Kitabı oku: «Четыре призовых. И два обычных», sayfa 3

С ним, жестким уральским парнем слегка за сорок, автором вполне успешного интернет-проекта, творилось что-то неладное – и дело было вовсе не в идеальной попе собеседницы. Чего-чего, а женских задниц за сорок лет жизни он навидался – выше крыши, и попадались среди них и исключительно славные экземпляры! Но тут… Впервые в жизни ему сделалось стыдно за свой лишний живот, и захотелось, внезапно и до дрожи, сбросить десяток лет, чтобы снова быть жилистым, резким и красивым.

– Ты-то, похоже, много двигаешься, – сказал он первое, что пришло на ум.

– Да, – согласилась она, – я родилась, чтобы танцевать. Самба, форро, фрево, ламбада, фанк, босса-нова – я танцую все наши танцы. А видел бы ты, как хороша я была в капоэйре! Да и бути-дэнс в моем исполнении – это что-то потрясающее, хотя придумали его не у нас. Но самба – моя страсть и моя душа. Я, кстати, учу людей настоящей самбе в танцевальной студии, и попа у меня – настоящая, а не из кабинета хирурга, как ты наверняка подумал. Это от природы: приглядись к черным девушкам или к тем, у кого в жилах течет хотя бы часть негритянской крови – и сразу поймешь, почему всех остальных они называют плоскозадыми. То, за что остальные выкладывают немалые деньги, черным достается бесплатно. Я, конечно, не совсем уж черная – но кое-что от мамы мне, как видишь, все-таки перепало.

– Ни про какие кабинеты хирурга я и не думал, – возразил он. – Сразу видно, что ты девушка спортивная! Как ты оказалась в Барселоне?

– Барселона, Барселона, – принялась она напевать в ответ мотив популярной песни. – Барселона… Кто не любит Барселону? Да и потом: в Рио полно отличных танцовщиц, а здесь они – куда более редкие птицы. Да и платят здесь намного больше. Интересно, ты предлагаешь руку и сердце каждой девушке с красивой задницей?

– Нет, – сказал он честно. – Ты первая, кому я произнес эти слова. И твоя задница – надо признать, отличная! – здесь совершенно не при чем.

Прозвучало это на редкость фальшиво, неискренне и даже пошло – так часто бывает, когда говоришь чистую правду. Она поглядывала на него лукаво – но номер телефона, перед тем, как расстаться, все-таки дала.

Визит в публичный дом он, неожиданно для себя, отменил, а оказавшись дома, пошел к зеркалу посмотреть, кого он увидит там. На него смотрел лысый, как яйцо страуса, по-козлиному бородатый, обмотанный основательно жирком взрослый мальчик с Урала. Всякий правильный уралец опознаваем влет: он обязательно носит лицо осторожного нахала, причем если степень осторожности на этом лице может сильно варьироваться, в зависимости от обстоятельств, а часто исчезать вообще, то основательная степень наглости всегда остается неизменной.

Он уже девять лет жил в Европе – но продожал носить это уральское лицо и знал, что снимет его только со смертью.

Он, при всех своих дипломах и сертификатах, продолжал безбожно «чокать» по поводу и без, он говорил «колидор» и «заоднем», и никая сила в мире не смогла бы его отучить от этого.

Он не мог, да и не собирался отказываться от корней, и тот факт, что в силу определенных причин ему пришлось в свое время покинуть Родину, ничего не менял. А что он действительно мог, и что он должен был бы сделать – так это выписать себе из Екатеринбурга или области одну из множества статных и ярких девок, которые курвились и вянули там зазря, разбазаривая красоту в тускло-пьяное никуда… Да, мог бы – и каждая из этих уральских красавиц с радостью примчалась бы к нему в европы, чтобы «чокать» здесь с ним на пару и любить его по-русски. Он, коренной уралмашевец, мог и должен был сделать именно так – но вместо того потерял голову от мулатки-танцовщицы из Рио, с которой, по причине бедности своего испанского, и общаться-то толком не мог.

