Kitabı oku: «Пляж», sayfa 3
Глава 3. Ураган
Неожиданно на улице послышался гром. По ветхой крыше забарабанил ливень. Из всех щелей надрывно, на одной ноте, заголосил ветер.
С визгом распахнулась дверь, задув разом все свечи, и в храм вбежала женщина. Сложив руки лодочкой, она хрипло, как-то по-собачьи завыла.
– Ураган, Господи помилуй, ураган!
Настоятельница из своего угла повелительно крикнула.
– Рома, Гена!
Из толпы мгновенно отделились два крепких бородатых мужика. Они с трудом сдвинули тяжёлые створки двери.
В этот самый момент здание в первый раз основательно, по-хозяйски тряхнуло.
Кто-то упал на колени, кто-то начал креститься. Послышался шёпот: «Спаси и сохрани».
Я с трудом вырвал себя из оцепенения и машинально направился к двери. В голове крутилось: «Надо что-то делать, нельзя впадать в Средневековье, надо что-то делать!»
Дорогу молча преградили Рома и Гена. Помню, я закричал «Дайте пройти!». Вернее хотел закричать, но голос сорвался на фальцет.
В ответ они только пугающе ухмыльнулись и теснее сомкнули плечи.
И тут пол подо мной зашатался, а с потолка посыпалась краска. Я отошёл к стене и уже не думал приближаться к выходу. В голове пронеслись обрывки слов про мощный циклон в области, прогнозы синоптиков, услышанные по радио в такси, но мозг отказывался верить, что всё это происходит на самом деле.
Я искал глазами Гулю и наконец увидел её в дальнем углу перед иконой. Она стояла на коленях, опустив голову. А потом я услышал громкий и ясный голос настоятельницы, успевшей вернуться к амвону:
– Не бойтесь! Бог милостив!
Она начала не спеша и нараспев читать молитву. Я не знаю, что со мной произошло, чего в этом было больше, силы внушения или страха, знаю лишь, что это случилось и с остальными, потому что все замолкли и разом обратились в слух.
Я отчётливо увидел тёплый свет, как от лампочки Ильича в чулане, который исходил от амвона и, постепенно нарастая, проникал в каждый угол тёмной церкви.
Я закрыл глаза и открыл их уже семилетним мальчиком в другом, нашем храме, в Сокольниках. Я держал за руку папу после своего первого в жизни причастия. Я испытывал радость, приятное опустошение, лёгкость, как будто я был воздушным шариком без единого греха. Это состояние с тех пор бывало у меня только в храмах и, как это не странно, только в православных, католические соборы заграницей в детстве казались мне пугающими и чужими. Так странно, папе было столько же лет, сколько мне сейчас, когда он на общей перестроечной волне ударился в религию. В нашем доме появились иконы, и он стал молиться по утрам и перед сном. А ещё рано вставать по воскресеньям, чтобы сходить в церковь. Вместе со мной.
Настоятельница уже давно закончила молитву и ходила между рядами, утешая и приободряя людей. Улыбаясь, она подошла к Гуле, я узнал её со спины, и заглянула ей в глаза, потянув за подбородок. Лицо настоятельницы исказила злобная гримаса.
– Ты же басурманка! Зачем ты молишься? Твои молитвы до Него не доходят!
Гуля повалилась на женщин сзади, кажется, упав в обморок…
Глава 4. Финал
Сколько прошло времени, я не знал. Мысли путались. Гуля спала у меня на коленях. Вокруг тоже все спали или лежали с открытыми глазами. От сравнений со Средневековьем было не отделаться. Будто попал в фильм «Андрей Рублёв» Тарковского или прямиком в татаро-монгольское иго. Хан Едигей осаждает наш монастырь. «Опять Борисоглеб»: устало подумал я.
Придерживая голову Гули, я осторожно встал и пошёл к выходу. На этот раз мне никто не мешал.
На улице был сильный ветер. В воздухе летали пыль и песок. На дороге я увидел Рому и Гену, почему-то в мешковатых, грубых рубахах. У одного в руках был топор, у второго – дубина. Они меня заметили, переглянулись.
Прикрыв лицо рукой, я с трудом продвигался вперёд, пока не упёрся в край обрыва.
