Kitabı oku: «Жан Жульер и тайна Шато Тьерри», sayfa 7
– Теперь Шестой Дом, – и упорхнула к себе в опочивальню.
Адам честно пытался возить карандашом по бумаге, но что-то шумящее внутри мешало ему сосредоточиться.
«У любого события есть причина, к нему приведшая, – рассуждал Адам, вспоминая недавнее посещение Дома Причин и так поразившую его метаморфозу Евы, – это мне понятно, но почему она, моя прелесть, стала им, разбойником-оборванцем? Не главарь – Евой, а Ева – главарем, не она причина, а он этой встречи?» Не в силах разрешить мучивший его вопрос, Адам отправился к Еве, благо идти было недалеко. В который уже раз он удивленно воскликнул, когда, поднявшись из-за стола, обнаружил ее, светящуюся и улыбающуюся, в дверях его комнаты.
– Ева, хочу спросить… – начал он, запинаясь.
– Знаю, о чем, – дева очаровательно хохотнула. – Но ответ мой будет не прямым. Дом Причин, который, кстати, ты же и построил, соткан из событий и их взаимосвязей. Я не зря ношу все время с собой зеркальце: если бы ты, сидя за перегородкой, посмотрел бы в свое, имейся у тебя таковое, увидел бы в отражении… главаря банды, как и я.
Лучше бы на голову Адаму обрушились крыши всех построенных им домов. Пораженный услышанным, он опустился на пол и тихо застонал.
Мягкая ладонь нежно коснулась его макушки:
– Разве это не прекрасно – быть причиной для чего-то?
Адам поднял глаза на Еву. Она, бесподобная и величественная, добавила почти с укором:
– Или кого-то.
Минуту спустя карандаш архитектора летал по листу, накатывая линию за линией, круг за кругом… кокон. Наконец воодушевленный полученным результатом месье Масон, вспотевший и взлохмаченный, вскочил с места:
– Я готов.
– Идем, – мягко кивнула Ева и протянула руку.
Дверца в дальнем углу крипты впустила их в Дом Ценностей, идеальный кокон, и спутница Адама, неожиданно засияв яркой звездой, «повисла» в самом центре этого удивительного сооружения, очутившись внутри позолоченной клетки из дюжины прутьев. Сам же мастер слился со стенами своего творения, став, по сути, той самой портьерой. Прозрачные стены Пятого Дома, или, как еще называла его хозяйка, Дома Веры (памятуя, что вера – одна из настоящих, божественных ценностей), позволяли Адаму обозревать все вокруг, тем паче что даже самые дальние и укромные уголки сада высвечивала своим всепроникающим сиянием Ева, жар-птица Шестого Шато. К слову сказать, все вокруг само по себе было прозрачно и чисто, идеальные фрукты на ветвях, цветки с лепестками правильной формы, пчелы без жал, грызуны без зубов, настоящее, истинное сущее здесь проявилось в полной мере.
Появившиеся из-за ограды разбойники вызвали у Адама легкую усмешку: это были клетки (непонятно, как они перемещались без ног) с потухшими фонариками наподобие китайских, внутри – этакие светляки в банках с замызганными грязью стенками, которые от недостатка освещения натыкались друг на друга, падали и разворачивались в обратную сторону, чтобы снова споткнуться о товарища. Ева, храни Господь ее чистую душу, рассыпалась на части и в виде светящегося цветка устроилась на клетку каждого грабителя. Адам никогда не понимал ее готовность жертвовать собой, дева же, «наехав» домом-коконом на «блуждающих во тьме», обратилась к ним со словами:
– Подвалы дома моего – кладовая Вселенной, берите по надобности.
И вот тут-то произошло нечто невероятное: бандиты ринулись к сокровищам, но не в Доме Ценностей, а к своим, и бегом, спотыкаясь снова и снова, чтобы обогнать соседа и первым отнести награбленное в Дом. Ева же, помогая укладывать дары разбойников на нужные места, отламывала по прутику (некоторым повезло избавиться и от пары), облегчая клетки и давая светочам внутри больше пространства для освещения мира вокруг.