– На экзотику тебя потянуло, друг мой, – сказал он зеркальному себе. – Хочешь, чтобы она научила тебя танцевать настоящую ламбаду? Ну, научит. И чо? Чо дальше? Дальше-то чо? Ты же ей, неразумной, даже не сможешь объяснить, почему в день Ильи-пророка надеваешь тельняшку, встречаешься с осевшими здесь же парнями из Войск Дяди Васи, цивилизованно, но крепко закладываешь за воротник и совершаешь обязательное омовение в одном из барселонских фонтанов. Вот попробуй объясни ей, зачем ты это делаешь! Девчонке с Урала, заметь, ничего объяснять не понадобилось бы! Она с детства в теме. А эта – из Бразилии, «где много диких обезьян» – вот и все, что тебе известно об этой стране! Ну, что там еще? Бассейн реки Амазонки, карнавал в Рио, Роналдо и Пеле, новоявленный ему доктор Иво Питанги с бразильской подтяжкой ягодиц – и все те же чертовы обезьяны! Обезьяны, бл***ь! Она из Бразилии и по-русски – ни бум-бум, как птица неразумная. Вот чо ты будешь с ней делать?! Чо?

Через месяц они поженились.

* * *

…Он съел бутерброд с хамоном и сыром, запил его чашкой кофе и снова прилежно трудился. Жар добрался наконец и до вершины холма, мучил и жег с час – и пошел на убыль. Солнце катилось умирать по скользкому от пота небосводу. Он посмотрел на часы, достал из рюкзака бинокль и подошел к самому краю обрыва.

Часы показывали ровно половину шестого. Снизу, издалека, донесся едва слышный школьный звонок. Он приложил бинокль к глазам, сходу нашел интересующее его место – чувствовался навык – и принялся наблюдать.

– Ага, ага, вижу! – воскликнул удовлетворенно он. Мелисса – а вот и Катюша! Где, интересно, Мели припарковала машину?

Поискав, он обнаружил «Купер» жены на соседней улице. Бинокль был мощный, и с высоты холма он мог при желании разглядеть всю деревню в деталях. Метнувшись в сторону, он отыскал свой участок с продолговатой черепичной крышей бунгало, после, вернувшись к дочке и жене, проводил их глазами до красного, с двойной белой полосой, «Купера», дождался, пока они усядутся и машина тронется с места – и стал собираться сам. Теперь, когда его девочки вот-вот будут дома, сидеть в одиночестве на вершине холма ему совсем не хотелось. Он и так не видел их – целый день. Уложившись и приладив рюкзак за спину, он заспешил вниз.

* * *

«Благостный закат» встретил его пустою террасой – как и всегда на обратном пути. Еще на подходе к воротам своего дома он услышал голос жены во дворе. Мелисса о чем-то громко спрашивала Катюшу, та неразборчиво отвечала ей, а потом обе дружно засмеялись – и он сам тихонько засмеялся с ними в лад. Он ощутил, что за целый день в одиночестве так соскучился по своим девочкам, что готов, кажется, даже прослезиться, оттого что сейчас, вот-вот, через секунду увидит их и сможет обнять.

Снова они были с ним, совсем рядом, с обратной стороны ограды, а вместе с ними дом наполнили запахи и звуки. Он отчетливо различил аромат жареного мяса и вспомнил, что сегодня Мелисса обещала ему шурраско. Да, с тех пор, как они стали жить вместе, Мелисса приобщила его к фейжоаде, ватапа и прочим бразильским яствам, а он, в свою очередь, научил ее лепить пельмени – в рамках культурно-кулинарного обмена между Бразилией и Россией. Зона барбекю была совсем рядом, за густой стеной нестриженой зелени – он слышал, как Мелисса напевает, позвякивая посудой.

Он так сильно хотел их увидеть, что даже остановился, испугавшись на миг, что войдет сейчас за ограду – и не найдет их там. Так, должно быть, всегда и у всех бывает: чем больше ты любишь кого-то – тем сильнее боишься потерять. Он и вообще каждый раз останавливался у калитки и медлил перед тем, как войти – из-за этого страха.

