Kitabı oku: «Когда погаснут звезды», sayfa 4

Хотите, вернемся к нашим великим спорщикам? Я – нет. Накричавшись до хрипоты, они обнимутся и как добрые братья отправятся к дому, один из них наречется «Я», другой – «Бог», а между ними, как сказано в Писании, будет носиться над волнами Дух Святой, непознанная истина, Дирижер.

День, с которого все началось

Я был слишком юн для греха в тот день, пальцы мои еще не пристрастились к злату, разум не вожделел в самости, а сердце не успело наполниться ядом корысти, от того-то слова странного человека, возле которого собрались во множестве люди, по всей видимости, чего-то ожидающие от него, а он, согбенный, не обращая внимания на них, водил пальцем по земле, пока не подвели к нему деву и обвинили ее, прося рассудить их, прежде чем побить несчастную камнями, не произвели на меня столь сильного впечатления, как на разошедшихся после сказанного им.

– Пусть первым бросит камень в нее тот, кто без греха, – так ответствовал человек обвинителям. Когда площадь опустела, я поднял камень и метнул его в женщину. Она закрыла руками глаза и, разрыдавшись, убежала. Это выглядело странно, ведь я промахнулся, но тот, от которого все чего-то ждали, спросил:

– Зачем ты сделал это?

– Ты сказал, – ответил я, и он неожиданно улыбнулся.

– Подойди ко мне, отрок, – попросил он.

Мой родитель, Царствие Небесное, отправляя на базар в одиночку, всегда напутствовал: «Бойся людей незнакомых и еще больше бойся тех, кого знаешь, но доверяй всякому встречному от Бога, ибо он посланец Его».

Подобная гипербола виделась мне противоречивой, впрочем, как и мой отец, посему я никогда не использовал ее на деле. Странный человек, разогнавший толпу одной фразой, показался мне тем самым посланцем (спросите меня «почему», не отвечу), о котором без устали твердил родитель, упокой Господь его мечущуюся душу, и я подошел к нему без страха. Глаза незнакомца удивительным образом располагали к спокойствию и доверию.

– Можешь прочесть? – обратился он ко мне, кивнув на вязь, выведенную им на песке.

Разум мой, как я уже признался ранее, был не тронут не только самостью, но и грамотностью, я отрицательно помотал головой. Человек ласково улыбнулся и понимающе подмигнул:

– Здесь написано «Чужим деянием полнится сума Отца, а собственным осуждением опустошается».

Я ничего не понял, но на всякий случай сказал:

– Мне не следовало бросать камень?

Мой собеседник поднялся с корточек:

– Ты уже бросил.

Ощущение тяжести выпущенного снаряда все еще оставалось на коже ладони, и странный человек, похоже, знал об этом:

– Камень всегда окажется под рукой, – успокаивающе произнес он. – Не от того, что Отец намеренно разбросал их повсюду, и не потому, что природа человеческая такова. Просто после изгнания Адама из Сада райские яблоки осыпались на землю и окаменели.

Знаете, взрослые любят подшутить над детьми, для них это просто и безопасно. Попробуй в полночь выйти за городскую стену и покривляться перед дюжиной теней, отделившихся от кипарисовой рощи в твою сторону, а здесь дитя со слабыми ручонками, дрожащими коленями и вытаращенными в данном случае не от испуга, а от непонимания глазами. Впрочем, мне достался добрый собеседник, он снова присел на корточки и дотронулся пальцем до ближайшего камушка: – Эти застывшие плоды есть точки познания, пребывающие в равновесии до тех пор, пока рядом не оказался человек. Стоит только тронуть их, и запускаются процессы… – тут удивительный Человек осекся.

– Какие? – нетерпеливо потребоваля.

– Даже просто поднятый, но еще не брошенный каменьпредставляет собой, – снова последовала пауза, – сделанный выбор.

Глаза назаретянина, а именно так величала его толпа, устремились к небу и наполнились слезами. Чувство безмерной жалости к этому человеку захлестнуло меня, и я притронулся к рукаву его накидки:

– Но ведь я промахнулся и не причинил ей вреда.