Сверху Москва была как на ладони. Огненные бичи хлестали город, с корнем вырывая золотые купола церквей, кружа в воздухе каменные дома. По всем дорогам из Москвы сплошной вереницей двигались обозы и телеги с беженцами.
Когда первая из них поравнялась с монастырём, кто-то, Рома или Гена, крепко схватил лошадь за уздцы, а второй ловко запрыгнул на приступок, резко открыл дверь и за шкирку выкинул кого-то на землю, тут же спрыгнул и обрушил на голову…
Я закричал, но не услышал крика. Кто-то сзади дотронулся до моего плеча. Я обернулся и увидел перед собой старуху-настоятельницу.
– Пойдём в храм, нечего тебе тут смотреть! – она потянула меня за руку, насильно потащив к двери.
– Что же они делают?
– Святым делом занимаются. Они разбойники. Наши Рах и Гест. Ты Евангелие читал? Бог любит и прощает разбойников.
Неожиданно она потянулась ко мне.
– Поцелуй меня! Зачем тебе эта басурманка? Вражеской она веры, не пара тебе!
Наконец я рассмеялся, и наваждение ушло…
* * *
Рядом с монастырём оказалась стоянка такси. Приятная мелочь, 50 рублей в любой конец города. Гуля продиктовала водителю адрес ресторана, заботливо выписанный ещё в Москве и взятый из рейтинга «Топ-10 мест, где стоит есть в…» одного модного журнала. В провинциальных городах всегда надо выбирать самые дорогие рестораны. По ценам они сравнимы со средними московскими, зато внутри, как правило, чисто, опрятно и чаще всего вкусно. Даже несмотря на вечные кокошники и матрёшки. А главное, избалованный столичный червь в каждом из нас не начинает брезгливо корчиться и возмущаться…
Нюкта
У меня на стене – дома-многоэтажки, а над ними – громадная башня-циклоп с одним крошечным окном на самой верхушке.
Свет от фонаря на улице сплёл из теней целый город. Я разглядываю его уже целый час. Это моё единственное развлечение. Ещё муха назойливо жужжит над головой. Но я поклялся не убивать живых существ после того, как убил себя сам.
У всех наверняка перед сном бывало ощущение, как будто лежишь голый на железных носилках. Холодно, знобит, мурашки по коже. В такие моменты вся жизнь отчётливо и неотвратимо предстаёт перед тобой. Из темноты на тебя смотрят все твои грехи. Ложь, подлость, трусость ползают, как сороконожки, из угла в угол.
Но в отличие от вас, я действительно лежу голый на железных носилках. В морге.
Причём в морге, которого я ужасно боялся в детстве. Старое, обветшалое здание на набережной Яузы. Вот оно, кстати:
Каждый день по дороге из дома в школу и обратно я вынужден был проходить мимо него. Даже днём оно внушало мне страх и отвращение.
* * *
Вообще-то это история о любви. Началась она здесь:
На Гусятниковом переулке есть дом – старый заброшенный особняк XIX века. Усадьба фон Беренса, перестроенная в 1905 году под училище, как я позже прочитал в услужливой Википедии. Дом этот, несомненно, обладал каким-то особым притяжением. По крайней мере, в тот день, когда я проходил мимо, меня потянуло к нему, как магнитом.
Первое, что поразило – дом со всех сторон был усыпан жёлтыми, осенними листьями. И это в самый разгар лета, когда всё вокруг в зелени. Как я убедился впоследствии, листья эти сохранялись круглый год. Такая вот необъяснимая зона осени.
Я помню, мне вдруг дико захотелось зайти в дом, попасть внутрь. Стёртая добела медная ручка двери как будто звала дотронуться до неё. Но тогда, к счастью, я этого не сделал.
С Улей я познакомился в сквере рядом с домом, напротив памятника Ленину.
Красивая, черноволосая, со смешной причёской. Сложно описать двумя словами человека, в которого влюблён. Редкое имя – Ульяна.
Я впервые знакомился с девушкой на улице. А она, казалось, была вовсе не удивлена тому, что я к ней подошёл. Тогда я ещё не знал, что из нас двоих удивляться предстояло лишь мне одному.
