Женщины не любят тех, кто просит. Унижают тех, кто спрашивает. Следовательно, не проси. И по возможности- не спрашивай. Бери, что можешь, сам. А если нет, то притворяйся равнодушным.
Ты утверждаешь - значит, не было любви. Любовь была. Любовь ушла вперед, а ты отстал.
В любой ситуации необходима минимальная доля абсурда.
Еще в дверях меня предупредили:
– Главное – не обижайте Ковригина.
– Почему же я должен его обижать?
– Вы можете разгорячиться и обидеть Ковригина. Не делайте этого.
– Почему же я должен разгорячиться?
– Потому что Ковригин сам вас обидит. А вы, не дай Господь, разгорячитесь и обидите его. Так вот, не делайте этого.
– Почему же Ковригин должен меня обидеть?
– Потому что Ковригин всех обижает. Вы не исключение. В общем, не реагируйте, Ковригин страшно ранимый и болезненно чуткий,
– Может, я тоже страшно ранимый?
– Ковригин – особенно. Не обижайте его. Даже если Ковригин покроет вас матом. Это у него от застенчивости…
Что-то меня раздражало в их поведении. Я вспомнил, как лет пятнадцать назад заболел мой отец. Меня отправили за кислородной подушкой. Я шел и плакал. Затем повстречал учителя тригонометрии Буткиса.
– Не переживай, – сказал мне Буткис, – врачи частенько ошибаются. Все будет хорошо.
С тех пор я его ненавидел. Врачи не ошибаются. Родители болеют и умирают.
В борьбе с абсурдом так и надо действовать. Реакция должна быть столь же абсурдной. А в идеале – тихое помешательство.
– Да обнимите же меня как следует, – заявила она, – вот так. Уже лучше. Мы не должны игнорировать сексуальную природу танца.
употреблял такие слова, как «философема», «экстраполяция», «релевантный». Наконец редактор вызвал меня и говорит: – Такие передачи и глушить не обязательно. Все равно их понимают только аспиранты МГУ.
Здесь были расстреляны не только евреи. – Да, – ответил Панаев, – верно. Но лишь евреи были расстреляны только за это. За то, что они евреи.
Бывает, ты разговариваешь с женщиной, приводишь красноречивые доводы и убедительные аргументы. А ей не до аргументов. Ей противен сам звук твоего голоса.