Kitabı oku: «Обломки нерушимого», sayfa 3
Глава 3
Лаффэрти покинули Бэллфойер только с двумя чемоданами и тремя коробками с личными предметами, типа записных книжек, памятных подарков и фотографий. Большинство ценных вещей, всю технику, мебель им пришлось продать вместе с домом, чтобы кредиторы навсегда оставили их в покое. Спенсер обратился за помощью к своим близким и родственникам жены, к друзьям (Мэйджа не рискнула попросить денег у своих подруг. Ей было стыдно, особенно перед Аннемари Брандт, поэтому здесь я имею в виду знакомых Спенсера), но получил лишь сочувствие на словах, пожелания удачи, несколько бессмысленных советов и скупые оправдания, мол, никто не может приютить их и одолжить им денег, поскольку у всех семьи, у всех проблемы, ох, много проблем! «Вы выкрутитесь, вы обязательно выкрутитесь, а мы будем за вас молиться!» Полагаю, такое отношение к себе Спенсер заслужил из-за того, что, когда к нему обращались за помощью, он отвечал так же, хотя имел возможность одолжить денег столько, сколько нужно, еще и Мэйдже запрещал помогать. Из-за этого от Мэйджи отвернулись родные, когда ее отцу была необходима финансовая поддержка во время кризиса. «Я все заработал сам. Я ни секунды не расслабляюсь! И никогда не опущусь до того, чтобы попрошайничать, как бы трудно мне ни было! А эти трутни только и ждут, когда я над ними сжалюсь, считают, что я им что-то должен. Никому я ничего не должен. Если у них нет мозгов, смекалки и таланта зарабатывать – это не мои проблемы», – так объяснял свою позицию Спенсер. Таким образом, он сам посадил это семя чудовищного безразличия, а теперь пожинал горькие плоды.
Пока Мэйджа с Калли занимались подготовкой документов для перевода в «Блэкстон», Руди взял на себя поиски нового крова для несчастных бэллфойерцев и поселил их в своем жилище. Напомню, его дом был очень скромным, крохотным, и каким-то чудом в нем удалось разместиться двум семьям: Салли, Райли и Руди жили в родительской спальне, а Калли, Спенсер, Мэйджа и Бенни довольствовались комнатой Руди. Все помещения в доме Фоксов были тесными каморками, в которых невозможно было сделать шаг, чтобы не толкнуть случайно кого-то, а еще, несмотря на то что за окном царила зима, в доме было душно, как в знойный летний вечер, из-за такого количества людей. Тем не менее отсутствие комфорта, свежего воздуха и угроза развития клаустрофобии ничуть не отягощали жизнь четы Лаффэрти. Фоксы трогательно заботились о них, словно те были их родственниками. Спенсер и Райли быстро поладили, и на долгие-долгие часы их увлекали разговоры о политике, армии, религии и спорте, ну а после два новоиспеченных товарища до самого утра развлекали друг друга игрой в бридж. Мэйджа и Салли – абсолютно разные женщины, как внешне, так и внутренне, и при других обстоятельствах они вряд ли обратили бы друг на друга внимание. Салли жутко волновалась при виде Мэйджи, поначалу. Такой же трепет люди испытывают при личной встрече с монаршими особами. Мэйджа же сначала испытывала некое пренебрежение к миссис Фокс. Что ее может связывать с этой грузной, простой женщиной-хохотушкой (Салли постоянно заливисто хохотала по поводу и без)? Плюс ко всему Мэйджа обнаружила в себе зависть к Салли Фокс. У той был дом, крепкое здоровье и врожденный оптимизм, держащий ее на плаву. Салли привыкла существовать в этом тесном, убогом мирке, ее не пугают трудности, ей нечего терять, и поэтому ее можно назвать счастливой. А вот у Мэйджи почти не осталось сил, чтобы вытерпеть все эти внезапно навалившиеся на нее невзгоды. Не знала она, что опаснее: ее смертельная болезнь или же невыносимое отчаяние, что душит ее с того самого дня, как Спенсер рассказал ей о своих проблемах на работе.
