Kitabı oku: «Откуда я иду, или Сны в Красном городе», sayfa 18
18. глава восемнадцатая
Отслужил иерей Илия заутреннюю, а Жора Цыбарев всё продолжал спать в ризнице на полу. Он во сне сполз с постеленного полушубка и скатился на коврик возле сундуков. Выходной у него сегодня. Спешить некуда. Священник укрыл его своим пальто и шапку подоткнул под голову. Вышел в зал и половину дня разговаривал с прихожанами о проблемах их и подсказывал как с Божьей помощью от них избавиться. Потом верующие разбредались к иконам и молились, свечи ставили Христу, богородице и многим святым. Потом он позвонил на работу Ларисе.
– Был ночью у инопланетян. Они возле посёлка Кийма. Я тебе говорил. Ну, не без пользы съездил. Дома расскажу. Я часов в восемь уже приду. А до вечера – дел полно. Ты как себя чувствуешь?
– Доктор вчера вечером и сегодня с утра правил пальцы. – Лариса радовалась. – С каждым днём всё лучше становится. Ночью сегодня Рахманинова тихо играла. Соседи не слышали. Представляешь, концерт номер три сыграла. Ну, не так быстро как сам композитор. Но уверенно, без ошибок. И, главное, клавиши чувствую, арпеджио легко получается и руки потом не болят. С ума сойти! Ты рад?
– Спрашиваешь! – Воскликнул иерей.– Я же тебе сказал – через год будешь лауреатствовать на международных конкурсах.
– Ну, я жду тебя, Витя.– Лара засмеялась.– Будут тебе на ужин любимые твои беляши и томатный сок к ним. Ладно, мне отчёт надо дописать к концу дня и сдать секретарю нашему. Пока!
– Надо как – то корреспонденту помочь. – Задумался Илия. – Занял кучу денег и сбежал – это мошенничество. И, хотя он покаялся, найдут его здесь рано или поздно. И сядет он лет на пять минимум. Денег – то тиснул не так, чтобы десятку дали, но и пять лет на зоне испортят парня. Так – то он нормальный. Сглупил просто. Москвич. Они там все самоуверенные от природы. Вот и он думал, что вернёт всем деньги – то. А возвращать трудно. Брать легко когда дают. Тоже аномальная зона – Москва… Правильно, сам видел. Думал – коренные Москвичи наглые.
Да нет. Вот такие самонадеянные. Тоже плохо. Ну, как помочь? Пообещал ведь, что именем господа выручу его из беды его. А это как раз беда. Он сдуру нахватал денег, хоть и не украл. А даже один кредитор не выдержит, в милицию заявит, кинут его личность во Всесоюзный розыск и отловят. Не сейчас, так через год – два. Какая разница? Работы в церкви для него на сегодня больше не было, он сказал протодиакону Савелию, что уходит, а завтра проведет и заутренюю, и Литургию Иоанна Златоуста вечером.
– А днём будем новопреставленного раба божьего Семёна, главного энергетика рудоуправления отпевать. Вчера помогал мастерам на высоковольтной линии, да промашку допустил, дыру в перчатках не заметил. Ну, и убило его. ЛЭП – 330 киловольт, это триста тридцать тысяч вольт как- никак. Отпевать в закрытом гробу будем. В пепел сгорел. Вот так, Илия. Родственники из Иркутска уже вылетели в Зарайск. Ночью будут у нас в гостинице. Страшная смерть. Господи, помилуй душу усопшего раба твоего Симеона! Иди, отец Илия. Сами тут управимся сегодня. Да, кстати. Протоиереем и настоятелем нашей церкви назначили отца Димитрия. И в Зарайске будет протоиереем, и у нас. Жить там остаётся. Но приезжать будет раз в неделю. И по телефону командовать у него сил хватит. А мужик хороший. Пусть будет.
– Конечно.– Улыбнулся Илия.– Мужик – что надо! На всё воля Божья. Пусть командует.
Он пошел в пустой кабинет протоиерея и позвонил в редакцию, позвал Баландина.
– Привет, Сергей, – Сказал священник спокойно.– Давай встретимся через десять минут возле кинотеатра «Ковыль». И тебе недалеко, и мне. На пять минут серьёзного разговора.
