Kitabı oku: «Поступки, которые мы совершаем ради любви…», sayfa 2
2.
Ветер подгоняет меня в спину, когда я бегу к крыльцу, неловко прикрыв голову руками. Запасной ключ нахожу там же, где и всегда – в жестянке под верхней ступенькой крыльца. До этого момента я не задумывалась, что делала бы, не окажись его там. Но ключ на месте, и я без проблем отпираю дверь и вхожу внутрь.
За неделю дом успел остыть. Воздух в комнатах сырой и холодный, однако, как и прежде, пахнет деревянной стружкой, сушёными яблоками и всем тем, чем пахнут старые дома: золой в печи, полиролью для мебели – и человеком, который тут жил и умер. Щелкаю выключателем и облегчено выдыхаю, когда зажигается свет. Набрав силу, дождь дробно колотит по подоконнику, незакрепленный ставень стучит о раму окна. Не разуваясь, я иду по дому: подмечаю пыль клочьями на полках и паутину по углам, неряшливую стопку старых газет у буфета в гостиной и кофейные кольца на низком столике у окна. Занавеска пожелтела и пахнет плесенью – едва уловимо, но все же. Выглядываю во двор, и в том месте, где раньше были ровные грядки, я вижу лишь черные, зарубцевавшиеся шрамы.
Раньше дед держал корову и кур, маленький огород. Он работал на земле пока мог, упрямо отрицая как признаки болезни, скрючивающий его суставы и превращающей пальцы в корни деревьев, так и слабеющее зрение; отрицал, что время имеет над ним власть. Однако, год назад он сдался, и я наняла человека, который покупал продукты, убирал в доме и возил деда к врачу, если придется. Как оказалось, со всеми обязанностями тот справлялся спустя рукава.
Я сглатываю скопившуюся во рту горечь. Последние два года с дедом мы общались только по телефону и каким-то образом он убедил меня, что все у него в порядке. Вернее, я позволила убедить себя, ведь так было проще – для всех.
В отдалении рокочут первые раскаты грома, следом внезапно мигает свет, и на короткий миг темноты я невольно задерживаю дыхание. Я не имею представление что буду делать, если из-за бури отключится электричество. Лоскут земли, на котором стоит дом, с трех сторон окружен лесом, а с четвертой, в полукилометре на север – лишь пологий морской берег: дед ценил уединение.
От окна тянет холодом, и я отступаю, задев бедром журнальный столик. Расставленные на нем полукругом рамки с черно-белыми фотографиями глухо дребезжат. Я смотрю на них, отстраненно осознавая, что там лишь мертвецы: родители, бабушка, мой старший брат – никого из них не осталось. Последним ушел дед: его не стало чуть больше недели назад, в конце апреля, когда на вишне в саду едва пробились почки. Теперь на всем свете у меня есть только муж, и от этого я ощущаю себя безмерно одинокой и едва живой, словно выброшенная на холодный Балтийский берег рыбина. Глядя сквозь стекло на темную гущу леса, размытую потоками дождя, я вспоминаю, что ближайшие соседи почти в двух километрах на восток, от чего чувство одиночества лишь растет и ширится.
Вот только разве не его я искала последние несколько недель? Не одиночество, но уединение. Время подумать и побыть с собой. Побыть собой. Решиться.
Тряхнув головой, я иду на кухню. У печи сложены поленья, рядом – ровная стопка газет для розжига, металлическое ведро с щепой и спички. Я открываю дверцу, укладываю растопку на решетку и поджигаю. Огонь вспыхивает и ползет, жадно пожирая сперва бумагу, а затем и тонкие щепки. Кухня озаряется мягким, желтым светом, сгущая тени по углам. Когда растопка занялась, я кладу поленья и прикрываю дверцу.
Буря и подступающий вечер окрашивают картинку за окном сизо-синим, превращают сад и лес за ним в скопище теней. Мыслями я возвращаюсь к пакету, оставленному на заднем сиденье – бутылка вина, решетка яиц, хлеб, кое-какие овощи и плоская прямоугольная коробочка из аптеки. Живот крутит, и я сглатываю тошноту. Надо забрать вещи из машины, поесть и приготовить комнату, в которой спать. Я поднимаюсь с колен, отряхиваю платье и иду к выходу. Больше всего прочего я хочу откупорить вино, наполнить бокал до краев и забраться под одеяло. Смотреть на дождь и ни о чем не думать. Возможно, даже уснуть.
Позади что-то падает с глухим стуком, и я резко оборачиваюсь. Проклятое сердце колотится вдвое быстрей, пока мой взгляд мечется по кухне в поисках источника звука. Оказывается, одно из поленьев каким-то образом упало с верха стопки и теперь лежит на полу, направленное одним концом ко мне, а вторым на печь, словно указующий перст. Я смотрю на него, потом на дверцу печи, и тут, словно из прошлого, звучит дедов голос – четко, до дрожи в затылке:
Никогда не забывай открыть шибер, иначе угоришь. Будь внимательна, девочка.
Он повторял это наставление с тех пор, как мне было пять, и до этого момента я всегда помнила. Всегда! Как, черт возьми, я могла забыть? Приоткрыв шибер, я вытираю непослушные пальцы о подол. Призрачные отголоски дедова голоса еще тлеют в воздухе. Запретив себе оборачиваться, я спешу к двери, от нее бегу к машине. Забираю чемодан из багажника, пакет и черную картонную коробку из салона. За две минуты на улице промокаю до белья. В прихожей разуваюсь и там же оставляю чемодан, а пакет и коробку несу в кухню. Подвала нет и холод кусается сквозь доски пола и тонкие носки, но дом уже кряхтит, медленно прогреваясь.
В кухне я ставлю коробку на стол, открываю и достаю урну. Замираю, не в силах выпустить ее из рук. Дождевая вода капает с волос: на пол, столешницу и на матовую поверхность урны, где блестит неуместным глянцем. Когда к ней примешиваются слезы, я отвожу взгляд. С полки на меня смотрит дедова кружка: потертый золотой ободок и черное кольцо от чая внутри. Из кружки выглядывает ложка. Обе они выглядят так, будто дед вот-вот вернется, насыплет в кружку чая с бергамотом, сахара, и поставит на плиту чайник.
В груди что-то лопается, и я задыхаюсь. Глаза жжет, слезы катятся по лицу и шее, собираются у ворота платья. Оконные стекла дребезжат на ветру. Опускаю урну и упираюсь ладонями в столешницу, сомневаясь удержат ли ноги. Смотрю на свои пальцы – на тонкий ободок обручального кольца, на искру света в мелком камушке помолвочного рядом.
Поступки, которые мы совершаем ради любви…
По телу прокатывается дрожь и я сдаюсь, оседаю прямо на пол. Он холодный и жесткий, но прямо сейчас мне это совсем не важно. Подтягиваю колени к груди и сжимаюсь в комочек. Остаюсь так, пока усталость не берет верх над телом, и сознание не затягивает в неглубокий, тревожный сон.
