Kitabı oku: «Поступки, которые мы совершаем ради любви…», sayfa 3
3.
Гремит гром: звук такой, будто небо раскололось надвое и в расщелину хлынули потоком громадные валуны. Разбуженная этим грохотом, я слепо таращусь перед собой, не сразу сообразив где я и как тут оказалась. Ступни заледенели, поясницу и шею ломит от неудобной позы. Темнота кругом – как чернила в банке. Только бы ветер провода не оборвал, без электричества я тут и дня не протяну. Я поднимаюсь, разминаю затекшее тело. За окном яблоневая ветка скрюченными пальцами скребет в стекло, словно пришедшая с моря буря просит впустить ее в дом. Белая вспышка на миг проглатывает темноту, делая все болезненно бледным, и на фоне окна мне мерещится вытянутое, темное пятно в человеческий рост. Вновь гремит гром, но сердце колотится в разы громче.
– Кто здесь? – сиплю я.
Прислушиваюсь, силясь в грохоте бури и стонах дома распознать посторонние звуки. Жду, вовсе не желая получить ответ. Секунды растягиваются. Прогорев, в печи щелкает полено, и я сдавленно вскрикиваю. В то же мгновение чувствую, как, затмевая страх, во мне поднимается злость. Ненавижу, что страх – это глупое, бесполезное чувство – стал таким привычным, почти уютным, как разношенная пара туфель. Однако, даже осознав его, я не в силах подавить ледяную дрожь в груди.
Когда ожидание становится невыносимым, я вспоминаю про мобильный телефон и принимаюсь шарить по столу рукой. Тут вдруг вспыхивает свет – тусклый и желтый, – но я все равно щурюсь от неожиданности. Лампочка над головой низко гудит, коротко моргает и загорается вновь, уже в полную силу. Я осматриваю кухню, потом беру полено из стопки и, перехватив его поудобнее, иду в прихожую. Так, переходя из комнаты в комнату, я обхожу весь дом. Ветер бьет в окна. Дождевая вода гудит в ливневых стоках, с грохотом выплескиваясь на землю.
Никого.
Дергаю дверь – заперто. И все же сомнение царапает в затылке: вспоминается обволакивающее безмолвие леса кругом; его пугающий, загадочный полумрак в разрывах между деревьями. Как долго я спала? Как близко можно было успеть подобраться? Кто угодно мог прийти: непогода отвлечет хриплыми голосами, ели и орешник спрячут в своей тени, замаскирую листвой и густой хвоей; лесная подстилка из мха и талой листвы заглушит шаги. Закрываю глаза и прислушиваюсь.
Никого.
На часах начало одиннадцатого. Я зажигаю свет во всех комнатах, даже в кладовке: к чертям бурю и счета за электричество, я слишком измотана для рациональности. Решив переночевать в гостиной, приношу из прихожей чемодан, потом возвращаюсь в кухню. Она притягивает, ведь эта светлая, теплая комната всегда была у деда любимой. Пакет с продуктами так и лежит на полу неряшливой кучей. В последний раз я ела еще в самолете, но сейчас мысли о еде вызывают лишь желчные спазмы в желудке. Это все усталость, говорю я себе, ставя на плиту чайник. Другой, альтернативный вариант пугает масштабностью перемен, их неизбежностью.
Пока закипает вода, я достаю из комода постельное белье и застилаю узкий, просиженный диван. От простыней веет морской свежестью, чуть-чуть плесенью и дымом. Каждый раз, как небо над головой раскалывается белой вспышкой, я жду что электричество отключится, но свет лишь тускнеет на миг, чтобы тут же вспыхнуть с прежней силой.
Подумав, я все же ставлю на плиту сковороду. Наливаю масло и разбиваю три яйца. Стою, прислушиваясь к ощущениям в желудке, и разбиваю еще три, добавляю сыр. Когда яичница готова, я проглатываю ее вмиг, прямо со сковороды, хрустя огурцом и запивая все чаем. Губу дергает, но едва-едва: трещинка почти затянулась.