– Привет, Виктор. Давай. Договорились.
– Ты сколько сейчас должен? – Спросил Сухарев, когда они пожали руки и сели на скамейку возле большой афиши какого- то нового фильма.
– Так… – Баландин достал маленький блокнот в кожаном переплёте.– Девять тысяч я уже Женьке переслал. Он разнёс некоторым заёмщикам и расписки взял, что я долг вернул и претензий ко мне нет. Я ему список полный и адреса дал все. И он не говорит – откуда я их прислал. Вернул и ладно. Хорошо. А должен я остался двадцать одну тысячу шестьсот рублей.
– Будем считать, что Господь научил меня – где взять деньги, чтобы ты избавился от долга и совесть очистил. У меня самого нет ничего. Но где взять – я знаю. Только, Серёжа, ему надо через полгода всё отдать. Беру я у него для себя. То – есть и отдавать я буду. А человек очень хороший и полезный для многих дел твоих и моих. Не подведёшь? Где двадцать одну тысячу найдёшь здесь к августу?
– Москвич и цацки к нему все продам в Зарайске – это пять тысяч. – Баландин задумался. – Ну, к скорби нашей семейной, отец мой умер второго января этого года. Встречали толпой богемной. Он выпил больше, чем сердце смогло вытерпеть. Умер после опохмелки утром второго.
– Мать продаст квартиру. У нас тоже кооперативная. Это будет в июле. Она вступит в права наследства по закону. Квартиру отец на себя оформлял. Продаст она её минимально за тридцать пять тысяч. Пять комнат в ней. Больших. Для писателей, актёров и композиторов строили. Центр города. Новая модель архитектурная. Денег она мне даст сколько скажу. Она одна кроме друга Женьки знает про долг и куда я уехал. Короче – в июле слетаю в Москву, маму заберу с деньгами от проданной квартиры и вернусь в Кызылдалу. Здесь будем жить. Она согласна. Вы помогите если есть возможность. Я отдам в июле точно. Сейчас – то бывшее раздолбайство моё прошло.
– Хорошо. Договорились.– Сказал Сухарев. – Завтра позвоню – куда прийти за деньгами. Только уж расплатись со всеми. Совесть не терзай больше.
– Я все расписки привезу. На всю сумму.– Баландин прижал руку к сердцу.
Попрощались они и пошел Виктор к бывшему зав. отделом пропаганды, а теперь уже секретарю горкома партии Николаю Викторовичу Гоголеву. Пропуск для Сухарева отменил Николай Викторович. Когда хотел Сухарев, тогда и приходил к нему. На вахте его знали все и даже паспорт он не показывал. Выпили они с Гоголевым по пятьдесят граммов коньяка за встречу и Николай сказал весело.
– Вот раньше, Витя, я карьеристом был, людей «топил», чтобы повыше залезть на властную лестницу. Ты меня спас, от этого греха избавил. И теперь, блин, не хочу расти дальше вверх, даже от этой должности отказывался. Нет же: назначили. А осенью, говорят, заведующим орготделом в обком заберут. А я не хочу. Мне тут нормально. Нет, говорит первый секретарь обкома. Пойдёшь. Год там поработаешь, а потом – вторым секретарём обкома назначу. Поближе к себе. Ты, говорит, специалист уровня ЦК. Во как! Когда карабкался и давил всех, кто путь заслонял – о совести не думал. Но потом – то из – за меня, можно сказать, по моей наводке человека убили. Я и убил чужими руками, если уж честно каяться. Вот после исповеди, как на духу говорю, Витя, отшибло тягу к карьере и власти ещё большей. Так нет же! Парадокс! Я не хочу, а меня за уши тянут вверх. Пока, блин, не сопротивляюсь. Но за убитого товарища душа болит и ноет постоянно. Хоть и снял с меня Господь грех…
Он налил ещё по пятьдесят.
– Ты отслужил сегодня в храме? А у меня тоже ни заседаний, ни встреч с народом. Давай ещё по маленькой.