Позже Мэйджа все-таки прониклась к Салли всей душой. Ведь если тонюсенькие стебельки одуванчиков способны пробить асфальтный пласт, то и хиленькие зачатки необычной дружбы вполне могут пробиться через твердую преграду, образованную разными характерами, образами жизни и мышлением. Мэйджа уже не могла представить свою жизнь без этого звонкого, заразительного смеха, ее умиляло смущение Салли, что выдавали ее покрасневшие пухлые щечки, а также восхищала щедрость открытой души этой бедной женщины. Миссис Фокс, несмотря на скромный достаток, всегда баловала своих гостей вкуснейшими свежими угощениями. Те зимние вечера Лаффэрти и Фоксы проводили все вместе, дружно, с шутками и задушевными разговорами. Такие разные семьи, но вместе с тем такие близкие, родные…
Руди, как и обещал, нашел новый дом для Калли. Вернее, не дом, а комнату в голхэмской квартире, которую сдавали миссис и мисс Гарвинг. Руди узнал об этих дамах от своего коллеги, Харпера Дила, тот уже много лет был их арендатором. Комната была просторная, обставленная новой мебелью, и хозяйки взимали за аренду не такую уж высокую плату.
Калли не понимала, откуда, ну откуда у нее столько терпения, как ей удается все спокойно и достойно принимать, ко всему привыкать? Совсем недавно Калли жила в шикарном особняке, ей угождали прислуги, а теперь она обустраивается в комнате, в которой даже прислуга не согласилась бы жить. У Калли в голове не укладывалось, как они вчетвером будут делить эту комнату, как будут готовить на общей кухне, как долго будут привыкать к постоянному надзору щепетильных хозяек? А еще ей придется спать с братом, так как в комнате всего две кровати… Однако Калли была уверена в том, что, как бы тяжело ни было, ее семье удастся прижиться в этом новом, чуждом мире и обрести нечто похожее на счастье.
И вот она, как могла, обустраивала скромненькое жилище для своей семьи: безмятежно раскладывала вещи, двигала шкафы (в комнате было два шкафа: книжный и для вещей), делая из них перегородки и организовывая таким образом общие и личные зоны жильцов. Благо квартира располагала двумя ванными, и хозяйка полностью отдала в их пользование одну из них. Калли открыла ванную и невольно вскрикнула. Толстый, обрюзгший мужик стоял у раковины и мыл… пупок. Это был Харпер Дил.
– Простите… – вырвалось у Калли.
– Ничего. Не смущайся. Мы ведь теперь не чужие люди, правда? – Харпер отвлекся от своего пупка и осмотрел девушку премерзким взглядом. – Я рад, что у меня появилась такая симпатичная соседка.
– Мистер Дил, а что вы здесь делаете?
– Странный вопрос. Я здесь живу. – Харпер захохотал, да так громко, что, казалось, вот-вот рухнет потолок.
– Миссис Гарвинг выделила нам эту ванную. Я думала, вы знаете.
– Вам? – нахмурился Харпер.
– Да. Нас четверо, и мы будем пользоваться этой ванной, а в вашем распоряжении хозяйская.
Харпер вдруг помрачнел, весь его псевдодружеский настрой исчез восвояси:
– Ты что же, думаешь, что можешь командовать мной?! Я здесь уже пять лет живу, между прочим!
– Поздравляю вас, это великое достижение. Но я лишь донесла до вас решение хозяйки. По-моему, оно справедливое.
– Ха! Справедливое! Да черта с два! Аристократы долбанные, считаете нас плебеями и понукаете нами! Ну нет уж, деточка. Вы здесь – никто! И вы будете жить по моим правилам!
– С чего бы? Это не ваша квартира!
– Не моя. Но скоро ты поймешь, что я здесь имею кое-какое влияние. Так что дружи со мной, деточка, – осклабился Харпер. – Так уж и быть, я позволю вам пользоваться этой ванной. Только вещи мои не трогайте! Я выделю вам вот этот уголок, устраивает? – Харпер указал на маленькую полочку в углу, которая должна была уместить все предметы гигиены целой семьи, в то время как в его распоряжении были три таких же полки в другом углу и два шкафчика под раковиной. – Ну, конечно, устраивает! – и снова последовал громкий, издевательский смех.
Калли мысленно послала его к черту и отправилась к Рут Гарвинг – старшей хозяйке. Она делила с дочерью самую большую комнату в квартире.