– Да чо уж скрывать, признайся, – сказал он себе. – Ты так любишь их, своих девочек, что, возвращаясь, всегда до смерти боишься войти внутрь – и не обнаружить их там, хотя прекрасно знаешь, что этого не может быть. Даже отсюда, из-за ограды ты чувствуешь, что дом – живой, дом уже не кажется ни пустым, ни излишне огромным, как утром; дом полон запахами и звуками, дом полон до краев твоими девочками – слышишь, как они снова смеются?

Но ты, как и вчера, и еще бессчетное множество раз, медлишь у высокой калитки с двумя седыми гномами на столбах – потому что боишься. Боишься, и в то же время – оттягиваешь удовольствие. Продлеваешь предвкушение счастья, понимая, что можешь оборвать паузу в любой момент. Ты знаешь досконально, что случится, когда ты войдешь – но в этот краткий миг остановленного времени хочешь еще раз представить себе, как все произойдет.

Первой его заметит Катюша, его девочка-дочка: тоже, как и Мелисса, цвета кофе с молоком, вот только молока в этом кофе куда больше, и это его молоко, это его кровь и его молоко – заметит, оставит голубую игрушечную коляску и помчится к нему, улыбаясь во всю ширь временно щербатого рта, помчится, крыльями раскинув ручонки и готовясь взлететь – и взлетит на его руках, и закричит, обмирая от счастливого страха и заходясь смехом, когда он, подхватив ее, подбросит пару-тройку раз в ближнее небо…

А там, заслышав их шум и возню, появится, улыбаясь, Мелисса – и пойдет ему навстречу, пойдет, как умеет ходить только она; пойдет такой королевой, что он специально остановится, чтобы посмотреть, как она идет – о, как она идет, всегда зная себе цену, и зная, что цена эта самая наивысшая! – а он, опустив Катюшу на землю, обнимет жену, обовьет ее крупным собой, с головой зарываясь в привычные и всегда новые для него запахи: бабассу, авокадо, гуараны; ощущая под тонким слоем ткани ее маленькое, крепкое и жаркое тело, вспыхивая и сам от жара его быстрее, чем сухая трава, представляя это излюбленное им тело во всех мельчайших подробностях и деталях…

Да, да – они жили вместе достаточно долго для того, чтобы он мог освоить восхительную географию ее тела до глубины поистине академического знания: все его холмы и долины, впадинки и бугорки, ущелья и пещерки; все его родинки, все его чудесные волоски, с каждым из которых – если он обнаруживался в неположенном месте – она вела непримиримую, насмерть, войну; все его двадцать ноготков, за которыми она, как истинная кариока, следила с тщательностью одержимой, проводя в маникюрно-педикюрных салонах немалую часть времени жизни…

Все это он мгновенно представлял себе, обнимая ее, – и так же мгновенно и неудержимо твердел и начинал топорщиться той серединной частью себя, которую она сразу же ощущала в районе своего пупка, и, выпутавшись из объятий его, отступала на шаг, легко проводя своей рукою по его руке, от плеча к ладони, и, на мгновение задержав его указательный палец в маленьких, почти детских, своих, полуобернувшись, обещала глазами: да, да, я хочу того же, как и ты, я хочу этого так же сильно, как ты, а может быть, и еще сильнее – но подождем до вечера, подождем, а там уложим Катюшу спать, и все будет, будет, ты же знаешь…

Это ведь тоже удовольствие – ждать и предвкушать, зная, что все обязательно будет… Они жили вместе еще недостаточно долго для того, чтобы охладеть к телесной оболочке друг друга – и обоим решительно не верилось, что зима между их телами вообще когда-либо наступит.