– Коля, займи до июля двадцать две тысячи. Не говорю зачем. Но очень надо. В середине июля верну. – Сухарев закусил коньяк грильяжем в шоколаде.
– Да не вопрос. – Гоголев вышел в соседнюю комнату кабинета, где сейф стоял кроме дивана и телевизора. Вернулся минут через пять.– Вот. Двадцать две тут. Точно хватит? Может докинуть?
– Не. Нормально. Спасибо, Коля. – Сухарев взял деньги так, будто двадцать две тысячи это так, почти мелочь. Ну, в кино сходить, мороженое съесть, лимонаду хлебнуть.– Спасибо, дорогой. Отомщу. Не деньгами, правда. Найду чем.
И они оба расхохотались. Через полчаса возле того же кинотеатра Виктор передал деньги Баландину.
– И когда планируешь их раздавать, долги свои?
– Да завтра и начну. Сейчас в Зарайск двину. Самолёт ночью в Москву. Корреспонденту билет всегда найдут. Спасибо, Витя, прямо не знаю какое огромное! В бога я так и не верю, а вот в то, что надёжные люди, готовые помочь избавится от мучений стыда – есть, теперь верю точно. Таких как ты не встречал ещё.
Он резко повернулся и, нагнув голову, побежал в редакцию. Потом, наверное, домой за вещами и в аэропорт. Сухарев вспомнил, что забыл взять в церкви бумаги о пожертвованиях храму от прихожан за январь и о расходах церкви на мелкий ремонт да на зарплаты служителям и непредвиденные траты. Надо было теперь составить отчёт и отправить его по факсу в Зарайск новому настоятелю Димитрию. На паперти его ждал водитель автобуса, который возил их с Колей Шелестом в Зарайск. Он раньше жил в Чите и там по пьянке на своей молоковозке в щепки разнёс киоск союзпечати. Требовалось срочно смыться из города. Порядки в Чите были строгие и года три он запросто мог провести за колючей проволокой на зоне. В Воркутинском исправительно – трудовом учреждении.
– Добрый день – Сказал Виктор. – Решили исповедоваться?
– Да, решил.– Водитель пожал Сухареву руку.– Примите исповедь? Грехов много у меня. Не только потому, что киоск раскрошил в пьяном виде я исповедоваться хочу. Киоск – это просто случай. Я и сам не понял как в него врезался. Ехал, правда, быстро. Но не в этом суть. Главная гадость во мне – то, что по – церковному называется прелюбодеяние и считается смертным грехом.
– Как Вас зовут? Мы за длинную поездку так и не познакомились.– Виктор обнял шофера за плечо и повёл его в церковь.
– Василий Садовский я.– Он достал паспорт и показал Сухареву.
– Господу не нужна фамилия. Имя после крещения то же самое – Василий?
– Ну да…. Хорошее имя, чего менять – то?
– Вы блуд от прелюбодеяния отличаете? – Усмехнулся Сухарев.– А то ведь блуд – тоже смертный грех, хотя неверующие сейчас считают разврат нормальным развлечением. Вообще это разные немного вещи. Блуд – это просто половая распущенность. Можешь холостым быть и гулять без удержу с незамужними, замужними, с мужиками даже спариваться. И таких полно. Или, положим, онанизмом можно увлекаться. Всё – блуд. Грех смертный. А прелюбодеяние – это если ты жене изменяешь. Тут всё конкретно. Женился – соблюдай себя, не имей побочных связей, любовниц. Верность соблюдай…
– Мой грех – именно и только прелюбодеяние. А грех Господь снимет? Снимет, конечно. Если честно исповедуюсь. И что? Больше нельзя от жены бегать налево? А если снова потянет?
– Ну, тогда не исповедуйтесь. Идите домой. И грешите дальше пока дух Ваш в прах не истлеет и не превратитесь Вы в животное! В кролика, которому только дай… Хоть сто крольчих. Пока не упадёт полумёртвым – будет блудить – Обозлился Сухарев. Но тут же успокоился. Сколько такого народа он видел. Раздражали такие граждане Виктора. И грехи людям отпускались, но человек не менялся. И всегда жизнь их наказывала. Или Бог. Какая разница?