Пора ложиться, но я медлю. Подсознательно понимаю, что всеми силами стараюсь оттянуть завтрашний день – и все те, что будут после, – но я приехала не ради плохой погоды. Опускаю взгляд на экран телефона: три пропущенных звонка и дюжина сообщений от мужа. Их тон мечется от обеспокоенного до гневного. Я так и не перезвонила, да и теперь не испытываю никакого желания услышать его голос. Там, где прежде была нужда, теперь лишь пустота. Но я знаю – Стас не из тех, кто легко сдается, потому набираю ему коротко:
«Я в порядке. Позвоню позже».
Никаких люблю или обнимаю – все эти нежности остались в прошлом. Отключив телефон, я еще какое-то время гляжу в темноту за окном. Мы не всегда были такими. Я помню время, когда от одного взгляда на мужа у меня перехватывало дыхание, когда его прикосновения вызывали трепет – и не понимаю куда все это делось. Когда порвалась та нить, которой, казалось бы, так прочно сшито полотно нашего брака? Случилось ли это уже после нашего переезда в Нидерланды, превратившего меня в домохозяйку-затворницу, а его – в остервенелого трудоголика? Или еще до, когда кризис сожрал все наши сбережения, в один миг превратив нас в безработных и бездомных? Или это случилось, когда после трех неудачных попыток забеременеть, Стас сказал, что мы все равно не готовы к детям – он не готов, – и отказался даже обсуждать это в будущем? Или позже, когда погожим, летним днем мне исполнилось тридцать, и я почти час провела в ванной, отмывая кровь – с кафеля и собственного тела, – совершенно раздавленная шоком и неверием? Или еще позже, когда пришло осознание, что единственное, чего мне хочется, едва я открываю глаза утром, это налить бокал вина до краев – так чтоб оно аж дрожало от натяжения – и выпить залпом сразу половину, а потом лежать в мягкой тишине под одеялом до момента, когда Стас вернется с работы? Или венцом всему стала смерть деда, поставившая жирную точку в конце длинного предложения, резко и окончательно оборвавшего мою связь с человеком, землей и страной в которой я родилась?
Спустя десять дней после телефонного звонка от дедова семейного доктора, я пролетела пол Европы, оказавшись там, где все и начиналось: в доме, где умерли все, с кем я была связанна кровью и кого любила. Я вновь думаю о рамках, расставленных полукругом на журнальном столике в гостиной.
Парад мертвецов.
Стану ли я той, кто замкнет его? Последней в череде нелепых или трагичных смертей, забравших всех до единого членов моей семьи. И уже кто-то другой, незнакомый, сложит вещи по коробкам и запечатает их, вынесет из дома мебель, сорвет со стен старые обои и выскребет пыль из щелей в полу. Стану ли я той, кого мгновенно забудут, потому, как помнить будет некому? Трусихой, не сумевшей отстоять себя.
Вдалеке полыхнуло, освятив бурлящие тучи и путаницу еловых верхушек под ними. Я помню, как на утро после смерти деда боль во мне полыхала также ярко, пока не выжгла все эмоции, и я не окунулась в благословенную немоту, которая длилась до момента моего возвращения… домой? Прямо сейчас внутри меня столько вопросов без ответов, столько эмоций, к которым я не понимаю как подступиться. Они толкаются, тесня друг друга. Ощущение, что голова вот-вот лопнет. Сам дом – его вид, запах, скрип половиц и стон ставень, – сработал как пощечина. Поддавшись порыву, я протягиваю руку и прижимаю ладонь к оконному стеклу. Надавливаю, будто хочу оставить свой отпечаток не просто на стекле, а на самой душе этого места.
Ночь кусается сквозь стекло, и я убираю руку, прижимаю к животу в попытке согреть. Мигает свет. Во мне все еще звенят и скручиваются спиралями эмоции, но тело так устало, что не реагирует. Задернув шторы, я плетусь в ванную. Раздеваюсь и встаю на покрытую трещинами эмаль. Лампочка на бойлере горит, но я не чувствую температуру воды, совсем. С таким же успехом я могла бы сейчас окунуться как в море, так и в бак с кипящей водой. Стою так, пока уже знакомая ватная немота не затягивает вновь, и я приветствую ее, как старую подругу.