Странный собеседник, не отрывая взора от небес, медленно произнес:

– Твой камень достиг цели, хоть тебе этого и не кажется. Ты попал в самое сердце этой женщине.

Он посмотрел мне в глаза:

– Это свойственно человеку – делать, не думая о величине последствий, и думать, что содеянное их не несет, ибо ничтожно.

Назаретянин потрепал мою челку и, поднявшись, добавил:

– Скоро увидимся, – после чего задумчиво направился в сторону городских ворот.

Так закончилось утро того самого дня, и, хотя солнце успело много раз подняться над Масляничной Горой и спрятаться затем за зубьями Яфских Ворот, я добрался только до полудня, где меня ждала новая встреча со старым странным знакомым, увы, при менее приятных, чем первый раз, обстоятельствах.

Та же толпа, те же лица, но только налитые ожиданием не чуда, но расправы, и жадные перекошенные рты, ревущие вместо «Назаретянин» «Царь». Дорога на Голгофу представляла собой живой ручей, волнующийся, рокочущий, машущий руками, подпрыгивающий сквернословящий, хохочущий. Стоило неимоверных усилий продраться сквозь эту беснующуюся стену, просочиться меж складок халатов и туник, проскользнуть в частоколе потных ног, норовящих раздавить пальцы сандалиями, и повыбивать глаза коленями, ради того, чтобы упереться в стройный, непоколебимый ряд бронзовых поножей легионеров, сдерживающих нервное дыхание собравшихся зевак. Едва я уткнулся носом в барельеф окреа, изображающий Марса, поднявшего копье, как могучая рука центуриона, а именно сотники отличались такими доспехами, выдернула мое извивающееся тело из капкана людской толпы и поставила на ноги.

– Желаешь поглазеть на Царя? – с усмешкой поинтересовался солдат-великан.

Я испуганно кивнул головой.

– Узри смертный бессмертие, – то ли в шутку, то ли всерьез прогрохотал центурион и указал пальцем на приближающегося человека, волочащего на себе в гору огромный крест, в котором я узнал своего утреннего знакомца. На сей раз лик его, спокойный и благодушный тогда, нес на себе печать нестерпимой муки и… разочарования. Поравнявшись с нами, он остановился, силы покидали моего собеседника, это было заметно по судорожным шагам и дрожащим окровавленным рукам. Опустив один конец перекладины на землю, назаретянин рухнул на колени и повернул голову ко мне.

– Не к лицу Царю преклоняться перед подданными, – насмешливо произнес центурион и приподнял свое копье, чтобы кольнуть несчастного.

– Еще успеешь, – промолвил тот, не отрывая взгляда от меня.

Я схватил камень, лежащий рядом, и бросил в назаретянина, кровь брызнула из рассеченной брови. Толпа взвыла от восторга:

– Спаси себя, Спаситель, а после – нас, – бесновались иудеи, визжа и хрюкая, словно ничего людского не оставалось в их сознании.

«Зачем я это сделал? – пронеслось в моей голове и тут же вернулось ответом из ниоткуда. – Это твой выбор, это выбор большинства».

Почему я? – глядя в светлые глаза мученика, вопрошал я. Дрожь в руке не унималась, как и не унималось от хохота человеческое море.

– Ты дитя, но взрослые, стоящие рядом, ничем не отличаются от тебя, – был мне ответ. – Твой камень невелик, но всеобщая ненависть превращает его в Голгофу.

– Вставай, – рявкнул центурион и ткнул в плечо назаретянина тупым концом копья. – Крест ждет.

Сморщившись от боли тот, кого именовали сегодня Царем Иудейским, поднялся с колен и взвалил крест на спину.

– Ну что же ты, Спаситель, – заорали снова в толпе, – иди, спасай.

«Каждый поднявшийся наверх Голгофы и воспаривший над совокупной ненавистью станет Спасителем», – прозвучало в моей голове. Назаретянин поволок свою ношу дальше, а легионер схватил меня за ворот и со словами:

– Дотронулся до небес, спустись на землю, – отвесил столь внушительный пинок, что грохнувшись на камни, все еще хранящие тепло и кровь стоп Царя Иудеев, я лишился сознания.

