Kitabı oku: «Наперегонки с темнотой», sayfa 30
– Нет! Боже, какой кошмар! – ошеломленно прошептала Марта.
– Да. Робу пришлось ее… – я запнулся, но все же выговорил: – Робу пришлось в нее стрелять. Он настоял, что сделает это сам. Потом мы ее похоронили. Все произошло за считанные часы до нашего отъезда.
– И как он теперь? Как он пережил это?
Опустив глаза в стол, я сжал челюсти. Все эти дни я старался не думать о Робе, но теперь, рассказывая о нем Марте, воспоминания и чувство вины вновь окатили меня волной сокрушительной боли. В попытке взять себя в руки, я прикурил новую сигарету и жестко выговорил:
– Он погиб девять дней назад. Тоже заразился. Последнее, что я видел, прежде чем отъехать от дома, где мы скрывались два прошедших месяца, это как одна из тварей напала на него. Он сам к ним побежал. После смерти Айлин Роб был немного не в себе. Немного не в себе… – отрешенно повторил я и, подняв наконец голову, воскликнул: – Что я говорю? Он свихнулся, Марта! Съехал с катушек, понимаешь? Поначалу был обозлен на всех, потом то становился как пятилетний ребенок, то впадал в полное безразличие, а к концу декабря огорошил меня тем, что Айлин жива и вот-вот вернется. Мы тогда жили в метро… Черт, мы почти месяц прожили в метро с крысами и… – Я говорил все быстрее, будто хотел рассказать ей обо всем сразу, но не знал, как облечь целое полчище мыслей в несколько слов. Замолчав, я снова опустил голову, сделал пару затяжек и тихо проговорил: – Ладно, не важно… Я хотел сказать, что в его восприятии Айлин каждый день уходила по каким-то делам пока он еще спал и потом целыми днями он ждал ее возвращения. На следующий день все повторялось по новой и так до бесконечности. Ну а через месяц где-то он заявил, что она к нему вернулась и там уже стала очевидна вся необратимость процесса.
– Мне очень жаль, Джон, – упавшим голосом пробормотала она. В нем было столько сочувствия и неприкрытого страдания, что я поднял на нее взгляд. – Я видела его всего пару раз, но этого хватило понять, что вы были друг другу больше, чем просто друзья. Прости, что заставила тебя заново все это вспоминать.
– Не извиняйся. – Кивнув на сидящих в комнате людей, я мрачно усмехнулся. – Готов спорить, даже в этом небольшом помещении каждый кого-то или что-то потерял. Такова наша новая реальность. Но ты права, Роб и Айлин были для меня семьей. Они оба дали мне гораздо больше, чем дали родители.
После обмена историями пережитого мы надолго погрузились в неловкое молчание. Прерывалось оно лишь редкими малозначащими фразами и за это время я докурил вторую сигарету, а также выпил весь кофе. В голове у меня по-прежнему роилась масса вопросов, но я не знал, как их задать и с чего следует начать. Я просто смотрел на ее задумчивое, склоненное над стаканом с кофе лицо и думал о том, какое чудо, что нашел ее здесь.
Марта первая нарушила молчание. Посмотрев на меня, она с грустной полуулыбкой произнесла:
– Мне часто вспоминалась наша поездка к лаборатории, Джон. И еще тот старик. Какое-то время он даже снился мне в кошмарах.
– Я тоже много раз вспоминал тот день, – сказал я. – И особенно следующий.
О том, что про старика не вспоминал ни разу, я говорить не стал. Так же, как не стал говорить и о том, что после него стрелять в людей мне приходилось неоднократно. Наши вылазки в город нередко оборачивались столкновениями и, становясь перед выбором умереть самому или выжить ценой чьей-то жизни – я всегда выбирал первое.
– Лора, это сестра твоей жены? – осторожным тоном задала она вопрос. – Я помню, ты думал о том, чтобы поехать к ней, но почему-то мне казалось, будто ее звали по другому. Джен… или Джун… как то так?