Главарь банды оказался на удивление самым нищим среди дружков, из его рук Универсум получил только шелковый коврик, за что, на великое изумление Адама, Ева «поцеловала» его в лоб, передав осознание очевидности единства всего.
Расставаясь на лестнице в этот раз, дева чуть придержала Адама за рукав:
– Тебе осталось построить для меня седьмой, последний дом, Дом Духа. Карандаш и бумага здесь бессильны, его невозможно изобразить, только увидеть, – она с любовью посмотрела на Каменщика, – во сне.
– Мне просто улечься спать? – Адам тянул время, ему не хотелось расставаться с девой, занимающей все его помыслы.
Ева кивнула и скрылась за дверью. Он же, покорный воле ее слов, прошел мимо стола и рухнул на кровать, намереваясь скорее узреть свое лучшее творение…
Место, где пребывало сознание Адама, или его внутренний взор, как будет угодно моему юному читателю, выглядело престранно. Дом Духа, внутри коего пребывал наш наблюдатель, являл собой что-то сильно напоминающее солнце; сад, озаренный его сиянием, потерял цвет и форму, все в нем – кустарники, деревья, газоны, дорожки и фонтаны – слилось воедино, будто укрытое однородной снежной массой, которая к тому же еще и растворила их в себе.
Главарь банды возник перед Домом в гордом одиночестве, без подельников и к тому же в образе крылатого ангела – выглядело это очень эффектно.
Голос Евы, прозвучавший отовсюду, внес в наступившую идиллию безмолвия признаки существования звука, а значит, и жизни:
– Приветствую тебя, но не советую приближаться.
«Вселенское начало, – пронеслось в голове Адама, – проходите в гости, но не дальше прихожей».
Ангел-главарь, похоже, как и Адам, не понимал происходящего:
– А где мои люди?
Общение происходило мысленно, ведь его рот не раскрывался, а солнцеподобная Ева вещала вообще непонятно откуда.
– Они – перья на крыльях, – был ее ответ, не внесший ясности нисколько, по мнению Адама, прекрасно «слышащего» диалог.
– Что в подвалах дома? – поинтересовался неисправимый грабитель.
«Вот разбойничья натура, – ухмыльнулся Адам, – даже в таком святом месте, а все о меркантильном».
– Только Свет, – Ева была краткой.
– Зачем я здесь?
«Ну вот, хоть сейчас по делу», – Адам ворчливо отметил здравую мысль главаря.
– Ты пришел к Богу, – Ева снова не решилась на развернутый комментарий.
– Чтобы что? – парировал разбойник.
Адам ухмыльнулся снова: «Прямо дуэль какая-то, удар в обмен на удар, выпад на выпад».
– Обжечься, – односложно ответила Ева и на сей раз.
– Для чего? – продолжил пикировку главарь.
– Перестать лгать самому себе, – Ева блестяще выполнила «удар де Невера».
Ангел-главарь завис, крылья его казались гипсовыми, ни одно перышко не шелохнулось, он впитывал услышанное несколько мгновений, после чего неожиданно бросился в объятия Евы и… сгорел.
Дева, прекрасная и печальная, стояла возле письменного стола, карандаш и чистый лист бумаги с укором взирали на ее бесстрастное лицо, в углу, на кровати, возлежал бездыханный Адам, решивший не покидать сна, в котором ему открыл свою тайну Дом Духа.
Хоть и грациозным, но явно заученным движением Ева достала из складок платья зеркальце и повернула его к себе, на глянцевой поверхности отразился лик Волшебника, довольный и благодушный:
– Это успех, моя дорогая, настоящий успех.
Сама дева столь бурных восторгов не разделяла:
– Может, стоило оставить ему выбор?
Волшебник изобразил удивленную мину:
– Каменщику, как символу Адама, не нужно физическое тело, – изображение растянулось в улыбке. – Тем более из глины. Поэтому он и покинул свой дом у реки. Дом Евы, твое жилище, для него Рай, земля обетованная, ты сама видела, плотное тело тяготило его, было неинтересным ему. Наоборот, он использовал свой выбор, он следовал мечте, как и Жан – своей, у одного Фрегат для Капитана, у другого Дом для Евы, разные формы одной абсолютной мечты. Путешествие за Семь Морей, к седьмому Дому, это ли не счастье? Галеон – идеальный корабль для мальчика, это же и идеальный дом для Каменщика.