– А церковь сама что о блуде и прелюбодеянии думает? Это хуже гордыни или чревоугодия? Или всё одинаково?
– Святые отцы любой смертный грех, гордыню, зависть, жадность, а в том числе и блуд или прелюбодеяние называют тяжелой болезнью.– Виктор остановился и внимательно стал разглядывать Василия. Придуривается что ли? – Любой, знаете ли, Василий, смертный грех- смертный. То есть самый мерзкий. Он медленно умерщвляет сначала душу, потом и плоть. Как смертельно опасная телесная болезнь, перенесенная человеком, ослабляет физическое здоровье человека, так и смертный грех серьезно подрывает его духовное здоровье.
Смертный грех неизбежно травмирует душу и оставляет шрамы. Такому человеку даже после принесенного Богу покаяния и помилования очень трудно бывает строить новую духовную жизнь. Он мучительно чувствует внутреннюю немощь. По словам святителя Иоанна Златоуста: «В Новом Завете грех блуда получил новую тяжесть, потому что человеческие тела получили новое достоинство. Они сделались членами тела Христова и нарушитель чистоты наносит уже бесчестие Христу, расторгает единение с Ним. Любодей казнится смертью душевной, от него отступает Святой Дух». А душевная смерть страшнее. Потому, что тело ещё живёт, а душа скончалась. И жить просто куском мяса со ртом и ушами – позор. Это уже не Иоанн. Это я Вам говорю.
Идите к иконе Христа распятого. Я переоденусь, облачусь в платье иерея и приду. Десять минут.– Сухарев цокнул языком и пошел в ризницу. Цыбарев ушел уже. Было пусто, сумрачно. Через одно небольшое окно ризницы серый свет вползал мутными грязноватыми февральскими струйками, похожими на папиросный дымок, медленно вплывающий в форточку, а не наоборот.
Облачился отец Илия, почистил крест наперсный, пригладил епитрахиль и пришел к Садовскому.
– Готовы? Ни слова вранья. Только правду. Причём всю без утайки. Господь ведь и так всё про Вас знает. Соврёте, не доскажете и грех Вам он не отпустит. Не облегчит душу и совесть. А вам именно это надо.
– Хорошо.– Перекрестился Василий.– Я начинаю. Всё – как на духу.
(исповедь крещенного раба Божьего Василия семнадцатого февраля тысяча девятьсот шестьдесят шестого года от рождества Христова в церкви города Кызылдалы.)
– Жениться меня заставили. Мне было восемнадцать, ей тоже. Ну, мы оба были заводными и шустрыми. Я на баяне в Доме культуры играл нашему танцевальному составу всякие плясовые, а девки кружились, прыгали и высоко задирали ноги. Положено было по ходу танца. С ними пацаны плясали. Шесть дохлых придурков, которых затянуло не в секцию борьбы, а в танцевальную студию.
Один я там был парнем мужского типа. На борьбу как раз и ходил помимо кружка баянистов. Фигура была – во! Бицепсы – я те дам! Ну, короче там у меня конкурентов не намечалось даже. И я всех почти девок из восьми возможных, в течение пары месяцев и перепортил. Ну, они, короче, и не против были. За кулисами задними, за занавесом, диван старый стоял. Там руководители студии сидели во время концертов. Ткань была такая, короче, интересная. С дивана они зал видели, а из зала никто не просматривался. Ну, да ладно.
Короче – потом я одну я охмурил за неделю и отметелил на том диване. Юлю такую. Ну, а она сдуру и забеременела. Её родители пришли к нам с двумя её братанами. Одному двадцать, другому – двадцать три. Оба не танцевали, а ходили в общество «труд» на штангу. Для начала, короче, они меня отделали по полной порции. Нос разбили, зуб выбили, ребро ещё после них месяц болело. Отец её, Юли, короче, предложил моему бате.
– Нехай, – говорит, – он или женится на Юльке, или Юлька пишет мусорам заяву на изнасилование.
– Женится, женится – Закричала мама моя. А батя развернулся, дал мне по шее крепко и тоже сказал – женится, ясное дело. Девушка, видим, хорошая, добрая. Красивая. Наш, говорит, тоже не пентюх. Сейчас курсы шоферов заканчивает. На работу я его устрою. На хорошую. Шофера очень прилично получают. А Юля кем хочет быть?