Марта старательно придавала лицу невозмутимый вид, будто этот вопрос был всего лишь праздным интересом о погоде или замечанием об окружающей нас убогой обстановке, но я видел, что ответ для нее важен. Понимая, что нужно исправлять допущенную ранее оплошность, я нахмурился, поскреб бритый затылок и подсказал:
– Джесс. Ее звали Джесс. Я не знаю, что с ней. Мы не общались с начала эпидемии. А насчет Лоры… Нет, она нам не родственница. Я солгал. Сам не знаю зачем.
– О… ясно… – рассеянно проронила она.
Покачав головой, я слабо улыбнулся этому восклицанию.
– За последние месяцы, а особенно за последние дни я столько раз слышал вопрос о том, кем мне приходится Лора, что устал всем объяснять. Начал говорить, что она родственница и тебе так сказал то ли по инерции, то ли по привычке. На самом деле мы с Терри снимали у нее комнату после того, как…
– Джон, это не важно, – оборвала она и хотела добавить что-то еще, но я не дал.
– Нет, важно. – Я сказал это резко и усилил эффект произнесенных слов прямым взглядом ей в глаза. – Не перебивай. Сама ведь спросила.
Наверное, я произнес это жестче, чем следовало. Наблюдая, как нижняя губа Марты упрямо поджалась, а подбородок выехал вперед, я выдержал паузу и ее скептический взгляд, а затем с подчеркнутым спокойствием продолжил:
– На юге первое время мы жили в ужасной глуши, в старом, продуваемом всеми ветрами доме. Там не было даже горячей воды. Тогда мне думалось, что худших условий быть не может, но после жизни в метро, тот дом выглядит пятизвездочным отелем. Я месяц искал квартиру в городишке по соседству, только с квартирами там оказалась полная задница. Лора свояченица парня, у которого я нашел работу, он же и устроил нас у нее. Мы прожили у нее немногим больше месяца, а когда уезжали, она попросилась с нами. Ее семья не захотела покидать город. Они все собирались прятаться в подвале, несмотря на то, что зараженные уже добрались туда. Так она и очутилась в нашей компании и, пожалуй, за эти месяцы стала мне кем-то вроде младшей сестры или еще одного ребенка. Как бы смешно и тупо это не звучало, но это так.
По Марте было видно, что на языке у нее вертится еще какой-то вопрос, но она не желает его задавать. Выражение несгибаемого упрямства так и не ушло с ее лица, но взгляд сделался менее воинствующим. Выждав минуту, я решился спросить о том, что занимало меня.
– Почему ты не ответила?
– Не ответила на что?
В ее серо-голубых глазах мелькнуло непонимание, которое сразу натолкнуло меня на целый круговорот мыслей. Теряясь в догадках, что оно означает – притворство, забывчивость или она действительно не знает, о чем речь – я неотрывно глядел ей в лицо. За прошедшие месяцы я не раз думал о том, что она могла не получить моего сообщения и порой называл себя идиотом за то, что в тот день удалил ее номер и больше не сделал попытки с ней связаться.
– Марта, я написал тебе. Спустя несколько дней после приезда я написал тебе, где мы остановились, но ты даже не стала читать то сообщение. Поначалу я переживал, что с тобой что-то случилось, но затем нашел твой свежий репортаж и понял, что ты просто решила не отвечать.
– Джон…
Ее темные брови взметнулись вверх, отчего на лбу образовались две слабые складки, а лицо исказилось от смешанных, непонятных мне эмоций. Выпустив стакан из рук, она нервно сцепила их в замок, но тотчас опять схватилась за этот пресловутый, уже изрядно измятый бумажный стакан и выпалила:
– Я не получала от тебя никакого сообщения! Черт бы тебя побрал… Ты помнишь нашу последнюю встречу? Помнишь, как попрощался со мной?