Да, все произойдет именно так. Они поужинают под навесом, уйдут в дом и, устроившись на огромном диване, будут смотреть втроем телевизор – «Голос», еще какое-нибудь дурацкое шоу или новый голливудский блокбастер – раньше занятие это он совершенно не переносил на дух, но теперь предавался ему с удовольствием – а все потому, что рядом были жена и дочь… Потом он отнесет уснувшую Катюху в постель и уже на выходе из дочкиной спальни услышит приглушенный шум душа…

И после, когда он извергнет в Мелиссу накопившуюся за день страсть, а потом еще и еще, и они будут лежать, обессиленные, в постели – Мелисса уснет первой, а он еще успеет подумать о том, что за все годы, которые они провели вдвоем, у них и скандала-то настоящего не случалось ни разу – что, учитывая его уральскую вредность и ее горячий бразильский нрав, само по себе удивительно.

Возможно, мы несколько отдалились друг от друга в последние годы – должен будет признать он. Дом с участком обошелся значительно дороже, чем он рассчитывал. Пришлось залезть в кредиты, кредиты нужно было отдавать, и деньги – любые и всякие – приветствовались и даже вожделелись. А заработать деньги мог только он, и мог единственным способом – извлекая их из той самой «пустоты», откуда взялось все. Он начал брать все больше и больше работы, брать столько, что приходилось пропадать в «пустоте» сутками, и он не мог не чувствовать, что Мелисса начинает тосковать.

Катюхе уже исполнилось три. Утром Мелисса отвозила ее в школу, а потом до пяти вечера оставалась наедине с собой – то еще удовольствие, особенно в их живописной и глухой провинции! Вот почему он сам настоял, что ей обязательно нужна своя машина – не его квадратный внедорожник, который припарковать в столице практически невозможно, а что-то более подходящее для девушки – машина, на которой она сможет гонять ежедневно в столицу, на побережье или куда сочтет нужным – пока он работает. Машину она выбирала сама – и выбрала именно ту, о какой мечтала, и радовалась ей и новообретенной мобильности, и все вроде бы наладилось – но он продолжал носить в себе смутное чувство вины: из-за работы он не мог дать ни жене, ни дочке столько любви, сколько они хотели и заслуживали. И все-таки серьезных ссор у них с Мелиссой никогда не было – разве что однажды.

Да, один раз они все же разругались: Мелисса наконец-то уговорила его слетать всей их семейной троицей в Рио, и он уже согласился, и были куплены билеты, и родители ее готовились к первой встрече с непонятным лысым зятем из малахитовых краев – но навалилось сразу несколько срочных, и выгодных, и нужных до зарезу заказов, и он решил остаться.

Да, он мог бы работать и в Рио – но совсем не в том объеме и не с той интенсивностью, которой требовал момент. Он решил остаться и знал, что имеет на это право, более того: как добытчик и глава, он обязан был остаться – но Мелисса слишком долго ждала этой поездки, да и планы его переменились внезапно и в предпоследний миг – поэтому гнев ее он вполне в состоянии был понять.

Она раскричалась тогда так, что вторить ей прнялись даже соседские собаки, подлаивая Мелиссе в такт – но он выслушал все ее тирады с каменным свердловским лицом, не проронив в ответ и малого рыка: он знал, что так буря ее иссякнет скорее. Так и вышло. Ко дню отъезда мир полностью был восстановлен. Когда он предложил отвезти их в аэропорт, Мелисса убедила его, что это ни к чему: она поедет на своем MINI и оставит машину на стоянке в аэропорту – а через десять дней на ней же вернется обратно.

Работы действительно было невпроворот, и он не стал настаивать. Да, да… А кроме того случая, они никогда больше не ссорились. Никогда, ни одной серьезной ссоры – удивительно, право слово! Удивительно и хорошо.

Так размышляя, он засыпал – и просыпался в абсолютной тишине, ощущая на своей руке ее невесомую тяжесть. Она спала так неподвижно и так неслышно, что он начинал даже тревожиться и тихонько, тихонько, стараясь не разбудить ее, прикладывал свою руку к ее левой груди – и с трудом отыскав ровное упрямое биение, успокаивался.

