Kitabı oku: «Пляж», sayfa 2
Трамвай
Гаэль ждёт трамвая. Он стоит, укутавшись в тёплое пальто, вместе с другими тёмными расплывающимися фигурами, застывшими в ожидании под проливным дождём. Вот уже двадцать минут трамвая нет.
Ладно уж, Гаэль готов ждать, сколько потребуется. В его представлении трамвай – самый городской вид транспорта, не то, что сырая подземка или заплывшие в бензиновых облаках автобусы.
Трамвай идеально вписывается в городской пейзаж, как каменные церкви или уличные кафе.
Ну вот, как всегда: только закуриваешь, он выезжает из-за поворота.
Гаэль почему-то совсем не удивился, когда пригляделся и понял, что это тот самый трамвай. Наверное, потому что так просто он тоже не появляется.
Гаэль видел его во многих городах, но здесь – впервые. У этого трамвая нет номера, и он идёт через весь город, так что, где бы ты ни сел, доедешь, куда тебе нужно. В нём всегда есть свободные места, а сиденья – только для одного.
С улицы так приятно нырнуть в его тёплое нутро, рывком открыть старые скрипучие двери. Да-да, никакой автоматики, двери открываются и закрываются вручную.
Нигде не чувствуешь себя таким одиноким, как в трамвае. Автобус для этих целей совсем не годится. В нём есть пульсация жизни, суета, определённый ритм, а трамвай – это безразличный ко всему город. В нём, как в неосвещённом переулке, можно затеряться, почувствовать себя невидимкой.
Гаэль знает, что сегодня наступил предел…
Он так привык к своей тихой, безответной любви к Кристине, что уже не понимает, что победит на чаше весов: Кристина или это чувство.
Его любовь к ней кажется ему естественной, она настолько же принадлежит ему, как близорукость или астма. Он прячет её от всех и, кажется, при случае спрятал бы и от Кристины. Особенно от Кристины.
В последнее время даже мысли о ней вызывают у него болезненные ощущения, как приступ кашля. Остаются, конечно, воспоминания. Хотя что у него было из воспоминаний?
Они учились с Кристиной в одной школе, потом в художественной академии, куда он пошёл ради неё, хотя Жоана Миро из него не выйдет, это точно…
Тамборрада, им по семь лет. Гаэль в узком смешном мундирчике с вьющимися эполетами, Кристина в томной шляпке, в юбке до пола, её цветом с раннего детства был чёрный, такая взрослая не по годам.
Громкое детское шествие с музыкой и салютом, и тут она берёт его за руку. Ладонь тёплая, чуть влажная; косая, сбившаяся челка, глаза Кристины смотрят вперёд, но это неважно, потому что Гаэль уже на другой планете. Вся ответственность этого мира теперь на его плечах, он серьёзен и чувствует, что его жизнь уже никогда не будет прежней.
Потом была эта записка, где помадой в нижнем правом углу неряшливо была выведена буква К.
А однажды ночью Гаэль возвращался домой через парк с навязчивой идеей, что за ним следят. Кристина тогда перепугала его до смерти, но он не стал её разоблачать, хотя и был уверен, что это она. Что на неё нашло?
Потом, уже в художественной академии, они собрались на квартире у Тьерри. Кристина хвалилась своими новыми картинами. Они сидели рядом, теснота буквально вдавила их друг к другу. На той тёмной, прокуренной кухне Гаэлю впервые показалось, что она обращается к нему, хотя говорила она, как всегда, всем сразу, переводя взгляд с одного на другого. Они сидели рядом, и он прикасался к ней, чувствовал запах её духов, её тела.
Он прикуривал ей сигареты, стараясь опередить тянувшиеся руки. Казалось, его жизнь зависит от этого…
Кристина была так близко, Гаэлю нестерпимо, как в лихорадке захотелось обнять её, прижать к себе. Казалось, она испытывает то же самое.
Табачный дым заползает в глаза, во рту сладковатый привкус алкоголя, рядом раскрасневшаяся от духоты, живая, пульсирующая Кристина, так близко, что можно разглядеть поры на её лице.
Она резким движением встала и ушла, а, когда вернулась, села на другое место.