– Да. – Судорожно сглотнув вконец пересохшим горлом, я задрал голову к потолку, но тут же вернул взгляд к ней и серьезно произнес: – Да, конечно, помню и потом множество раз об этом жалел. Я повел себя глупо в тот день, но ты не оставила мне выбора. Это упрямое желание раскопать все дерьмо, связанное с лабораторией, желание ехать на север, чтобы жить в палатках… Марта, ты уехала и даже не попрощалась. Сообщение написала так, что…
– О чем ты говоришь? Ты помнишь, что не хотел даже разговаривать со мной, когда я уходила? Ты ясно дал понять, что не станешь обсуждать никакие другие варианты и в любом случае поедешь на юг! А я не могла тогда все бросить и поехать с тобой. Не могла! Журналистика – это все, что у меня есть. Точнее было, – горько добавила она. – Я ждала от тебя звонка или сообщения. Действительно ждала. А потом поняла, что ты не напишешь.
– Если ждала, почему не ответила?
– Потому что потеряла свой чертов телефон вместе со всеми номерами! Потеряла, спустя неделю после отъезда!
– Потеряла телефон? Вот так глупо? – криво усмехнулся я.
– Да, вот так глупо! Я потом искала тебя повсюду, но бесполезно. Ни тебя, ни Терри нет ни в одной соцсети. Не понимаю, как вообще можно было жить в цифровом вакууме!
Мы оба почти кричали. Отовсюду на нас уже поглядывали люди, но мне было плевать. Градус долго сдерживаемых эмоций достиг во мне предельной шкалы и, казалось, вышел из-под контроля. Судя по всему, с ней происходило нечто похожее.
С шумом выдохнув воздух, я наклонился над столом и сгреб ее руки в свои. Она не шелохнулась, а ее раскрасневшееся лицо полыхало гневом. Несколько долгих секунд мы не отрываясь глядели друг другу в глаза, пока не наступил переломный момент, когда до нас обоих дошла вся абсурдность и бросаемых друг другу упреков, и самой ситуации в целом.
Марта вдруг отвернулась и часто заморгала, а когда снова повернула ко мне голову, глаза ее были наполнены влагой. По тому, как упрямо сжимались ее губы, как быстро пульсировала вена у ее виска и как изо всех сил она стремилась сохранить самоуверенный вид, я понял, что лишь усилием воли ей удается подавить в себе желание расплакаться. Как реагировать, я не знал. Хотелось утешить ее, но слов не находилось.
Все, что мне пришло в голову, это покрепче сжать ее руки. На этот раз наши пальцы сами собой переплелись. Глядя на них сосредоточенным и вместе с тем затуманенным взглядом, я услышал, как она перевела дыхание и уже спокойнее продолжила:
– Месяц спустя после вашего отъезда я была на юге. Ездила по работе в строящийся лагерь. Там уже были люди и я надеялась, что каким-то чудом встречу вас. Даже спрашивала каждого, не встречались ли ему Джон и Терри Уилсон, а также Роб и Айлин Холдер, – голос ее был пропитан самоиронией. – Я не знаю, зачем искала тебя, ведь ты не писал. Не ответил на сообщение, когда уезжал, не написал и позднее. Дальше, когда юг они тоже смели, я решила, что вы, скорее всего, там погибли. Так или иначе я была уверена, что больше мы не увидимся и представь мое удивление, когда я сегодня вошла в столовую и обнаружила Джона Уилсона, пытающегося надрать зад здоровенному парню.
Пока она все это говорила, я как завороженный смотрел на нее и обзывал себя последним болваном. Она искала меня. Искала меня! Меня!
До сегодняшнего дня я считал, что для нее ничего не значило наше короткое знакомство и та единственная ночь. Считал, что это меня накрыло с головой после первой же с ней встречи, а для нее все прошло лишь как забавное приключение. Я оказался настолько трусливым придурком, что просто не осмелился принять ее искренность. И я ведь еще тогда видел в ее глазах эту искренность и прямоту, но зачем-то убеждал себя, будто все выдумал.
– Марта, я идиот. Черт возьми, какой я идиот…
Наклонившись ниже, я поднес ее руки к своему лицу. Она долго ничего не говорила и не делала никаких движений, а у меня не хватало духу поднять голову и посмотреть ей в лицо. Я понимал, что должен ей что-то сказать, но все слова, приходящие в голову, выглядели убогими, глупыми, наивными. Я отметал их одно за другим, а секунды между тем растягивались в немую бесконечность.