Уля, как и я, боготворила Москву. Только совсем не ту, которую мы с вами наблюдаем из окон. Она была влюблена в Москву на рубеже XIX и XX веков и научила меня её видеть. Хотите – верьте, хотите – нет, я перестал замечать рекламные баннеры, бесконечные фастфуды и пробки. Как только Уля брала меня под руку, я и правда оказывался в году этак в 1901-м или даже раньше – в 1897-м. Знаете, Москва в это время была намного уютнее.
Больше всего нас привлекали сохранившиеся до наших дней старинные, деревянные постройки. Уля в буквальном смысле их коллекционировала. Я постараюсь восстановить их в памяти.
Дом, где жил Молчун, находился здесь:
Молчун был толстым, круглым, как шар, человечком. На лице и голове его не было ни следа волос, отчего сходство с шаром только усиливалось.
Не знаю, был ли он немым, но за весь вечер он не проронил ни слова. С невозмутимым видом Молчун проводил нас на кухню. На накрытом богатой скатертью столе стоял огромный пузатый самовар, который топился дровами. Молчун угостил нас чаем. Сам он пил чай из широкого блюдца, громко хлюпая и отдуваясь. После каждого глотка он обливался потом и вытирал лицо платком.
Признаться, всё это было крайне необычно и занимательно, но через некоторое время я начал чувствовать неловкость. Уля же – ничего: улыбалась и периодически гладила Молчуна по голове.
– Бедняга, старый мой дружок, ты всё также не выходишь на улицу. Посмотри, какой у тебя нездоровый цвет лица, – ласково сказала Уля Молчуну.
Мне она шёпотом добавила:
– В последний раз, когда он выходил на улицу, Москва была ещё провинцией.
– Подожди, подожди, но это же было в 1918 году, разве нет? – уставился я на Улю.
– Ну да, – она посмотрела на меня так, как будто я сморозил какую-то глупость, и продолжила гладить Молчуна по его гладкой, как помидор, голове.
Я же сидел, разинув рот. Хотя, честно говоря, к чему-то подобному я был готов. С первого дня знакомства с Улей, я поклялся себе не удивляться и принимать все странные и необъяснимые события как должное.
– Молчун, дорогой, ты же не показал гостю твой дом. Давай, не ленись, проведи нам небольшую экскурсию.
В доме было нескончаемое количество комнат, пустых или наоборот заполненных разным хламом. Мы проходили через огромные светлые залы и библиотеки.
Находились мы в это время всё в том же небольшом двухэтажном доме. Но я молчал. Я ведь обещал не удивляться, помните?
– Сколько здесь комнат? 150?
– 147, если быть точным. И каждой Молчун пользуется, – с гордостью в голосе сказала Уля, – кроме обязательных комнат, а это – она начала сгибать пальцы – приёмная, столовая, детская, диванная, кабинет и будуар, здесь есть чайная и кофейная, вилочная и ложечная, рюмочная и бокальная, портретная и пейзажная, вистовая и преференсная.
Уля с грустью вздохнула.
– Нравы москвичей сильно обмельчали. Раньше ни один уважающий себя москвич не стал бы жить в доме, где меньше ста комнат.
Молчуна мы покинули поздним вечером, и Уля впервые разрешила мне её проводить. Она, как всегда, уверенно вела меня малоприметными улочками, и вскоре я с удивлением обнаружил, что мы вышли на Гусятников переулок. Около дома №7 она остановилась.
– Спасибо, – мило улыбнувшись, она чмокнула меня в щёку.
– Ты что, здесь живёшь? – спросил я, с ужасом оглядев заколоченные грубыми досками окна.
Уля неожиданно серьёзно посмотрела на меня и сказала:
– Обещай, что никогда больше не будешь спрашивать, где и как я живу.
Тут нервы не выдержали и у меня.
– Да что за чертовщина здесь творится, объясни? Что происходит?
Уля смягчилась и дотронулась до моего лица.
– Помнишь, ты обещал, что не будешь удивляться и ни о чём спрашивать? Это твои собственные слова.
Она прижалась ко мне.
– И ещё одно ты должен пообещать мне. Никогда не заходи в этот дом. Пообещай мне!
Она посмотрела мне в глаза. Я молчал.