– Они родственники? – изумилась Ева.
– Одна душа, – Волшебник смешно вытаращил глаза.
– Каменщик построил дом для самого себя, зная, что через много веков окажется в нем мальчиком? – дева открыла от удивления хорошенький ротик.
– Душа без труда найдет дорогу к самой себе, даже спустя время, – глаза собеседника в зеркальце вернулись на место.
– Тогда кто я? – кокетливо поинтересовалась Ева, но изображение в зеркале исчезло.
Дева подышала на него, старательно протерла батистовым платком, но Волшебник так и не вернулся. Раздосадованная, она уже хотела бросить бесполезную безделушку на пол, как за окном послышался женский голос:
– Мари, где ты, негодница? Пора домой.
Ева-Мари
Глава 1
Когда вы – приемный ребенок, а родной дом – приют Святой Терезы, под двери коего в возрасте всего одной недели вас сперва подбросила пожелавшая остаться неизвестной мать, а чуть позже, годика так через три, забрали чужие люди, одиночество для вас – единственный верный спутник, а лучшее утешение несчастной душе – созерцать через окно спальни мир в виде выглядывающей из-за строя высоких туй синей крыши со смешным пальцем-дымоходом, вихрастого соседского мальчишки, вечно снующего по округе, и невероятных рассветов, которые случаются только и исключительно в Шато Тьерри.
Впрочем, есть кое-что еще, это картина на стене, прямо над кроватью, – трехмачтовый фрегат с великолепной кормой, окнами в золотом обрамлении и большими фонарями уходит в море. У штурвала, обернувшись к берегу и глядя прямо в глаза Мари, а именно так величают сиротку, разглядывающую кусок холста, машет рукой Капитан, юный красавец в треуголке, при шпаге и с попугаем на плече. Полированные до блеска буквы на скулах корабля сообщают, что фрегат именуется «Марионеткой», и девочке это очень нравится: она, прищурив глаз, выставляет вперед палец, загораживая лишние буквы, и надпись на корме становится «Мари».
Автор картины, по всей вероятности какой-то сельский художник, не решился из явной скромности оставить потомкам свое имя, но на обратной стороне холста все-таки «пометил» собственное творение – макнув кисть в охру, вывел «Возвращайтесь, Капитан».
Маленькая Мари, конечно же, не зная этого нюанса, тем не менее всякий раз перед сном, бросив взгляд на отважного моряка, шептала: «Возвращайся, поскорее», – после чего предавала себя крепким объятиям Морфея, счастливая и спокойная.
И вот однажды в день рождения, точнее, в ночь на свой пятилетний юбилей, а надо сказать, мой юный читатель, что пятерка – число мистическое и несет в себе энергию перемен (так, по крайней мере, утверждает наука нумерология, хотя, возможно, это и не наука), Мари, пожелав человеку на картине скорейшего возвращения, закрыла глаза и… увидела вместо обычных неярких огоньков на темном фоне, прямо перед тем, как заснуть, лицо красивой молодой женщины. Девочка испуганно разомкнула веки, и – о чудо – у изголовья ее кроватки и в самом деле просматривался светящийся образ девы, не обремененный плотью, но явственный не только перед сознанием Мари, но и ее чистым изумленным взором.
– Не пугайся, дитя, – успокоил фантом съежившегося от неожиданности ребенка. – Я не причиню вреда.
Комната Мари, небольшое квадратное помещение со сводчатым потолком и безжалостно скрипящими половицами, находилась в дальнем флигеле. Родители отселили девочку подальше от своих покоев в надежде не докучать ей ночными ссорами, довольно частыми гостями в их доме, одной из причин коих как раз было отсутствие в семье собственных детей, и юная мадмуазель привыкла быстро справляться со страхами, вызванными шорохами, стуками и другими тревожащими слух и душу звуками, присущими той части суток, когда в небе властвует бледноликая сестра солнца.