Вернули меня к жизни нежные, осторожные прикосновения. Я долго не открывал глаз, прислушиваясь к ноющей боли в нижней части спины, но, когда распахнул веки, первое, что предстало моему взору, было лицо той самой женщины, в которую утром бросил камень.

– Он умрет? – спросил я, и она сразу же поняла, о ком идет речь.

– Он умрет, чтобы родиться, – сказала знакомая незнакомка.

– Как это? – удивился я, приподнимаясь на локтях.

– Чтобы родиться Богом, надо умереть человеком.

– Откуда ты знаешь?

Женщина лучезарно улыбнулась:

– Но ты же бросил в меня камень.

После столь загадочного ответа она погладила меня по голове и исчезла в толпе, следующей за назаретянином на Голгофу, завершив своим бегством полдень того самого дня. Уже дважды пошатнув точку равновесия, причем оба раза сделав это неосознанно, я все еще пребывал сознанием в состоянии ребенка. Случившиеся встречи, казалось, не возымели никакого действия на мое восприятие себя и своей роли в окружающем универсуме. Но сколь плоскими ни были бы мои взгляды на жизнь, наблюдать чужую муку не хотелось вовсе. Я развернулся в обратную сторону и побрел к дому, где с облегчением упал на лежанку и заснул…

Силы вернулись ко мне поздним вечером. Светящиеся точки в стремительно чернеющих небесах заняли полагающиеся им места, городской шум растворялся в их бледных лучах, все вокруг остывало, успокаивалось, ослабевало, все, кроме моей неожиданно проснувшейся решимости… отмщения. Мысль о том, что гибель назаретянина, столь доброго ко мне утром и бесконечно мудрого в полдень, требует незамедлительного ответа и лучшим временем для этого будет ночь, захватила меня полностью. «Ребячество», – скажет искушенный богатым жизненным опытом читатель, но ведь я и есть ребенок, и если не вглядываться в морщины вокруг глаз и пятна седины на висках, то поведение мое вполне соответствует описанному в тот день.

Не раздумывая я отправился на Голгофу, место казни должно было придать мне сил и необходимых эмоций. Не встретив на опустевших улицах Вечного города ни единой души, я быстро добрался до вершины. Крест, в лунном свете казавшимся чудовищных размеров, лежал на земле, тела назаретянина, Царя Иудеев, на нем не было, но последнее ложе моего удивительного знакомого не пустовало. На подножии сидел человек, уронив голову на руки. В нем я узнал центуриона. «Вот кто повинен в смерти мученика», – решил я, вспомнив слова несчастного «Еще успеешь», вот кто достоин мести. Неслышно пошарив рукой, я нашел острый и увесистый камень, и, ступая так, что полевые мыши шныряли мимо, не пугаясь меня, приблизился к сотнику сзади. Как ни печален был легионер, а выглядел он именно так, и как ни старался я быть незамеченным, опытный воин уловил движение за спиной каким-то дьявольским чутьем и не оборачиваясь произнес:

– Хочешь ударить?

От неожиданности я замер с занесенной рукой.

– Ты ведь уже дважды за сегодня брал в руку камень, – продолжил центурион, медленно поворачиваясь ко мне.

– Откуда вы знаете? – поразился я его осведомленности на предмет моих утренних приключений.

– Я Лонгин – вместилище Духа Святого, – голос солдата торжественно зазвенел над Голгофой. – Собрался бросить в меня камень, так сделай это.

Я, не опуская руки, раздумывал, нет, не над словами центуриона, а над вспыхнувшим чувством мести к человеку, имевшему косвенное отношение к смерти того, к кому я сам имел косвенное отношение.

– Я помогу тебе, – начал было он, но в ночной тишине это прозвучало, возможно, излишне резко, и я метнул заготовленный снаряд в его сторону. Камень растворился в черноте ночи, просто исчез, не издав и малейшего звука падения или попадания.

