«Два года, восемь месяцев и двадцать восемь ночей» kitabından alıntılar, sayfa 2
В начале каждой любви влюблённые заключают тайный договор с самим или самой собой: решается не замечать то, что не устраивает в другом, ради того, что в нём радует.
Он вспоминал, как ... считал себя богом, но после множества превратностей стал обычным человеком, садовником, и трудился под стенами того самого дворца, где прежде обитал на правах божества. Бывший бог, он же садовник, говорил, что в этой жизни обрел счастье, и, вероятно, так оно и было.
Джеронимо Манесес добрался до Киото и сел у ног великого садовода Рионосуке Симура, который объяснил ему, что сад есть внешнее выражение внутренней истины, место, где наши детские мечты сталкиваются с архетипами культуры, к которой мы принадлежим, порождая красоту. Пусть земля принадлежит владельцу, сад всегда принадлежит садовнику. Такова сила садоводческого искусства. Il faut cultiver son jardin из уст Симуры звучало уже не столь квиетистски, но тот, кого нарекли Иеронимом, знал также по картинам великого своего тезки, что сад может превратиться в метафору инфернального. В итоге и ужасающие «земные радости» Босха, и Симуров мурчащий мистицизм помогли ему сформулировать собственные мысли, и он стал воспринимать сад и свою работу в нем как брак рая и ада, словно у Блейка.
...Смысл - те рамки, что человеческие существа накладывают на хаос бытия, придавая ему форму, а он перенесся в мир, который не одна рамка не смогла бы вместить, и цепляется здесь за сверхъестественное и чуждое создание, недолгое время притворявшееся его утраченной супругой, держиться за нее с тем же отчаянием, с каким она сама сейчас прижалась к нему, потому что он внешне схож с давно умершим философом, и оба они надеются: чужак, заместитель сумеет, обнявши, внушить им веру в доброту мира - того ли мира, этого ли, просто мира, где два живых существа могут обняться и произнести магическое заклинание:
- Я люблю тебя, - сказал мистер Джеронимо.
- И я тебя люблю, - ответила Принцесса Молний.
Ненависть,глупость, религия, алчность - четыре всадника нового апокалипсиса.
То есть исследуя и излагая свою историю, мы постоянно задамся вопросом: как отсюда мы попали сюда.
Мы все пленники историй, говорила она, в точности, как он (волнистые волосы, озорная улыбка, прекрасный ум), каждый - пленник своего солипсического нарратива, каждая семья - пленница семейной истории, любая община заперта в своей сказке о себе, всякий народ - жертва собственной версии истории, и в некоторых частях мир нарративы сталкиваются и вступают в войну, две несовместимые истории или даже больше сражаются за место, можно сказать, на одной странице.
Народ уньяза, обитающий на горном хребте Лам, который почти целиком опоясывает Багдад, рассказывала Голубой Жасмин в «Саранчах», верил, что спустя считаные часы после рождения в ухо ребенку входит паразит-рассказчик и побуждает ребенка, по мере того как он растет, требовать всякого вредного: сказок, воздушных замков, химер, иллюзий, лжи. Потребность представлять несуществующее так, словно оно существует, была опасна для народа, чье выживание сводилось к постоянной битве и требовало постоянной, незамутненной сосредоточенности на реальном. Но извести паразита-рассказчика не удавалось. Он идеально приспосабливался к организму хозяина, к контурам человеческой природы и к генетическому коду человека, натягивался второй кожей поверх человеческой кожи, второй природой входил в людскую природу. Казалось невозможным уничтожить его, не убив при этом хозяина. Тех, кто особенно заметно пострадал от паразита и одержимо производил и распространял то-чего-нет, порой казнили, и это было мудрой мерой предосторожности, но паразит по-прежнему терзал все племя.Уньяза был маленький горный народ на грани исчезновения. Они жили в суровой местности, каменистая горная почва не давала урожая, вокруг в изобилии жестокие враги, к тому же они страдали от изнурительных недугов – кости рассыпались в труху, а мозг иссушала лихорадка. Никаких богов они не почитали, хотя паразиты-рассказчики заражали их снами о божествах дождя, дарующих воду, о мясных божествах, дарующих скот, и о богах войны, которые насылают на врагов уньяза понос, чтобы тех легче было убить. Эта иллюзия, будто все людские заслуги – найти источник воды, вырастить скот, отравить пищу врагов – не их рук дело, а дар невидимых сверхъестественных сущностей, оказалась последней каплей. Вождь уньяза распорядился заливать младенцам уши грязью, дабы не проник в них паразит-рассказчик.После этого фантазийная болезнь стала исчезать, а юные уньяза, взрослея, с грустью убеждались, что мир вполне и чересчур реален. По мере того как новое поколение осознавало, что «покой», «уют», «доброта» и «счастье» всего лишь слова, не имеющие смысла в мире как он есть, среди них распространялся дух глубокого уныния. Всмотревшись в унылую бездну реальности, они поняли, что в их жизни нет места и для таких вредоносных слабостей, как чувства, любовь, верность, товарищество и доверие. И началось последнее безумство этого племени: считается, что после жестоких ссор и яростных споров молодые уньяза, охваченные мятежным пессимизмом, который пришел на смену фантазийной заразе, перебили старших, а потом резали друг друга, пока племя вовсе не истребилось.За отсутствием достаточных полевых данных невозможно с уверенностью сказать, существовал ли в действительности фантазийный паразит или это само по себе фантазия, паразитарное изобретение, закрепившееся в умах уньяза: вещь, которой на самом деле не было, но которая, благодаря своей вкрадчивой убедительности, породила те же последствия, какие мог бы вызвать такой вымышленный паразит, существуй он на самом деле. В таком случае уньяза, ненавидевшие парадоксы наравне с вымыслами, были уничтожены собственной верой в то, что коллективно созданная иллюзия – истина.
Однажды в старом Багдаде, начинала Голубой Жасмин, знатный человек задолжал купцу деньги, большую сумму, а потом вдруг этот аристократ взял и умер, и купец подумал: плохо дело, теперь мне не заплатят. Но какой-то бог наделил его даром переселения души – в той части света богов много, а не один – и купец надумал переселить свою душу в тело умершего, чтобы тот поднялся со смертного одра и уплатил долг. Купец спрятал свое тело в безопасном, как он думал, месте, и его дух забрался под кожу покойника, но когда он повел тело мертвеца в банк, путь лежал через рыбный рынок, и тут большая мертвая треска, выложенная на прилавок, заметила его и давай хохотать. Когда люди услышали, как скользкая мертвая рыба смеется, они поняли: тут какое-то скользкое дело, мертвец расхаживает, и набросились на него, решив, что он одержим демоном. Тело мертвого аристократа быстро сделалось негодным для души, и душе купца пришлось выскочить из него и поскорее возвращаться в собственную покинутую оболочку. Но тем временем другие люди нашли оставленное купцом тело и, приняв его за тело мертвого человека, сожгли его по обычаю тех мест. Итак, купец остался без тела и не получил деньги, которые давал в рост, и его дух, вероятно, до сих пор блуждает по рынку. Или же он вселился в мертвую рыбу и уплыл прочь в океан в потоке повествования. Мораль же такова: не испытывай, на хрен, судьбу.
Подобно тому, как любовь творит каждого человека заново, так ненависть умаляет его и разрушает.