– Кто ты? – Мари смело распахнула ресницы, перестала дрожать и с неподдельным интересом начала разглядывать трепещущее видение.
– Я Ева, – прозвучал ответ. – Твоя Мать.
– Ты мать всех, – девочка припомнила библейские рассказы о Рае, ее нынешняя «родительница», мадам Граальер, была женщиной набожной и не расставалась со Святым Писанием, предпочитая читать Мари на сон грядущий главы из него, а не глупые (по ее выражению) сказки о волшебниках и драконах.
– В каком-то смысле, да, – согласился призрак. – Но я именно твоя Небесная Мать.
– Небесная, потому что ты умерла? – на глазах малышки навернулись слезы, из поучений нынешней «матушки» она знала, что после смерти люди отправляются на небеса.
– Нет, – рассмеялась Ева. – Я никогда и не рождалась, а стало быть, и не умирала.
– Тогда я не понимаю, кто ты, – строго сказала Мари и хмыкнула: – И вообще, может, ты обманщица.
– Если хочешь понять, кто я, тебе придется познать саму себя, – загадочно произнесла новоявленная мать, и не просто какая-то биологическая, а самая что ни на есть Небесная, и протянула девочке светящуюся руку: – Ты любишь путешествовать?
– Я не знаю, что это такое, – Мари широко распахнула глаза, предчувствуя нечто новое, неизвестное и удивительное.
– Доверься мне, – прошептала Ева. – Я уверена, тебе понравится.
Девочка колебалась, но всего несколько секунд, она смело вложила в руку незнакомки свою ладошку. Все, что произошло далее, поразило маленькую Мари даже больше, чем случайно разоблаченный ею клоун из балагана в прошлом году. Тогда она, потерявшись в толпе зрителей, покидавших оконченное представление, забрела в незнакомое помещение, за кулисы, и увидела старика, мокрого от пота, с печальными глазами и трубкой в зубах, только что смешившего весь зал в костюме скомороха.
– Что надо? – рявкнул Скарамуш, и девочка расплакалась, всю в слезах обнаружила ее мать у входа в шатер.
Сейчас, стоило только Мари коснуться Евы, ее рука стала такой же прозрачной, и она воспарила над кроватью, оставив при этом свое детское тельце на подушке, под одеялом. Юная путешественница раскрыла рот от удивления, но чудеса, как оказалось, только начинались. Невероятная сила потянула ее вверх, к картине, и она… вошла в нее, втянулась, погрузилась, как ныряют воду, но при этом Ева, ее Небесная Мать, осталась в комнате, снаружи полотна.
Она стоит на берегу и, щурясь на яркое солнце, вглядывается сквозь трепещущие ресницы в пенный след, что тянется за килем трехмачтового гордеца. Мокрый песок уступает место ее весу, и ступни погружаются в прохладную щекочущую массу. «Ого, да я уже вполне взрослая женщина, – Мари с удивлением смотрит на свои мозолистые руки прачки, на крепкие загорелые икры, привыкшие к горной местности побережья, трогает рукой длинную тяжелую косу за спиной, – и, о Боже, у меня есть грудь». Фрегат Жана (надо же, я знаю имя капитана) неожиданно делает разворот через левый борт, и «Марионетка» предстает перед ней во всей своей красе: пушечные порты закрыты, и вырезанный на каждом из них лик Нептуна криво улыбается, обещая скорую погибель врагу, прямой, только промасленный корпус, плавные обводы скул, стремительный бушприт, мгновение – и вот уже гротовые паруса забрали ветер, корабль, завершив оверштаг (сколько ночей он рассказывал, как управлять судном при таком маневре), несется обратно, к берегу.
Полчаса – и Мари ясно видит, как Жан отчаянно машет треуголкой и, не в силах переждать томительные минуты сближения, уже висит на такелаже кливеров. Еще четверть часа долой – она легко ориентируется по склянкам на «Марионетке», и капитан, как десятилетний мальчишка, вопит со своего судна:
– Ева, я возвращаюсь.