– Я помогу тебе, – повторил Лонгин, – несмотря на то, что ты снова сделал то же самое, не осознав сего.

Я закрыл лицо ладонями, ожидая справедливого наказания, но вместо всего набора страхов и фантазий, промелькнувших в моем сознании, услышал:

– Садись рядом, этот крест завтра расщепят на тысячи фрагментов, и он уже никогда более не будет единым.

Легионер похлопал рукой по кипарисовому брусу рядом с собой, и я не без волнения повиновался.

– Знаешь ли ты, кто находился в теле женщины, твоей утренней «мишени»?

Я помотал головой, ощущая при этом необъяснимое чувство доверия к грозному собеседнику.

– То был Бог, Отец Небесный, в коего всяк готов метнуть камень, обвинив в жестокости, молчании, скупости, глухоте или несправедливости, считая при этом себя созданием безгрешным. Отец есть Созидатель, камень в Его сторону – разрушение, отрицание, лень, смерть. Тело женщины, даже блудницы, побитое камнями, не способно выносить дитя, дать жизнь, воспеть Свет.

Лонгин обнял меня за плечи и прошептал на ухо:

– Запомни, женщина – неприкасаемая.

– Кто же пребывал в теле Царя Иудеев? – с нетерпением воскликнул я, ожидая от собеседника чудес и истин.

– Это был Сын Божий, Иисус Христос, – центурион ответил с улыбкой, хотя в темноте я мог только догадываться о ее присутствии: – А он есть любовь.

– Значит, бросив камень в Сына, я посягнул на любовь, – мне захотелось плакать от необдуманности содеянного.

– Да, – подтвердил солдат, – ты проявил нелюбовь, а она всегда приносит кровь, боль и страдания. Тот, кто разрушает утром, к полудню прольет кровь, такова последовательность нарушения Законов Божьих.

Я уткнулся в бронзовый нагрудник легионера и разрыдался, сильная рука легла мне на голову:

– Третье звено в этой цепи – месть.

– Месть? – всхлипнул я, проклиная себя за совершенные глупости.

– Месть самому себе, даже если ты думаешь по-другому, – Лонгин тяжело вздохнул, – Разрушая себя, растаптывая в себе любовь, душа начинает мстить самой себе, так происходит эволюционная деградация.

– Не понимаю, – прошептал я.

– Дух Святой, что говорит сейчас с тобой устами моими, это, прежде всего, прощение. Месть – камень в энергию всепрощения, всепрощения проявленной души к своему Создателю, не просившей о схождении, и всепрощение души, не готовой к абсолютной любви, к несущему таковую Сыну Божьему, – центурион посмотрел на восток, небо над городскими стенами начинало светлеть.

– Ночь заканчивается, – коротко сказал он.

– Я все еще не понимаю, – взмолился я, схватив его за руку.

– Месть – это то, что выдавливает Дух Святой из души, то, что закупоривает Божественную искру, это одно из достижений эго-программы… – тут он прикрыл ладонью рот и умолк.

Ночь того самого дня, с которого все началось, завершилась. В следующем воплощении я родился лишенным верхних конечностей, с тем, чтобы еще через пару коротких приходов, взять в руки перо и написать то, что вы только что прочли.

Вавилонский Рог

Все договоренности между человеком и Богом подписывает лукавый.

Пока большая вода успокаивала собственное волнение в складках и низинах вновь образованного рельефа, а вздыбленная твердь подсыхала и расправлялась в лучах пробившегося сквозь грозовые тучи солнца, два крылатых существа, удобно устроившись на стене Небесного Дворца с головокружительной высоты взирая на происходящие внизу переходные процессы, принялись обсуждать доверенную им работу.

– И зачем Ему все это? – скептически произнес один из них, именуемый в ангельской среде Конструктором.

Его товарищ, называвший себя Архитектором, прищурившись исключительно для порядка, взглянул вниз – огромная деревянная лодка только что причалила к высунувшейся из мутной воды горе, и из ее распахнутого чрева разбегались и расползались по округе уцелевшие после катаклизма представители земной фауны, замыкал же это буйное освобождение заросший, как проскакавшая перед ним горилла, человек.

