«Филиал» kitabından alıntılar, sayfa 18
подписали бумагу в защиту Щаранского. Потом – меморандум в защиту Якунина. Потом – обращение в защиту Джемилева. И наконец – петицию в защиту Болеслаускаса. К Литвинскому и Шагину приблизился священник Аристарх Филадельфийский. Он сказал: – Вы проявили истинное человеколюбие! Как вы достигли такого нравственного совершенства?! Кто вы? Православные, иудаисты, мусульмане, католики? – А мы неверующие, – сказали Литвинский и Шагин. – Как же вы здесь оказались? – Да, в общем-то, случайно. Просто так, гуляли и зашли… За обедом вспыхнула ссора. Редактор
евы мне что-то не попадались. Абрикосов заметно воодушевился. Голос его звучал все тверже и убедительнее: – Носовых завались, а Ротовых, прямо скажем, маловато. Тюльпановы попадаются, а Георгиновых я лично не встречал. Абрикосов высказывался с нарастающим пафосом: – Щукиных и Судаковых – тьма, а где, например, Хариусовы или, допустим, Форелины? В голосе поэта зазвучали драматические нотки: – Львовых сколько угодно, а кто встречал хоть одного человека по фамилии Тигров?
». Что это значит? Что все это значит? Кто я и откуда? Ради чего здесь нахожусь? Мне сорок пять лет. Все нормальные люди давно застрелились или хотя бы спились. А я даже курить и то чуть не бросил. Хорошо, один поэт сказал мне: – Если утром не закурить, тогда и просыпаться глупо…
Руня извиняется следующим образом: «Прости, мой дорогой, но все же ты – говно!»
на мужа. Затем с материнской нежностью в голосе произнесла: – Ты не в Мордовии, чучело!
Ковригин недовольно сказал: – Наши лошади в три раза больше! – Это пони, – сказал мистер Хиггинс. – Я им не завидую.
Мне сорок пять лет. Все нормальные люди давно застрелились или хотя бы спились. А я даже курить и то чуть не бросил.
"В борьбе с абсурдом так и надо действовать. Реакция должна быть столь же абсурдной. А в идеале - тихое помешательство."
Хемингуэй умер. Всем нравились его романы, а затем мы их якобы переросли. Однако романы Хемингуэя не меняются. Меняешься ты сам. Это гнусно — взваливать на Хемингуэя ответственность за собственные перемены.
Когда человека бросают одного и при этом называют самым любимым, делается тошно.