Наконец она пошевелилась и с усмешкой произнесла:
– Похоже, мы оба идиоты, Джон.
Затем она перегнулась через стол и поцеловала меня. В этот момент, впервые за прошедшие полгода, я почувствовал, что дальше все будет хорошо. И даже если нам всю оставшуюся жизнь придется скрываться от зараженных тварей, теперь это не представлялось таким уж страшным.
Глава 51
Жизнь в стенах лагеря вовсе не была безоблачной и легкой – жесткая дисциплина и распорядок, многочисленные, зачастую нелепые правила, ежедневная рутинная работа, скученность и отсутствие личного пространства делали ее порой несносной, но на все это я почти не обращал внимания. По большому счету, я был счастлив. Днем работал в одной из гаражных мастерских, вечера проводил в обществе других обитателей лагеря, а по ночам крепко прижимал к себе Марту.
Посреди творящегося вокруг нас безумства и хаоса, счастливы мы были до неприличия. Внутри лагеря нас окружали тысячи уставших, обозленных, измученных своим положением людей, снаружи бушевала страшная, опустошительная эпидемия, но оставаясь вдвоем, мы практически не замечали враждебности и уродства остального искалеченного мира. С начала эпидемии он изменился до неузнаваемости.
За зиму, проведенную в полной информационной изоляции, когда обрывочные сведения доходили к нам лишь посредством редких радиоэфиров, я оказался не в курсе множества значительных факторов и только попав сюда, увидел всю картину целиком. Она была захватывающе ужасна и в такой же степени сюрреалистична.
Так, я узнал, что на планете практически не осталось спокойных, нетронутых инфекцией уголков, земной шар во многих местах представляет собой разрушенный, изуродованный очагами поражения полигон, а количество зараженных подобралось к отметке в миллиард особей. Подобно ядовитым, опутывающим организм метастазам, зараза пробиралась все дальше, оставляя после себя лишь безлюдные, омертвелые руины. Из шести существующих континентов полностью свободными от нее оставались пока только два самых удаленных, находящихся в южном полушарии участка суши и еще отдельно лежащие океанские острова.
На руку эпидемии сыграла суровая, небывало холодная зима. Перейдя скованный льдом пролив между Тихим и Северным Ледовитым океаном, зараженные сначала заполонили малолюдные территории севера, а затем, расколовшись на два фронта, двинулись к густонаселенной Восточной Азии и Западу. К концу весны они достигли берегов Средиземного и Красного морей.
Еще одним открытием для меня стало, что инфицированные вовсе не были мертвы. Все эти месяцы я считал, будто они убивают жертву и лишь после передают инфекцию, но, как выяснилось – сжимая тисками шею, те всего-навсего обездвиживают ее и лишают способности к сопротивлению. Но в любом случае от нормального человека в них оставалось слишком мало, чтобы воспринимать их как живых.
По всей вероятности, они являлись отдельным, совершенно новым видом органической жизни. Видом особо опасным, представляющим угрозу всему, чего достиг человек за миллионы лет эволюции, а потому ни у кого не возникало сомнений в этичности их истребления. В праве на параллельное существование с остальными им было отказано априори.
Однако вакцины, противоядия или какого-либо действенного метода уничтожить их так и не было изобретено. За прошедшее время ни одно из многочисленных исследований над отловленными и запертыми в лабораториях по всему миру тварями не дало обнадеживающего результата. Все они разбивались об их удивительную живучесть.
Их не брали ни жара, ни холод, им не требовались ни вода, ни пища, а все известные человечеству препараты были бессильны против коварного, поселяющегося в их мозгу вируса. Управляя всеми действиями зараженного, который по сути являлся для него лишь носителем, вирус преследовал одну цель – найти следующего, еще не инфицированного хозяина, чтобы затем размножиться уже в его теле.