– Ты имеешь в виду его? – ткнул пальцем вниз Архитектор, бородатый в этот момент упал на колени и обратил взор прямехонько на крылатую парочку.

Конструктор улыбнулся на шутку компаньона:

– С этим-то все ясно, а вот с его потомками…

– А вот с потомками разбираться нам, – подхватил Архитектор и раскрыл крылья лилового отлива. – И, кстати, пора начинать. Он тут, – Архитектор указал глазами на верхние палаты Дворца, – хоть и Вселюбящий, тем не менее не любит проволочек, да и наш подопечный времени зря не теряет.

На эти слова Конструктор снова взглянул на землю, по которой активно, если не сказать агрессивно, расселялись правнуки бородатого.

– Итак, – обратился он к товарищу, – каков план?

Архитектор перестал буравить взглядом верхние этажи Небесного Дворца и повернулся к Конструктору:

– Созидающий должен познать разрушение.

Молчание продлилось несколько мгновений (для справки – на Земле промелькнуло около трехсот лет), после чего ангельскому терпению Конструктора наступил предел:

– И это весь Его План?

– А чего ты хотел, Он всегда скуп на объяснения, – Архитектор сложил на груди, во след за руками – и крылья.

Конструктор задумчиво почесал начинающую лысеть пернатую голову:

– Ты уже думал об этом?

Архитектор изобразил на лице улыбку гения и утвердительно кивнул:

– Заставим их строить башню.

– Но мы делали это на альфе в созвездии Псов, – возмутился Конструктор, – она же рухнет, те были не готовы, а эти и подавно.

– Там отсутствовала свобода выбора, – отрезал Архитектор, – будем пробовать.

– Прежде, чем начнем, – Конструктор опасливо покосился наверх, – ответь, зачем Ему это?

Архитектор проживал этажом выше, помимо собственной столовой ему полагался энергетический бассейн и небольшой райский садик перед окнами, с точки зрения иерархической подчиненности, по отношению к Конструктору он мог вести себя как учитель:

– Чтобы регулировать скорость созидания. Знаешь ли, подъем в гору не может быть непрерывным, иногда требуется отдых.

Конструктор недоуменно помахал ангельскими ресницами.

– Мысль опережает материю, светящаяся ткань должна поспевать за замыслом, чего непонятного, гармония части и единого, – Архитектор махнул рукой. – Не нужно тебе пока этого. Итак, чего ждут они, – палец Ангела опустился вниз, к грешной Земле, – от Него, – тот же палец развернулся вверх.

Конструктор вопросительно закатил глаза.

– Рога изобилия, – нравоучительно ответствовал сам себе Архитектор:

– Вот его-то мы и поместим в головы человеков. Начинай делать расчеты, братец, да поскорее.

– Мне нужна форма и место, взглянуть на грунты, – отозвался Конструктор, с готовностью потирая руки.

Архитектор свесился со стены и, приглядевшись, обнаружил место массового скопления человеков. Приложив руку к уху, он напряг тонко настроенный слух и через мгновение выдал:

– Строительную площадку они называют Вавилоном, а форма башни, – Ангел в этот раз напряг тонко-настроенное зрение, – да вот хотя бы как у этого толстяка, что обзавелся по воле Всевышнего кератиновым носом.

Конструктор внимательно посмотрел на копошащегося в грязи носорога и сразу же заявил:

– Есть решение.

Архитектор, покомпактней сложив крылья, удобно устроился меж зубцов дворцовой стены:

– Давай.

– Энергетический каркас башни выполним по следующей схеме. Вертикальные линии-тросы, представляющие из себя устремления человека к Богу, окрашенные серебряной краской, будут перехвачены горизонтальными концентрическими бандажами, армирующими кольцами, являющимися уровнями духовного самосознания Человека, своеобразными ступенями эволюционного развития души.

Архитектор удовлетворенно закивал головой: – Продолжай.

– Высота рога, тьфу ты, хотел сказать, башни, – воодушевленно затараторил Конструктор, – складывается из этих двух параметров, точнее, их связей меж собой.