– Поклянись прямо сейчас, ну же!
– Клянусь, – пробурчал я себе под нос.
– Вот так хорошо, – она ещё раз поцеловала меня и ушла в направлении дома.
«Ничего хорошего, – думал я по пути домой, – она точно не от мира сего, и я тоже постепенно превращаюсь в психа».
Хотя, если честно, я был этому даже рад. Как вы, наверное, догадались, я уже был по уши влюблён в Улю и готов был идти за ней и в огонь, и в воду.
Я вовсе не был, как может показаться, человеком, который во всём ищет смысл и пытается всё объяснить с точки зрения разума. Да и то, что со мной происходило, было явно вне понятий разума или здравого смысла. Тем лучше. Может, я всегда только и надеялся, что со мной произойдёт что-то подобное? Как вам, например, встреча с говорящим котом?
* * *
Гусятников переулок пересекается со старинной улицей Огородная Слобода, на которой стоит прекрасно сохранившийся резной деревянный дом XIX века.
Перед тем, как подойти поближе, Уля долго его разглядывала, а потом постучала в окно каким-то особым образом. В проёме за стеклом появился тощий облезлый кот. Он презрительно нас оглядел и вальяжно спрыгнул с подоконника. Практически сразу, скрипнув, приоткрылась входная дверь.
В доме кроме кота никого, по всей видимости, не было. Сам же кот возлегал прямо на столе перед огромным блюдцем с молоком.
– Роман, – представила меня Уля.
– Кот-гусляр, – хриплым басом ответил кот и закурил.
Я подскочил, как ужаленный. Уля бросила на меня негодующий взгляд.
Я, с трудом пытаясь сделать вид, что ничего не произошло, спросил:
– Гусляр – это имя?
– Профессия. Кот-гусляр – это профессия.
Тут решила взять слово Уля.
– В былые времена коты-гусляры были почти в каждом московском доме. Да и как, скажи, было без них обойтись, когда нет ни радио, ни телевизора, ни, прости Господи, Интернета. Кот-гусляр – он ведь и утром разбудит, и на ночь колыбельную споёт, и песней душу согреет в трудную минуту. А надо – такую мелодию подберёт, что ноги сами в пляс пустятся.
– Не то, что сейчас – смахнув слезу, сказал кот, – песни забыли, инструменты растеряли или распродали.
– Не грусти, котя, – ласково сказала ему Уля, – лучше спой нам песню.
Кот с грустью отмахнулся, однако затем, расправив усы, сказал:
– Ладно, ща спою.
Он направился вглубь дома и вскоре вернулся, неся в зубах крошечные гусли.
Он отвесил нам вежливый поклон и начал играть. Вы когда-нибудь слышали дерущихся котов? Помножьте это на два. Кот, надрываясь, истошно визжал. При этом всеми четырьмя лапами он яростно царапал струны гуслей.
Мне хотелось зажать уши руками, а ещё лучше – на время вообще оглохнуть. А Уля сидела, блаженно улыбаясь и прикрыв глаза от удовольствия.
Когда кот закончил, Уля сказала:
– Как хорошо. Как-то сразу легче стало, правда? – она посмотрела на меня.
Я вымученно кивнул.
Кот вновь поклонился и отнёс инструмент на место.
Позже, когда мы уселись за стол пить молоко, кот рассказывал:
– После того, как к власти пришли большевики, многие коты-гусляры эмигрировали на Запад. Да что там говорить, и я бы мог сейчас парижские сливки жрать. А многие, – кот смачно сплюнул комок шерсти, – хорошо устроились и при новых хозяевах. Говорят, свой кот-гусляр был даже у товарища Дзержинского. Он же бывший дворянин. Со вкусом всё в порядке.
– А как же вы? – спросил я.
– А я дом берегу. У меня и осталось-то всего-ничего: дом этот да гусли.
– А как же с большевиками?
– Я с ними страшно поступил. Я их не замечал. Вот, видишь, шерсть в проплешинах. Они меня и кипятком обливали, и сжечь пытались. Очень они не любят тех, кто их не замечает. Три раза на живодёрню возили, хотели шкуру спустить. А я всё равно их не замечал. Дом-то мой остался, несмотря на все их усилия.