«Почему Ева?» – думает она, удивляясь не столько чужому имени, сколько происходящему внутри; недавние слезы прощания, горечь разлуки, едва ли не вселенское отчаяние вдруг сменилось чувством холодности и безразличием к этому человеку. В тот миг, когда «Марионетка» стала на якорь и спустила шлюпку, ее капитан показался женщине чужим и незнакомым. «Лучше бы штиль», – приходит в голову предательская мысль, всячески пытаясь замедлить их встречу, остудить его порыв, он же с расстояния в два кабельтова, кажется, улавливает ее настрой, но, списывая ледяной взгляд на усталость, кричит, как безумный: «Все на весла», и шлюпка летит по волнам к берегу, обгоняя чаек и гнетущие обоих думы об отсутствии свежего ветра притяжения.
Ева – да-да, тут она Ева, а не Мари – всю ночь задыхается в его совсем не ласковых объятиях, без тени былой любви и нежности, и женщина понимает, что он, Капитан Жан, грабит ее совершенно бесстыдно, и не сопротивляется этому насилию.
К утру она, абсолютно опустошенная, уже точно не любит его, и в ушах Евы кроме пустоты вибрирует остаточно жаркий шепот Капитана: «Я заберу твой дом, тебя и все, что в нем есть».
Глядя на спящего рядом мужчину, который однажды ввел ее в свое удивительное жилище с пристроенной часовней и криптой под ней, с широкой лестницей в главном зале, со множеством картин и гобеленов на стенах, с позолоченными канделябрами и мраморными ангелочками на подоконниках, Ева явственно осознает, что он сейчас готов бросить (потопить, если выражаться в терминах, к которым привык Жан) ее не моргнув глазом.
Она уйдет сама, исчезнет из его жизни, пусть он сохранит в памяти только то, что посчитает нужным, она же напомнит о себе короткой запиской. Все это пролетает перед глазами женщины, пока ее рука гладит черные как смоль волосы спящего мужа. Ева неслышно подходит к столу и выводит пером на чистом листе: «Принесет ли это счастье?»
Дверь спальни без скрипа закрывается за ней, женщина думает о богатствах, привезенных капитаном из походов: «Пот твоих стараний и слезы моих страданий, вот вся нажива, дорогой Жан». Ветер, что еще вчера наполнял веселой силой паруса его фрегата, теперь заметает следы на песке, оставленные ее быстрыми ногами. Задыхаясь от горя, Ева влетела… обратно в детскую комнату и мягко опустилась в неподвижное тело девочки Мари.
Утром, едва мадам Граальер, а именно такую фамилию носили приемные родители нашей героини, вошла в комнату разбудить дочку, малышка Мари бросилась ей на шею со слезами и просьбами о прощении.
– Девочка моя, да о чем ты, никак не пойму, – мадам опешила от подобного проявления чувств Мари, случившихся с ней впервые. – Объясни толком.
– То кольцо, – всхлипывая, начала Мари, – что ты потеряла, оно у меня.
Месяца два, может быть, три назад мадам нечаянно обронила кольцо, подаренное мужем в день их помолвки, где-то в саду, занятая стрижкой кустов, тогда она не заметила пропажи, а потом несколько дней ходила расстроенная. Мари совершенно случайно обнаружила пропажу в траве, но почему-то не вернула хозяйке сразу. Семья Граальер не считалась бедной, но и особым достатком не отметилась, девочка любила сладкое, как и все дети, а подобные угощения редко оказывались на столе в их доме. Если не вдаваться в хитросплетения мыслительных процессов сознания пятилетнего ребенка, то, мой юный дружок, скажу просто – Мари задумала обменять колечко на сладкий кренделек или порцию клубничного мороженого, лакомства, только от упоминания о коем у малышки слюнки текли и закатывались глаза от удовольствия.
– Прости, – Мари окончательно разрыдалась в объятиях матери, – я хотела…
Глаза самой мадам Граальер наполнились влагой, она сильнее прижала к себе дочь и впервые почувствовала то, что должна чувствовать настоящая мать.