– После этого проекта сможешь переехать на мой этаж, – подбодрил его Архитектор, но, подумав, добавил. – После его удачного завершения.

Счастливый Конструктор, пропустив мимо ушей последнюю фразу, радостно спросил:

– Как будем передавать?

Архитектор, почмокав лиловыми губами, неторопливо пробормотал:

– Во сне и сразу всем. Переведешь с нашего на их, Адамов. Справишься?

Конструктор кивнул в ответ.

Голос, неожиданно прогремевший сверху, не оставил сомнений в том, кому он принадлежит:

– Остановись, Конструктор.

Оба Ангела замерли в почтительном молчании, а Голос продолжил:

– Энерго-каркас башни не выдержит темпов физического строительства, ибо сознание человека не соответствует верхним уровням возводимого сооружения. Эго-программа, спутница свободы выбора, вами не учтенная, обломает «серебряные нити», замкнет их на себя в «петли самости», а «потолок развития» запустит строителей на хождение по кругу в достигнутом уровне развития.

И Архитектор, и Конструктор продолжали внимать Гласу Его молча.

– Ваш вавилонский рог превратиться в перевернутый рог изобилия, в воронку самости, – ухнул Голос, и все затихло над стенами Небесного Дворца.

– Что же теперь делать? – обескураженно прошептал Конструктор, нервно вспоминая, как прошел подобный эксперимент на Псах.

– Менять конструкцию, а заодно и форму башни, – бодро отозвался Архитектор, так же, как и его напарник, припоминая предыдущий опыт.

– Но я уже успел заложить план в головы тех, что столпились в Вавилоне, – испуганно прошептал Конструктор, вытаращив при этом чистейшего голубого цвета глаза на активно стартовавшее строительство в определенной заранее точке. – Они обтесывают скалы и пилят лес.

– Шустрые ребята, – восхитился Архитектор.

– Я разорвал соединяющий детей моих Адамов язык, – снова проявился Голос сверху. – Эго-программа вскружила им голову от достигнутых высот.

Ангелы как по команде глянули вниз: выросшая над твердью на два-три уровня башня напоминала разоренный муравейник – люди махали руками, мотали головами, орали друг на друга и хаотично перемещались, натыкаясь, спотыкаясь, падали и ссорились, отчего стали случаться стычки и орудия труда превратились в оружие, строительство закончилось, началась эпоха войн.

– Может, и не следовало давать им столько свобод? – поднял взор к небесному куполу Архитектор, но Голос промолчал.

Конструктор тем временем с нескрываемым интересом разглядывал приспособления и механизмы для уничтожения человеками себе подобных:

– Послушайте, мастер, эти ребята с их бушующим темпераментом вряд ли серьезно станут заниматься строительством башни по нашим чертежам. Есть подозрение, что они станут сваливать материалы бессистемно и хаотично.

Архитектор, увлеченно наблюдавший в этот момент, как один индивид, раскрутив приличного размера камень в кожаном ремне (надо признать, оружие хоть и примитивное, но весьма эффективное), разнес на куски череп оппоненту на внушительном расстоянии, согласился с компаньоном:

– Значит, форма должна быть простой и нести ограничительную функцию.

– Ваше предложение, мастер? – Конструктор отвернулся от уже утомившей картины кровопролития, ангельские глаза, впитывающие подобные вибрации долго, спокойно могли заполучить катаракту.

– Башня должна иметь прямую, простую вертикальную форму о двенадцати (а как иначе) гранях, – Архитектор задумался на секунду. – Да, именно так. Материал стен подбирай сам.

Конструктор имел под рукой неограниченное количество тонких тканей, конвертируемых на физическом плане в различные виды материалов. Он перебирал их в памяти Эйдоса со скоростью суперкомпьютера, и тем не менее понадобилось несколько секунд на решение:

– Есть ткань, – радостно выпалил он.

– Говори, – коротко скомандовал Архитектор.

– Стены Башни – ограничения-запреты… – начал Конструктор, а его старший товарищ неожиданно для своего статуса подхватил:

– Заповеди, усмиряющие чрезмерные свободы.