– Она буфетчицей уже работает в обкоме профсоюзов. В целом её получка больше моей. – Сказал её отец. – Живут пусть у вас. Верно говорю?
Короче, сыграли свадьбу. А кто она мне, Юля? Как была никто, так и осталась. Короче – я от неё гулять начал почти сразу после свадьбы. Она соображала хорошо и быстро допёрла, что изменяю я. Но оказалась, короче, порядочной. Не вложила меня ни братьям, ни родителям. А сама, короче, тоже активно взялась мне рога лепить на все места тела. В обкоме мужичков – толпа. Все поголовно в буфет бегают. Скоро был я весь в рогах как дикобраз в иголках. И подумал так, что хрен с ней, короче. Зато ни у кого претензий нет, никто не ревнует, а молодая семья живёт в ладу и согласии. Ну, вот, короче. Так прошло три года.
У нас с ней двое детишек. Олег и Катя. Всё путём. Родители наши дружат, подарки нам с обеих сторон и уважение. А я, короче, нечаянно словил от одной дурёхи, от кассирши вокзальной, научно говоря – гонорею. И ей, Юльке, короче, перекинул. Вот тут она братовьям доложила. В том смысле, короче, что я не просто от неё гуляю, а ещё здоровье ей порчу венерическими болячками. Стыдоба, мол, и непорядочно. Братовья меня отделали пошибче, чем в первый раз. Попал я, короче, в травматологию. Челюсть вывихнули, рёбра сломали три штуки и колено правое раскрошили, когда на асфальт сверху кинули. Штангисты, мать ихнюю! Лечился я месяц, но хромаю до сих пор. Коленку до конца наладить не получилось у врачей. Ну, да ладно. Родители наши все померли. Они на вредных производствах вкалывали. Мои на химическом заводе. Соляную кислоту делали.
А ейные папаша с маманей на электролизе в медеплавильном цехе комбината «цветмет». У всех при смерти признали рак лёгких. Ну, короче, живём двадцать седьмой год. Наши дети выучились в институтах на ветеринаров и уехали в Баргузинский заповедник на работу. Так там и прижились на славном озере «Байкал». А у нас с женой раздолье началось. Братья её в Иркутске тренерами по штанге стали. Успехи у них. Чемпионов стали плодить. Деньги хорошие получать. А мы тут гуляем друг от друга от всей души! Короче, нам с ней по сорок четыре годочка, а прыти – как у молодых. У неё любовники – директор кирпичного завода и замполит местной части воинской. Противовоздушной обороны полк стоял в городе.
Она вся в цацках блестящих. Подарки от мужичков. Ну, там ещё перстни с камнями ценными, шмотки импортные. Молодец. А я на гормолзаводе вкалываю. Вожу молоко по желтым бочкам на все улицы. Молоковозка новая, «Зил». Хорошая машина. Ну, я после работы деваху беру, которая из продавщиц молока, и еду с ней на Байкал в Гремячинск. На самый берег. Там дом отдыха, санаторий и база для туристов. Вот я на базе домик снимаю на сутки и, короче… Ой, сколько я туда бабья перевозил. И замужних, и вдов, и разведёнок. Мужья некоторые меня выслеживали да с корешами мутузили до красных соплей. Ну, короче, всё как положено.
Жаль – молодухи незамужние кончились. Чего им вязаться с дядей, которому под пятьдесят? Ну, собственно, я до пятидесяти и шустрил. Переимел их столько, что будь моя жена мужиком – места бы живого на теле не было. Только рога. Как у меня, короче. А пятьдесят лет мы дома отметили. Юбилей. Дети приезжали. Подарили мне мотоцикл «ява». Очень престижный. Достали же где – то. Жена, короче, тоже не сплоховала. Купила мне в подарок ружьё охотничье. Тульскую двустволку семизарядную. Два патрона в стволах, пять в отдельной коробочке – магазине. Отпраздновали.