Он напился в тот вечер, спорил до крика с Тьерри на балконе, вливая в себя виски, глотая прямо из горла. Вскоре он стал жалеть себя и медленно сполз по стене вниз, шёпотом повторяя какую-то глупость, кажется, про то, что ему скучно.
В комнате танцевали, и его поманила к себе Элен. Вся в блестках, такая же живая, пульсирующая, горячая.
Гаэлю теперь казалось, что все девушки такие, все одинаковые. Мир вокруг стал податливым и гибким. Элен – это Кристина, просто немного другое лицо и чуть лучше фигура.
Они стали целоваться, и Тьерри откуда-то из тёмного, дымного пространства спросил: «Теперь тебе не скучно?»
Гаэль криво, пьяно ухмыльнулся в ответ.
Час спустя, когда он вышел из спальни, Кристина стояла в дверях в его пальто. Оказалось, она выходила на улицу и накинула на плечи первое попавшееся. Кто-то даже сфотографировал её на лестнице. Лица почти не видно, волосы растрёпаны, Кристина прячется рукой от объектива, на её плечах не по размеру большое, его пальто. Это была их единственная общая фотография…
Остановки очень долгие, дождь за окном усиливается. На улице Пас в трамвай заходит Кристина. Гаэль с безразличным видом отворачивается к окну. Кажется, Кристина его не заметила…
Она снова ворвалась в его жизнь! Без предупреждения и предварительного звонка. Снова лишь тогда, когда захотелось ей. Каждая их встреча была случайной, любое её появление неожиданным. Она держала его на поводке настолько коротком, что он задыхался при беге, срываясь на хрип.
Так всё было бы просто: он её любит, она его нет. И хватит об этом. Но нет: сколько раз он случайно встречал её на улице, видел в гостях у тех, у кого она не могла быть, натыкался в дверях, садился рядом в кафе, провожал издалека на площади. Ответ прост, Гаэль, и ты его знаешь…
Она ничего о тебе не подозревает, даже, наверное, не помнит о твоём существовании. Это ты ищешь её в любом городе, в котором бываешь, ты целыми днями шляешься по улицам в её поисках, следишь за ней, стоишь под дождём около её дома, сливаясь с окружающим пейзажем.
Страшно признаваться в таком, но и это не всё. Как, вы ещё не поняли?
Не было никакой Тамборрады. Вернее, была, всем сказали взяться за руки, и он, давясь от позора, держал за руку маленького Тьерри, а она шла впереди, в нескольких шагах от него.
На записке было не К, а Р, а он, как дурак, две недели боялся её раскрыть. Верхняя дуга на букве стёрлась. Помада, что с неё взять?
И в парке была не она, просто показалось. Гаэль разорвал рубашку, рыская в темноте по кустам.
Да и на том памятном вечере у Тьерри, она сидела рядом, но даже ни разу не посмотрела ему в глаза.
Гаэль поморщился от боли. Он так глубоко запрятал это чувство в себе, так легко было поверить в другую правду, лепить её словно из пластилина, перебирать её руками.
Это как писать рассказ. Гаэль-автор, Гаэль-хозяин сюжета…
Кристина сидит впереди, через место от него.
На пересечении улиц Ла-Консепсьон и Онче пассажир между ними выходит в ритмичную духоту города. Она поворачивает голову вслед за пассажиром, смотрит, как тот неуклюже спускается по ступенькам. Она замечает Гаэля, узнаёт? Узнаёт… Гаэль это понимает, потому что Кристина улыбается. Кристина улыбается ему.
Борисоглеб
Глава 1. Вход в монастырь
Сначала был поезд (стандарт плюс от РЖД, с чашкой капучино чувствуешь себя почти как в Европе), потом кое-что попроще – привокзальное такси со старомодным счётчиком из советских фильмов. А чуть позже в машине – Гулина борьба с 3G и навигатором и глаза таксиста, когда она попросила остановить посреди трассы, справа и слева – сплошной лес.
Это ведь была её идея – подняться к монастырю по склону крутого холма.
И вот мы идём, я впереди, Гуля отстаёт, путается в ветках, спотыкается о корни. Её видно издалека даже в лесном полусвете. Идеальная обложка для журнала о путешествиях.