– Миссис Гарвинг…
– Что? Не успела въехать, а уже начались какие-то проблемы?
Калли поняла, что та слышала ее спор с Харпером.
– Понимаете ли…
– Нет! Я не желаю ничего слышать! У меня голова болит! Очень сильно… Дождись мою дочь и с ней все обсуди.
– Хорошо, – спокойно ответила Калли, поразившись своей выдержке.
– Да, и еще, – остановила ее Рут. – Тебя разве не учили стучать в дверь, перед тем как войти? Вот уж не думала, что богатенькие бэллфойерские девочки обделены знаниями о правилах приличия.
Рут безумно льстило то, что у нее поселились люди из высшего сословия. Она не упускала шанса позлорадствовать, поэтому частенько вставляла вот такие сложносочиненные фразы, которые, как ей казалось, убеждали ее собеседника в том, что она не пальцем деланая и может дать фору светским людишкам. Калли веселила эта показная манерность.
– Извините, миссис Гарвинг, – сказала она, снисходительно глядя на Рут.
Немного погодя в комнату Калли зашла Долли Гарвинг – дочь Рут.
– Ну, что у тебя стряслось?
– Долли, мистер Дил не хочет уступать нам ванную, а ведь мы договорились, что…
– Ну не хочет, значит, не хочет. Что мне сделать?
– Как что? Вы же хозяйка. Вы должны поговорить с ним, напомнить ему, кто в этом доме главный.
– Мистер Дил – славный человек и мне бы не хотелось портить с ним отношения. Неужели это принципиальный вопрос? Я понимаю, у вас, в вашем доме в Бэллфойере, – эти слова были произнесены с едкой насмешкой, – была личная ванная даже у подвальных крыс, но у нас, простых смертных, все иначе. И ты либо привыкай, либо съезжай.
– Долли, а мы ведь съедем. Не пугай меня.
– Ради бога! Только вряд ли вам удастся снять что-нибудь за такую же цену. Мы ведь вам сделали приличную скидку и разрешили заплатить через месяц, не так ли?
Калли молча согласилась. Долли права, эта комната – единственное, на что они могут рассчитывать, им ни в коем случае нельзя упускать этот шанс. Да и к тому же совесть уже не позволяет ей стеснять Фоксов. Долли улыбнулась, удовлетворенная своей победой и окрыленная властью, а после сказала:
– Калли, а в твоем гардеробе найдутся длинные домашние штаны и какая-нибудь просторная футболка?
– Да, конечно, а что?
– Надень их. А вот это все сними, – приказала Долли, с презрением рассматривая коротенькие шортики и облегающую майку, в которые была одета Калли. – У нас здесь живет мужчина! Постыдилась бы!
В этот момент Калли поняла, о каком влиянии говорил Харпер. Долли, видимо, была влюблена в этого мерзкого мужлана и ревновала его ко всем особям женского пола. Возможно, и матери ее доставалось от нее. Долли станет оправдывать любое действие Харпера, сама будет подчиняться ему и отчитывать Калли за ее справедливые претензии и… даже шорты. Да уж. Какое же унижение!
Когда Долли покинула комнату, Калли принялась разбирать последнюю коробку с безделушками – останками прошлой жизни. Она взяла ее в руки, решила отнести к шкафу и тут… дно коробки прорвалось, и все ее содержимое с грохотом упало на пол.
Все. Это стало последней каплей. Калли со всей силы пнула коробку, сама упала на пол и зарыдала.
В один миг твердая земля под ногами Калли превратилась в зыбучий песок. Отец разорен, мама больна, да еще и этот долг Фрай… Зачем, ну зачем она ввязалась во все это? Неужели нельзя было как-то иначе помочь Элеттре?! О чем она думала тогда?
Калли рыдала взахлеб, совсем не беспокоясь о том, что хозяйки могут услышать ее плач. Ох, еще эти хозяйки, пытающиеся самоутвердиться за ее счет! И этот мистер Дил! Черт возьми, ей пришлось воевать с этим убожеством из-за ванной! Да что же происходит с ее жизнью, а?! «Я хочу быть маленькой девочкой! Я не должна ничего решать и терпеть все это. Сколько всего навалилось… Господи, да за что ж ты меня наказываешь?! Я не могу больше, не могу, не могу!!!»