Оставшийся вечер прошёл в разговорах и песнях. Кот-гусляр наверняка до сих пор живёт в этом доме на Огородной Слободе, а я… Ну да ладно, я обещал вспомнить деревянные дома из нашей с Улей коллекции. Вот лишь некоторые из большого списка.
Адреса:
Пречистенка, 33/19
3-й Зачатьевский, 3
Шумкина, 14
Малый Власьевский, 5А
Крутицкая, 4
1-й Казачий, 8с1
3-й Монетчиковский, 9с1
Гончарная, 7
Сытинский, 5/10с5
Малая Молчановка, 2
Староконюшенный, 36с1
Малый Власьевский, 5с2
Мансуровский, 9
Остоженка, 37/7с1
3-й Зачатьевский, 3
Погорельский, 5
Новокузнецкая, 26с3
Троицкая, 7/1с1
Щепкина, 61/2с10
Большой Саввинский, 8с5
Хомутовский тупик, 6с3
Гастелло, 5
Прянишникова, 4
Тимирязевская, 53
Погодинская, 12а
Бурденко, 23
Я ещё не рассказал про точки перемещения. О них я узнал, естественно, от Ули. Она научила меня перемещаться во времени и пространстве, возвращаться в своё детство и даже бывать в своей старости. Для этого нужно было оказаться в правильном месте и в правильное время, ну и приложить определённые усилия духа. Есть места в Москве, даже целые улицы, под личиной которых скрываются другие города, другие эпохи. Вот их Уля и называла точками перемещения. Мы гуляли между ними, и за один день могли оказаться в средневековой Германии и танском Китае, древней Индии и предвоенной Испании. Правда, потом Уля сказала, что никаких точек перемещения нет, всё зависит от тебя самого.
Однажды мы были на Лужнецкой набережной, и нам показалось, будто мы переместились в Швейцарию, а на самом деле я попал в своё детство.
Я вдруг вспомнил каждую минуту своего беспечного, овеянного любовью детства. Все запахи, краски, движения. Я подумал о том, как я был счастлив, а Уля, посмотрев на меня, сказала: «Какой милый малыш!» Я уверен, что если бы я в тот момент взглянул на себя в зеркало, я бы тоже увидел растрёпанного малыша. Ох, я был самым милым малышом на свете…
* * *
Я прекрасно помню тот день, когда я впервые задумался о нашем с Улей будущем. Я не знал, что нас ждало. Мы вели абсолютно праздный образ жизни. Я понятия не имел, откуда Уля берёт средства для существования. Я же висел на шее у родителей, при этом будучи на грани отчисления из университета.
Я прекрасно помню тот день, потому что тогда Уля пропала.
Мой самый близкий друг, моя любовь, человек, который полностью изменил мою жизнь и наполнил её новым смыслом, Уля просто исчезла.
Два дня я провёл возле дома на Гусятниковом переулке, но Уля так и не появилась. Никакой запрет уже не мог меня остановить, и я вошёл в дом.
То, что открылось перед моими глазами, было за гранью всего, что я мог представить раньше.
В невообразимо огромном, необъятном зале было много людей, миллионы людей, стоящих, сидящих, лежащих вповалку друг на друге.
Повсюду царили суета и хаос. Люди молчали, кричали, дрались, беседовали. Целые царства находились здесь. Войска выстраивались перед свитами правителей.
На миг мне показалось, что я вижу перед собой бешено вращающееся колесо, облепленное живыми людьми. Живое море беспорядочно двигалось из стороны в сторону, вспениваясь волнами.
Я видел перед собой бесконечный поток лиц. Я продирался сквозь толпу, пока меня не схватили за руку. Это был остроносый бородатый мулат с золотой серьгой в ухе. Рядом тут же вскочил человек в форме казака и ловко вырвал меня из его лап.
– Руки не распускать, а то усы подкорочу. Ты чего хотел, парень? – миролюбиво спросил он меня.
– Я ищу девушку, – тихо начал я.
– Девок тут, как сам видишь, хватает.
– Спроси у Преподобной матери, – неожиданно высказался мулат, показав рукой направление.
– Дельный совет, парень. Преподобная мать всё знает. Только будь с ней вежлив. Говори ей "матушка" да кланяйся пониже.