Конструктор закивал головой.

– Человек, строящий эволюционный путь наверх, вынужден в соответствии с обременением свободой выбора совершать тактические и стратегические ошибки (наваливать ценный строительный материал в кучу) и будет подстрахован стенами, удерживающими хаос внутри, – возбужденно проговорил Архитектор, прогоняя поток мыслей через пространство тонкого плана. – Скорее, мой друг, надо сотворить заповеди.

– Начнем с главного? – Конструктор показал глазами на верхние этажи Дворца.

Архитектор согласно моргнул:

– Они (человеки) теперь разделены на группы по языковому признаку, каждый нарежет, натешет, нарисует себе Идола…

– Уже, – поддакнул Конструктор, – а каких рож навыдумывали, как Он ,– Ангел снова бросил взгляд наверх, – терпит все это.

– Если так пойдет дальше. – Архитектор привык мыслить масштабно, – к своим божествам сначала приставят человеческие тулова, а затем прилепят собственные лики.

– Катастрофа, – театрально схватился за голову Конструктор.

Архитектор строго посмотрел на компаньона:

– Первая заповедь должна ограничить безумное творчество ограниченного ума в отношении Абсолюта. Макет за тобой.

Конструктор, не моргнув глазом, тут же ответил:

– Готово.

– Нравится мне работать с тобой, – похвалил Архитектор компаньона.

На белой, как врата Небесного Дворца, физиономии Конструктора появился легкий румянец, вызванный признанием с верхнего этажа.

– Вот что я мыслю по поводу второй стены, – продолжил Архитектор, уже не вглядываясь в исторические перипетии развития человеческого общества, едва проступающие сквозь облако пыли после разрушения вавилонского исполина, – тяга наверх, к первоистине, даже свернутая, обрезанная эго-программой, будет постоянно создавать потенциал поклонения кому или чему-либо, в обход Абсолюта. Человеческой душе нужен маяк, она уверена в его существовании, она знает и помнит о нем из опыта тонких планов. Тяготение столь велико, что оно станет заставлять душу метаться до тех пор, пока свет маяка не появится во тьме бытия.

– А вы не думаете, мастер, что этой тягой может воспользоваться альтернативный план? – Конструктор слегка поежился при упоминании обитателей Подземного Дворца.

– Таким лучом с удовольствием предстанут все и вся, кроме Бога, существующего и действующего не обманом, но исключительно любовию. Он ждет, требует другой.

– Стена, извините, мастер, заповедь готова, – произнес Конструктор и, попытавшись принять позу победителя, едва не свалился вниз.

Архитектор, элегантным жестом придержав незадачливого компаньона, спросил:

– Как там, на Земле?

Конструктор, повисший на его крыле, просканировав острым взглядом материки и более менее крупные острова, констатировал:

– Безобразничают, грешат направо и налево, лупят друг дружку по физиономиям, а в перерывах умудряются творить формы и поминать Всевышнего.

– Вот так они и будут расшатывать башню, дай им волю, – пробурчал Архитектор и неожиданно обратился к товарищу. – Сколько имен человеки могут придумать Абсолюту?

Конструктор, вернувшись на зубец стены, развел крылами:

– На сколько частей Он сам растерзал Адамов язык.

И, взглянув на покои Всевышнего, добавил:

– Искажение истины налицо.

– Именно, – возмущенно ткнув длинным пером крыла в Конструктора, подключился Архитектор. – Бесполезно произнесенное Имя рождает фон, деградирующий уровень вибраций сказанного. Истинная мыслеформа, когда запрос идет от чистого сердца, смешивается в океане мыслей с ложными и теряется, растворяется, конечно, не для Абсолюта (Он выловит ее в любом случае), но для человека. Третья стена башни, мой друг, должна ограничить этот понятийный хаос.

– И она соткана, – доложил Конструктор, уже не пытаясь принять каких либо поз.

– Хорошо идем, – снова похвалил Архитектор компаньона. – Может, передохнем?