А еще Джел… Нет, о ней она думать не будет. Только не сейчас. Мысли о Джел убьют ее!
Но вдруг Калли взглянула на разбросанные вещи. Взгляд ее главным образом упал на фото. Фото с Джел… Калли уже и не помнила, когда была сделана эта фотография. На ней были запечатлены крупным планом смеющиеся мордашки подруг. На обратной стороне было что-то написано. Калли тут же узнала аккуратный почерк Джел.
– «В каждой сложной ситуации у вас есть выбор: либо стать раненым, либо стать мудрее», – прочла вслух она.
Это была цитата Садхгуру, которого боготворила Джел. Она подарила Калли этот снимок вместе с презентом из Индии. Кажется, это были благовония… Калли тотчас перестала плакать. Она читала эти слова снова и снова. Казалось, что ей их говорит в данную минуту сама Джел своим нежным, успокаивающим голоском. Калли стало так спокойно…
«Я стану мудрее, – решила она. – У папы трудности – я буду его опорой. Мама болеет – я сделаю все, чтобы облегчить ее страдания и помочь ей быстрее выздороветь. Бенни очень переживает из-за всего произошедшего – я буду рядом, стану взрослой ради него. Он всегда может на меня положиться. Новая школа – это ерунда. Ссора с подругами – тоже пустяк, по сравнению со всем остальным. Я рада, что у моей семьи появилась хоть какая-то крыша над головой, и я постараюсь сделать так, чтобы мы больше не знали бед. Я верну долг Фрай. Я смогу. Я спасла жизнь Элеттре. Отправила в ад ублюдка и заплатила за это не такую уж большую цену. Никогда больше не буду попрекать себя и жалеть о содеянном».
* * *
Наконец чета Лаффэрти переехала в квартиру миссис и мисс Гарвинг. Калли устроилась официанткой в «Кэнди Грэдди». Рэми попросила своего отца платить Калли вдвое больше, чем остальным официантам. Калли об этом ничего не знала, только радовалась хорошей зарплате и возможности оплачивать комнату без задержек. Так ведь еще надо было что-то есть, покупать одежду, но самое главное – обеспечивать маму всеми необходимыми лекарствами, в частности обезболивающими, без которых та уже редко могла обходиться. Поэтому Калли брала дополнительные смены и подрабатывала уборщицей…
– Ох, детка, ты сегодня совсем поздно, – сказала Мэйджа, когда Калли вернулась с работы.
– Обычно я иду коротким путем, но сегодня решила изменить маршрут. Погода шикарная! – Калли призвала на помощь все свое мужество, чтобы ее голос звучал бодро и мама не догадалась о том, что она еле стоит, ведь задержаться ей пришлось потому, что она вызвалась заменить одного разнорабочего и до темноты вместе с грузчиками таскала ящики с продуктами на склад.
– Калли, я не хочу, чтобы ты работала. Тебе нужно больше отдыхать, чтобы настроиться на учебу в новой школе… Это же такой стресс, ты вымотаешься совсем!
– Ничего подобного. Я не устаю. У меня легкие обязанности, думать много не нужно, ходи с подносом да улыбайся гостям. К тому же ко мне каждый день приходят одноклассницы, я болтаю с ними и слушаю новые сплетни. А еще я подружилась с одним поваром, он постоянно угощает меня пирожными. В общем, это не работа, а развлечение! И платят мне за это развлечение хорошие деньги.
– Какая же ты врушка.
Мэйджа была права, Калли действительно лгала. Да, одноклассницы приходили к ней, но ни о каких веселых, душевных посиделках, что в красках описала Калли, и речи не шло. Все приходили в «Кэнди Грэдди», дабы посмотреть, что стало с Калантией Лаффэрти, подругой Главной леди. Это было унизительно для Калли, но и с этим ей удалось свыкнуться. Ни с каким поваром Калли не дружила, у нее не было времени на то, чтобы заводить с кем-то дружбу. И есть. Калли ела редко и очень мало, оттого вид у нее был болезненный, уставший, жалкий, что не могло не радовать ее бывших одноклассниц. Многие из них, еще когда Калли училась в «Греджерс», завидовали ей, и причин для зависти было множество: она дружила с Дианой, жила с ней в одной комнате, плюс ко всему была такой миленькой, утонченной. А еще Калли была склонна к бесчувственному высокомерию, подражая Брандт, и время от времени любила сотрясать воздух пустым бахвальством, как Никки, это многих бесило. А теперь… М-да. Моет полы да собирает объедки со столов. И подруги ее знать не желают.