Боялись они только солнечного света. С попаданием в организм этого загадочного паразитирующего патогена, у зараженных развивалась светобоязнь, а глаза теряли устойчивость к ультрафиолетовому излучению. От него они получали радиационные повреждения роговицы, слепли и теряли способность ориентироваться в пространстве и нам всем крупно повезло, что их мозгам не хватало мощностей додуматься до ношения солнцезащитных очков.
Помимо того, у них наблюдалась неразвитая мелкая моторика, атрофия речевых связок, они были не приспособлены к решению простых и очевидных для здорового человека задач, но в то же время достаточно изобретательны, чтобы объединяться в большие группы, а затем нападать целыми армиями.
Единственным несомненным плюсом, который ученым удалось с точностью установить – продолжительность жизни носящих вирус существ была ограничена временем. Делать окончательные выводы пока было рано, однако уже стало ясно, что они предрасположены к ускоренному клеточному старению. Их внутренние органы и кожа очень быстро подвергались гниению и распаду, чем они, собственно, и напоминали ходячих мертвецов.
С начала эпидемии прошло слишком мало времени, поэтому никто достоверно не знал, сколько может длиться этот процесс. Пока все основывалось на предположениях, но по мнению ученых, дойдя до определенной стадии разложения, тело их должно полностью истлеть, что и повлечет за собой окончательный летальный исход. Цифры разнились – по одним данным это могло занять от трех до пяти лет, по другим до пятнадцати.
К настоящему моменту самым эффективным способом остановить их по-прежнему оставалась пуля в лоб, либо огонь. Огню подвергалось все, что вызывало подозрение на возможную дислокацию тварей. В связи с этим целые города и страны превращались в выжженные, покрытые золой и пеплом зоны отчуждения.
Город, который за прошедшие месяцы стал для меня новым домом, во многих местах тоже был разрушен огнем. Затихший и опустевший, как громадное лавовое плато, покрытое уродливыми коррозионными язвами, он стоял на берегу океана, а в воздухе над ним кружились клубы черного дыма и пепла. Однако жизнь в двенадцати существующих на его останках убежищах кипела и пополнялась вновь прибывшими.
Каждый день вооруженные патрули выезжали за ворота нашего и других лагерей, чтобы отыскать оставшихся в живых, вот только чем больше проходило времени, тем меньше их находилось. Те, кто смог пережить эту кошмарную зиму, боялись покидать свои укрытия, а потому прятались, но большинство давно уже погибло. Будучи обессилены бессмысленным поиском еды, эти люди умирали чудовищной и мучительной смертью.
Иногда до моего слуха доносились обрывки разговоров, что вели между собой военные и их вполне хватало, чтобы составить представление о происходящем за высокими лагерными стенами. Впрочем, достаточно было и мимолетного взгляда на внешний облик тех редких спасенных, что еще привозили в марте и апреле. К маю и их не осталось.
Эти странные, практически бесплотные существа, все как один находились в плачевном состоянии и уже мало походили на людей. Зачастую среди них оказывались полностью утратившие связь с реальностью сумасшедшие, одержимые психопаты, каннибалы и просто озверевшие от голода создания. Многие из них потом умирали.
Медики самоотверженно пытались спасти каждого из них, но если становилось очевидно, что человек не способен социализироваться, вернуться к полноценной общественной деятельности и адаптироваться к новым реалиям, его умерщвляли. На излишнюю жалость и гуманизм ресурсов ни у кого не осталось. Они сделались такой же роскошью, как и все остальное, что было присущее прошлой беззаботной жизни. Сейчас все, кто мог еще бороться за свое выживание, сосредоточили силы на том, чтобы продержаться как можно дольше, выстоять, восстановить утраченный мир, победить в ожесточенной, непримиримой борьбе с зараженными.
Ввиду этого всю весну шла непрерывная работа по обустройству оборонительных сооружений и мест, где можно было разместить уцелевших. Для таких целей использовались бывшие продовольственные заводы и фабрики, на которых люди могли жить и работать не отрываясь от производства. Но из-за того, что работать можно было только днем, из-за нехватки стройматериалов и по ряду других причин, дело продвигалось медленно.