Жёлтая ветровка, грубый шерстяной свитер под горло, походный рюкзак. Я – как всегда: не к месту и не по погоде, в пальто и тёплой рубашке, поднимаю воротник, зябну.
Гулино белое лицо отсвечивает, раздваивается при движении. Длинные волосы цвета вороного крыла с оттенками синего аккуратно расчёсаны на прямой пробор.
Моя Гуля, моя татарка…
– Почему же всё-таки Борис и Глеб? – бормочу себе под нос. Гуля догоняет широкими шагами.
– Что? Что ты там шепчешь?
– Я говорю, это уже четвёртый монастырь, храм или собор Бориса и Глеба, который встретился нам по пути.
– Да? Я даже не заметила! Ну и что? – Гуля щурится от блика солнца, – ты что-то имеешь против этих ребят?
– Боже упаси! Просто интересно, откуда такой культ? Вроде есть даже город, названный в их честь.
– Ну…люди любят мучеников, разве нет? – Гуля по-детски развела руками.
– Никакие они не мученики. Стали святыми, потому что их убили. Ну хорошо, они помолились перед тем, как их убили.
– Я уверена, у католиков тоже полно таких примеров. – Подпрыгивая на одной ноге, Гуля пыталась удержать равновесие, преодолевая кучу бурелома.
Мы шли некоторое время молча…
– Нет, понятно, что всем нравятся страшилки. Разрывание львами, кипящее масло, медный ящик, стрелы на святом Себастьяне. Но Борис и Глеб – это совсем другое. Обычные феодальные разборки. Средневековый передел власти.
– Уф, я устала! Давай передохнём…
Гуля рухнула рядом с ветхим пнём, который, казалось, пролежал на этом месте не одну сотню лет. Я присел рядом, немного брезгливо расправив под собой пальто.
– Ты знаешь, как их убили? Особенно живописно – Бориса.
И тут я как будто перенёсся туда, как бывало много раз до этого.
– Только представь себе, он молится в шатре. А снаружи уже ждут убийцы. Он видит их тени, слышит их шёпот. Наконец забывается тревожным сном. Они врываются внутрь с копьями. Сначала закалывают слугу-венгра, а потом и Бориса. Он ещё дышит, его от греха подальше заворачивают в полотно и везут в Киев. Но по пути их нагоняют двое варягов, подосланных Святополком. И снова Борис лишь слышит их голоса, смех, но не видит лиц. Его добивают мечом в сердце, прямо сквозь ткань.
Вдалеке на трассе проехала машина, откуда-то сверху залаяла собака.
– А Глеб? – спросила притихшая Гуля.
– Глеба зарезал его же повар-татарин. Другие испугались мести. Правда, о том, что его собираются убить, ему сказали в лицо. Не знаю, может быть, даже извинились…
– Ну вот тебе и ответ на твой вопрос. Молодые, красивые, к тому же князья. Заметь, князья, не успевшие поправить. Жалко их!
– Жалко? Пожалуй, но жалко не ключевое слово. А ключевое слово, – я задумался, – Борисоглеб. Борис и Глеб, Борисоглеб…
Я повторил это слово, как заклинание.
– Как ни крути, всё упирается в менталитет. В каждом из нас сидит этот Борисоглеб. Сначала бессмысленно кого-то убить, а потом пожалеть, пострадать. Подчинение власти, смирение перед судьбой, всё это мы проходили.
– Ладно, пойдём! – Гуля встала, отряхнулась и пошла вперёд, не дожидаясь меня.
Вскоре между ветвей на горке показался потрескавшийся грязно-молочный забор с убого нарисованным граффити, почему-то навевавший мысли о туберкулёзной клинике. Над ним возвышались бледно-жёлтые колокольни монастыря. Центральные ворота и резная калитка – то есть то, что архитектор задумывал как главный вход – были наглухо закрыты. Пришлось как обычно обходить за километр.
На территории монастыря Гуля чувствовала себя как рыба в воде. Здания с крестом или здания без креста, которые видел я, для неё означали трапезную, мастерскую, звонницу, богадельню.
Она уверенно вела меня мимо одиноко спешащих священников и опаздывающих на службу бабушек.
Наконец в отдалении, как будто даже на отшибе, я увидел небольшую хрупкую на вид часовню.