– Ты была сегодня у врача?
– Нет. Он перенес прием, – ответила Мэйджа.
– В который раз он это делает?!
– Калли, у него куча тяжелобольных пациентов, и если бы я была одной из них, то он бы вызывал меня как можно чаще.
Сухое, бледное лицо Мэйджи попыталось изобразить улыбку. Калли же чувствовала, что что-то здесь не так. Врачи часто перестают тратить свое время на безнадежных пациентов. Из-за этой мысли у Калли едва не лопнуло сердце. «Нет… нет!!! Мама права. У нее стабильное состояние, и поэтому врачи не беспокоят ее лишними визитами. Не стоит тревожиться».
Бенни, что сидел за столом все это время и слушал разговор матери и сестры, тяжело вздохнул и отвернулся от женщин, чтобы те не увидели его слез. Мэйджа сообщила ему и мужу о своей болезни. Ей пришлось это сделать, потому что с каждым днем притворяться здоровой было все сложнее и сложнее. Она очень похудела, часто теряла сознание, на теле то и дело сами по себе появлялись крупные гематомы и петехии, и ей уже трудно было сдерживать себя, чтобы не застонать от боли. Спенсер и Бенни отреагировали спокойно, хотя обоим хотелось расплакаться и прижать к себе слабенькую Мэйджу, расцеловать ее в надежде, что их ласки смогут исцелить ее, ну или хотя бы утешить. Калли, Бенни и Спенсеру было очень тяжело смотреть, как Мэйджа мучается, но никого из них не покидала надежда на то, что она поправится. Как бы то ни было, Мэйджа под наблюдением врачей. Ее болезнь лечится, нужно только накопить нужную сумму на лечение, консультации, обследования, еще найти деньги на операцию, на восстановление после нее, на поддерживающую терапию, на обезболивающие, на многое, многое…
Спенсер возложил на себя обязанности по уходу за женой, Бенни ему помогал как мог, а Калли работала, была единственным человеком, что приносил деньги в дом. Спенсера в общем-то такое положение дел устраивало. «Все это временно, – успокаивал он себя. – Она молодая, сил полно, не то что у меня, да и работа у нее несложная. А я забочусь о Мэйдже, вожу ее по врачам, готовлю, убираюсь, даже глажкой занимаюсь и думаю, много думаю, как восстановить свое дело. Мне тяжелее всех. Я должен беречь себя. От меня зависит благополучие всей семьи».
– Папа, не хочешь ли ты всерьез увлечься кулинарией? По-моему, у тебя настоящий талант! – восхитилась Калли, уплетая ужин, приготовленный Спенсером.
– Я приберегу этот талант для черных дней. Если уж совсем все плохо будет, тогда устроюсь поваром к вам в «Кэнди Грэдди», – со смехом сказал Спенсер.
– Если могут быть черные дни, тогда эти какие же? – удивился Бенни.
– Бенни, у нас непростой период, но, уверяю тебя, скоро все изменится. Один мой знакомый посоветовал мне обратиться к замечательной женщине. Ее зовут мисс Адоринда, она гадалка, творит удивительные вещи.
– Спенсер, ты в очередной раз доказал, что у тебя скверное чувство юмора, – буркнула Мэйджа.
– Но я не шучу! Мисс Адоринда – действительно уникальная личность. Мой знакомый был на грани разорения, и благодаря мисс Адоринде ему удалось разобраться со всеми финансовыми передрягами и нажить себе тако-ое состояние!
Семья тихо потешалась над наивностью Спенсера.
– Господи, папа, ты прям как Джел. Она тоже верит во всякие такие штуки, – рассмеялась Калли.
– Верила, – резко поправил ее Бенни.
Калли мгновенно поникла. Долго же ей придется привыкать к тому, что о подруге теперь нужно говорить в прошедшем времени. «Нет… Не думай о ней. Будет еще хуже, разрыдаешься при всех, а ты должна быть сильной! Ты их опора!»