Одной из таких причин был дефицит продовольствия. Товарообмен и связь между лагерями постепенно налаживались, но это все равно не помогало. Пайки становились все скуднее и день ото дня это делалось все заметнее. Угроза голода вновь вплотную подобралась к измученным людям.
Наступившая весна обнажила катастрофические масштабы разрушений, произведенных за последние месяцы по всей стране. Все отрасли пищевой промышленности замерли в неподвижности, поля и фермы стояли заброшенными, а сделанные ранее запасы быстро истощались. Поставки из других стран тоже прекратились. Те, кого эпидемия еще не коснулась, берегли резервы для своих граждан и придерживали имеющееся в наличии продовольствие до наступления тяжелых времен.
И все-таки люди не теряли надежды, что в один прекрасный день им удастся полностью истребить заразу, а затем привычная жизнь в мире восстановится. Каждый мечтал об этом моменте, строил планы и думал о том, что сделает в первую очередь. Такие разговоры неслись отовсюду, передавались из уст в уста, шептались в ночи, возносились в молитвах, объединяли умы…
Они немного подбадривали людей, но я не разделял всеобщего утопического настроения по поводу грядущего беззаботного будущего. Я считал, что не стоит питать напрасных иллюзий, а потом, сознавал, насколько сильно мы откатились назад всего за каких-то несколько месяцев. Возвести все заново невозможно будет и за десятилетие – слишком много погибло, слишком многое было разрушено.
Человек чересчур долго считал себя владыкой природы и теперь, словно в отместку за это, она ополчилась на нас. Все, чего мы достигли, на поверку оказалось настолько хлипким и недолговечным, что хватило лишь микроскопического микроба, чтобы указать на всю эфемерность этих заблуждений. Наши войны за власть, территории и энергоресурсы были детской забавой по сравнению с мощью первостихии и та ясно указывала всем нам, что именно она является самым изощренным и кровожадным убийцей.
Однажды Марта меня спросила:
– Ты думал о том, какой будет наша жизнь, когда все закончится?
– Я бы хотел отдельную комнату с огромной кроватью и толстыми стенами, – наклонив голову к ее уху, прошептал я. – Ты же знаешь, как я хочу избавить тебя от этих невыносимых тряпок.
Уткнувшись лицом мне в подмышку, она сдавленно рассмеялась. В тот вечер она лежала рядом, положив голову мне на грудь и бездумно водила указательным пальцем по надписи на моей футболке. Время было поздним, многие уже спали, поэтому переговариваться нам приходилось шепотом.
Огромной нашей проблемой было отсутствие права на уединение. Часто мне до одури хотелось забраться с ней в отдельную комнату, стянуть с нее наконец всю одежду и быть при этом уверенным, что нам никто не помешает, однако, живя в скученных условиях по соседству со множеством других людей, о таком приходилось только мечтать. Чтобы остаться вдвоем, мы использовали все укромные закоулки, какие только смогли отыскать и там, принимая неудобные, самые немыслимые позы, сдерживая эмоции, а также будучи лишены возможности полностью раздеться, предавались торопливой страсти.
Подобные моменты случались нечасто, но это было все, на что мы могли здесь рассчитывать. Спали мы на ее узкой одноместной койке, что временами доставляло массу неудобств, но ни я сам, ни она не жаловались.
Жила она в одном из отсеков на шестом этаже и по вечерам я поднимался к ней, а потом там же и засыпал. Лишь в периоды разногласий, которые периодически между нами случались, мы оставались каждый на своем месте.
– Это само собой! О такой комнате я тоже мечтаю, – сказала она. Сжав руку в кулак, Марта подперла им подбородок и вопросительно всмотрелась в мое лицо. – Ну, а если серьезно? О чем ты мечтаешь, Джон Уилсон?
– О, нет! – в притворном негодовании простонал я. – И ты туда же! Сейчас от каждого только и слышишь разговоры на тему, что будет когда… А когда это когда наступит? Ты знаешь?