Зато его собственное сердце стучало все тяжелее и громче, вскоре ему начинало казаться, что еще чуть-чуть – и от стука этого задрожат оконные стекла. Это означало одно: время подкралось к двум утра – а значит, пора вставать и браться за работу. Он аккуратно освобождал свою руку и уходил из спальни в кабинет.

…Все это он представил в одно мгновение, представил и лихорадочно-счастливо пережил, по-прежнему медля у ворот. Он слышал, как они снова заговорили, жена и дочь, после опять на два голоса рассмеялись – и не в силах больше тянуть, вошел.

* * *

…И все-таки семь комнат – это много. Это никуда не годится – семь комнат! Особенно, если в доме четыре стены. Перед тем как начать привычное восхождение на холм, он обошел бунгало по периметру, чтобы убедиться в этом. Все верно – стен было именно четыре. Кукла, оставленная дочкой на столе, печально смотрела на мрачную воду, и он до алого жара устыдился – надо бы позвонить, чтобы приехали и привели бассейн в порядок. Идя к воротам, он сбил ногой игрушечную детскую коляску и, повздыхав, аккуратно установил ее на прежнее место.

Да, по утрам, когда в доме никого нет и он кажется от этого огромным и пустым, я не люблю его – подумал он. По утрам мы с ним не ладим – каждый раз, когда я просыпаюсь, дом как будто напоминает мне, что однажды я совершил большую ошибку – но не уточняет, какую именно. И я мучаюсь, пытаясь вспомнить и сообразить – но ничего не получается, и это еще один повод не любить его – этот дом. По утрам я почти ненавижу его и подумываю о продаже – но не так-то все просто. Все не так просто – потому что придет вечер, и все переменится.

Вечером, когда я вернусь, дом будет полон моими девочками – и все снова обретет смысл. Дом ни разу еще не подводил меня – каждый раз, когда я возвращаюсь, меня ждут и встречают мои девочки, и дом сразу начинает казаться тесным: в нем так много любви, что вскоре, чтобы вместить ее и нас в придачу, придется выбрасывать мебель. За это счастье, которое дом дарит мне вечером, я готов простить ему все – так что продавать его я все-таки не буду!

В конце улицы нелепо розовел «Благостный закат». Стариков в этот раз было двое: Жозеп, махнувший ему издали неуклюжей рукой, и еще один – этого он помнил хуже.

– Чертова жара! – проворчал Жозеп, когда они поздоровались. Видишь, сегодня и Антонио выполз из норы – решил погреть свои дряхлые кости. Как дела? Как твои девочки?

– Все чудесно – отвечал он. – У Катюши выпал еще один зуб – утром я нашел его на столе кухни. А Мелисса в городе – как и всегда. У нее куча дел в столице – ты же знаешь.

– Знаю – сказал Жозеп. – Такую красотку, как твоя Мелисса, в деревне не удержать, это точно. Счастье твое, малыш, что я уже не так молод – иначе пришлось бы тебе поволноваться! Береги голову от солнца, Виктор! Солнечный удар – коварная штука: он подкрадывается незаметно и может треснуть так, что мало не покажется. Вы, молодые, совсем не думаете о таких вещах – а зря!

* * *

Слегка сутулясь, он пошел прочь, а старики долго и молча смотрели ему вслед.

– Поляк? – спросил, наконец, Антонио.

– Зачем поляк? Русский! – возразил Жозеп. – Хороший парень этот Виктор. Пару месяцев назад подарил мне коробку сигар – настоящих, кубинских, не какого-нибудь дерьма. COHIBA BEHIKE 52 – ты, поди, и не слыхал про такие. Я название завел в интернет – и челюсть едва не потерял. Таким цена – под сотню штука. А в коробке их десять, понял? Я и не просил его ни о чем – а он заметил, что я не прочь побаловаться сигарой – взял да подарил! Сигары отличные – я и не курил-то таких никогда.

– Вот дела! С чего это он так расщедрился? – удивился Антонио.

– Да говорю же – хороший парень! И сигары – замечательные!