Глава 2
С этого дня, точнее, после ночного путешествия, Мари стала видеть в «Возвращайтесь, Капитан» не просто работу безымянного мариниста, слегка напутавшего с такелажем, направлением ветра и неверно поставленными под него (ветер) парусами. Выполненный маслом сюжет превратился для девочки в иероглиф, многослойную, сложную смысловую конструкцию. В простых мазках отобразились вдруг судьбы двух людей, связанных поначалу чувством, но затем, по причинам, ей еще не раскрывшимся, испарились в морской дымке и их несчастных сердцах.
Пятилетнее дитя, обремененное воспоминаниями (или видениями) о другой, прожитой кем-то (хотя это большой вопрос) жизни, с нетерпением стало ожидать прихода ночи. Сумерки, как назло, не желали сгущаться, а ходики на стене издевательски застыли, испытывая терпение взрослой женщины в теле ребенка, но она, Ева-Мари, умела ждать…
Небесная Мать появилась в тот момент, когда паруса фрегата на картине полностью поглотила ночная темнота, одинокий моряк в треуголке расплылся черной кляксой, а веки девочки сомкнулись, мягкие, безвольные, обессиленные.
– Ты готова ко второму путешествию? – прозвучал бархатный голос полупрозрачной Евы, и Мари тут же проснулась.
– Я ждала тебя, – бодро произнесла она и, не дожидаясь предложенной руки, первая протянула свою.
Женщина-призрак улыбнулась:
– Обожаю тебя, – и, коснувшись пальчиков малютки, снова «подняла» ее к картине на стене и легонько «втолкнула» внутрь.
– Ого, – выдохнула Ева. Да-да, снова Ева, а не Мари, он же назвал ее здесь этим именем.
Все вокруг, очень напоминавшее мир из первого путешествия, берег, песок, море, небо, корабль, тем не менее выглядело несколько иначе. «Марионетка», стеклянная, как туфелька Золушки, покачивалась на прозрачных, почти незаметных глазу волнах, с берега вообще казалось, что она парит в облаках, упавших с небес в океан, да и сам песок напоминал лягушачью икру, не колючий и чистый, как слезинки. Капитан на мостике вырядился словно на парад – белоснежный сюртук, панталоны, сапоги и треуголка, даже лицо и руки припудрены мелом, но уж слишком обильно, не расчихаться бы ненароком.
Две нити, тонкие, серебристые, соединили сердца мужчины и женщины, их свечение, яркое и ровное изначально, тускнело с обеих сторон. Эта тень, пугающая и беспощадная, неумолимо росла от Жана к Еве и приблизительно на середине нить не выдержала и лопнула, тут же подобная серая напасть устремилась от нее к нему. Женщина понимала, глядя на ее удаляющуюся «голову», что вот-вот оборвется последняя удерживающая их вместе связь.
В воскресной церкви на последней проповеди падре много времени посвятил жертве Иисуса и такой его добродетели, как умение прощать всех и вся, вне зависимости от того, кто перед ним, друг или враг. Тогда она покинула Храм со слезами блаженства на щеках, чем несказанно обрадовала мадам Граальер, и поклялась отныне следовать пути Христа.
Вспомнив об этой клятве сейчас, ни на миг не сомневаясь, теперешняя Ева, «бывшая» Мари, протянула новую нить к нему, потом еще одну и еще…
«Марионетка», подобно несчастной мухе, угодившей в цепкие лапы хитрого паука, мгновенно была окутана сетью светящихся нитей, идущих от сердца одиноко стоящей на берегу женщины, при всей своей внешней беззащитности начавшей тянуть многотонный военный фрегат без помощи ветра и весел, несмотря на отчаянное сопротивление вахтенного у штурвала, грудью повисшего на рулевом колесе и не понимающего, какая неведомая сила движет кораблем. Когда «Марионетка» белесыми скулами врезалась в прозрачный песок, нити исчезли, кроме одной, самой прочной, связующей сердца Евы и Адама.
Она резко развернулась и пошла к дому, а он, словно пробка от игристого вина, вылетел, связанный Евой незримой нитью, с квартердека и, шлепнувшись физиономией в «лягушачью икру», поплелся за ней. Стоило женщине добраться до кровати, она рухнула на перины без сил, отдав все человеку с фрегата ради его возвращения.