– Обед? – с надеждой в голосе встрепенулся Конструктор.

– Никаких обедов, – загромыхало сверху, – они там поубивают друг друга, Тутмос Третий собирает войско.

Архитектор почтительно склонился:

– Уже начинает продолжать.

Он повернулся к товарищу и сложил губы бантиком, мол, ничего не поделаешь, египетский царек спутал все карты.

– В неуемном море свободы направлений мысли и движения, – начал он, поглядывая через мохнатые брови наверх, – человеки могут в принципе перестать заниматься строительством башни.

Конструктор в знак согласия быстро-быстро закивал головой.

– Требуется стена, – Архитектор повысил голос,– напоминающая людям о… существовании стен вообще.

Ясные очи Конструктора полезли на лоб от изумления.

– Пусть таковой станет заповедь о дне, отданном исключительно Богу, в придуманном человеками временном цикле.

– Мастер, вы об их семидневке? – Конструктор ехидно прищурился. – Никогда не мог понять этого.

– Да, – подтвердил Архитектор, – начинай работу.

– Уже сделано, – Ангел широко улыбнулся, пораженному такой прытью компаньону.

– Что ж, – Архитектор был весьма доволен сотворчеством с Конструктором. – Сектор стен, посвященный Ему, мы выстроили, переходим к человеку.

– Это будет интересно, – заерзал от нетерпения Конструктор на прозрачном зубце дворцовой стены.

– Угу, – хмыкнул Архитектор, вглядываясь сквозь низкие облака в происходящее на земле. – Отличия от Псов разительны. Слишком много блудных сынов маются по дорогам, слишком часто сильная молодая рука воздевается над седой головой старика. Юный каменщик не постигнет науку, коли станет отмахиваться от слов опытного мастера.

– Прошу тебя, поточнее, – взмолился Конструктор, едва улавливая смысл будущей стены.

– Человеку надобно чтить даровавшего ему жизнь и в духе (Бог), и в теле (Родитель). Никогда не прийти к почитанию великого, не чтя малого, не встав на колени перед отцом земным, не склониться и пред Отцом Небесным.

– Стена почитания, – прокомментировал Конструктор.

– И прежде всего, – уточнил Архитектор, – почитания родителя, ибо это почитание самого себя в потомках своих, осознание неизбежности факта передачи последствий собственных деяний детям, внукам и далее. Через почтение принимает человек то, что он родитель сам, даже если таковым пока не является, а значит, и берет ответственность за деяния, которую, в свою очередь не взяли предки его.

– Подмастерье, видя ошибки Мастера, исправляет их, а не усугубляет, – восхитился Конструктор.

– Ты все правильно понял, – кивнул Архитектор и, возмущенно оценив, как внизу, на пустынной дороге, один человек, расколов череп другому, с разочарованием обшаривает его пустую суму, добавил. – Сразу приступим к следующей стене, иначе наши «строители» поскидывают друг друга раньше, чем поднимутся пред Очами Его. Почитание родителя – цепочка передачи крови, а именно, информации, связующей разрозненные души в единое начало. Пролив чужую кровь на земь, прерываешь цепочку, что само по себе есть соперничество с Богом, ибо приход души в срок и дата обратного перехода запланированы Им, а непредвиденный выброс – нет.

Бросив взгляд вниз, он заметил, что человек, не обнаружив ничего ценного для себя, стащил мертвого собрата с дороги и снова занял место в засаде, вооружившись тем же осколком скалы.

Архитектор удрученно покачал головой:

– Давай скорее.

– Уже, – коротко ответил Конструктор.

Архитектор прикрыл веки, картина башни наконец целиком проявилась в сознании – первые четыре стены, уже возведенные в тонком плане, образовали блок о Боге Сущем, следующая четверка представляла собой блок о человеке действующем, здесь требовалось создать еще две Стены, а замыкать двенадцатигранную башню будет блок о человеке помышляющем, только таким образом свобода выбора, скованная по кругу, выплеснется наверх, к владельцу, к Создателю. Он повернулся к компаньону, открытые глаза горели абсолютной осмысленностью: