Kitabı oku: «Роман Ангелины. Фантастический роман о фантастической любви», sayfa 6

II

– Да, в неудачное времечко закинуло меня! Нет, чтобы годков на триста-четыреста пораньше! – горестно сокрушался Роман, отхлёбывая из глиняной кружки местное пивко, кое вкусом своим очень напоминало ему самую примитивную бражку. Весь египетский лик поэта выражал недовольную обиженность своею неуклюжею судьбою, хотя черты лица нашего героя, – в отличие от его шумерского варианта – на этот раз были просто безукоризненны и даже красивы.

Роман собрался было глубоко вздохнуть, дабы этим выказать своё глубокое огорчение, но передумал. Или не вовремя нагрянула минута хандры, или не так уж велико было горе его. Он ещё отхлебнул пивка и погрузился в раздумья над своим проектом.

Дело в том, что нынче Роман был зодчим. Да не простым, а самым модным и самым новаторским для того времени, и положение его было так высоко, что только фараон, жрецы и номархи стояли над ним. И всё-таки наш герой не был рад. А всё потому, что, увы, ушло время гигантских пирамид, не модны они были теперь в египетском царстве, не рвут их острые макушки тугие пологи небес. Да и желающих пограбить царские усыпальницы становится всё больше. И вот, фараоны и иные знатные персоны, придумали делать для себя скромные гробницы, не бросающиеся в глаза помпезностью. Но зато внутренняя отделочка их поражала роскошью. Только кто же это увидит?! Ясно, что не простые смертные. Им же скажут, что, мол, мы, фараоны-демократы, блюдём Египта доход, экономим ваши личные сбережения. Мы же не Хеопсы, не Джесеры, на хрена нам шиковать! Ведь наша наиглавнейшая черта – скромность без меры!

Да что там говорить, народ хитёр в делах бытухи, он в них просто дока, но в делах политики он не ловит и мухи дохлой, и обмануть его так же просто, как девку, засидевшуюся в невестах. Что я вам говорю, вы и сами это прекрасно знаете. Сколько раз, вспомните, развесив уши и раскатав губы, внимали вы с верой властям, хваля очередной их указ и радуясь мудрости и чуткости руководства! А потом, кинутые скопом, вливали в себя коктейль из водки, слёз и соплей, рвали на грудях последние рубахи и яростно грозились скинуть на хрен эти власти! Но наутро всё затушёвывалось, ярость переходила в головную боль, а решимость переворота сменялась решением опохмелки. А после эффективного лечения вновь прорастали терпимость и надежда, и слезящиеся глаза с умилением пожирали строчки нового указа, ещё более мудрого и более чуткого – вот теперь-то уж точно мы заживём так, как не жили никогда! И в этом правда – каждый новый год мы убеждаемся, что ТАК мы ещё никогда не жили!

Ах, как хотелось Роману возвести такую пирамиду, рядом с которой и Хеопсово строение показалось бы серой и мелкой фигуркой! Что ж, каждому художнику присуще некоторое тщеславие. Только в одних оно является стимулом для творчества, а в других наоборот – творчество стелет дорожку этому самому тщеславию. Но наш поэт, слава Богу, был тщеславен настолько, насколько это требовалось для созидания, и поэтому огорчение не стало его верным спутником, оно было лишь незваным гостем в минуты изредка заглядывающей хандры.

Да что же это я говорю!? Вы, небось, уже плюётесь от негодования – вот, мол, мусолит нас какими-то баснями об архитектурных веяниях, о политическом лицемерии, а о самом главном – ни слова! Уверяю вас, это не так! Можно было бы сразу, без промедлений, вскрыть Роману душу и выложить на блюдо любопытства внутренности её. Но разве это правильно? Если так делать, то мы вряд ли сможем понять наших героев, их поступки и решения. Но то, что в вас свербит желание поскорее узнать их чувства и мысли, это просто здорово, значит, вы не равнодушны к ним, значит, и Роман, и Ангелина становятся вам близки!

Конечно же, не то, что стройка тысячелетия оказалась невозможна, угнетает Романа. Всё это напускное, всё это хреновина, фигня! Есть только одно, что гнетёт его, заставляя сотни раз в день поочерёдно решаться то на смерть, то на жизнь, сменяя отчаянность безнадёжности на восторг любви! Роман не думает об Ангелине, он ею живёт! Она всегда в нём, она всегда перед ним, и глаза её, полные любви и боли, мольбы и отчаяния жгут его сердце, и кровь, испаряясь, изливается дымящимися слезами!

И разве могло быть иначе?! Даже мысль не возникает о том, что Роман мог забыть хоть на долю мгновения свою любимую, свою юную, божественную Гелу! Да случись это, я бы, не раздумывая, умертвил своего героя, и, не сомневаюсь, вы бы это одобрили! Хотя, вряд ли так могло статься, ведь о таком герое я не стал бы писать ни строки, а вы никогда не захотели бы о нём читать!

III

Даже если тщательно обыскать всю территорию Египта с помощью лучших сыщиков всех времён, то и тогда вряд ли можно будет найти девушку лучше Сати! О, был бы я поэтом, как Роман, и всё равно не смог бы отыскать слова, чтобы описать игривость прядки волос, что брызжет чернотою и оттеняет персиковую смуглость щёчек! Не смог бы описать размах густых чёрных бровей, соединившихся – дуга к дуге – в сказочный мосток! А как сочен спелый налив полных и капризных губок, как волнует их влажный блеск! В чёрной бездне глаз таится, чуть себя прикрыв, шалость, но за нею прячутся сполохи страсти! Стан – гибок и точён – изящной выпуклостью форм разит наповал, ввергая в чувственный шторм любого, будь ты муж учёный, иль раб, иль даже фараон!

Только не нужно проливать негодование и разочарование! Я отнюдь не позабыл о нашей милой героине и нисколько не пытаюсь заретушировать её красоту. Нет во всей Вселенной девушки, прекраснее Ангелины! Нет, и быть не может!! Но после неё, поверьте, Сати – самая первая красавица! Хотя, возможно, где-то, в иных временах и государствах, тоже есть очаровательные девы. Это мы сможем узнать, когда попадём туда, если, конечно, наши герои захотят продолжить своё путешествие.

Так вот, Сати была истинная красавица, но… Но имелся и у неё недостаточек. И этим недостаточком был её характер, своенравный, даже жёсткий. Но вы и сами знаете, как часто девушки красивые имеют тот же недостаточек, не правда ли? О, как ясно я сейчас увидел благородную ярость, бьющую из очаровательных глазок! Но уверяю вас, она напрасна, ведь именно вас я не имел в виду! Простите мне, глупому сочинителю, эти суждения и слова, что поделать, моя голова сама взрыхлила сию тему!

Итак, характер Сати оставлял желать лучшего, как сказал бы опытный дипломат. А если проще, то эта красавица заставляла всех плясать под свою дудочку, играющую лишь тот мотив, что был приятен и угоден хозяйке. Как она расходилась в гневе, когда кто-то восставал против её желаний – не так играл, не так плясал, не так и не в те вживался роли! Бездны глаз искрили молниями гнева, испепеляя любого, вставшего на пути капризов этой жестокосердной красотки!

Но что-то уж больно строг я к Сати и явно несправедлив. Разве её вина в том, что родилась она на свет дочерью самого грозного номарха, а не какого-то ремесленника или раба. А отсюда и издержки воспитания. Так уж случалось во все века, да и теперь в порядке вещей, что отпрыски людей не бедных и чванливых и сами таковыми становятся, а папочки и мамочки лишь поддерживают в детишках веру в их мировую значимость! Бывают, конечно, и исключения, но они так же редки, как разумная жизнь в нашей планетарной системе.

Номарх, папочка Сати, был не просто влиятельным богатеем, он являлся ещё личным другом самого Эхнатона, и поэтому для него не существовало ничего невозможного. Кроме того, слыл он тираном и деспотом, давя до слёз свой бедный народ налогами. Но всё-таки, хоть и считал себя номарх почти что богом, а о смерти задумывался частенько, тем более что смерть в Египте была совсем не страшна, а осознанно ожидаема. Поскольку же он человеком простым не был, то и похоронить его должно было как человека значительного. А для этого требовалось две вещи: богатая усыпальница и тот, кто её сварганит. Насчёт богатства у номарха всё было в порядке, а вот с последним пристанищем дело обстояло сложнее. Конечно, архитекторы в те века не были редкостью, но данному тирану казалось оскорбительным иметь такой же склеп, как и у других вельмож, а предлагаемые проекты не очень-то отличались один от другого. И вот тогда, неизвестно откуда, в новой столице появился зодчий-новатор, нарисовавший перед номархом такие великолепные картины, что они мгновенно покорили деспота. Номарх, не раздумывая, почти насильно увёз архитектора к себе, и тот принялся воплощать в жизнь свой замысел.

Вы без труда уже догадались, что тем самым зодчим-новатором был Роман. Он с удовольствием и желанием нырнул в работу, полный решимости создать истинный шедевр, не заморачивая себя тем, что шедевр тот предназначен для злобного и своенравного деспота. Для Романа существовало лишь творчество, в котором он мечтал утопить себя полностью, робко надеясь, что оно поможет ему хоть немного пригасить бушующую в сердце любовь. Он работал безостановочно, прерываясь лишь на еду и сон, но образ любимой становился только ярче и зримей, а она сама – желаннее и дороже!..

Нет, не могла не заметить Сати красавца-зодчего, хотя бы потому, что и сама она слыла человеком образованным и даже могла слагать стихи. Да, папочка не жалел сил на то, чтобы дочурка его получила самое лучшее образование, и несколько жрецов постоянно находились в его имении, отдавая свои знания способной ученице. Но Сати, хоть и имела к учению большие способности, относилась к нему с холодком, считая всё это прихотью папочки, мечтавшего выдать дочь замуж за самого фараона. Ей, конечно, тоже хотелось бы встать на самую высшую ступеньку власти, но вот беда, была Сати, хоть это и не очень с ней вязалось, романтична и мечтательна!

И когда девушка впервые увидела немолодого, но стройного и красивого лицом архитектора, сердце её сладостно затрепетало, подобно бабочке, поймавшей первый солнечный луч после зимней спячки. Сати, ещё не осознавая, что это любовь робко царапается в дверцу её души, стала много времени проводить рядом с красавцем зодчим, невзирая на то, что был он с нею более чем прохладен.

IV

Интересно, а как в человека вселилась разумность? Ведь что-то должно было подвигнуть гомо сапиенс к мыслительному процессу, что-то должно было толкануть двуногих млекопитающих на скользкую дорожку логического соображения?!

Многие, очень многие, считают, что таковой причиной стала работа. Она, дескать, и заставила человеков не просто что-либо делать, а совершать это строго определённым образом, а отсюда и развитие умственных начал. Именно работа, производимая до нужного числа потов и совершаемая осознанно для общества и семьи, явилась бойком, воспламенившим капсюль разума.

Иные же, более романтичные натуры, уверены, что только любовь могла заставить человека обратить инстинкты в разум. Это, конечно, очень оригинальная версия, но мне лично она не импонирует, особенно, когда вспоминаешь все те глупости, которые сам совершил, находясь в любовном исступлении! Эх, как же тогда бывает далеко не только до какого-то разума, но и до примитивной логики вообще!

Ещё кое-кто думает, что основа разума – естественное любопытство, от природы щедро заложенное не только в людях, но и в других животных. Предположим, схватил человечек первобытный своею волосатою ручкой горящую головешку, находясь во власти этого любопытства, а огонёк его – цап больно-пребольно! И сразу в глотке родился вопль, а в головке – разум, и стал человечек соображать, как ему лучше браться за опасные предметы в другой раз. И опять здесь я вижу нестыковку: ведь раз обжегшись, вряд ли кто вообще станет хвататься за огонь когда-либо!

Нет, кто бы что ни говорил, но я твёрдо уверен, что ось прогресса и толкатель разума – торговля! Как только первый человек обменял лишнюю шкуру на кусок мамонтятины, он моментально почувствовал своё превосходство над остальными! А потом он осознал и силу этого процесса, когда смог за какие-то вещи получать не только еду, но и пародию на любовь. Но вся полнота разума выявилась лишь в тот момент, когда первобытный дикарь сумел втюхать ближнему своему сгнившую шкуру как товар высшего сорта! После этого действия разум стал развиваться неудержимо и изощрённо, превращая людей просто разумных в торговцев-виртуозов! Что, если не торговля, закаляет и острит ум?! А как бодрит приятной свежестью ловля процентов барыша! Это же просто наслаждение – продать то, что сгнило или же чистый брак, это просто радость – обуть доверчивого лоха!

Базар восточный, вероятно, вечен! Он криклив, хвастлив, нечист, широк. Хитры торговцы, клиенты беспечны, но именно здесь и бурлит поток разумности! Не знаю точно, но мне думается, что Адам с Евой, выкатившись из ворот Эдема, попали на базар. Кто там торговал, спросите вы, если род человеческий ещё не начал свой путь? Не знаю. Может, ангелы, может, черти, но базар был наверняка! Его не могло не быть!

Базар египетской столицы бурлил, шумел, благоухал. Здесь можно купить всё, что угодно любой, даже самой извращённой душе. Всевозможные яства и напитки, одежды и обувь, животные и посуда, услуги лекарей и брадобреев, возчиков и жриц любви – вот неполный список товаров столичного базара. Сытые торговцы, увешанные гроздьями пота, расхваливают свой товар как величайшее и единственное чудо, хватая прохожих за одежду, плечи и иные места их тел, которые подворачиваются под руку. Они орут, не жалея осипшие глотки, но то их повседневная работа, и покупатель это знает. Он проходит с достоинством, уверенный, что его не так-то легко надуть, и, чтобы сбросить цену, отчаянно хает товар. Но всё это входит в правила игры. Торговец, конечно же, скинет пару монет, но всё равно он останется в барыше, ведь его цена изначально завышена. Зато довольный покупатель, гордый своим умением торговаться, так легко расстанется с деньгами и купит товар, зачастую совсем не тот, который и хотел приобрести!

Вдруг – разом – гул базарный умолк, но почти мгновенно перешёл в недовольный громкий ропот. Толпа завыла, стала редеть, раздаваясь в стороны, а в неё влетел азартный джигит. Он уверенно прокладывал путь в людском потоке, как слон в бамбуковых зарослях, а в высоко поднятой его руке была длинная плеть. Джигит смачно, но без злости опускал жало плети то направо, то налево, поторапливая самых медлительных. А вот за ним показалась и пышная кавалькада, и та, ради которой воин не щадил чужих спин. Это была юная принцесса, грациозно и уверенно сидящая на белом коне. На ней бал одет калазирис цвета весеннего неба, так ловко подчёркивающий ладные формы тела и безукоризненные черты лица.

Ропот недовольства мгновенно сменился гулом восхищения, и толпа стала прижиматься к всадникам. Но воины это предусмотрели. Они уже заключили принцессу в неровный овал и проворно работали плётками, отжимая людскую массу. Но всем было наплевать на жалящие укусы плёток, ведь вот она, краса и гордость фараонства, совсем рядом! Да за чудо лицезреть её разве жалко раз-другой подставить плечи под плеть?!

Ах, Ангелина, как же ты любима в египетской земле! Всем, всем мил твой образ, но особенно, мне! Ну что без тебя наш мир безликий – пустыня лунная, мираж?! В нём нет ни радости, ни света, есть лишь грусть, обыденность. Как солнца луч в ноябрьской хмури, как пенье вешнее синиц, как штиль в финале грозной бури – свет глаз твоих и взмах ресниц!

О, Боже, простите, я впал в плен дурмана! Но что поделать, коли мне так близка и дорога моя героиня! Мне иногда кажется, что это я, а не Роман схожу с ума от любви к ней! И только поэтому я говорю словами его, моего бедного поэта!

V

Нуби тенью скользнула в будуар принцессы.

– Ну, как? Ты всё узнала? – юная царевна устремила взгляд на служанку, и в глазах её затрепетало нетерпеливое волнение.

– Да, госпожа.

– Так не молчи, говори скорее!

– У всех подруг я расспросила о нём и теперь его вижу, как живого! Он так хорош, что тех, кто в него не влюбился, в столице почти не осталось!

Глаза Нуби полыхали чёрным огнём восторга, а грудь высоко взлетала. Голос стал резок и высок, и слова слетали с уст, подобно звонким медным цепочкам, что переплелись на локотках девушки. Языку же был явно мал домик рта, и он ежесекундно высовывался, смачивая сухие губы, отчего они, повлажнев, блистали. И вновь с этих повлажневших губ просыпались слова восторга:

– Ах, как он красив, высок и строен! Не по-египетски учтив! Не докучлив он, не нагловат, но в речах – жарок и неспокоен! И сыплет он рифмами, как туча косым живительным дождём! Его стих ладен и страстен, в нём есть всё: и жар души, и мыслей круча, и красота узора слов!

Ангелина впитывала в себя каждое слово так жадно, будто от этого зависела её жизнь. Да ведь так, по сути, и было! Конечно, это он! Это он, её любимый! Кто ещё мог всколыхнуть стоячее болото Ахетатона?! Только его таланту под силу это!

– А все знатные дамы, – особо, юные, – просто пленены изысканным слогом поэта! – Продолжала меж тем Нуби. – И многие разделяют его дерзость к властям и богам. Кстати, именно за это он и брошен в темницу!

Ангелина не сразу поняла значение последних слов, но, осознав их, похолодела. Она рывком поднялась с кресла и вонзила в служанку яростный взгляд:

– Как брошен? Кем? Да ты в уме ли?!

Прежний восторг слетел с личика Нуби, а на его место по-хозяйски поместился испуг:

– Я, госпожа, не виновата!

– Я не виню тебя ни в чём. Говори, что случилось.

– Узнала я, что на днях примчался оскорблённый номарх – друг твоего папочки – и потребовал, чтобы поэта бросили в тюрьму. Он, дескать, враг Египта, предатель и самый большой злодей и развратник!

– Но почему?!

– Да говорят, что тот поэт так ославил в стихах номарха, что над ним смеялись даже рабы!

– И что же папа?

– Он поддержал своего друга, ведь от поэта досталось и самому царю!

– Да, это на него похоже! Это – он! – почти вскричала принцесса.

– Кто он? – на личике Нуби нарисовалось удивление.

– Это – он! – повторила Ангелина, но тут же, представив себя на месте Нуби, осознала всю нелепость ситуации. – Да так, один мой знакомый поэт, он всегда был дерзок.

Но умная служанка, глядя на вспыхнувшее лицо госпожи, почувствовала, что здесь не всё так просто. И следующие слова принцессы только подтвердили это:

– Ты должна увидеть его!

– Я?

– Да! Хотя, нет. Увидеть его нужно мне! Но как это сделать?!

– Да проще некуда. Кто запретит увидеть арестанта дочери царя?! Да если бы и так, то папа твой лишь словечко скажет, и любая дверь любой темницы распахнётся!

– Ты не понимаешь, Нуби, я хочу увидеть его, но так, чтобы меня никто не узнал!

– Тогда ничего не получится.

– Но я должна его видеть! Должна! Придумай что-нибудь, и я подарю тебе всё, что ты пожелаешь!

Нуби, конечно, любила свою госпожу. И вовсе не по обязанности, а за её доброту к ней, за щедрость. Но Нуби была молода и красива, и драгоценные вещи она любила не меньше. Поэтому появившуюся проблему она разрешила очень быстро:

– Есть у меня один воздыхатель, он служит надзирателем в темнице. Давно он меня добивается, но я пока в раздумьях. Что ж, пообещаю ему себя, возможно, он и поможет.

– Ты хочешь предложить ему себя?! – ужаснулась Ангелина. – Нет-нет, тогда не нужно, поищем путь иной! Отдать себя без любви – это мерзко!

– Я не сказала, что отдамся ему. Я сказала, что лишь пообещаю это сделать! К тому же, он мне не противен. Вот если б он вдруг стал начальником тюрьмы, а я – совсем свободной…

– Об этом не переживай, – легко поняла намёк Ангелина, – я лишь шепну папочке, и всё будет устроено так, как мне угодно!

– Значит, я могу сказать моему другу, что это возможно? – скромно потупила взор служанка.

– Да, да, Нуби!

– Так я пойду и всё устрою.

– Иди. Нет, подожди. А что там говорил номарх о распутстве поэта? Или это он со злобы?

– Ах, госпожа, да любая б почла за честь стать наложницей этого красавца! Вероятно, что-то и было. Да я и сама б отдала свою страсть ему, плавясь от счастья!

– Не любя?

– А вдруг, вся жизнь пройдёт, а любовь так и не постучится!?

– Да ты, Нуби, сама развратна!

– Я, госпожа, не считаю это большим недостатком!

VI

Здоровые крепкие зубы номарха смачно рвали мясо, перемалывая его вместе с жёсткими хрящами. Золотистое масло тоненькой струйкой стекало на грудь, впитываясь в белоснежное полотно одеяния. То и дело из его пресыщенной утробы вырывалась шумная отрыжка, явно свидетельствующая о наполненности её. Но номарх, промокнув полотенцем капли пота и масла на лице, вновь отправлял в большой рот куски мяса, запивая их крепким пивом.

Роман, сидящий напротив тирана, ел очень мало. Зато пил он от души, пытаясь пенистым напитком опьянить свою волю, что заставляла его жить. Да, наш герой опять хандрил, снова его жизнь казалась ему никчёмной и бесполезной. И так изо дня в день – пока он был занят на стройке, неизлечимый недуг его отступал, маскировался. Но, стоило Роману вынырнуть из омута дел, как вновь, сильнее и больнее, отчаянье любви набрасывалось на него. И лишь каждодневные застолья номарха помогали на время забыться. Хмельной напиток, в конце концов, притуплял чувства и хаотично перемешивал мысли, которые теряли логику и направленность, сплетаясь в бессмысленный фантасмагоричный клубок.

Номарх, отрыгнув в очередной раз, с силой хлопнул в ладони, и в зале появилась четвёрка юных танцовщиц. Эх, не был бы наш герой насмерть заражён любовным вирусом, он не смог бы оторвать глаз от этих прелестных созданий, всё одеяние которых состояло из прозрачных накидок, которые не скрывали прелести стройных тел, а бесстыдно их выявляли! А девицы уже были во власти танца. Они изящно выгибались, выставляя на показ соблазнительные попки и вздрагивающие груди, и от этого глаза номарха тускло засветились, а из раскрытого рта потекли струйки слюны. Танцовщицы же, войдя в раж, вытворяли нечто фантастическое. Они сплетались меж собою, как виноградные лозы, и становились похожи на диковинное сказочное растение. Но тут же быстро разбегались, и вот уже перед глазами зрителей четыре статуи, у которых похотливо двигаются лишь их срединные части.

Роман не замечал прелестей танцовщиц, он вообще не замечал ничего и никого. А зря! Ведь рядом с ним сидела красавица Сати, не сводящая прекрасных глаз со своего любимого!

Да, да, своенравная Сати полюбила архитектора. И она сама была этим поражена. Как, она, для кого чувства лишь вздорная шелуха, она, которая холодный расчёт ставила во главе всего, она, кого добиваются самые знатные мужи царства, стала рабыней любви! Но что поделать, мы-то с вами знаем достоверно, что любовь приходит не только к тем, кто рад ей и верен, но и к тому, кто над нею лишь насмехается! Любовь спелёнывает даже тех, кто умом хладен и расчётлив, а душою завистливою сух и зол. Но в тех, кто рад этой дивной встрече, любовь родит радость и лёгкость, а в тех же, для кого она гостья нежданная, часто возникает лишь острое чувство собственности!

Сати, как натура сильная и трезвая, вначале пыталась придушить в себе ростки необычного, пугающего её чувства. Она взывала к своему разуму, стыдила себя, насмехалась над собою, но проку из этого не выжала. Тогда, пролив немало слёз, – чего с нею прежде не случалось, – она решила, что позволит красавцу зодчему любить себя. Но произошло нечто удивительное: Сати очень быстро осознала, что для него она совсем не желанна! Вначале это открытие взбесило девушку. Но любовь так быстро гасит негатив, и очень скоро бешенство переросло в желание обладать любимым любой ценой.

В ход пошли все средства, известные прекраснейшей половине человечества. Улыбки, робость, томный взгляд, густые вздохи, кокетство – всё это обрушилось на объект вожделения. Сати по нескольку раз в день меняла наряды и старалась находиться рядом с любимым. Она – словно невзначай – касалась его, рукой ли, краем одеяния ли, концом изящной сандалии. Но в архитекторе не только не загоралась любовь, а даже не просыпалась вежливая симпатия. Он был ровен с Сати, всегда вежлив, она была для него лишь дочь хозяина.

Сати, видя, что её любимый уже порядком захмелел, а внимание всех остальных поглощено прелестями танцовщиц, быстрым движением всыпала в бокал Романа щепоть серого порошка.

Ах, коварная баба! Так, думаю, вскричали вы в этом месте. Совершенно с вами согласен. Но, всё же, попытаемся понять и её. Каждому влюблённому присуще желание завладеть своею мечтою любым путём. Правда? Конечно, пути у всех различны, и что для одного – норма, для другого – преступление! А Сати никогда ни в чём не получала отказа, она не привыкла что-то у кого-то просить, поэтому и действовать решила сообразно своему воспитанию. Да что говорить, всем нам известно, что любовь не только животворна и прекрасна, она ещё и слепа, глуха, жестока!

Итак, порошок растворился в пенистом напитке, и Роман влил в себя этот коктейль. Но это был не яд, это было лишь снотворное зелье. План Сати не блистал особой новизною и оригинальностью. Этот дерзкий строитель должен оказаться в одной постели с нею, да так, чтобы это увидели все и, прежде всего, папа. Конечно, номарх в гневе страшен, он способен сделать всё, что угодно, и есть риск, что зодчий погибнет прежде, чем осознает реальность. Сати это знала, но иного выхода из любовного тупика найти не могла.

В глазах Романа темнело. Голова тяжелела и клонилась к столу.

– Да, сегодня я явно перебрал, – тяжело ворочая одеревеневшим языком, прошептал поэт. – Пожалуй, мне не дойти и до своей комнаты. Только не хватало завалиться мордой в салат! Хотя, салатами тут не увлекаются.

Роман потряс головой, пытаясь разогнать тяжёлую дрёму, но это нисколько не помогло. Да, щедра десница Сати, и очень сильно сонное зелье!

Два здоровенных раба приволокли бесчувственное тело и уложили его на богатое ложе.

Сати жестом отпустила слуг и присела на постель, нежно глядя на любимого. Её пальцы ласково гладили прядки взмокших от пота волос, и от этого тело пронзали тысячи маленьких острых иголок. Но укусы их были так приятны! От них внутри Сати будто разгоралось пламя, но пламя это было жидкое, и оно, выкипая, истекало соками желания из тела девушки.

Так она просидела довольно долго, купая взгляд в лице любимого, перебирая его чёрные, с серебряными прожилками волосы. Наконец, Сати оторвалась от этого сладостного занятия, и принялась раздевать Романа.

Когда с этим было покончено, Сати разделась сама и улеглась на ложе рядом с любимым:

– Теперь ты никуда от меня не денешься! Теперь ты будешь только моим! Ты полюбишь меня, я знаю, ведь меня нельзя не полюбить! А папа меня поймёт, и ты станешь любим и ему. Ну, а после – никто не вечен! – ты будешь номархом, а потом…

Но что будет потом, Сати додумать не успела. Видимо и она сегодня очень устала от всех этих событий, задуманных и так ловко совершённых ею. Глаза её прикрылись веками, и сон мягко опустился на чело коварной девушки.

И, если бы взглянуть со стороны на спящих Сати и Романа, то нельзя было не увидеть, что их обнажённые тела очень гармонировали друг с другом, практически сливаясь в одно целое.

Нет-нет, я нисколько не стремлюсь вызвать в вас какую-то симпатию к Сати и её методам завоевания любимого! Даже под ножом гильотины я буду стоять на том, что только Ангелина, моя любимая героиня, должна быть рядом с моим не менее любимым героем! И, пусть творение мэтра Гильотена оттяпает мою башку, но и тогда она сможет прошептать: Роман и Ангелина – это так же, как жизнь и любовь!