Жан стоял у парадного входа и через стекло колонн, стен, ступеней, барельефов, картинных багетов, дверных полотен, сквозь хрусталь всего пережитого в этом доме, от первой встречи и скромного, боязливого прикосновения к ее коже до последнего расставания и слез, как казалось тогда, горечи и утраты, видел Еву, недвижимую, бездыханную, мертвенно-бледную и… уже не родную, на их ложе в спальне.
Странно, но он не был опечален или раздавлен, как ожидал, – напротив, вернувшись домой, неожиданно сам для себя, капитан повеселел, порозовел и готов был голыми руками валить саблезубых медведей, огнедышащих драконов и еще бог знает кого. В своей бурной радости Жан не замечал, как поглощает, уподобившись неуемному чревоугоднику, и сам Дом, смачно вытягивая из него соки, корпускулы света радости и ту любовь, что, по сути, и есть основание его. В тот момент, когда капитан фрегата, упоенный своей мощью, прорычал диким зверем от невозможности сдерживать эмоции, их жилище, Жана и Евы, лопнуло мыльным пузырем…
Девочка не помнила, как вернулась из картины, ее разбудил отец, за окном сияло солнце, весело щебетали птицы, а внизу, в столовой, ободряюще звенела посудой матушка.
– Пора к завтраку? – зевая, протянула маленькая соня.
– Мари, – улыбнулся месье Граальер, – уже полдень, ты проспала все утро.
Он чмокнул дочь в щеку и направился к двери.
– Пап, – поспешила девочка остановить отца, – скажи, надо ли отдавать все силы тому, что представляется бесполезным с точки зрения дальнейшего использования?
Месье Грааль остолбенел, несказанно подивившись такой постановке вопроса малолетним ребенком, но через мгновение решил, что ответ должен быть в таком же ключе:
– Стоит ли маме пришивать каждый вечер пуговицы на платья твоих кукол, если завтра они будут оторваны снова? Стоит ли готовить вкусную еду, если она все равно превратится в удобрение, смешавшись в желудке? Стоит ли рожать детей и отдавать им себя, если все люди смертны?
Мари задумалась:
– Значит, надо жертвовать, несмотря на… – тут девочка запнулась.
– Несмотря ни на что, – подсказал отец, удивившись опять, как быстро растет его дочь.
Отцовские слова Мари обдумывала до самого вечера, сперва они показались ей абсурдными, лишенными смысла и логики, но затем, отрываясь от ментального смакования сказанного и отдавшись воле чувств, девочка, как ей показалось, начала ощущать, причем именно ощущать, а не осознавать, истинность замечаний месье Граальера.
К приходу Небесной Матери юная путешественница была во всеоружии, накрывшись с головой, чтобы поскорее уснуть, со спокойным разумом для ясной картинки и часто бьющимся в ожидании сердцем, таким, что способно вместить в себя любовь всего мира.
– Мы отправляемся в Астрал, – услышала она сквозь пуховую перину знакомый голос и, не покидая теплого, уютного укрытия, протянула руку…
Бурное море кидало к ее ногам страстные желания и нешуточные эмоции, соль переживаний щипала ступни, а песок ревности нещадно колол пятки, боль, откатываясь обратно по камням разочарований, шелестела: «Я вернусь, вернусь, вернусь…», но новая волна восхищений гулко ухала и сотрясала берег ожиданиями, однако, не принося желаемого, только брызги иллюзий, убиралась в свою обитель и – «Вернусь, вернусь, вернусь». Ева, о да, не Мари, Ева потрясала кулаком вслед убегающей за горизонт «Марионетке», и каждый взмах порывом гнева рвал очередной парус, отчего фрегат, гонимый вперед желанием капитана поскорее оставить эти берега, испытывал невиданные перегрузки.