– Нет, но оно точно наступит.
– Вот как наступит, тогда и поговорим.
– А что плохого в том, что люди строят планы и мечтают о будущем? – возмутилась она. – Человеку вообще свойственно задумываться о завтрашнем дне. К тому же это помогает справляться с тем кошмаром, что нас окружает.
– Ну и как это помогает? – усмехнулся я. – Пустые фантазии, которым, возможно, не суждено сбыться. Марта, я не хочу витать в облаках. Сейчас у нас есть только этот лагерь и эта гребаная узкая кровать с сотней храпящих глоток по соседству и мы оба прекрасно знаем, что не можем рассчитывать на что-либо другое. Да, мне это тоже не нравится, но если я начну рефлексировать и предаваться иллюзиям о каком-то эфемерном счастливом будущем, то что останется сейчас? Сойти с ума от невозможности это получить?
– Какой же ты зануда, черт возьми! – пихнув меня в бок, тихо воскликнула она. – Неужели сложно хотя бы на время перестать быть таким скептиком? Я лишь спросила, чего бы ты хотел, если бы завтра все закончилось и мы были вольны распоряжаться своими жизнями по собственному усмотрению!
– Не заводись. – Я улыбнулся и, опустив руку на ее голову, погрузил пальцы в копну густых коротких волос. – По мне лучше быть скептиком и реально смотреть на вещи, чем тупоголовым наивным фантазером.
– Ясно. Ты просто не знаешь, чего хочешь, вот и все.
– Ну чего ты от меня ждешь? Мы живем в такое время, когда нельзя придумывать себе идеальный мир. В любой момент все может круто измениться и тогда будет очень больно падать с высоты своих грез.
– Ну и пусть!
– Хорошо, – со скорбным вздохом сдался я. – Допустим, завтра все резко прекратится и мы будем уверены, что вокруг безопасно. Будем знать, что можем выйти за ворота и отправиться куда глаза глядят. Если говорить об идеальном мире, я хочу дом в каком-нибудь уединенном месте. Да, небольшой дом на берегу озера или реки. Хочу тебя и Терри рядом. Хочу завести собаку. Хочу заниматься охотой и ловить рыбу. Хочу делать что-то своими руками. Я мечтаю о простых вещах, Марта.
Наблюдая за тем, как от моих слов ее брови хмуро сходятся на переносице, я улыбнулся и, притянув за подбородок, поцеловал в губы.
– Тебе такое не по душе, я знаю. Ведь ты захочешь строить новый мир, быть в гуще событий, исполнять какую-то важную миссию… Черт… Мы мечтаем о разном и иногда я удивляюсь, как вообще нам удалось найти общий язык. Признайся, дело ведь только в сексе, так?
Последнюю фразу я произнес шутливым тоном и лишь для того, чтобы ее поддеть, но на самом деле испытывал горечь от осознания, насколько она приближена к истине. Состроив комичную гримасу, Марта перевернулась на спину и вытянулась на кровати. О чем-то думая, она долго молчала, а я не стремился прерывать возникшую паузу. Я тоже думал.
– Откуда ты знаешь, чего я захочу? – минут пять спустя спросила она. – А вдруг меня устроит тихая размеренная жизнь с тобой, Терри и собакой. Только я люблю кошек. Обещай, что мы непременно заведем кошку!
Повернув к ней голову, я снова усмехнулся.
– Если найдем хоть одну живую. Их же наверняка всех давно сожрали.
– Скорее всего, – согласилась она. – Кстати, знаешь о чем мы недавно говорили с Терри?
– Понятия не имею, но надеюсь, не обо мне.
Хитро прищурившись, Марта презрительно фыркнула:
– Делать нам больше нечего! Нет, мы говорили о ней. Она сказала, что когда вырастет, хочет стать либо журналисткой, либо врачом.
– Ни при каких обстоятельствах! Этого не будет. Врачом еще куда ни шло, но журналисткой!.. Мне и тебя достаточно в этой безумной профессии.