– Да… верила, – исправилась Калли и тут же решила продолжить разговор как ни в чем не бывало, как будто сердце ее в данный момент не разрывается от нечеловеческой боли. – Ну, если эта мисс Адоринда сделает так, что я больше никогда не увижу, как Харпер бреет свое мерзкое лицо моей бритвой, то я за.
– Харпер – это еще полбеды. Рут постоянно смотрит на меня, как на привидение. Еще она считает, что я заразна… Ее скудоумие и забавляет, и раздражает, – высказалась Мэйджа.
Не мог промолчать и Бенни:
– А Долли лучше, что ли? Вечно ко мне придирается. Вчера, например, сказала, что я громко глотаю!
– Семья, потерпите еще немного. Я сделаю все, чтобы исправить наше положение. Совсем скоро мы вернемся в Бэллфойер. У нас все наладится. – Спенсер посмотрел на жену, положил свою руку на ее тощую кисть и повторил тихим, но твердым голосом: – Все наладится.
Никогда еще семья Лаффэрти не была такой сплоченной. Финансовые проблемы и болезнь Мэйджи объединили их. Все любили друг друга в три раза сильнее, чем прежде, никто не позволял себе сказать грубое слово своему ближнему. Калли смотрела с восторгом и огромной любовью на своих родителей и братишку, улыбалась со слезами на глазах и думала: «Нет, горе будет, если я потеряю их всех. А пока мы все вместе – я не имею права жаловаться и страдать. Нет никакого горя, есть только небольшие трудности, которые мы непременно преодолеем».
* * *
Рэми провела зимние каникулы у бабушки и дедушки в заснеженном Доннидэе. Она, безусловно, любила своих престарелых родственников, но приехала к ним отнюдь не из-за желания проведать их. Ей просто хотелось сбежать. Не могла она находиться в городе, где каждый третий говорил о Джел и бесцеремонно осуждал ее родителей. Все знали, что мистеру и миссис О’Нилл сейчас, мягко говоря, непросто, но это лишь подстегивало бездушных блюстителей морали. Только ленивый не забросал их жестокими обвинениями. Они же убили свою дочь. Нормальные родители уж точно бы заметили, что с их ребенком не все в порядке, и сделали бы все возможное, чтобы спасти его. Рэми, всегда тонко чувствующая малейшее колебание настроения толпы, не могла найти себе места, жуткие мысли роились в ее голове. Ей настолько осточертело находиться в этой атмосфере скорби и бесчеловечности, что она с радостью изрезала бы каждый клочок своего тела, чтобы медленно истекать кровью, лежа на полу, наслаждаясь долгожданным блаженством, предшествующим неминуемой смерти.
Но у нее оставалось одно важное, незавершенное дело, поэтому ей необходимо было взять себя в руки. И Рэми уехала в Доннидэй.
Увы, ее мечте обрести спокойствие, хотя бы непродолжительное, не суждено было сбыться. И сейчас вы поймете почему.
– Нет, я понимаю, у Грэда полно работы, бесконечные командировки, но Риннон?! Неужели она не могла выделить хотя бы пару дней, чтобы навестить нас? – возмутилась Фрэнси Арлиц.
– Бабушка, я же сказала, она сейчас все свое время уделяет миссис О’Нилл. У той тяжелая депрессия, а мама – спец в таких делах.
– Ну да, это благородное дело… Но знаешь, я уверена, даже если бы не случилось этой трагедии с Джелвирой О’Нилл, твоя мать нашла бы еще какую-нибудь причину, чтобы не приехать к нам!
Фрэнси Арлиц – дама статная, сложная, пылкая, каждое слово она произносила тоном, не терпящим возражений. Эта женщина даже дожив до преклонных лет не переставала контролировать своих мужа и сына. А еще она выбрала излюбленный сценарий большинства свекровей – ревностно относиться к своей невестке, постоянно искать в ней какие-то изъяны, не одобрять буквально каждый ее шаг и пытаться «подогнать» ее под свои стандарты.
– Для нее всегда пациенты важнее семьи, а это неправильно! Да и в конце концов, как она могла оставить тебя? Ты ведь тоже нуждаешься в ее помощи!