Потом стали на работе отмечать. И затянули пьянку на пять дней. Вот пятым днём я и поехал отвозить молоко. Завгар хотел меня удержать, но пьянее был, не вышло у него. Вот тогда я в киоск газетный и влетел на скорости. Всё там порушил. Выскочил из машины и ходу на трассу. Бегом. И смылся сперва на попутке в Гремячинск. Потом через Байкал переправили меня и уже из Иркутска улетел я в Челябинск. Денег- то на юбилей надарили на работе килограмма два. Все карманы забиты были четвертаками да десятками. Купил в Челябе портфель, деньги туда перекинул, приоделся как приличный человек и поехал в Зарайск. Там работу хорошую не нашел и предложили мне сюда ехать, в Кызылдалу. Шофера, мол, там во как нужны! И, короче, я туточки три года уже. И никто про меня из прошлой жизни не знает. Ни жена, ни дети. Вот. А совесть о грешной жизни стала меня глодать с год назад. Задумался как – то на озере, на рыбалке. Жизнь прожил просто как кобель безмозглый. Батя покойный мне, молодому, про мою страсть к бабам так говорил: « Хреновое дерево, Васёк, в сучок растёт». Вот точнее про меня и не скажешь."
– Я всё выложил. Исповедовался. Другого нет за мной позора. Не украл ничего, не завидовал, не гордился и нее жадничал, короче, никогда. Всё.
– Нагнитесь. Господь услышал Вас и решает. Через минуту будет ясно – отпустил он Ваш грех или нет. – Сказал священник Илия и набросил ему на голову епитрахиль голубую с шестью крестами вышитыми. И быстро разрешительную молитву прочитал.
– «Господь и Бог наш Иисус Христос, благодатию и щедротами Своего человеколюбия, да простит тебе, чадо Василий, вся согрешения твоя, и аз, недостойный иерей, властию Его, мне данною, прощаю и разрешаю тя от грехов твоих…»
– Грех Господь отпустил Вам. Но теперь и Вы не опозорьте и не унизьте Бога нашего повторением греха. Ибо наказание последует незамедлительно. И будет суровым за обман Господа. – Илия снял епитрахиль с грешника и пригладил её у себя на груди. – Идите, и впредь не грешите.
Садовский Василий перекрестился трижды и ушел. Сухарев переоделся в гражданское и пошел домой. На душе было муторно. Не нравился ему Василий и не верил он ему. Знал, что такие грешить не перестают почти до смерти. То есть – пока могут. Лара ждала его и напекла, как обещала, беляшей. А к ним поставила графин с любимым Витиным томатным соком.
– Ну, что инопланетяне вчера ночью сказали? – Серьёзно поинтересовалась она.
– Сказали, что мне надо заняться исследованием нашей аномальной зоны – Тургайского прогиба. И ещё сказали. Сухарев помрачнел и прямо поглядел в глаза Ларисы.
– Сказали, чтобы я ушел из церкви.
– Как это? Церковь- вся твоя жизнь. Вся биография. – Грустно сказала она и вздохнула.
– Да я не решил ещё. – Обнял её Виктор.– Правда, после общения с Голосом вселенского Разума пять раз перечитал медленно и вдумчиво Библию. Получается что и Бог отец, и сын его врут нам – это раз. И сами они людей ненавидят, хотя апостолы Христовы говорят обратное. Но по жизни и я, священник, не замечаю его доброго отношения к людям, тем более – любви.
Да, блин… Надо поговорить с профессорами из Зарайска, которые изучают наши аномалии. Как Господь смог позволить кому- то сделать из нашей земли ненормальную зону? Как он пустил сюда призраков из созвездия Весов? Странно это всё и болезненно. Не прав Господь. Ох, не прав. Наверное, я уйду из церкви. У меня сейчас абсолютные знания и совершенный разум. Буду работать с учёными. Что есть правда? Инопланетяне или Бог? А?
Лара уткнулась лицом ему в плечо и молчала. Они сидели так долго. Почти до утра. А над их домом с севера на юг летал ветер, зацепляя с рудных отвалов красный снег с бокситовой пылью. Эта смесь металась по городу, перекрашивала в свежую краску дома и жизнь в целом. Наверное, не у всех.