– И как же ты сможешь ей помешать? – издевательски ухмыляясь, поинтересовалась она.
– Я найду способ, – с уверенностью ответил я.
Терри довольно быстро освоилась в лагере. Она обрела новых друзей и все свободное время проводила в их компании. С того момента, как мы покинули дом, она здорово подросла и, как и все мы, изменилась. Это был очень подвижный, не по годам умный, временами иронично-язвительный ребенок. В середине апреля ей исполнилось одиннадцать.
С Мартой она быстро нашла общий язык и в целом их общение не вызывало у меня беспокойства. Иногда они о чем-то секретничали, но я не сильно вникал в суть этих бесед. Еще она по-прежнему оставалась близка с Лорой. За прошедшие месяцы та стала ей кем-то вроде старшей подруги и, как и раньше, они большую часть времени держались вместе.
Лора тоже нашла себе занятие, которое полностью соответствовало ее характеру. Днями напролет она возилась с детьми, посвящая их развитию и обучению всю себя. Через месяц ее перевели в старшую группу, где находились дети младшего и среднего школьного возраста и вместе с ними она затевала различные подвижные игры, разгадывала головоломки, много читала или просто обсуждала всевозможные интересные темы.
Дети ее любили и всецело тянулись к ее заботливой, чуткой натуре. Она отвечала им тем же и, пожалуй, выглядела полностью удовлетворенной и своей новой миссией, и сложившимся укладом жизни, но несмотря на это, я видел, что на самом деле она не очень-то счастлива. По-настоящему счастлив здесь не был никто, но она испытывала какую-то внутреннюю печаль и это невольно бросалось в глаза.
Лора казалась очень одинокой и всякий раз, как я натыкался на взгляд ее задумчивых светло-карих глаз, мне хотелось что-то для нее сделать, но что именно я не знал. Отчего-то я испытывал перед ней чувство, похожее на комплекс вины и оттого непроизвольно старался меньше улыбаться в ее присутствии. Может быть, Марта тоже это чувствовала, потому что, не сговариваясь со мной, проявляла при ней меньше эмоций.
– А Лора? – вдруг спросила она.
– Что Лора?
– Ну, где будет она?
– Откуда я знаю? – Ее внезапный вопрос меня несколько огорошил. – Послушай, Лора взрослый человек и должна будет сама решить, чем ей заниматься, а также где и как ей жить.
Мы снова надолго умолкли, но когда я уже почти уснул, Марта перевернулась на бок и, обняв меня, заявила:
– Она будет жить с нами. Одной ей не справиться.
– Как скажешь, – сонно ответил я, после чего уже окончательно провалился в сон.
Этот бестолковый разговор произошел между нами в середине мая. До той ночи о нас в будущем времени мы не говорили ни разу.
Глава 52
Непрерывная работа по уничтожению зараженных и поиску выживших велась не только днем. Ночами из каждого лагеря на вертолетах и бронетранспортерах в город отправлялись вооруженные отряды, которые отстреливали бродящих в темноте инфицированных, выжигали дома, улицы и целые кварталы. Количество их неуклонно сокращалось, но спустя и три месяца с начала этой спасательно-карательной операции оставалось еще достаточно велико.
Работы было так много, что военные подчас не справлялись. На борьбу с ними не хватало рук и еще в апреле зазвучали первые призывы для гражданского населения пройти короткий обучающий курс, взять в руки оружие и присоединиться к ним. В начале мая такое предложение поступило и мне. Тогда я отказался, но уже в первых числах июня все же записался в их ряды.
Произошло это после очередной ссоры с Мартой. Собственно говоря, наши с ней отношения нельзя было назвать ровными. Больше они напоминали изломанную зигзагообразную линию или цветной калейдоскоп с круговертью хаотично сменяющих друг друга картинок. Мы могли отлично проводить время вместе, спать в одной кровати, мыться в одном душе и говорить на сотню разных тем, но потом наступал момент, когда кто-то из нас произносил слово или фразу, которые служили триггером для конфликта, перерастающего в бурную ссору.