– Серьезно? А что со мной случилось, бабушка? Расскажи, а то я не в курсе.
– Рэми, не делай вид, что ты не переживаешь из-за Грейсона.
– Я не переживаю из-за Грейсона. Он жив, здоров, у него все хорошо. Зачем переживать?
– Не паясничай! Ты себя сейчас ведешь, как твой братец!
– А что не так с моим братцем?
– А то ты не знаешь! Мы с Анджелом для него будто не существуем! Вот где он сейчас? Почему не приехал с тобой? Ах, не говори, я и так знаю. Он, как всегда, с кем-то развлекается. Беспутный парень… Грэд ведь хочет видеть в нем надежного наследника, а если Элай станет у руля, то все дело жизни моего сына полетит к чертовой матери!
– Так, если ты начала костерить Элая, то, значит, скоро очередь дойдет и до меня, – сказал Анджел, что сидел все это время в гостиной с внучкой и женой, тихо покачивался в кресле-качалке и боялся лишний раз пикнуть.
– Дедушка, беги, – усмехнулась Рэми, заметив, как Фрэнси перевела грозный взгляд на мужа.
– Да как он побежит-то со своими чахлыми легкими?! Сколько раз я ему говорила, чтобы он бросил курить. Но нет же! Этот болван специально ходит перед мной, дымит, чтобы позлить. Ведь ты будешь умирать долго и мучительно, и мне придется на все это смотреть! А у меня слабое сердце! Я этого не выдержу, понимаешь?!
Да… Фрэнси Арлиц трудно было угодить, ее всегда все огорчало и доводило до бешенства. Вулкан гнева в душе Анджела долго пребывал в спящем состоянии, но Фрэнси сделала все, чтобы добиться его извержения. Анджел возопил:
– Фрэнси, ты можешь хотя бы один вечер помолчать?! Силы небесные, да не курение сведет меня в могилу, а ты!
– Вот, пожалуйста! Я же забочусь о тебе, старый ты обалдуй!!! Ну ничего, Господь Бог покарает тебя за такие слова. Он все видит, друг мой, все!
Тут уже и Рэми не выдержала. Раньше она легко могла переносить бесконечное ворчание бабушки. Но теперь ведь еще и дедушка подключился. Два ворчливых, немощных создания – это уже перебор.
– Как же я люблю бывать у вас, а! Даже не знаю, есть ли еще такое место, как Доннидэй, которое славится такой же «милой» атмосферой?.. Ну разве что ад!
* * *
– Ну, как она?
– Как обычно. Я не знаю, что еще ты хочешь услышать.
– Элай, я хочу услышать заветные слова: «Я все сделал, ей недолго осталось».
– Я все сделаю тогда, когда буду готов, ясно?! Я помню про наш план и не отрекаюсь от него. Это все.
Вдруг Рэми услышала в трубке чей-то до боли знакомый, слащавый смех, и ее всю передернуло.
– Это она, что ли, смеется?
– Рэми, я не могу долго говорить.
– Подожди… Ты молодец. Не торопись. Заставь ее довериться тебе. Я хочу, чтобы она тебя полюбила. Да! И вот когда ты поймешь, что она у тебя на крючке, тогда действуй.
– …Хорошо. Мне пора.
– Подожди, Элай, подожди! Я хочу еще немного послушать, как она смеется. Скоро ей будет не до смеха.
Смех Никки… Ах, какое наслаждение слушать его! С таким же наслаждением Господь наблюдал за веселыми, ничего не подозревающими пассажирами «Титаника», переводя насмешливый взгляд на жаждущий своей жертвы айсберг. Да, этот смех Рэми будет долго вспоминать, после того как их с Элаем план воплотится. Жгучая ненависть к Никки вросла в ее сердце, желание отомстить за подругу, наказать за боль и унижение, за вопиющую несправедливость по отношению к Эл завладело всем ее рассудком, подчинило душу. Все, кто знал Рэми, отзывались о ней как о доброй, отзывчивой, чересчур чувствительной девушке. Но никто не подозревал, что она скрывает. Что мучает ее вот уже несколько лет. Рэми не знала, как с этим справиться. Она могла лишь заглушать на некоторое время те позывы мрачной части своей личности с помощью лезвия. Это было ее наказанием и освобождением. Пока было больно, она ни о чем не думала, становилась самой собой, а вернее той, какой ее все знали и любили. Кроткая, справедливая, ласковая Рэми, любимица семьи и надежный друг.