– Телепнёвская башня, – торжественно произнесла Гуля, – XI век!
Как всегда, зрелище полностью оправдало все затраты на поиск и дорогу.
Так было везде: в Суздале, Владимире, Новгороде, Архангельске. Вот уже второй год мы с Гулей путешествовали по городам, где сохранились памятники домонгольской эпохи.
Кажется, раньше я думал, что это как-то связано с её дипломной работой. Но со временем это стало забываться и превратилось в наше общее наваждение, способ общения, то, что крепче всего держало нас вместе.
Гуля любила повторять, что только в ту эпоху с её славянским полуязыческим укладом жизни и скромными беззлатыми церквями на Руси в первый и последний раз были созданы произведения чистой, ангельской красоты.
– Скажи, что же тебя так привлекает во всём этом? Если только ты не хочешь завершить дело своих предков и всё-таки разрушить эти храмы?
– Да, русская собака! – Гуля кровожадно засмеялась, – С тебя и начну!
Она ещё раз посмотрела на часовню.
– Это же чудо… Потом я православная христианка. Я крестилась в 10 лет. Знаешь, как серьёзно себя вела в церкви? Не кривлялась, как другие дети.
– А до этого?
– А до этого читала бесмеля рахман рахим. Меня бабушка научила…
Глава 2. В монастыре
В главном храме подходила к концу служба. На нас косо смотрели, потому что с первого взгляда было понятно, что мы пришли в музей, а не в церковь. К тому же Гуля забыла надеть платок, а спохватилась уже внутри.
Мы исподлобья осмотрели ничем не примечательный интерьер и стали праздно бродить мимо икон со свечками.
В храме было необычайно многолюдно. Привычная смесь блаженных, сумасшедших, суровых и напряжённо одухотворённых лиц.
С амвона читал проповедь промасленный, как блин, батюшка. А в стороне стояла старуха-настоятельница, которая держала за руку маленькую девочку в каких-то серых лохмотьях, с очень грязным и заплаканным лицом.
Лицо же самой матушки я вряд ли когда-нибудь забуду.
Волевое, не по годам гладкое, какое-то немного даже припухшее, взгляд, с одной стороны, не от мира сего, с другой – цепкий и властный. Так обычно изображают жестоких боярынь-крепостниц.
– Знаешь, что меня раздражает в православии? Ну ничего не могу с собой поделать. Нет лавок, чтобы посидеть, и служба на церковнославянском. Ничего же непонятно. Я помню, читал молитвослов перед причастием, как скороговорку – сказал я шёпотом, боясь, как бы никто не услышал мои бесовские откровения.
– Согласна, но любая религия держится на традициях – тоже прикрыв рукой рот и наклонившись к моему лицу, сказала Гуля.
– Но это не единственные мои претензии к православию.
– Да помню я всё это, помню! Умные люди, знаешь, как говорят? Где родился, там и пригодился. Хочешь вести духовную жизнь? В этой стране это проще всего делать в православии. Потом есть же хорошие батюшки…
– Компромиссы, да! Хорошо же идти на компромиссы с религией, которая сама не терпит компромиссов.
Тем временем проповедь закончилась, и на нас стали поглядывать уже с нескрываемой злобой. Как только настоятельница спустилась с амвона, девочка – по всей видимости, её падчерица – бросилась к ней и схватила за руку. И та (пожалуй, я был единственным, кто это заметил) больно её ущипнула. А потом ещё и ещё.
Девочка покорно отошла в сторону и встала рядом, опустив голову.
– А ещё это насилие, дремучий патриархат, – я отвёл глаза и неожиданно взял Гулю за руку, – знаешь, в детстве на даче по соседству с нами жил один православнутый мужик. Вместе со своей матерью он терроризировал всю семью. Глухонемая жена, трое детей. С младшим, Мишей, мы дружили. У них была маленькая комнатка с иконами, где они молились. Там же отец порол их ремнём. Это Миша мне сказал по секрету. Однажды я украл у них игрушечный меч, отец по дереву мастерил. Я потом ночь не спал, покаялся перед бабкой, а она, знаешь, что сделала? Дала мне пощёчину. Самое интересное, мужик этот их бросил, нашёл молодую. И дачу отжали, гады…
