедленно, в какой вагон, я вас спрашиваю?!!! – забагровел начальник поезда.

– Во второй, кажись, – буркнул Толсторюпин.

– Немедленно вызовите ко мне бортпроводника второго вагона! – багровел все больше и больше Ефрем Михайлович.

– Да что вы, в самом деле? – вступил в разговор я. – Мы сами добровольно признались в том, что сели «зайцами» в поезд. Просим продать нам билеты, чтобы без проблем и недоразумений следовать дальше.

– Вам что тут – привокзальная касса? – губы-червяки зловеще извивались. – Вы немедленно будете оштрафованы!!! Вы… – в грудь набирается воздух и следом выстреливается длинная ругательная тирада, из которой я понял, что вся железнодорожная система страны рухнет, поезда остановятся, а тысячи, что там тысячи! – мильоны советских людей будут бороздить просторы нашей Родины с кошелками за спинами и пешком. И все из-за нас. Федор, на удивление, был спокоен. Он, конечно, опустил виновато голову, но ругачка шла ему на пользу. Видимо, Толсторюпина часто ругали и у него выработался иммунитет. Ты – начальник, я – дурак. А начальнику положено ругаться. Завтра я стану начальником и тебя начну ругать. А ты – терпи, потому что теперь ты – дурак.

– Да мы согласны заплатить штраф, – я остановил воспитательную экзекуцию.

– Ваши документы, голуби вы мои сизокрылые, – резко бросил Ефрем Михайлович.

Федя достал паспорт, а я – студенческий, в надежде, что и билет мне продадут со скидкой, и штраф тоже ополовинят. Уж не знаю, что собирались с нами сделать – бросить под колеса состава, повесить с мешками на голове на столбах у ближайшей станции, утопить в унитазе? – но Ефрема Михайловича от подобных репрессий остановила, видимо, запись в студенческом – «факультет журналистики». Тем не менее, он разом отмел все мои расчеты и озвучил сумму, которую мы должны заплатить – пятьдесят шесть рублей.

– Это как же так, почему? – искренне удивился Федор. Начальник поезда, сдерживая себя, разъяснил нам, несмышленым голубям сизокрылым, что сели мы в купейный вагон, а билет там стоит 14 рублей. Плюс штраф сто процентов. И все это умножается на два. Посеревший Федор вытащил пятидесятку, я расстался со своей пятеркой. Когда мы выгребали мелочь из карманов, чтобы набрать оставшийся рубль, появилась проводница из второго вагона.

– Вот вы где, козлы вонючие, – прошипела она так тихо, чтобы лишь мы услышали.

Ефрем Михайлович выписал нам какую-то бумажку, одну на двоих, а на вопрос – на какие места нам сесть – ответил, что на любые свободные. Мы с Федей перекурили это дело, он заметно повеселел и предложил вернуться во второй вагон, мы-де, теперь вполне легальные пассажиры.

– Не стоит нам этого делать, Федя, ой, не стоит – кожей чувствую.

– Да чего там, все нормально. Во втором вагоне у меня в купе чемодан остался.

Этот Вини Пух оставил чемодан! Значит, он ни на минуту не сомневался, что мы пойдем сдаваться, так как, если бы мы скрывались, переходя из вагона в вагон, неизвестно еще, смог бы он потом вызволить свой багаж или нет.

О, какой же нам прием оказали во втором вагоне! Звучали фанфары в виде отборной шестнадцатиэтажной брани, которой позавидовали бы старые морские волки и сантехники из шестого жэка! Салют был организован из всех вещей бедного Феди – в него летели его собственные трусы и рубашки, зубная паста и мыло, записная книжка и ручка, носки и сушеная рыба!.. Затем, изрядно погуляв по спине Федора и моей, прилетел сам чемодан, клацнув замочками как зубами, словно чернокожий крокодил.

– …козлы вонючие!!! – последнее, что мы услышали, перед тем как дверь второго вагона закрылась для нас… навсегда!

– Из всего, что она сказала, я понял, что ее лишили месячной премии, – прокомментировал я произошедшее.

Мы побрели побитыми собаками вдоль всего состава, так и не найдя приют не то чтобы в купейных, даже в плацкартных вагонах. Общие были переполнены, но мы нашли каждый по полуместу, притулились в неестественных позах и с нетерпением стали ждать, когда же Сарапул?