Наконец я разглядел одинокую фигуру, на которую указал мулат. Это была сгорбленная уродливая старуха. Подойдя поближе, я с ужасом понял, что она беременна.
– Матушка, я ищу девушку, Ульяну, – обратился я к ней.
– Стара я, очень стара. А на сносях. Как разрожусь, умру, – произнесла она скрипучим голосом и расхохоталась.
– Ишь ты, хорошенький. Будешь моим женихом?
– Матушка, я ищу девушку, Ульяну, – повторил я, борясь с отвращением.
– Знаю я, кого ты ищешь. Не по Сеньке шапка. Посмотри на себя. Кто ты? А кто она! Уходи прочь, уноси ноги.
– Кто она? – с нарастающим волнением спросил я.
– Она богиня. Она карает и милует. Все мы плавимся в этом грязном, зловонном котле, а она его перемешивает – хитро подмигнула она мне.
Старуха оглядела людей вокруг.
– Все они ждут своего часа и знают, что никому не выйдет амнистии. К ней идут они за утешением. Боятся, трясутся, плачут, как дети. Кто как не она успокоит их?
– Я должен её увидеть, – решившись, сказал я.
– Должен – значит, увидишь.
Неожиданно я оказался перед небольшой деревянной дверью и без стука зашёл внутрь.
Увидев меня, Уля подскочила, бросилась ко мне. Мы тонули, всплывали, чтобы набрать немного воздуха, тонули вновь.
Она без конца повторяла: «Зачем ты пришёл, глупый? Зачем же ты пришёл?» Я целовал ей руки, тянул её к себе.
Позже, когда мы сидели, вцепившись друг в друга, прямо на полу, она говорила.
– Каждого из них я люблю, каждого жалею. Но я могу лишь наблюдать, не вмешиваться.
Страшная мука исказила её лицо.
– О Господи, как много у меня власти, и как же она бесполезна.
Она с тоской посмотрела на меня.
– Горькая правда заключается в том, что все вы – уже давно написанные пьесы. А я как международный лауреат, который умеет играть только по нотам.
Неожиданно в дверь настойчиво постучали.
– В твою жизнь я вмешалась, попыталась сымпровизировать. Н очем больше я вмешивалась, тем ближе ты оказывался к своей судьбе. А я так не хочу, чтобы по моей вине случилось непоправимое. Я так боюсь за тебя.
В дверь застучали сильнее, и, судя по звукам, сразу множество рук.
– Тебе пора уходить. Скоро они взломают дверь.
Я положил ей голову на колени и свернулся клубочком.
– Прошу тебя, побудь со мной рядом. Хоть немного, – совсем как ребёнок сказал я.
– У нас ещё есть несколько минут, милый, – она взъерошивала мои волосы, и это снова была моя родная, знакомая Уля.
– Но умоляю тебя, не возвращайся сюда. Пока ещё не слишком поздно.
Дверь и стены заходили ходуном, задрожали. И неведомая мощная и злая сила готова была вот-вот ворваться внутрь.
Я проснулся в своей кровати, обессилевший и опустошённый.
Не буду мучить вас описаниями своих страданий. Достаточно того, что через неделю я вернулся.
На этот раз в доме никого не было. В центре комнаты стоял стол, на котором лежало тело. А рядом горела одинокая свеча, обнажая на свету дрожащие, причудливые тени.
Вопреки всему своему естеству, следуя безумному порыву, я медленно приблизился к столу и отпрянул, увидев мёртвого себя. Тени, беснуясь, затанцевали, и я услышал шаги. В дальнем конце комнаты стояла беременная старуха.
– Жених соскучился?
Она оскалилась в пугающей ухмылке и с невероятной скоростью побежала ко мне. Вместе с ней на меня набросились и тени.
* * *
Вы спросите, не жалею ли я о том, что вернулся в тот дом? Поверьте, у меня было время об этом подумать. Я пришёл к выводу, что у меня не было выбора. Это, видимо, и была моя судьба – та, которой так боялась Уля.
Возможно, вы бы на моём месте поступили бы иначе. Но в том, что это был бы ваш выбор, я сильно сомневаюсь.