Ссора бабушки и дедушки встряхнула нервы Рэми, у нее противно засосало под ложечкой. Это означало, что скоро возобновится борьба между ее темной и светлой сторонами и ей снова придется навредить себе, чтобы перекрыть те гадкие ощущения, которые всегда возникают в процессе этой схватки. Но ведь Рэми заключила сделку с Элаем: он помогает ей наказать Никки, а она, в свою очередь, перестает резать себя. Как же теперь быть?
Рэми выбежала на улицу и направилась в сторону парка Доннидэя, надеясь, что свежий зимний воздух утишит ее больной рассудок. Но вдруг она наткнулась на маленький пруд, покрытый льдом. Мысль ударила в нее, как молния в дерево: «Я смогу это перебить». Рэми нашла тяжелую ветку, что валялась неподалеку у какого-то спящего под снежным покровом дерева, и начала с остервенением бить по льду. Слой льда был тонким, Рэми легко удалось расколоть его и сделать небольшую прорубь. Затем она разделась до нижнего белья и, недолго думая, окунулась в ледяную воду.
После этого Рэми заболела и провела три дня в бреду.
– Анджел, она умирает! – кричала Фрэнси.
– У нее всего лишь лихорадка!
– Врач не может приехать из-за непогоды. Да поможет нам Господь!
Голоса бабушки и дедушки были далеко-далеко, где-то в другом мире. Рэми ненадолго приходила в себя, а потом снова погружалась во мрак воспаленного сознания. Жуткие видения тревожили Рэми каждую секунду. Она кричала охрипшим голосом, плакала, разрывала простыни. Фрэнси и Анджел были настолько обеспокоены, что даже и не заметили на теле внучки многочисленные шрамы, когда переодевали, мыли Рэми. Невменяемое состояние Рэмисенты словно передалось и несчастным, растерявшимся старичкам. Два дряхлых зомби с выпученными от страха глазами, как могли, ухаживали за больной внучкой и судорожно молились у ее кровати.
Рэми очнулась после заключительного, самого мощного, безумно страшного видения. Фрэнси и Анджел тоже пришли в себя, обрадовались жутко. Им казалось, что все страшное позади.
Но это было не так.
Однажды Фрэнси зашла в комнату внучки и застала ее у мольберта. Рэми еле-еле стояла, качалась, но тем не менее крепко держала кисть и делала уверенные мазки, не сводя глаз с холста.
– Рэми, а ну живо в постель!
– Я лягу… когда закончу. Мне приснился страшный сон… Нет… Нет, это не сон и не галлюцинация… Это… что-то другое… Оно очень напугало меня… Я должна нарисовать это… И тогда оно больше не будет пугать меня… Мама бы сказала, что таким образом я прорабатываю свой страх…
Спутанные рыжие волосы, каменная маска вместо лица, странный голос – спокойный, чужой, скрюченное, обессиленное тело, на котором висела белоснежная ночная сорочка… Рэми была похожа на какое-то жуткое мифическое существо. Фрэнси испугалась.
Но потом старушка увидела то, что Рэми изобразила на холсте, и поняла, что вот именно сейчас она испытывает подлинный страх, а до этого пребывала лишь в слабеньком душевном потрясении.
– Бог ты мой, Рэми… Что это такое?
– Не знаю… Не знаю… А на что это похоже, по-твоему?
Черный цвет превалировал на этой страшной картине. Внизу была намазана кроваво-красная краска, посередине изображены два серых овала, горизонтальный и вертикальный. Если рассматривать это творение вблизи, то вряд ли удастся что-либо понять. Но если отойти немного…
– Ну… это, наверное, человек. – Фрэнси указала на горизонтальный овал. – Он лежит на чем-то красном. Похоже, это кровь. Много крови…
– А это что? – Рэми ткнула пальцем на вертикальный овал.
– Это… Тоже человек, по-моему. Убийца, может? Ну, если вот этот лежит в луже крови… Да чтоб тебя, Рэмисента! Не знаю я, что это такое! Но от этого нужно сию секунду избавиться! Ради всего святого!