Не успевала команда поставить стаксели, бах – и они безжизненными лохмотьями повисали на вантах, тут же поднимали кливер о фор-стеньги, хлоп – та же история. Корпус трещал, раздираемый движением вперед и силой, возвращающей судно назад. В конце концов женщина на берегу оказалась упорней мужчины у штурвала, либо мир эмоций все же в большей степени принадлежит племени Евы, а не Адама. «Марионетка», едва не потеряв в этой борьбе устойчивость и половину своих рей, направилась на всех оставшихся парусах обратно, к песчаной косе…
Когда скулы фрегата, все в ракушках желания наживы от киля и до фальшборта, уткнулись в прибрежный песок, предъявив взору Евы с ее же портретом («Это приятно», – отметила она про себя), капитан Жан спустился по штормтрапу и без раздумий спрыгнул в кипящие воды страстей. Он выглядел растерянным от непонимания, что заставило его, стремящегося всем сердцем за горизонт, развернуть свое судно, а корона власти вместо треуголки, съехавшая на бок, придавала Жану комический и одновременно несчастный вид.
– Чего я хочу? – выдавил он из себя, подойдя к Еве.
Женщина, приветливо улыбнувшись, поправила его головной убор:
– Все, чего ты хотел, уже у тебя. – Взглянув на его расширенные от изумления зрачки, она рассмеялась: – Не в трюмах, под сердцем.
Поддавшись порыву, они обнялись и направились к своему дому, правда, дружок, если бы ты в этот момент оказался у причальной стенки, неподалеку от места высадки бравого капитана Жана, то скорее подумал бы, что старый морской волк, вернувшийся из опасного похода, верно, ранен и поелику опирается на плечо верной подруги или даже хорошей жены.
Их жилище, прилепившееся к скале, подобно гнезду гагары, выглядело для текущей эпохи довольно смело: обычный стеклянный куб с зеркальными перегородками внутри. Когда капитан впервые ввел Еву в дом, на ее реакцию, вполне предсказуемую, он со снисходительной улыбкой заметил:
– Прозрачная крыша – ориентироваться по звездам, на каком румбе наши отношения, стены-окна – встречать рассветы и не пропускать закаты, а зеркала вокруг – чтобы найти свою любовь, если она захочет спрятаться.
Довольный своей шуткой, Жан захохотал, сбив весь романтический флер момента. Ева была из тех девушек, что знают себе цену, и, дождавшись окончания веселья возбужденного кавалера, едко ответила:
– Через такие стены стоит смотреть на величие мира, чтобы в зеркальных перегородках видеть отражение собственного ничтожества и не забывать о том, а сквозь крышу за своим зарвавшимся ребенком будет приглядывать Господь Бог.
«Пощечина» получилась увесистая – возможно, именно она и сыграла главную роль в дальнейшем развитии их отношений.
Теперь же, едва ступив на порог, Ева более чем доброжелательно сказала Жану:
– Жажда золота, дорогой, – это путь на дно, но твоя страсть к власти, – женщина поправила локон, упавший на лоб, – надо мной либо над многими другими есть спор с Ним, а это…
Тут Ева грустно покачала головой, и дом в ее сознании рассеялся, растворился, размылся и исчез.
Соседский мальчик (имени его Мари пока не знала) битый час подглядывал за ней из-за пышного куста роз, не решаясь заговорить, и девочке в ожидании пришлось собирать всю живность, что копошилась в траве, хотя занятие сие, неприятное и бессмысленное, раздражало и вызывало отвращение у юной мадмуазель. Наконец, не выдержав и поняв, что несмелый кавалер намерен и дальше проявлять излишнюю галантность, открылась сама:
– Что прячешься, выходи.
Сосед, покраснев как помидор в теплице, вместо предписанного этикетом знакомства при начале разговора сходу предложил ей исполнения желания. Мари припомнила последнее путешествие в картину, ее Жана, любимого когда-то, но погрязшего в погоне за тем, чего хотел, и растерявшего при этом то, что имел.
«Глупец», – подумала девочка, имея в виду то ли мужчину из картинной жизни, то ли этого мальчика возле куста, разбрасывающегося тем, что пока еще не смог оценить сам.
– Благодарю, – сказала она. – Но чужие желания, как цветы в саду за забором, трогать нельзя.