– Вот какие тебе сигары, в твоем-то возрасте? Ты же меня на добрый десяток лет старше! – мягко упрекнул Антонио.

– Я тебя еще переживу на те же десять лет, не сомневайся! – отрезал Жозеп, пришамкивая. Он извлек из кармана сигару (ту самую, с Кубы), ловко обрезал кончик и сноровисто занялся раскуркой. – И по мужской части у меня все в порядке – как у молодого. Я вот улучу момент, сбегу из этой богадельни да прямиком к девочкам в «Виллу Белью» рвану. Ты-то, поди, и не был там ни разу – а зря! Отличные шлюхи там работают – и красавицы все, как на подбор. Да – в «Виллу Белью»! Прямо на коляске и поеду – а что? Ночью движения нет, да и ехать-то десять километров, и все вниз – аккумулятора как раз хватит. Потрахаюсь всласть, у меня уже и деньжонки на это дело отложены – а назад пусть забирают сами. А еще лучше, если бы я прямо там, на какой-нибудь девке и помер бы! Вот так – кончил бы и помер бы. И прямиком к Богу – из одного рая в другой. Вот здорово было бы, э?

– Тебе не о шлюхах, а о Боге подумать пора, – сказал Антонио. – Какие тебе шлюхи? Из тебя же песок сыплется – того и гляди, помрешь!

– Не каркай! – отрезал Жозеп, выпуская облако сигарного дыма. – Да, хороший парень, – продолжил он, помолчав. – Жаль только – сумасшедший. Совсем чокнутый. У него жена с маленькой дочкой в прошлом году разбились на машине – здесь же, в нашем ущелье. Навстречу фура груженая шла, водитель не справился с управлением… Насмерть сразу обеих – и жену, и дочь. Там и опознавать-то особо нечего было. Вот после того он и спятил. Рехнулся начисто. До сих пор уверен, что они живы. Рассказывает мне о них каждый раз – как о живых. А нам тогда Хуанита, сиделка, в газете читала, да и в новостях показывали… Ты тогда еще не жил с нами – потому и не помнишь. Да… Сука она, эта жизнь. Дочку Катюшей звали. А жена у него красавица была – Мелисса, мулатка, танцовщица, фигурная, и задница у ней, эх… Такая, скажу я тебе, девочка… Я их видел однажды, жену его и дочку, вместе с ним – незадолго до того, как все случилось.

– Вот дела, – сказал сокрушенно Антонио. – Жалко парня – хуже того, что случилось, и придумать-то ничего нельзя. Тут любой рассудком тронуться может. А ты зачем ему подыгрываешь? Зачем врешь?

– А ты будто не понимаешь! Потому что он спит, – сказал Жозеп. – Он спит, и я не собираюсь его будить. Ему хорошо, пока он спит. Может быть, он и жив только, пока спит. Что с ним может произойти, если он проснется – одному Богу известно. Ты знаешь, что может произойти? Вот-вот – и я не знаю. Но ничего хорошего, это уж точно! Поэтому будить его я не собираюсь – даже в мыслях не держу. И ты не смей! А Мелисса его, говорю тебе, настоящей красавицей была! Будь я помоложе, уж я бы эту Мелиссу не упустил!

– Да, дела-а-а… – протянул Антонио, опечалившись. – Надо же! А с виду – вполне нормальный парень, ничего такого и не подумаешь… Если кого и можно здесь назвать чокнутым – так это тебя, Жозеп! Совсем ты выжил из ума, старик! И в рай тебя уж точно не возьмут – с такими мыслями в аду тебе самое место, – Антонио вроде бы возмущался, но глядел на Жозепа с затаенной завистью.

Жозеп презрительно промолчал, занимаясь сигарой. Дым окутывал его ароматным облаком, и в дыму том мерещились Жозепу кубинские дамы с губами-«бембами» и подушечного объема задами, обтянутыми желтыми лосинами. Представив картинку крупным планом, он даже закатил почти иссякшие глаза от удовольствия. Да, что бы там ни говорили, а в жизни есть приятные моменты!

Каталония (2020)